– Так вот, мой заказчик очень богатый человек. Я о нём мало знаю, почти ничего. Но он повсюду, видимо, гонцов разослал. А ещё слух пошёл, что именно он ищет. Словом, сейчас речь идёт о дорожном наборе. Это в первую очередь, столовый прибор и другие всякие безделушки, позолоченное серебро с инкрустациями. Известен автор и время изготовления. Столовый прибор… Кстати, мне пришло в голову, что такого немецкого слова я не припомню.

– Ты, наверно, хочешь сказать – «das Besteck»?

Стас с облегчением закивал, и она продолжила.

– Столовый прибор – вилка, ножик, ложка, кофейная ложечка, ну что ещё? Хотя, тебе, наверно, важно, чтобы всё было «komplett», а такие вещи легко сломать, потерять.

– Ты даже не представляешь, как ты права. Не то слово, важно! Во-первых, заказчик почувствовал вкус к коллекционерству. Он, конечно, хочет «komplett»! Во-вторых, цена совсем другая, если чего-то недостаёт. В-третьих, он с трепетом к этим вещам относиться, потому что… Ох, подожди, я тебе сейчас загадаю загадку. Как ты думаешь, сколько там всего предметов, в этом наборе? Вот ты говоришь, вилка, ножик… Ну-ка, скажи?

Анна-Мари зашевелила губами и начала загибать пальчики как первоклассница.

– Я насчитала восемь. Если для мяса и рыбы отдельно, и для фруктов отдельно, и ещё кофе, десерт! – затараторила она и затеребила рукав Стаса. – Ну, угадала? А, угадала?

Небылицын поймал её ладошку, задержал в своей руке и внушительно промолвил:

– Пятьдесят два предмета, не считая футляра!

– Станислав, ты порочишь мою голову и это не может быть! Один человек… Для одного человека столовый прибор? Ты играешь меня!

Анна-Мари начала горячиться, её русский от волнения сделался много хуже, зато она совершенно забыла о ладошке, так и оставшейся в распоряжении молодого искусствоведа.

– Кто сказал, что это столовый прибор? – спросил он, явно с трудом возвращаясь к объекту беседы.

– Ты сказал, ты, Schelm!¹⁸ Кто же ещё? Стас поднёс её руку к губам, не в силах больше сопротивляться искушению, и попросил.

– Подожди, пожалуйста, я правда плохо соображаю. Давай по порядку. Это большой набор: прибор, комплект для путешествий, «GroBes Reiseservice». Там знаешь, всякие чудесные старинные вещички подсвечники, ножницы для чистки свечей, письменный прибор. А кроме того, конечно, чашки, тарелки и всё такое. Ты только послушай: «овальные коробочки для бисквитов»! Прелесть!

– Мне больше нравиться «письменный прибор». У моего… Сейчас… Прадедушки тоже был письменный набор.

– Нет, ты сначала правильно сказала, «прибор!» И я тебе расскажу, какой. Там есть чернильница, ручка-вставочка, песочница и колокольчик!

– Песочница… – Анна-Мари озадаченно посмотрела на Стаса. – В ней играют дети в песочек?

– Это ты просто слишком молодая. Написанное посыпали песком, чтобы чернила подсушить и не смазать. А ещё прадедушку вспомнила! Для тебя и авторучка – седая древность. Её раньше – «вечное перо» называли.

– Вау, посмотри, пожалуйста, в окно, – прервала его на полуслове Анна-Мари. – Снег всё идёт и идёт!

Она забрала, наконец, назад у Небылицына свою полузабытую собственность, словно ничего не заметив.

– Я хотела рассказать тебе про мой город. Прямо из окна тут видно… Rathaus. Я забыла русское слово.

– «Ратуша» – очень похоже. Кто её построил? Изумительное здание. Ренессанс, конечно.

– Его построил Элиас Холл, я даже знаю, когда. Это длилось почти десять лет с 1615 до 1624 года. А слева сторожевая башня. Она страшно высокая, особенно для своего 1616 года, больше семидесяти метров.

– Давай поднимемся вместе? Посмотрим на город сверху, – предложил Стас.

– Ты уверен, что ты этого хочешь? Это двести пятьдесят восемь ступеней вверх!

– Думаешь, и мы столько же будем ползти? Больше десяти? – засмеялся он.

– Ратушу больше десяти лет, а сторожевую башню вообще начали в тринадцатом веке! Холл её только переделали.

