Глава 49
Тимофей договорился с артелью. Это не составило особого труда. Несколько дней ушло на подготовку. И вот наконец нарты были нагружены и увязаны. А Решевский пошёл вперед, прокладывая путь. Вслед за ним – Пиратка, запряжённая коренником в первые нарты. Остальные нарты следовали за ними гуськом среди громких окриков, щёлканья бичей и собачьего лая. Тяжело нагруженные, они медленно двигались вперёд, а когда подъём становился слишком крут, совсем останавливались, и тогда всем приходилось спешить на помощь, так как сил одного человека явно не хватало. Зато по ровному гладкому пути нарты неслись как ветер, и лыжники за ними явно не поспевали. Тимофею тоже приходилось мчаться во всю мочь, чтобы не запутаться в постромках, едва его нагоняли нарты. А когда встречались торосы, подталкивать их самому.
На первой же ночёвке ударил настоящий мороз. Даже собакам спать стало холодно, и многие всю ночь напролёт выли. Людям было тоже не легче. Одно мученье залезать в меховой, затвердевшей на морозе одежде в обледеневший спальный мешок. Но вылезать утром из согревшегося за ночь мешка ещё трудней.
Кирилл и Пётр старались изо всех сил не задерживать промысловиков. Они уже набрались кое-какого опыта, и оба были хорошими лыжниками, что, конечно, очень помогало в дороге. Но впереди лежал ещё долгий путь. Следовало, сколько можно, использовать своих полезных попутчиков, чтобы последний бросок проделать только втроём. А тех ждала своя работа, и однажды она началась.
– Мужики, мы на месте. Здесь мы нерпу возьмём. Хочете, погодите маненько. Хочете, дак дам поглядеть. Тут кина-то не надо. Нерпа, морской заяц, медведи. Поохотимся – пойдём дальше, – обратился Фёдор к москвичам.
– Ну конечно, посмотрим. Тима, а что ты знаешь про нерпу? Расскажи, я потом Лизе доложить должен, – повернулся Бисер к биологу.
– Я же «птичник», знаю не много. Расскажу, как могу, только пусть мне Федя поможет.
– Отчаво ж не помочь-то, Игнатьич. – Фёдор солидно помолчал, – А табачку у тя не найдётся?
– Для хорошего человека – как не найтись!
– Вот спасибо! Уважил. Ну слушай. Валяй, Тимошка, а я позжей. Нерпа – умный зверь, осторожный. На неё много охотников. В море это хищные звери, – начал не спеша Тимофей.
– Например? Касатки?
– Конечно. Ещё полярные акулы. А на суше прежде всего медведи и двуногие кашалоты. Те – опасней, чем все другие.
– Во, Игнатьич, знаш как морж засыпает? Он на лёд-то вылазит и дрыхнет. Он иной раз суток двое проспит. Тут и бери его, понял – нет? А нерпа – не то. Эт-т-та спит так… вполглаза. И чуть что – нырк в лунку. Однако, спит всё-тки. Спит это она, а Хозяин ползёт. С под ветру – ползёт! Нос свой чёрный лапой закроет и ползё-ё-ёт! Она проснётся, он замират! Что твой сугроб! – Фёдор беззвучно захохотал и стал раскуривать толстую самокрутку.
– Мужики, а как Нерпа убегает? Действительно, у неё ведь лап нету? Значит она по снегу и льду…? – Кирилл вопросительно посмотрел на собеседников.
– Дак ползёт, а то, как же? Ну, не ходко, и ты догонишь, – оживился Фёдор.
– Я тебе, Кир, расскажу, как эти ушлые парни добывают бедную нерпу, – включился снова Решевский. – Беззащитный зверь, правда… жалко. Ну так вот. Эти тоже приближаются, пока нерпа спит. Делают щит из белого полотна и двигают впереди себя. А в нём дырки крутят и стреляют из карабина. А про бельков и говорить не хочу!
– А разве это нерпы дети – бельки? – удивился Бисер.
– У нерпы дети – щенки! Они щенятся в таких снежных норах, полностью закрытых. И эти новорожденные детёныши вначале белые пуховички. Пока они белые, щенки в воду не входят, а остаются совершенно беспомощными на льду. И тут уж на них охотятся все кому не лень: даже крупные чайки, полярные совы, чёрные вороны, уж не говоря о песцах и прочих медведях!
