Он хамел на глазах.
– Что тут у меня на стенке висит? Картина Репина «Не ждали»? Он махнул рукой в сторону широкой стены, увешанной плакатами с изображёнными на них монохромными плоскостями, наплывами лиц и обрывками английских текстов.
– Сам бор-машину за соло принял, ему что ударник – что дрель всё едино, а туда же, о жизни!
Кирилл быстро поднял с полу наушники с болтавшейся на тесёмках белой плиткой.
– Включи «iPod» (ай-под), – скомандовал он, но тут же передумал. – Нет, лучше я.
В ушах Бисера зазвучала электронная музыка с повторяющимся рисунком. Такая слоистая, с каждым следующим периодом обрастающая новыми вариациями, и вместе с тем какая-то лунная громкая, холодная. Так, это «Westbam»», – констатировал он.
Кирилл нарочно не обращал внимания на «рыжего телка», как мысленно окрестил этого типа. Взглянув на дисплей и крутнув колёсико, он добавил.
– Теперь пошел «Infected», потом «Mushroom».
– И что? Что тут понимать? А уж любить или не любить. Дело вкуса. – Петька, слегка подавленный неожиданной эрудицией «предка», почему-то снова взъярился. – Ишь чего захотели? Вкус, его воспитывать надо! А я кто такой? Я безотцовщина, а ещё лучше бастард! Тоже клёвое слово, – наливаясь пьяной злостью, бормотал парень. – Вот и мать моя, она хоть мораль не читает, а про отца не говори-и-и-т! Не говори-и-ит, хоть ты тресни. И о-о-очччень занята всю дорогу. Ну очччень!
Бисер, с неприязнью глядевший на Петькину отёкшую физию, на его жалкую фигуру с наметившимся уже пузом, услышав эти последние слова, побледнел и шагнул вперёд. Хорошо тренированный и поджарый, он был на добрых полголовы ниже высокого рыжего архаровца. Тем не менее он легко поднял парня за лямки затрещавшего комбинезона и хорошенько встряхнул как нашкодившего кутёнка.
– Слушай, ты, молодой бегемот! Побаловались и хватит. Кончай Ваньку валять. Катя для тебя с этой минуты и навсегда будет не «мать» а «мама»! Пить и курить всякую дрянь бросишь прямо сейчас! Квартиру отдраишь как палубу завтра, и не за деньги, а сам! Быстро в душ и поменяй тряпки, начинается отделка щенка под капитана!
Кирилл ещё раз для острастки тряхнул Петьку так, что у того застучали зубы, и отчеканил:
– Ты – понял – меня – или – ударить – тебя?
Рыжий, потерявший былую наглость, слегка протрезвел, с трудом принял вертикальное положение и послушно направился в ванную, затравленно озираясь и причитая:
– Как ударить? Вот принесло на мою голову – бандит какой-то. За что ударить? Что я вам сделал?
– Да ты невежда, браток, – усмехнулся «бандит», – «Мастера и Маргариту», даже не читал. Это цитата.
Пока в ванной шумела вода, Бисер наскоро набрасывал план компании. Подопечный сопел, тихонько повизгивал, стонал, чертыхался и экзекутор в конце концов под эту музыку слегка оттаял.
– Петя, ты завтракал? – крикнул он, перекрывая шум воды.
– Вчера… Нет, позавчера точно сосиски ел, – донеслось до него из ванны.
– Ну вылезай. Сейчас на воздухе где-нибудь перекусим. Давай выходи. Я Петек не ем. Я больше как-то по шашлыкам.
Шпингалет звякнул и «рыжий телок» материализовался на пороге, смущённо хлопая длинными густыми ресницами. На нём была белая с синим майка с вполне пристойными голубыми джинсами. Спутанные рыжие кудри, старательно расчёсанные и приглаженные вместе с курносым носом делали его похожим на пастушка, а серые глаза смотрели с непонятным воодушевлением.
– Кирилл Игнатьевич! – начал он.
– Смотри ты, имя запомнил! Я думал, ты пьян вдребадан, или ещё похуже… Обкурился до одури, – поднял брови его собеседник.
– Я и был в этот – вдребадан! А просто я знаю. Я если раз человека увижу, то навсегда.