Девушка посмотрела на Стаса, улыбнулась каким-то своим мыслям и неожиданно предложила.

– А знаешь что? Можешь называть меня Машей. У меня есть русская подружка в Мюнхене. Я вас обязательно познакомлю. Так она зовёт меня Машкой.

– Тебя – Машкой? – ахнул молодой человек. Лучше не знакомь! Я её выдеру. Ладно, ты мне ещё про фонтан расскажи. Правда от него только верхушка торчит.

– Его закрыли просто, потому что зима. Это фонтан Императора Августа, того самого, по приказу которого в 15 году н. э. основали Аугсбург. Тебе, кстати, история моего города интересна, или только архитектура?

– История? Изобразительное искусство вообще, зодчество тоже, живопись, прикладное искусство в особенности! А история… Да нет, не очень, – честно признался Стас.

Анна-Мари непритворно опечалилась и пробурчала несколько слов по-немецки.

– Что-что? – переспросил он, – я не понял. Мой словарный запас не может, он не может…

– Кто не может? Чего не может? Поругать тебя, но по-русски!

– Вот уж не надо, пожалуйста! Тут я тебе не помощник, – противно захихикал критикуемый субъект. – Если очень хочется, лучше…

– Да, а что я такого сделал? – спохватился Стас и вопросительно уставился на свою собеседницу.

– Он ещё спрашивает! Когда дядя Оскар сказал, что ты приедешь, я приготовилась рассказать тебе обо всём. Я пошла в библиотеку, здесь и в Мюнхене тоже. Нам же больше двух тысяч лет, и мы… Они уже вышли из кафе и медленно брели по брусчатке по направлению к «старому городу», углубившись в узенький переулок. При последних словах девушки Стас остановился, взял её за плечи и проникновенно прошептал.

– Was Sie nicht sagen! Aber Sie sehen so wahnsinnig frisch aus… Zweitausend Jahre alt, meine Giite!

Любопытный наблюдатель, захотевший услышать ответ на этот возмутительный выпад, мог бы увидеть сначала только крепкий кулачок, колотивший Стаса по мускулистой спине. Он действовал энергично, однако не особенно долго. Потом раздалось слегка придушенное:

– Mein liebster Schatz, kiiss mich noch ein Mal! – И всё стихло.

Глава 27

Они вышли из подъезда и скоро свернули с Садового кольца в переулок, уходивший перпендикулярно к грохочущей Смоленской вглубь квартала. «Надо было сначала дойти до Кружка, потом повернуть и, упёршись в Арбат, двинуть налево. И вот он, Зоомагазин»

– Пожалуйте бриться!

– Почему бриться, Кирилл Игнатьевич? – старавшийся попасть в ногу с Кириллом Петька с любопытством воззрился на Бисера.

– Эх, плохой я стал совсем. Не гожусь в разведку. Что, опять вслух делился? – Кирилл, хмыкнув, с досадой глянул по сторонам.

– Да Вы только «бриться» сказали. Или нет, ещё вроде – «пожалуй».

– Это присказка, Петя, была – «пожалуйте бриться». А мы с тобой пришли. Он жил в Зоомагазине, наш Димка Мамаев. Э брат, какой там, к шутам, магазин! Дом-то, дом-то на что похож стал…

Димкин дом на Арбате знал каждый. Но что за жалкое впечатление производил он сейчас! Облупленная штукатурка на фронтоне соперничала в неухоженности с покорёженными завитушками некогда изящных балконных решёток. Дверь в подъезд слегка покосилась, краска на ней облезла. Зоомагазина, правда, не было и в помине. Кирилл вспомнил, как они забегали туда взглянуть на рыбок. Весь убогий, в сущности, «джентельменский набор» прежнего его достояния один-два хомячка, волнистые попугайчики, морская свинка да черепаха. Все же радовал душу среди унылого советского однообразия прочих прилавков.

Петька, проглотивший следующий ядовитый вопрос:

– Прямо в самом магазине, Кирилл Игнатьевич? – надавил плечом на ветхую дверь.

Лифт на этот раз не работал, и Бисер с некоторым удовлетворением решил, что картина без разнобоя.

– Ну Димку я узнаю. Пусть даже он тоже как я стал белый, а ещё потучнел, – заметил он.