– Собак-от тожа, бывало, шиш удержишь, если они нерпу с бельками чуют! Так и тянут упряжку к ентим норам. Ну, однако, пора. Каюр докурил, надел рукавицы и пошёл к другим промысловикам. Надо было двигаться дальше.
– Нам предстоит остров Альджера. Каюры там сделали промежуточные базы. Мы можем зайти на полярную станцию, а потом следовать дальше по карте. Ну как, ребята?
Тимофей, Петя и Кирилл страшно устали после дневного перехода и разговаривали, уже забравшись в мешки.
– Кирилл Игнатьевич, мы сейчас всё равно не можем обратно. До самолёта времени много. Давайте попробуем! – Петя завозился в спальнике и обратился к Решевскому.
– Тима, ты тоже согласен?
– Я вам вот что скажу. Нам нужно свежее мясо. И для нас, и для собак. Все устали и ослабели. Я считаю, да! Пойдём дальше, но придётся поохотиться на медведей. Пиратка на это натаскана и поможет. Решай, начальник!
– Если ты считаешь, что другого выхода нет, я согласен. Ты у нас самый опытный, это ясно. Что же, поохотимся «по жизненным показаниям», если это реально. Давайте-ка спать, орлы. Утро вечера мудренее. Бисер устроился поудобнее и закрыл глаза.
Добыть медведя при известном навыке, имея оружие, не очень трудно. Ездовая лайка Пиратка была обучена удерживать зверя на месте и дать охотнику приблизиться на расстояние выстрела.
На следующее утро Фёдор по многочисленным следам выследил одного из медведей и подобрался к нему как можно ближе вместе с Тимофеем, держа лайку на поводке. Как только Пиратка увидела зверя, Тима спустил её с лямки. Она через несколько минут настигла его и стала хватать за длинную шерсть у бедра. Промысловики говорят – «за штаны». Медведь, возмущённый подобным обращением с ним какой-то шавки, принялся крутиться на месте. Он старался схватить собаку зубами и передней лапой. Но обученная лайка уворачивалась и забегала сзади. Тогда огромный белый самец уселся на снег и стал отбиваться лапами, тоже резво поворачиваясь за лайкой. Он защищался с молниеносной быстротой. Для менее опытной собаки это могло кончиться очень плохо. Она отлетела бы вскоре в сторону с распоротым брюхом. Но Пиратка со своим «заштопанным» боком и располосованным ухом была виртуозом своего дела. Она бесстрашно и ловко нападала, однако постепенно и её силы начали убывать.
– Тима, пошёл! Осторожно, как стрелять будешь. Близко не подходи. Хозяин даже с пулей прыгнет и достанет!
Шепнул Фёдор, подталкивая вперёд Тимофея. Решевский сбросил лыжи и, проверяя на ходу работу затвора карабина, поспешил на помощь выбившейся из сил Пиратке. И тут медведь вскочил и со всех ног бросился к большому торосу. Прежде чем собака опомнилась, он очутился на его вершине!
Она с досады завыла, словно жалуясь на нерасторопность охотника, попробовала было броситься с разбега на торос, но всякий раз встречалась со щёлкающими громадными клыками медведя. Пиратка выходила из себя. В бессильной злобе она разгорячённой пастью начала хватать снег и снова бросалась в атаку. Тем временем Тимофей, огорошенный сначала неожиданным манёвром зверя, опомнился. Он подбежал на нужное расстояние, выстрелил и попал точно в цель. Медведь, опрокинувшись назад, скатился на другую сторону тороса. Когда оба – Решевский с каюром, достигли этого места, «Хозяин» лежал у его подножья, растянувшись во весь свой рост, а лайка, мотая головой, яростно его теребила.
– Ну вот, теперь у нас по крайней мере двести пятьдесят килограммов свежего мяса и жира, – с довольным видом объявил биолог. Они добрались до своей стоянки у безымянного скалистого островка часа через три и разгрузили нарту. Потом они сняли с медведя шкуру и срезали сало.
– Давай, робяты, шкуру, ташши на камень. Не то песцы сожрут, а то и свои пожалуют в гости.
– Свои? Это кто, дядя Федя? – сделал круглые глаза Петя, резавший мясо на суточные порции для собак.