– Петя, побойся бога, ты чего это, голубь? Я тебя совсем тихонько тряхнул. Что ты там знаешь и почему?
– Кирилл Игнатьевич, Вы только скажите, Вы Стеклярус? Я Вас у мамы на фотографии видел, на выпускной и раньше ещё. Только Вы тогда чёрный были. Ну а глаза.
– Глаза не поседели? – подначил его Бисер.
– Вот Вы смеётесь, а я когда маленький был, любил мамины альбомы рассматривать. Мама всегда на работе, а бабушка лампу зажжёт.
– Зелёную?
– Ну да, а откуда. Ох, верно! Так бабушка Лера мне всех всегда показывала: «это, говорит, мама.» А я: «Такая маленькая» – « А вот уже побольше!» Ну и всех ваших других: и тётю Лиду, и дядю Диму, и тётю Сашу. Вы часто рядом с мамой стояли. Так Буся – это моя бабушка Лера, – он залился радостным смехом, и недавно противная моська сделалась вдруг совсем беззащитной, Буся говорит: «это Кира.» А я давай смеяться, вот как сейчас. Это же мальчик, Буся. Мальчиков нельзя – Кирой. Ну а она. – мальчишка как-то постепенно увял.
– Верно, разъяснила, что Кира это просто Кирилл? – серьёзно спросил взрослый.
– Кирилл Стеклярус, – сказал «телок».
Глава 23
Бисер, сразу решивший из гадюшника парня забрать, за рулём был задумчив. Всё пока шло по плану. Красная тарахтелка произвела впечатление. Петя угнездился в салоне. Он как малый ребёнок, попросив позволения, стал нажимать на кнопки, включая все, что можно, а следом тоже стих.
Парень украдкой посматривал на взрослого дядю, «этого Стекляруса», внезапно ворвавшегося в его непутёвую жизнь. Разглядывал его твидовый пиджак хорошего покроя, спортивную рубашку жемчужно-серого цвета с матовыми пуговками, плоский чемоданчик с красивым тиснением на заднем сидении, всю эту бархатистую внутренность заморской машины. Их было немало у родителей сокурсников, у многих на старших курсах появились свои. У них с мамой не было даже Жигуленка.
Первым прервал молчание Кирилл:
– Петь, я когда к тебе ехал, одну террасу приметил. Сейчас прибудем. Солнышко светит, народу немного, пойдём-поедим, авось не отравят!
Выйдя из машины, Кирилл краем глаза заметил, как рядом невдалеке остановились тойота и джип. Из них высыпалась группа по-летнему одетых ребят и, весело переговариваясь, устремилась к выбранному им ресторану. К тойоте минуту спустя подрулил голубой Москвичонок и прилепился прямо под знаком «стоянка запрещена».
– Чёрт знает как ездят. И что это за чудак на букву «м»? Денег у него лишних быть не должно при эдакой развалюхе. Да ещё идиотская лапа на заднем стекле качается слева направо, б-р-р-р-р-р! – пожал плечами он и направился через террасу наискосок к столику в дальнем углу. Петька послушно чапал следом. Не успели они усесться, как упитанный кавказец подлетел к вновь прибывшим и вручил им меню. Его добродушная усатая физиономия блестела на солнце и лучилась улыбкой.
– Здравствуйте, чтобы вы нам порекомендовали? – оживился изрядно проголодавшийся «пастырь», как стал называть себя Кирилл, приступивший к своим обязанностям «вытащить из дерьма» – Я очень грузинскую кухню люблю, раньше часто по работе в Тбилиси бывал. А тут недавно на Новом Арбате в «Сулико» зашёл. Понадеялся…, и я вам так скажу. Поесть – поел. Но! Не то.
– Что Вы гаварице! Нэ может биц! Батоно, будэм знакомы. А – Акакий Алхазашвили, это мой рэсторан.
– Очень приятно, дорогой Акакий, меня зовут Кирилл – вежливо привстал Бисер и протянул руку собеседнику.
– Слушайтэ, батоно Кирилл, хАтите рыскнуть? Я сэйчас вам и сыну вашему сам закажу. На свой вкус закажу! Сам вино выберу! Гоги, бэги сюда, сорванэц!
Глазастый парнишка лет четырнадцати поспешил к их столику и вопросительно уставился на Акакия.