На последних фотографиях школьной встречи яркие горячие чёрные глаза Мамаева светились, как и всегда, но густая шевелюра поседела и заметный животик оттягивал брючный ремень. И это было лет пять назад.

Старый дом с высокими потолками входные двери квартир имел тоже высокие, уходящие куда-то в неосвещённую темноту. Там гнездились, если уж и не совы, то, бесспорно, голуби с воробьями. Поднявшись по лестнице, они с недоумением увидели список жильцов у звонка с фарфоровой кнопкой.

– Батюшки светы, неужели это всё ещё коммуналка? Ну и где же тут наш Мамаев?

Кирилл озадаченно начал читать:

– Терентий Точёный – один звонок, Мухаметдиновы – два звонка, Булочкина Клавдия – три звонка. Так, что делать будем, друг Пётр?

– Смотрите, какая эта Клавдия вкусная.

– Какая Клавдия?

– А вот снизу, Хлебушкина.То есть я хотел сказать, Булочкина.

– Добро, вот ей и позвоним! – Бисер нажал кнопку звонка три раза.

Несколько минут протекло в ожидании. Потом послышались неспешные шаги и громкий густой голос насторожённо спросил:

– Вам кого?

– Извините, пожалуйста, – начал Кирилл, – здесь жил мой школьный товарищ Дима, Дмитрий Владимирович Мамаев. Вы что-нибудь о нём знаете? Может быть, его фамилии нет на двери, но сам он…?

– Подождите-ка, я сейчас отопру, – прозвучал ответ. Затем раздался скрип отодвигаемого засова и дребезжание цепочки. После этого дверь неожиданно бесшумно распахнулась и перед ними предстала сама обладательница голоса. Это была полная пожилая женщина с толстой чёрной с проседью косой вокруг головы, лунообразным лицом и весёлыми, живыми карими глазами.

– Заходите ребятки, – радушно пригласила она и Кирилл сразу понял – с высоты её возраста что он, что Петька – всё шантрапа, зелёная молодёжь. Вот и ладно. Почему нет?

Они прошествовали по огромному чистому коридору вдоль закрытых дверей, завернули за угол, и он вспомнил:

«Ну да! Сейчас будут димкины комнаты. Их было несколько. Две, три? Она туда и идёт. Так, это кто же? И как к ней обратиться? Не гражданка же Булочкина… Или госпожа? Госпожа, может, лучше, только я не привык.

Словно прочитав его мысли, хозяйка представилась:

– Меня зовут Глафира Савельевна. А вы можете тётей Глашей звать, я не обижусь. Я буду Димочкина тётя, мамы его Тони сестра.

– Очень приятно, Кирилл Бисер. А это Петя…, – Синица, хотел он добавить, и… Промолчал.

– Садитесь, пожалуйста. Я вам сейчас чайку поставлю. Вы какое варенье любите? – захлопотала старая женщина. Она распахнула створку буфета. А там! Десятки баночек с наклейками, надписанными крупным круглым почерком, открылись взорам непрошенных гостей. Белая и красная малина, черника, райские яблочки, абрикосы, фаршированные очищенными косточками, вишня «владимирка», крыжовник с орехами…

Довольная произведённым впечатлением, Глафира Савельевна дала им спокойно полюбоваться на всё это изобилие.

– А что такое «витамин»? – отважился, наконец, открыть рот Пётр, глаза которого, совершенно разбежавшись сначала, остановились на большом обливном бочонке с красной наклейкой.

– Эх ты, темнота современная! – ответил вместо старушки Кирилл. Берётся чёрная смородина, сахарный песок…

– Два к одному, – засияла Глафира Савельевна.

– Вот-вот. И пропускается через мясорубку. А потом всю зиму можно пить чай, по утрам с манной кашей лопать. Но главное! Главное – это, само-собой, пироги, да Глафира Савельевна?

Они болтали втроём о всякой всячине, будто знали друг друга с детства. Душистый янтарный чай и розетки с вареньем появились на большом круглом столе, покрытом клеёнкой в цветочек. Но при последних словах Кирилла старушка развела руками.

– Да кто же знал, что вы в гости пожалуете? Вот когда этот ваш Андрюша ко мне заходил, то и пироги были. С яблоками, не с витамином, но были.

– Какой Андрюша? Когда? – насторожился Кирилл и, вернувшись с небес на землю, сообразил, что не спросил и не услышал пока о Димке ни слова.