– Свои-то? Дак Петь, медведи. Они что хошь стырят. Вот Тима не даст соврать, у полярников керосин, и тот упёрли! Бо-о-о-льшую бочку! Ладно, щас мясу заморозим и пошабашим. Теперь собачки быстро пойдут!
Они в этот вечер долго варили на примусе медвежатину, с удовольствием ели, а потом пили чай и трепались. Сытые собаки рано улеглись спать под бортами нагретой примусом палатки. И только Пиратка не могла успокоиться и всё пыталась просунуть своё нос в её плотно застёгнутый клапан.
Глава 50
– Это третий последний остров архипелага. Мы его тщательно обследуем и начнём прямо сейчас. – Бисер с самым решительным видом засунул карту в планшет и принялся надевать свои лыжи. Вот уже несколько дней они расстались со зверобоями и шли одни. Груз ответственности за экспедицию лёг целиком на его плечи.
– Кирилл Игнатьевич, Вы сказали, что у нас кроме карты есть ещё кое-что в запасе, – с надеждой спросил Петя.
– Есть! Только, как это использовать? Андрей знал много лучше меня, как опасно ввязаться в поиск. И как сумел, зашифровал приметы. Что он имел в виду? Например, молоток на карте! Масонский знак? Или стихотворение…
– Какое стихотворение? – Тимофей, совершенно готовый к походу, застегнул куртку и убрал термос в рюкзак.
– Холодно стоять. Ходу, ребята. Расскажу всё попозже. Поехали! Где сумеем – на лыжах, а не выйдет – пешком, – отмахнулся Кирилл.
Высокоширотные острова не радуют глаз путешественника. Их называют полярными пустынями, настолько бедны они растительностью даже в самое благоприятное время. Низкие температуры в течение всего года, массы глетчерного льда, а с другой стороны, мощная плёнка холодного воздуха над морем, покрытым вечно дрейфующими льдами. Этого слишком мало для нормального развития растений.
Остров Альджера ничем не отличался от своих суровых собратий. Он был большей частью покрыт ледниками, а там, где не было льда, лежал слежавшийся снег, удерживаемый прочной коркой твёрдого наста. Расставшись наконец с Фёдором, которому нужно было возвращаться к своим делам, и договорившись, что он за ними приедет на обратном пути, трое путешественников двигались мимо бесплодных скал и ущелий в этом царстве тумана, холода, ветра и камня. Казалось, здесь вовсе нет органической жизни. Но вскоре это унылое впечатление рассеялось. Следовало только присмотреться.
На скалах пестрели цветные пятна лишайников. Маленькая бабочка порхала, еле поднимаясь над поверхностью камней, чтобы её не унёс ветер. Изредка пролетали серебристые чайки, и их белое оперение блестело на солнце и составляло контраст с тёмным фоном расщелин. Небольшое озеро сверкнуло впереди серебряной каплей.
– Эх, жалко времени мало! А то можно и рыбку половить, – засмеялся, показав на озерко, Тимофей.
– Тим, почему ты думаешь, что здесь есть рыба? – с интересом осведомился Петя.
– Да он просто предположил, – откликнулся Кирилл.
– Нет, я знаю точно. Видишь, по воде плавает парочка гагар, они только рыбой питаются. Давай обойдём озеро слева. Лыжи оставим здесь и пройдём с камня на камень.
Они двинулись по каменистой россыпи, состоящей из угловатых обломков горной породы. А берег поднимался всё выше. Приходилось карабкаться с уступа на уступ, поэтому подъём становился всё тяжелее. В довершение поднялся сильный холодный ветер, заставивший всех надеть капюшоны и застегнуться.
Конец озера тут был глухим без истока. Оно упиралось на севере в каменистый вал, поперёк ущелья, похожий на гигантскую насыпь.
Дальше к северу раскинулась волнистая равнина, за которой снова поднимались острые скалы. Добравшись до неё, друзья решили сделать привал, перекусить, а потом вернуться к оставленным лыжам. Никакой скалы в форме птицы не было и в помине.
– Интересно, тут на склоне дёрн сухой, чуть не тёплый. А совсем рядом лежит снег и не тает, – Кирилл указал на ближайший холмик. – Кстати, мы в Сибири похожий торфянистый дерн часто брали для костра.