– Глядытэ, а это мой! – хозяин обнял мальчика за плечи, – Гоги, знаэшь где вино дяди Самвэла стоит?
– Подождите, пожалуйста, уважаемый Акакий, я не могу, к сожалению. Я за рулём, – стараясь не глядеть на Петьку, отказался Кирилл. – Эх, как вспомню: тетра, твиши, псоу, мукузани, кахетинское, ркацители звучит, как музыка!
– Батоно Кирилл, Вы знаете грузынскый язык?
– Нет, но вот названия блюд…
– А что, напрымэр?
– Смотрите: чихирма, харчо, мчади, долма, лобио, сациви, мамалыга, санахи…
– Ай, маладэц! Хаш, хачапури, чурчхела, сулугуни, надуги, мужужи, татаряхны!
Мужчины смеялись и хлопали друг друга по плечам. Петя, про которого оба, казалось, совсем забыли, заворожённо слушал и только вертел головой от одного к другому.
– Имя у Вас замечательное, дорогой Акакий! Я сразу вспомнил Тбилиси и памятник «Грузия – Акакию».
– Вы любите стихи? – голос хозяина сделался неожиданно тихим, однако эти слова перекрыли соседский галдёж.
– Я люблю Грузию. Мне страшно жаль… – Кирилл затормозил на повороте и посмотрел на хозяина, который перестал улыбаться. «Я иностранец и сейчас вляпаюсь в их интернациональный конфликт. Чуть не сморозил, как мне жаль, мол, что мы больше не одна страна. Мне правда жаль, да сам-то я где?»
– Вы не закончили, – совсем другим тоном серьёзно заметил Алхазашвили.
– Извините. Побоялся отвесить бестактность. Ну, я хотел было про Шота Руставели и Тициана Табидзе, Элико Вирсаладзе, Пиросмани и Верико Анджапаридзе завести. Рассказать, как я Абуладзе смотрел. Для меня они все – часть моей собственной жизни.
– А потом решили, что с диким горцем не стоит? Или с ресторатором богатым удавом?
«Вот чёрт, да этот Стеклярус сейчас как будто не тот!» – про себя удивился Петя сердечному выражению лица и тёплому бисерову тону, когда Кирилл, обратился к хозяину:
– Акакий, садитесь пожалуйста. Мне с вами так неловко разговаривать, или я тоже встану.
– Слово гостя – закон, батоно Кирилл! – кивнул головой хозяин и сел к столу.
– Я, видите ли, тоже, некоторым образом, удав, а точнее мелкая щука. У меня есть своё дело. А Вы, готов поспорить, москвич. Мне кажется… Вы не обидитесь? – он вопросительно взглянул на собеседника.
– Нет, нет, интересно, валяйте!
– Я думаю, Вы сыграли и я вначале поверил. Но как только мы про стихи заговорили, так у Вас глаза другие стали, и акцент куда-то исчез.
Алхазашвили засмеялся. Его пушистые усы задрожали, а брюшко заходило ходуном. Но затем он, оборвав смех, вздохнул.
– Что ж, кости моих родителей в Тбилиси на Ходжеванке лежат, а сам я, верно, москвич. На Каляевской родился и вырос. И опять угадали, двадцать лет в «Станиславского» после студии МХАТ отслужил. А потом, надо же семью кормить! А я всегда кулинарией интересовался. Родные помогли поначалу, ну и…
Во время беседы, повинуясь почти незаметным жестам Акакия, официанты уставили стол снедью. Молодой сулугуни с мятой соседствовал с холодной курицей «сациви», появились свежие душистые мчади, бутылка Цоликаури и ледяной Нарзан. Когда принесли лобио, он негромко скомандовал:
– Пусть мои друзья поедят. Шашлык немножко позже, чтоб точно горячий был. Киндзу и рейхан понежней.
Официанты испарились, а Алхазашвили повернулся и посмотрел на Петьку.
– Знаете Кирилл, грузины тоже рыжие бывают? Глаза у вас с сыном совсем одинаковые. Теперь вы седой, а раньше, что, тоже рыжий были?
– Рыжие грузины? Не знал, – с несколько избыточным энтузиазмом удивился Бисер. Ему не хотелось разочаровать занятного хозяина, а главное, почему-то невозможно было прямо так при мальчишке внести ясность: «Нет, это не мой сын.»