Старая женщина помолчала, расправила салфетку, потом налила себе в чашку ещё заварки и помешала ложечкой сахар.

– Так же вот, раз и в дамки, – сказала она, наконец. Было видно, что она должна сейчас приступить к рассказу, и это ей не легко.

– Кирочка, вот вы ждёте, а когда я скажу про Диму? Он что, совсем переехал? Или придёт попозже?

У Кирилла сжалось сердце. Он осмотрелся. «Что говорит тут о присутствии мужчины? Да нет, вот ведь книжные полки. Доброжелательная и неглупая Глафира Савельевна, полная достоинства и радушия. Но ясно же, это не её. Все эти «розовые стланцы», «монокристаллы – корунды», «медные залежи Гиндукуша», а рядом поэзия серебряного века и альбомы, альбомы, альбомы от Перуджино до Брака и Клее. И ещё стол. Это он помнил.»

«Глупо, но совершенно точно я уверен в одном. Большое керамическое блюдо с чудесной разноцветной галькой и ракушками, словно самоцветы, посверкивающими при освещении. Я подумал тогда, что за необыкновенные камни? Оказалось, весь фокус в том, что, они в воде» – вспомнил Бисер.

– Глафира Савельевна, эта плоская ваза там внизу с морской галькой, залитой водой. Это Димкина, с детства помню. И к тому же ещё все книги!

– Ну не все, но многие, верно, – тяжело вздохнула старушка и, видимо, решилась. – Нету уже никого, сыночек. Нету Тони, Диминой мамы, нет Артемия… Это отчим?

– Тёма был отец настоящий. Про него так сказать негоже.

Она опять вздохнула и вдруг тихо заплакала. Крупные слёзы стекали по её полным щекам и капали на красивую вязанную шаль. А Кирилл ждал, уже не надеясь. Он знал, что услышит дальше, только не ведал, как. И тётя Глаша рассказала, как умерли один за другим сестра и её муж. Большое горе, невозвратимая потеря, но хоть люди-то пожилые, что пожили на этом свете. Как Дима, женившийся в то время второй раз и переехавший к жене, поселил её у себя.

– Димочка, он такой заботливый мальчик. Часто забегал и помочь старался. Видишь, Кирочка… Ничего, что я на «ты»?

– Да что Вы, тётя Глаша, а как иначе?

– Думала я, будет кому меня, старуху похоронить. У меня своих детей нету. Народился младенчик в войну, а времена были-и-и… Господи! Голодуха, молоко у меня пропало. Что тебе сказать? Умер мой маленький, а через неделю похоронка пришла. Мужа моего на фронте убили. Я тогда, грешница, плакала, голосила. А соседка моя Тоська орала: «Не реви дурища, не гневи боженьку! Твой малой отмучился быстро. Это мы бабы, семижильные клячи, а мужики? У мужиков, от кишка тонка, Глашка!»

Она опять заплакала, и Петька почувствовал, что у него тоже защипало в носу. Не хватало ещё тут разреветься на глазах у Кирилла. А тот, тем временем пересел к тёте Глаше, взял её за руку и напрягся. Он не сомневался, «что-то случилось. Как это связано с Андреем? И, похоже, всюду опасность. Что же тут в Москве происходит? Собственно, не только в Москве…»

– Вот я и говорю, – тётя Глаша, повздыхав, продолжала, – Димочка тут поблизости и работал. У меня бывал, всё как надо. Только стал он вдруг похаживать в церкву. И, знаешь, чаще и чаще. Меня тоже звал, уговаривал, дочку свою Уленьку водил то к заутрене, то к вечерне…

– Димка? В церковь? Да быть не может! Он совсем не такого склада. Он насмешник и скоморошник, – не поверил Кирилл, с трудом переключившийся на неторопливый горестный рассказ старушки.

– Эх сыночек, был насмешник, а стал… Да что там. Это он уж давно был болен. Мы не знали, а он-то чуял. Умер Димочка в прошлом году…

Кирилл Бисер, за короткое время узнавший о второй смерти среди своих одноклассников, потрясённо молчал. Он также молча выслушал печальные подробности и попытался собраться с мыслями.

«Просто умер. Что я навыдумывал? У человека рак почки был. Сначала врачи пытались спасти, а потом выяснилось – неоперабельный, поздно. Просто бьёт и бьёт по своим. Бьёт всё ближе и бьёт прицельно. Да, и никакого Синицы. Стой, Синица! Глафира Савельевна ведь сказала… У меня совсем из головы выскочило после такой новости. Ничего не поделаешь, надо спросить.»