– Отличная идея, возьми да нарежь! Тесаком попробуй. А Пётр пусть добудет нам снежку. Сварганим чай. Всё интересней, чем из термоса, правда? – Тимофей достал из рюкзака плоский котелок, в котором внутри помещалась такая же фляжка, и протянул Пете.
– Лады, Тим, я только отойду подальше. Здесь снег неважный, какой-то серый.
Прошло с полчаса, и около двух плоских камней занялся небольшой костерок. Мужчина сложили очаг и обернулись назад в ожидании Пети, как вдруг раздался его взволнованный крик.
– Ко мне! Сюда! Кровь!
Встревоженные Кирилл и Тимофей поспешили на голос и вскоре
обнаружили молодого человека за соседней каменной россыпью. Петя
стоял, протянув руки вперёд перед пятном…
– Чего?
– Что же это? Ярко красная пористая поверхность среди девственно-белого снега протяжённостью метров сорок имела форму неправильного овала. С рук Петьки, который, как видно, схватился за нее, капала вниз алая жидкость. Его растерянное лицо выражало откровенный страх.
– Рыжий, спокойно! Топай сюда, я объясню, – позвал его биолог. – Эх, я уж думал! Услышал твое – «сюда» и обрадовался. А тут… эффектно, жаль только не скала. «Без надобности, однако», как сказал бы наш дядя Федя.
Петя вышел из ступора, неуверенно улыбнулся и, осторожно ступая и оставляя алые следы, словно леди Макбет, направился к своим друзьям. Бисер, до сих пор не сказавший не слова, напротив изменился в лице и едва слышно пробормотал:
– Без надобности, значит. Ага, ну-ну. – И зашагал обратно к костру.
Они облазили уже почти весь остров. Запас продуктов подходил к концу, и только медвежатины было ещё в достатке.
– Слушай, Кирилл, пора до дому, – сказал однажды вечером чинивший около палатки постромки Решевский. – Меня погонят с работы, а здесь мы всё равно ничего не найдём. И потом. Разве тебе не довольно, что парнишка больше не нюня? Осталось ещё слегка грубым напильником поработать, алмазной крошкой подшлифовать, и все!
– Насчёт Рыжего я согласен – есть прогресс. Но я не готов сразу сдаться! А без тебя Тима, мы как без рук. Я тебя как друга прошу – подожди. А я.. для кафедры… ну… ага, придумал! Даю слово финансировать экспедицию, куда ты скажешь! – предложил Кирилл биологу.
– Хорошо, через день-два должны вернуться наши охотники. Они возьмут тюленя и – на базу. Пошлём с ними просьбу в университет. Пусть передадут по рации. А экспедицию… это надо с шефом обсудить. Иначе, боюсь, не выйдет. Но я попробую!
– Отлично. Тогда можно снова за дело, – обрадовался Бисер. – Я проложил два новых маршрута. Глянь на карту и давай решим, как действовать лучше. Слышь, Петь? С утра – на восток! – крикнул он молодому человеку, возившемуся с собаками неподалеку. Петя оставил в покое Песца и заторопился к костру.
– Хорошо бы снова поближе к морю. Я сегодня что видел! Два тюленя, ну как собаки! Чешутся так потешно: нос почешут, пузо почешут, вот умора! – затараторил он с энтузиазмом и вдруг скривился от боли. – Ох, опять… что за бодяга?
– Ты чего, Петя, – озабоченно поднял голову от карты Кирилл. -Ушибся?
– Нет, почему-то живот сегодня болит и ещё тошнит. Не пойму…
– А у меня голова трещит, – признался Кирилл. – Тим, а ты хоть здоров?
– Я в порядке. Вы, ребята, никак грипп вдвоём подхватили? Как же это вы умудрились? С морскими зайцами целовались? Здесь от холода всё стерильно, все бациллы в анабиозе, – начал было подсмеиваться над болящими Решевский, однако вскоре ему сделалось не до шуток. Кирилл закряхтел и убежал в сторонку. Слышно было, как его выворачивало наизнанку, и он охал и чертыхался. Вскоре за ним последовал и Петрусь. Наконец оба, совершено вымотанные, добрались до палатки и улеглись, стараясь не стонать. Головная боль, резь в желудке и рвота и не думали прекращаться.