– А у Пети мама армянка. Вот она уж точно брюнетка. Вернее, раньше была, пока краситься не начала.
– Армянка? И у меня жена армянка. Я думаю, Хаос и Картлос, как были братьями, так и всегда братьями быть должны, – задумчиво негромко проговорил Акакий, видимо, отвечая своим мыслям. Они ещё немного поговорили о том о сём, уплетая отличный харч, и Алхазашвили предложил:
– Я Вас прошу, зайдём ненадолго ко мне, если вы первый голод утолили. Я вам мою коллекцию вин покажу. Да только покажу, не пугайтесь! А потом и продолжим. Я вам суп не предложил. Кстати, знаете, что такое настоящий харчо? Это «суп с кислотой». Для него нужна «тклапи», её делают из сушеной сливы ткемали. И вот я…
Мужчины встали и проследовали к белому зданию с вывеской «Аланья».
Петька не слишком увлекался приключенческой литературой. Вестерны и триллеры тоже оставляли его равнодушным. Он подумал, что всё происходящее больше похоже на сон. Тогда как большинство ребят его возраста наверняка нашли бы тут киношные параллели. Он, правда, не помнил, когда последний раз поел по-людски. И посему продолжал с удовольствием лопать всё по порядку, по дороге пытаясь разобраться в собственных ощущениях. «Этот Кирилл со своей смешной фамилией! Он ведёт себя по-хозяйски, а Петька слушается, словно школяр. Он его кормит, и надо б заплатить за еду, но денег нет! Раз нет – не ешь!» – решил с досадой Пётр и отправил в рот ещё один кусок хачапури.
– Браток, а браток, – услышал он вдруг и обернулся на голос, – закурить не найдётся? У тебя не занято, браток?
Когда Кирилл с Акакием показались на горизонте, сбоку выскочил официант с дымящимися шампурами, распространявшими благоухание жареного на углях молодого барашка. Петя глянул на мужчин и подивился их серьёзным и озабоченным лицам, никак не вязавшихся с их благодушным настроением четверть часа назад.
– Спасибо Акакий, – услышал «рыжий телок», – страшно обязан тебе буду.
– Перестань. Меня просто жизнь заставила. Ведь я раньше был актёр. Сам понимаешь, детективы только в книжках читал. А теперь? Знаешь, что такое в цирке «баланс»? Вот так-то! Ну, до завтра. По дороге к столику они обменялись ещё парой тихих фраз, пожали друг другу руки, и хозяин ушёл к себе, помахав Пете на прощание.
– Как они быстро стали на «ты»? – ошалело подумал Петя. – И причем детективы? Уж не бандит ли он на самом деле? Нет, лучше не думать.
И рыжий занялся шашлыком, запивая его нарзаном и подставив солнышку свой облупленный курносый нос.
Кирилл вернулся, молча сел и принялся за еду. Он забыл про оболтуса напротив. Бисер сосредоточено размышлял. Он думал о Лизе, о ней одной. О том, что ввязался в лихое дело, затронул чье-то интересы. Что Лиза и так имеет только отца. Что если с этим отцом…
«Э нет, какое «если», – стучало в его мозгу. – Вопрос вот в чем. Могу я отработать назад? Всё бросить? Скажем, взять Кате и объяснить. Пан оставил сыну наследство и отлично! Деньги у меня есть, это настоящие деньги. Я всё вовремя, как надо вложил и застраховал. Теперь в сухом остатке хватит Петьке на безобразия, хватит Катьке то ж «на булавки». Порядок будет без никаких».