– Тётя Глаша, я никак в себя прийти не могу. Димка – совсем молодой. До чего несправедлива судьба! Вы знаете, я когда все эти книги и альбомы увидел, ещё тех времён, когда он геологом был, и другие, он указал рукой на ряды фотоальбомов. Он же потом профессиональным фотографом стал. Я всё ожидал, может он тут с Вами остался. А что? Могло ведь случиться, что и со второй женой не заладилось. Или думал, Вы скажете, в командировку уехал.

– А это, правда, всё Димочкино. Не могу, говорит, выбросить, это же часть моей жизни. Танина мама, тёща Димина, его не больно жаловала. Книжки, камешки, говорила, только пыль собирают.

– Значит, он Вам всё оставил, – уточнил Бисер.

– Верно, сыночек. Он сюда приходил. Здесь, говорил, личный мой кабинет.

Прямо над головой Пети располагалась большая витрина с прекрасными тропическими раковинами. Огромные тридакны соседствовали с красными и белыми кораллами, морским ежом и слегка тронутой полировкой бирюзой.

– Да, Вы сказали, что наш Андрюша тоже к Вам приходил? – осторожно спросил Кирилл.

– Это было чудное дело. Я вообще боюсь посторонних. И сегодня бы не открыла. Но ты сразу сказал, как нужно.

– Клавдия Савельевна, а как нужно было сказать? У Вас разве пароль есть? – открыл рот Петька, которому после приключения в Аланье всюду мерещились засады и шифровки.

Тётя Глаша засмеялась ещё сквозь слёзы:

– Так папа твой сразу Диму назвал, имя его, отчество и фамилию.

Парень, чуть не подавившийся райским яблочком, сразу замолк, а Бисер заторопился с вопросом, чтобы сгладить неловкость.

– Петя, имей терпение! Извините пожалуйста, Вы сказали – дверь не открыли бы, если бы не…

– А вот послушай. Я утром в булошную пошла за хлебом. Ещё кефиру взяла, а для Пушка…

За спиной тёти Глаши раздалось звонкое мяуканье и пушистый серый клубочек с белым носом вспрыгнул на колени к Кириллу.

– Ну, значит, для Пушка фаршу немножко. Я ему с кашей мешаю, – оживилась немного тётя Глаша и погладила выгнутую колесом спинку. – Он уж знает и ждёт под дверью, да орёт всегда, мявкает. Я по лестнице – трюх, трюх – лифт у нас опять не работал. И уж снизу мяв этот слышу. Только собралась ему крикнуть: «Ах ты бесёнок! Не тревожь добрых людей. Иду, чай не молодка!» Как вдруг слышу голос такой девчоночий: «Котофеич! Не плачь, маленький. Сейчас твоя хозяйка придёт». А в ответ басом: «Дуся, не морочь животному голову. Какая хозяйка? Да может это кот Мамая. Настоящий арбатский дворовый зверь!» Тут она не стерпела: «Андрюша, Мамай-не Мамай, а он – котишка. Я же слышу, один боится. Давай ему песню споём». И что ты думаешь? Запели! Вдвоём, да так складно! – тётя Глаша приосанилась, набрала воздуху и завела вполне музыкально:

Прибежали котики, толстые животики,

Выгнутые спинки, пёстрые ботинки

И пушистые хвосты, небывалой красоты!

– А дальше не помню… – она развела руками.

– У Вас голос – класс, Глафира Савельевна, – восхитился Петька.

– Это катькина. Детская ещё. Там дальше про щенка, – отозвался Кирилл,

и прочёл:

Я сижу у ваших ног, белый с пятнышком щенок,

Сделал лужу на дорожке, лучше я, чем эта кошка!

– А дальше, что было? – не выдержал Петька.

– Дальше я подоспела. Это кто же с моим котом разговоры разговаривает? Вижу – девонька сидит вроде Пети. Пегонькая девонька. Худющая-я-я – страсть! А рядом такой… Кудреватый. Из себя ничего. Но солидности нет. И не скажешь. Парень ли? Дядя? На обоих джинсики эти. А при нём ещё и гитара. Стало быть, думаю, Андрюша и Дуся. С чем пожаловали? Он первый начал: «Здравствуйте, меня зовут Андрей Синица. Я ищу Мамаева Диму». И девчонка тоже кивает. Он, заметь, лет на двадцать старше, но сейчас видать, что не дочка!