Тимофей ухаживал за своим лазаретом, как умел. Он кипятил воду и заваривал чай, заставлял своих товарищей пить и помогал, если было надо, передвигаться вконец обессиленным больным. Нечего и говорить, что есть они не могли. Решевский попробовал применить доступные ему методы лечения. Он действовал очень осторожно, чтобы не навредить, поскольку опытный и грамотный полевик-биолог терялся в догадках – он ничего подобного не встречал.
Только дня через три друзьям стало немного лучше. Тогда Тимофей решил в первый раз за время этой странной болезни сам по-людски поесть. Он сделал для Кирилла с Петей рисовую кашку, а себе приготовил мяса. Кирилл и Петя не вылезали из мешков. Они только кое-как сели, на коленях у них Тимофей расстелил одеяло и «накрыл на стол».
– Всё ломаю голову – что же это такое? Ели мы все одно и то же. Пили воду из растопленного пресного льда. Снег никто не ел на маршруте?
– Нет, – раздался вялый, но дружный ответ.
– Противоцинготные мероприятия мы проводили регулярно… Кстати, будьте любезны, не забудьте таблетки!
– Слушай, доктор, а где же Федя и его охотники? – Кирилл отставил миску и откинулся назад.
Сам удивляюсь. Должны уже по всем расчётам быть здесь. Надеюсь, ничего не стряслось.
Решевский тоже кончил еду, принёс больным заваренные ольховые шишки и ромашковый чай и пошёл мыть посуду. Прошло с полчаса. Бисер и Петя задремали, а Тима всё не возвращался. Наконец послышались его шаги, и энергичный голос биолога пробился сквозь некрепкий сон двух больных.
– Мужики, вставайте, я вам помогу. Пройдёмся немного. Мне такое чудо попалось – увидите и враз выздоровеете!
Решевский растормошил своих друзей, вывел их наружу и повёл в сторону от палатки по своим прежним следам. Да сих пор никто не ходил ещё в этом направлении. Там находился заметный бугор, и снег, нагретый на солнце, просел. Он обрушивался иногда с большим шумом, промышленники об этом говорят – «рухал», а по краям провала образовывались большие зигзагообразные трещины.
Все трое продвинулись немного вперёд, затем обогнули снежный гребень из наста. И тут перед их глазами предстала удивительная картина! На площади в несколько квадратных метров ледяная твёрдая корка была частью сломана, частью сошла. Вся открывшаяся поверхность представляла собой зелёную лужайку, покрытую свежей изумрудной травой, камнеломками и кустиками полярного мака с набухшими и полураспустившимися бутонами жёлтых цветов. А вокруг по-прежнему белел снег, на соседнем бугре обтаявшие участки почти не подавали признаков жизни!
– Красота, а? – радовался биолог. – Я тут сначала упал, провалился и увидел! А уж потом для вас расчистил!
Петька, просветлевший милой улыбкой, тихо сказал:
– Что за страна! Весна подо льдом. – Потом он вздохнул – Здорово. Но я уже не прочь дома на нормальную весну взглянуть.
Бледный Кирилл, держащийся за плечо Решевского от слабости, сначала не сказал ничего. Он судорожно сжал руку, наклонился вперёд и сорвал четырёхлепестковый цветок. Затем он начал еле слышно что-то шептать.
Занятые полярным дивом Пётр и Тимофей не обратили на это внимание. Тима был доволен успехом своей затеи. Положительные эмоции лечат не хуже таблеток!
– А сейчас потихоньку обратно. Может, у вас от прогулки аппетит появился? У нас ещё мясо осталось.
– А что? Я поем. Кирилл Игнатьевич, а Вы?
– Ну разве самую малость.
– А я прилягу, пожалуй. Что-то голова разболелась, – беззаботно бросил Решевский, в то время как Кирилл с тревогой на него поглядел.
Они добрались до лагеря и вправду поели. А через несколько часов все трое, полностью измочаленные рецидивом болезни два ветерана, и беспрерывно в голос стонущая новая жертва, уже почти не поднимали головы.
Кирилл бредил. Человек, прислушавшийся к тихим словам, что он бормотал, с трудом разобрал бы…
– Снег. Прости. Прости и меня не зови.
Но никого не было на затерянном островке архипелага. Некому было услышать Кирилла, некому и прощать.