Бисер поймал себя на мысли: «не представляет себе «порядок» без того, чтоб в будущем оградить Катю от московской агрессивной среды, от шпаны и трюков временщиков. Катька будет упираться? Гордая дивчина Катишь, одна воспитавшая сына, пошлёт его к ядрёной фене и откажет от дома? А он докажет, что всё это ради детей! Что он Андрея вечный должник, иначе просто совесть сожрёт. А что, и правда – совесть сожрёт? «Совесть, зверь когтистый, терзавший сердце…». Он поднял глаза на парня, заметил его встревоженное лицо и впервые не ощутил раздражения, которое всё время вызывал в нём рыжекудрый и рыхлый «вьюноша». «Нет, не пойдёт. Я его застал уже на краю. Его можно взять без перчаток, и он один пропадёт. И как Синица, зараза, угадал? Синица, который сына с младенчества не видел. Или всё-таки видел? «Из любого дерьма вытащи!» Синица, который на пятом десятке решил себе неприятную правду сказать… Да, придётся и мне сейчас эту самую правду слопать. Андрей, гад, он всю мою жизнь, как брат, как призрак, как тень со мной. Его уже нет, но это ничего не значит. Я не смогу жить, не выполнив его чёртова завещания! Не смогу себе в глаза глядеть, рыжего бросив на произвол судьбы, Катю предоставив её судьбе. И потом. У нас с ним такой всю дорогу турнир тянулся. И что же? Он, совершенно безответственный хрен, а я остался в долгу! Значит, без вариантов. Однако, парень что-то там говорит.
– Кирилл Игнатьич, что-то случилось? – спрашивал его тем временем Петя, похоже, не в первый раз.
– Случилось, Петь. Я сейчас Кате позвоню и, если она разрешит, мы с тобой к ней поедем. Ты пока дома поживёшь. У тебя в университете военная кафедра была? – не слушая возражений оборвал он мальца.
– Была, но…
– Ты кто такой?
– Я – лейтенант, а почему…
– А потому, что приказы старшего по званию не обсуждаются. Исполняйте, лейтенант Синица!
– А Вы и в армии были? – совершенно по-детски без этого, часто деланого пренебрежения к настоящей мужской работе Защите отечества, захлопал ресницами оболтус.
– Служил, и даже несколько лет, но офицером. Майор ракетных войск Бисер. «Честь имею!» – серьёзно сказал Бисер. – И ты у меня честь иметь будешь, это я тебе обещаю!
На обратном пути сытый Петька уселся «рядом с водителем». Он тихонько мурлыкал под голубую рапсодию Гершвина и даже, кажется, немножко дремал.
– Что, разморило? Ну как тебе там, в «Аланье»? – хлопнул его Кирилл по плечу, пока они стояли целую вечность перед светофором на перекрёстке, а кавалькада чёрных машин в сопровождении мотоциклистов на бешеной скорости неслась по Кутузовскому.
– Жратва просто мировая! И публика ничего, не жмёт. Иногда, знаете Кирилл Игнатьевич, то наши колхозники жить не дают, то дикие абреки ордой налетят. Голосят, как оглашенные, за столик подсесть норовят. А там, кроме одного только хмыря, никто не лез.
– Какого это хмыря? – быстро спросил Кирилл, согнав улыбку с лица.
– Он за нами на москвиче притрюхал, может, заметили? И ещё приземлился там, где «стойлу» запрет.
– Ах вот оно что, помню. А дальше? – нахмурился Бисер и стал напряжённо ждать ответа.
– Да ничего особенного. Просто Вы ушли, а он из своего рыдвана выкатился… Село, селом! Браток, говорит, пиво тут есть, не знаешь? А какое? А подешевле? Сколько время? Закурить не найдётся? И как Ванька-Встанька, то за свой столик плюхнется, то ко мне подгребёт. Сядет-вскочит, сядет-вскочит, честное слово! Потом покряхтел, поелозил и слинял, даже без пива.
– Петя – всё также без тени улыбки сказал Кирилл, – сосредоточься. Всё вспомни и совершенно точно мне скажи, он к тебе прикасался? Мог, к примеру, в карман что-то положить?
– Нет, что Вы Кирилл Игнатьич. Смотрите, я как сидел? Сзади одни кусты. А по бокам два стула. Этот тип был всё время напротив. Да у меня карманов нету. Разве в джинсах? Так-то на… на попе! – хлопая рыжими ресницами круглых глаз растерянно возразил Петя.
– Хорошо, а в еду, в напитки мог тебе что-то бросить? Он тебя отвлекал? Ты отворачивался хоть раз?
– Что? В еду? Так Вы думаете…?
– Петя, я тебя понимаю. У тебя миллион вопросов. Я тебе ответственно обещаю по мере возможности ответить на каждый. А пока ответь на мои! И поверь, что я не свихнулся.