Кирилл, несколько раз пытавшийся прервать разговорчивую Савельевну, почувствовал, что разговор принимает нежелательный оборот, и вмешался:

– Вы Андрею, конечно, всё объяснили. Но он всё-таки к Вам в гости зашёл?

– Да, мы тоже чайку попили. С пирогами, втроём, а как же. Вот, сидим, и я замечаю, что Андрюша этот… Ну… Мнётся. Будто что-то сказать мне хочет, но не знает, как приступиться. Его Дуся, та всё с Пушком играла. А Пушок – возьми, да в моё лукошко и залезь. Я там вязанье держу. Он синий клубочек схватил и дёру. Дуся – за ним!

На этих словах тётя Глаша замолкла и, помедлив, произнесла сахарным голосом:

– Петенька, принеси ты мне, солнышко, очки. Как войдёшь в спальню, по левую руку комод. На салфетке чёрный такой очешник.

А когда Петя неохотно, но безропотно скрылся за дверью, она горячо зашептала.

– Только Дуся вот эта вышла, Андрей мне сразу: «Глафира Степановна, у меня была к Диме просьба. А теперь считаю, вы за него. И хоть это опасное дело, сердцем чую, что вам могу доверить». – Она снова утёрла слезу. Глазки – черносливинки глядели серьёзно и требовательно. – Слушай внимательно, я ему побожилась. Ты как фамилию свою назвал, я сразу поняла. Он сказал: «Бисер должен прийти.» Э, а паспорт у тебя есть? А то я почём знаю!

Кирилл, улыбаясь, открыл свой заграничный паспорт на последней странице и показал ей фотографию вместе с фамилией.

– А ещё ты мне должен стишок сказать про трёх котов и мыша! Я записала.

День и ночь

И там, и тут,

Мыши Ваську стерегут.

Кто же в норке, как же дети?

А наверно кто-то третий.

Продекламировал Кирилл и спросил:

– Что – правильно? Только это, скорее, про третьего. Не про кота, а про… Впрочем, не важно.

– Погодь, Кирюша, теперь можно, – старушка открыла потёртую сумку и вручила Кириллу знакомый уже конверт из плотной коричневой бумаги. На этот раз он открыл письмо сразу. В нём лежала географическая карта, разрезанная зигзагом. Очевидно, без отсутствующей части прочитать её было невозможно. Ему стало снова тревожно.

– А где же я Димкин стишок найду? Мне ж ещё четвёртого надо, а кто четвёртый? Может быть, Андрей не сообразил? – Кирилл покрутил карту в руках. Потом опять заглянул в конверт и понял, что эти опасения напрасны. На тыльной его стороне неровным почерком было нацарапано: «Димка ушёл туда, куда я тоже собираюсь. Может, скоро встретимся. Стишок такой:

Ловко кот ушёл от нас,

Искры сыпятся из глаз.

День ли, ночь ли – мыши ждут,

А четвёртый тут как тут.

Дверь открылась, и в комнату вернулся Петя, держа в руках чёрный очешник. Бисер поднял голову, убрал бумаги и обратился к старушке, чтобы переключиться.

– Так Вы наш стишок записали?

– Ещё чего, я пока на память не жалуюсь. А записала на всякий случай, да. Но не каждый поймёт!

И тётя Глаша с победным видом извлекла из деревянной шкатулки с нитками и иголками открытку с изображением пасхальных яичек и кулича. На ней было что-то написано большими буквами. Кирилл всмотрелся.

– «Нужен бисер для трикотажа» – прочитал он с недоумением. – Что-то я не совсем… Нет, «бисер» с маленькой буквы, это я понимаю. Но трикотаж? А-а-а! Ох ты! Ну Глафира Савельевна, ну Штирлиц! – в полном восторге рассмеялся Кирилл.

Он указал на открытку чайной ложкой, пожимая левой пухлую старушечью ручку. В слове «ТРИКОТАЖ» после гласных «И» и «А» стояли жирные точки.

Глава 28

Русоволосая худенькая Лида была отличницей по всем предметам. Никто не учился так ровно и успешно, как Пирогова все десять лет подряд. Она, конечно, получила медаль, и недобрав одного балла в университет, тут же перевелась в Менделеевский, блестяще его окончила, была оставлена там на кафедре, чтобы поступить вскоре в аспирантуру, затем… А вот затем всё пошло на спад.