Громадные льдины со скрежетом и визгом тёрлись друг о друга, ломались, становились на ребро, торосились и снова рушились под собственной тяжестью. Небольшая артель промышленников-зверобоев отправилась на промысел гренландского тюленя по дрейфующим льдам. Лодка-ледянка – «Бурса» то плавно скользила по ровному ледяному полю, оставляя за собой прямой след, то, не задерживаясь ни на секунду, с ходу соскальзывала в полынью, по инерции переплывала на другую её сторону, и снова выбиралась на лёд. Затем она с разгона выскакивала на торосистый барьер, а перевалив его, быстро опускалась на гладкие льдины. Вот так и шла «Бурса» по дрейфующим льдам, как по суше, не боясь преград.
Лодку-ледянку на полозьях вели четверо. Они шли по двое с лямками по бортам, а еще один был впереди на «шишке». Лодка была почти до краёв заполнена шкурами тюленей. За ней следовала другая – меньше, ведомая только тремя. Она так и называлась – «тройничок», и полозом для неё служил окованный железом киль. В этой лодке среди прочего помещалась лёгкая походная нарта и сидели, повизгивая, ездовые лайки.
Зверобои отмахали уже сегодня километров двадцать и теперь взяли курс на остров Альджера, чтобы сделать привал, переночевать и навестить последнюю в этот рейс тюленью залёжку. Ещё немного, и они высадились на берег и разбили лагерь. Над лодками натянули брезент в виде двускатной крыши. На поставленных вертикально баграх проветривалась меховая одежда и обувь. А сами промышленники занялись разделкой добытых ими тюленей.
Дядя Федя, шедший через льды впереди, однако, распрощался с охотниками, снарядил нарту, запряг собак и отправился отыскивать группу Решевского. Собаки резво бежали вдоль берега. Было поздно. Над северным горизонтом в туманной дымке моря повисло полуночное солнце, распространяя ни с чем не сравнимый таинственный свет. Всё вокруг словно вымерло. Ни один звук не нарушал тишины бесконечного полярного дня. Вдали над морем бесшумно, словно духи, парили буревестники. Постепенно становилось холоднее, и наконец пошёл снег.
Каюр начал уже подумывать о ночёвке, как вдруг за очередном поворотом крутого берега увидел палатку. Каюр обрадовался – нашел! Но рядом с ней были многочисленные следы песцов, и только. Он объехал вокруг – с наветренной стороны на свежем снегу снова ни единого признака присутствия человека. Фёдор соскочил с нарты, привязал собак к валуну морены, в несколько прыжков добежал до застёгнутого клапана и попробовал открыть защитную створку. Он возился довольно долго, всё время окликая жильцов, но ответа не получил. Наконец ему удалось справиться с клевантами и завязками -молнии на крайнем севере лучше не применять – и увидел… Трое друзей неподвижно лежали в спальных мешках. И охотник, повидавший на своём веку немало смертей, решил, что люди мертвы.
Он включил фонарь, всмотрелся в изжелта-бледные лица, прислушался и не услышал дыхания. В палатке стоял ледяной холод. Москвичи не подавали признаков жизни.
– Эх, ёж твою двадцать! Робяты, да что же это вы, а? Лихоманка что ли какая? – с досадай и жалостью бормотал каюр. Он нагнулся и прикоснулся к щеке Тимофея. – Однако, Тимка живой! И мужики его тожа… Щщас, вот так… вот эдак, парень! И огоньку! И… поглядим ишшо, чья возьмёт!
Казалось, Фёдоров было много. Не мог один человек одновременно вытащить всех троих на свежий воздух, устроить их, разжечь коптелку – как он называл примус – соорудить чай и лапшевник и позаботиться о собаках.
Первым делом он уложил больных на выдубленные волчьи шкуры и тепло укрыл. Не скованные больше спальными мешками, его подопечные слегка задвигались и застонали. Потом он принялся их поить и приговаривать:
– Ничо, ничо, ишшо глотушку, ишшо маненечко… пузу и полегчает! Потом Фёдор вдруг хлопнул себя по лбу, откинул меховое одеяло, укутывавшее москвичей, и стал осматривать ладони у одного за другим. Кожа всех троих между пальцами рук и на ладонях одинакого сильно шелушилась. Всмотревшись попристальней, он заметил, что у Пети кожа начала шелушиться и на лице. У его товарищей, правда, ничего подобного заметить было нельзя.