Не ладилось с начальством. Аспирантура всё отодвигалась. «Кандидатская» – нормальный карьерный академический путь из старших лаборантов в младшие научные «и далее везде» не давалась. Профессиональная жизнь прилежной и толковой молодой сотрудницы необъяснимо и фатально не складывалась.

Шли годы. Она вышла замуж за простого тихого парня, и друзья шептались: «Витька Лиде не пара», мезальянс – да и только. Опять шли годы, они растили детей, жили скромно и трудно впятером в двухкомнатной жуткой хрущёбе, муж работал инженером на производстве. Но наступили новые времена, социализм приказал долго жить, и пришлось искать работу, чтобы как-то кормила.

В конце концов она обнаружила себя главным бухгалтером медицинского управления: разведена, двое взрослых детей, у них семьи, а у ней уже внуки. Собственно, только внучек! Школьная подруга, тоже одинокая хирургиня «Екатерина – инвалидус синичкис», как звала её Лида, решительно заявила однажды.

«Лидка, мы молодые, у молодых женщин не бывает внучат! Называй его – Янек!»

Лида только смеялась. Она от души радовалась ребёнку, до которого, как это нередко бывает, у совсем зелёных родителей руки не доходили, а вот у… М-м-м, родственницы постарше Лидии Александровны Пироговой руки и сердце, и душа доходили, если не до точки кипения, то до точки таяния точно. Она таяла, гладя маленькие лапки и ножки, слушая его воркование. И старалась именно о нём думать больше, чем о не сложившейся жизни, вечной нервотрёпке с работой или об убогой зарплате. Когда позвонил Кирилл, она как раз думала о Янеке. Искала выход из житейской проблемы и не находила. Ну не находила, и точка!

– Лидок, мне разрешили позвонить из конторы, которая продаёт телефоны. Я сегодня всё растерял, что можно, и свой позабыл. Ты все знаешь от Кати. А я знаю, что ты страшно занята, да ещё с малышом на вахте. Скажи мне, где и когда тебе удобно. Я постараюсь не создавать тебе проблем.

– Что ты Кира, я очень хочу тебя повидать. Но у меня «баланс»! От нас всех дым идёт, и мы работаем день и ночь. А тут ещё…

– Что такое? Да расскажи спокойно, может я чем смогу? – спросил Бисер. И добавил, услышав взволнованный рассказ. Ах, вот что! Так у меня же есть.

– Нет брат, не получится. Это тебе не «чикагщина» твоя, понимаешь? Главное, без вещей, совсем налегке, и всё равно.

– У меня «мюнхенщина», между прочим! – засмеялся Кирилл.

Они проговорили ещё несколько минут. Наконец, Бисер сказал.

– Не бери в голову. Встретимся и обсудим.

– Слушай, знаешь, приходи-ка на службу! – предложила Лида. – Я себе устрою перерыв, мы пообедаем вместе, и я тебе всё отдам. А заодно, если уж ты так любезен…

– Да брось, ну какие могут быть, между нами, счёты!

Они быстро договорились, и Кирилл распрощался.

Глава 29

– Данилыч, гляди-ко, едет! Хорошо видно, даже без бинокля. Я тебе говорил… Отличное место, а ты повыше хотел.

– Лады Матвеич, твоя взяла. Хотя тут не пропустишь, кто здесь ездит вообще по этим ухабам? Деревня Лукашка – двенадцать дворов. Я пошустрил и всё, что мог разузнал. Половину домов скупили для дач, а в остальных неплохо живут, разводят птицу, парники завели, один бывший пожарник пасеку держит. Лафа! Домики аккуратные, знаешь, любо-дорого, баньки стоят, там же река! Но вот добраться сюда зело тяжело… Они или оказию ищут и грузовую берут, или вот на такой Ниве, смотри прёт, что твой танк, только не быстро.

– Да, наш пижон по городу на фольксвагене ездит, его одёжка к нему больше подходит, – хмыкнул Матвеич.

– И чего ты на него взъелся, по-моему, симпатичный дядька, школьной подружке своей помогает внука за город доставить, вот и Ниву добыли. Сколько мы за ним ходим? Что он делал плохого? Кстати, ты вообще понял, что им от него надо?