– Хозяин, никак, кому другому и быть! Ах ты незадача какая… Знамо дело, молодежь… А и я – старый дурак! Ну да ладно. Это мы быстро. Я вот щас ишшо пошурую, чтоб без осечки, значит.
Каюр осмотрелся, побегал вокруг и быстро нашёл на высокой пальцеобразной скале свёрнутую шкуру медведя, маркированную красным лоскутом.
«Глянь-к, востёр ты, Федька!» похвалил он себя. Тем временем больные понемногу оживали и уже пытались вступить в разговор со своим спасителем. И когда он вернулся после разведки назад, Тимофей прошептал, будучи, впрочем, в полной уверенности, что он кричит во всё горло:
– Федя, здорово! Что это с нами? Я думал, тут и помрём… Не знаю, сколько вот так лежим.
Кирилл и Петя тоже старались что-то сказать, но разобрать их шелестящие речи было нельзя.
Каюр обрадовался и удвоил свои усилия. Он успокаивал больных, трогательно заботился обо всех сразу и каждом в отдельности, беспрерывно поил их слегка подсоленным чаем и очень скоро, узнав, что рвота у них давно прекратилась, начал понемногу кормить. Путешественникам становилось легче на глазах. Они охотно ели маленькие сухарики, пили куриный бульон из кубиков, и, наконец, Кирилл попросил:
– Федь, не поверишь! Аппетит появился. Может, мяса? У нас там наморожено полно. Если всё песцы не украли, можно сварить. Ты как?
– Я-то? Ты мне скажи, Кирюха, потрох ты ел? Эвон-то, Хозяина шкура. Это уж вы без меня – и добыли и кухмарили. Вы все потрох евонный ели? Во-о-о-о! От того и болешь, робяты!
И каюр объяснил постепенно приходящим в себя москвичам, что с ними произошло. Печень морских животных – нерпы и даже моржа, у северян считается лакомством. Да, кроме того, она хорошее противоцинготное средство. Местные едят печень и в сыром, и в варёном виде. Всем хороша печёнка, но! Не белых медведей. У «Хозяина» она ядовита так сильно, что если съесть даже немножко, то получишь сильное отравление. И симптомы как раз такие: головная боль, резь в желудке, рвота, страшная слабость. И ещё! Начинается сильное шелушение кожи рук, а иногда и лица. Он сетовал и ругал себя, что не предупредил неопытных москвичей.
– Понимашь, Тимоша, вот ты возьми собачек. Жрёт что не поподя, о дай ты ёй потрох, ливер-от ентот, не есть! Нюхать-нюхат, а не есть. Зверь, он всё-о-о сображат!
– Ну конечно! Теперь я понял, – несколько приободрился Решевский. – Я поначалу вообще мяса не ел – не хотел. Я гречку лопал. А был как раз дежурный, вот и решил: возьму печёнку. Сделаю ребятам побольше. Пусть поедят – полезно, вкусно! А то ещё упрёт кто-нибудь, не песцы, так поморник. Слышь, Федь, они поели и обоим стало хреново, особенно Петровану. Я носился как угорелый, их лечил. и им полегчало.
– Сколь они промаялись, Тима? – прищурился Фёдор.
– Дня так три, потом стало лучше. В самый раз. Дня три, дольше редко. И тут, я, болван, им снова добавил и сам на этот раз вляпался. Они, слава богу, есть захотели. Ну я и постарался – сварил печёнки, и мы её вместе умяли. Остальное ты видел.
– Кирилл Игнатьевич, – попросил Петя. – Может хватит? Поехали отсюда. Мы тут вместо… – он запнулся, посмотрев на каюра, и продолжил уже другим тоном, – в общем, мы тут три креста оставим однажды. Верно, Тим?
Решевский промолчал, но было видно, что он «согласен с предыдущим оратором».
– Хорошо, – после небольшой паузы кивнул Кирилл, читавший переданное ему Федей письмо от Лизы, которая тоже звала его домой. – Мы немного окрепли. И раз все твёрдо решили отправляться в Москву, так и сделаем. Выспимся, а завтра по коням.
– Пойду собачек кормить, однако. Дать им пеммикана… Не, хватит чаек. Тех розовых, что я по дороге подстрелил, – Фёдор повернулся к своим стоящим в стороне нартам, как вдруг Решевский вскочил, как ужаленный.
– Каких розовых чаек? – воскликнул он, – ты видел когда-нибудь розовых чаек?
– Не! Таких? У них перо как… Сам погляди. Розовые, знаш…
– Покажи! – потребовал, всё больше возбуждаясь, орнитолог.
– Вот, гляди. Я и то подумал, больно уж красивые птицы. Но как жахнул дробью в упор, так не больно много осталось. Я уж ощипал их всех разом.
Он извлёк три маленькие ощипанные птичьи тушки и подал Решевскому. Только агатового цвета клювы и кораллово-красные лапки отличали их от обычных моёвок. Петя, заинтригованный волнением Тимофея, тоже стал разглядывать чаек. Никто не смотрел на Кирилла, глаза которого выдавали неподдельный интерес к разговору.
– Вы не понимаете ни черта, – волновался орнитолог, у которого даже порозовели щёки. – Это же редчайшие птицы! Их вообще встретить – огромная удача. До сих пор я видел только их яйца в Зоомузее. Они такие… оливково-зелёные, два-три яичка всего самка кладёт. А тут… Да где же ты их нашёл?
Но видно орнитолог был всё-таки слишком слаб. Он было привстал, так хотелось поскорей действовать, чтобы тоже увидеть птиц, но не смог даже толком сесть, а откинулся снова на спину. Кровь снова отлила от его лица, голова закружилась, и Тимофей устало прикрыл глаза.
– Тимка, лежи уж. Я те ишшо найду, не сумлевайся. А теперя – спать. И я сосну, устал, однако.
Все забрались в хорошо проветренные, высушенные и согретые спальные мешки и впервые за время болезни уснули спокойным сном.
Следующим утром раньше всех проснулся Кирилл и осторожно выбрался из палатки. Он чувствовал себя отдохнувшим и окрепшим и решил попробовать прогуляться. Вдруг до него донеслись непривычные уху крики каких-то птиц: «куу-ик-куик, куу-ик-куик» и снова: «куу-ик-куик». Он посмотрел в сторону моря и замер от восторга. В двадцати метрах от палатки, над самым обрывом берега плавно кружились в голубоватом небе розовые как утренняя заря чайки! «Как их много… Одна, две, три, четыре…» он насчитал двадцать шесть этих изумительных созданий полярной природы. Лёгкие и нежные, словно лепестки роз, они то плавно кружились на одном месте, то розовыми комочками стремительно опускались вниз, припадая к самой поверхности моря, и, не коснувшись ни единым пёрышком воды, снова взмывали вверх, оглашая воздух своими характерными грудными криками: куу-ик-куик, куу-ик-куик…
Некоторое время Бисер не в состоянии был двинутся с места. Потом подумал, что надо скорей будить Решевского, и тут радостное выражение на его лице сменилось задумчивостью. Он повернулся к палатке, затем снова взглянул на море – розовые феи растворились как мираж или грёза. Кирилл охнул от огорчения и вдруг заметил мелькнувшую розовую тень около россыпи скал шагах в ста впереди. Птица, отставшая от товарок, спикировала на прибрежную косу, затем опять взлетела и опустилась среди зубчатых скал, окаймлявших небольшую, впереди лежащую бухту. Её силуэт чётко вырисовывался на фоне моря.
Кирилл, как заворожённый, двинулся вперёд, раздумав возвращаться в палатку, и довольно скоро добрался до заветного места. Ещё шаг, ещё один… Ах во оно что! Она сидит на гнезде. А какая антрацитовая с синими проблесками скала – круглый верх, складчатое тело старого камня, и слева острый выход гранита. Словно клюв. Интересная, вообще фигура выветривания! Она похожа…
Чайка шевельнулась и завертела головкой. Розовая чайка на серой скале…
Обратно Кирилл шёл куда быстрее. Его друзья уже встали. Они приветствовали Бисера, и Решевский сказал:
– Здорово, начальник! Да ты совсем молодцом. Мы тут «посоветовались с товарищами» и решили, что не готовы бороться с трудностями обратного пути, кишка после болезни тонка. Вот Федя и отправился за подмогой. Они прибудут к концу дня или утром и нас троих заберут.