– Они, конечно, темнят. Всего я сам не знаю, начальство не снизошло. Но дело не в нём, он сам для них лишь канал. Смотри, мы кое-что нарыли, сами боссы, ну и наш – Цокотуха. Вот сейчас он велел машину обыскать, и документы…

– Постой, Матвеич, ты обещал рассказать мне про «пастилку». Ты её куда присобачил? – поинтересовался Данилыч.

– Я – что, мы люди подневольные, как Цокотуха велел, под рулевую колонку, так я и сделал. Эта штука с сильным магнитом, подлипает как жвачка. Я почему её пастилкой назвал… Она такая, знаешь, розовая пористая гадость, а футлярчик зелёный, – ответил тот.

– И что?

– Что-что! Наш сейчас карьер одолеет, а мы подождём и погодя, пристроимся в хвост. Потом провал, помнишь? Карстовая такая промоина. Он там должен остановиться, я доски убрал. Он выйдет, и тут мы подмогнём. Тогда и я «пастилку» включу. Он снова в кабину сядет и тут же уснёт на два часа. Мы с тобой всё успеем. Клиент проснётся и ничего не вспомнит. Поди плохо? Заметь, совсем без членовредительства. Цокотуха нас с информацией ждет. И премию обещал, «полевые», так сказать. Тоже не помешает, как ты мыслишь? Ну а «пастилка»?

– У меня пульт. От включения идёт разогрев термопары, рабочее вещество просто испарится, и всё.

Два мужичка простецкой наружности угнездились за бугорком на высоченной горе, что образовалась рядом с заброшенным карьером, из которого раньше добывали камень. Далеко внизу плескалась вода. Озеро в выработке образовали грунтовые воды. Небольшая местная речка изменила старое русло и добавила свою лепту. Старая дорога карабкалась серпантином по склону у крутого обрыва и, перевалив через хребет, уходила дальше к густому лесу, что тянулся дальше километров на десять. Вокруг было совершенно безлюдно.

Генке-Полундре всё неделю везло. У свояка праздновали свадьбу в субботу, было вволю самогонки и браги. Как проспался, удалось стибрить и загнать провода. Потом, правда, дали пару раз прямо в рыло, но и выпили тоже знатно. А вчера увёл поросёнка, и они его с Кешкой частью съели, частью тоже загнали, знамо дело, за водку. И вот тут-то вышла промашка. Жена – Раиса знала про порося. Она костерила Генку, как обычно: за пьянку, за стыдобищу от соседей, ну и до кучи, что мясца не оставил. Полундра перебранки не вынес и утёк от дома подалее. Он спал в придорожных кустах, когда начал понемногу накрапывать дождь. Струйки побежали по драной куртке, затекли за воротник, и Генка сел. Он встряхнулся, словно пёс после лужи, и увидел прямо перед собой дивное диво.

На просёлке стояла запылённая, но почти что новая Нива. Дверца её была открыта, мотор урчал, словно сытый кот. Ключ, и тот торчал в зажигании, а шофёр… Почти рядом, не видя Генки, в кустах стоял мужик. Он уже застёгивал брюки. Полундра только успел подумать, что такую клёвую куртку и бейсболку чёрную с красным он совсем не прочь подмостырить, и его руки сами потянулись к бутылке, что лежала у него рядом с шапкой.

Одного удара хватило… Мужик без звука упал. Полундра стащил с него куртку и не спеша надел на себя. Бейсболка последовала за ней.

«Машина!» – Она спокойно ждала у обочина настоящего парня, и он не задержался и сел. Полундра ударил по газам, железный конь рванул, а наездник запел. Так продолжалось метров пятьсот.

«Жизнь была так прекрасна, но, блин, всё-тки самогонка есть самогонка! Если бы это была водка, разве повело б его сперва вправо, потом впритирку прижало к откосу и опять вынесло в колею, но теперь по косой, а там обрыв, лететь метров пять…

Жёлтая Нива, потеряв управление, повисла над озером, передние колёса её некоторое время вращались в воздухе, она медленно накренилась, водитель, опёршись на руль, грудью нажал на клаксон, и он загудел. Затем машина сорвалась, и, грохнув о камни, загорелась как свечка. Прогремело несколько взрывов, живой факел, набирая скорость, полетел вниз. Наконец он последний раз ударился о землю и ухнул в воду.

18. Шельма.