Но Петька и правда, развлекавший себя идеей уж не псих, не бандит ли Бисер, на самом деле, давно был занят другими мыслями. Он конечно злился, что слушался, как щенок. Было стыдно, что испугался. Что бардак, и что нету денег. Однако в его голове, словно голос из автомата, повторялись слова: «Ваш сын. Глаза у Вас с сыном совсем одинаковые.» И ведь Бисер не спорил! А если он не Синица? А что, если…?» Кирилл потряс его за плечо и повторил раздражённо:
– Пётр! Мог он что-то тебе подсыпать?
– Нет! Это исключено, – сказал уверенно парень. – Руки он держал под столом.
– Хорошо! – Кирилл перестроился в правый ряд, проехал метров пятьдесят и, аккуратно вписавшись в поворот, остановил машину около двух берёзок и скамейки. Он вытащил мобильный телефон, набрал номер, и в трубке зарокотал знакомый мужской голос.
– Батоно Кирилл? Ты что уже соскучился?
– Соскучился, Акакий, это само собой. Только, ты ведь не просто мудрый. Ты же прямо провидец, авгур какой-то!
– Что такое, уже?
– Ещё не знаю, но возможно. Скажи, ты помнишь, за каким мы столиком сидели?
– Я же «профи». Конечно помню, как же иначе!
– Сделай одолжение, проверь, нет ли там жучка. На нижней стороне стола или на ножках, я думаю. Понимаешь, пока мы с тобой твои подвалы смотрели, к парню, оказывается, некто очень уж лип. Пришёл после нас. Ушёл так, что мы не видели. Только сделай сам, если можно. Чтобы звон не пошёл по округе. Может, кто-то и дальше смотрит?
– Не беспокойся, я тебе перезвоню через пять минут.
Петька во время этого разговора молчал. Его способность волноваться, дивиться и даже бояться истощилась, как пересохший в пустыне колодец. Голова бедняги и так слегка гудела «после вчерашнего». Теперь, перегруженная калейдоскопом впечатлений и ощущений, она просто затрещала от боли. Он посмотрел в окно на улицу.
По двору, мощённому щербатой брусчаткой, на маленьких непослушных ножках топал белобрысый бутуз в пестрой маечке. На его щекастой мордашке было довольное и вместе с тем озабоченное выражение. В руке он держал деревяшку в форме причудливой клюшки, расписанной ромбами и цветами. Игрушка изображала австралийский бумеранг. Снова вышло солнце. Оно осветило дом напротив, выкрашенный в благородный кремовый цвет, его сливочные пилястры и барельефы. Детёныш миновал облицованный серым мрамором фронтон и приблизился вплотную к машине. Он деловито занес своё оружие над лакированной дверцей и совсем собрался испробовать на прочность боковое стекло, но был уличён и срочно эвакуирован стройной маленькой брюнеткой в белых брюках.
– Тёмка, – ахнула она, подхватив малыша на руки и уволакивая его к круглому столику летнего кафе прямо во дворе дома, – ты что хочешь, чтобы родители до пенсии за твои художества расплачивались? Я сейчас папе все расскажу!
– Коля, ты только посмотри, ваш хлопец сейчас чуть иномарку не раскурочил, – обратилась она к молодому человеку в тёмных очках, сидевшему неподалёку с кружкой пива рядом с сероглазой миловидной шатенкой.
У Бисера зазвонил телефон. Он молча послушал, сказал: «Спасибо, я так и думал. Очень тебе обязан». И простился.
–Ма-а-а-а, – орал возмущённо малыш, болтая ножками, – одя-я-я-я-й меня маме-е-е-е! Хотю к мами-и-и-и!
«И я хочу, – с отчаянием вдруг подумал Петрусь, – к маме хочу ужасно и как можно скорей!»
Глава 24
Раскрасневшаяся Катя сновала из кухни в столовую. На столе уже топорщилась льняная накрахмаленная скатерть и искрились в свете тяжёлой люстры хрустальные бокалы «с алмазной гранью». В хрустальном же графине с каплевидной пробкой ожидала гостей густая тёмно-рубиновая вишнёвая наливка. Рядом в небольших стеклянных штофах расположились настойки числом не меньше пяти.
Кирилл сразу по приходе с деловым видом направился с Петей прямо в кабинет. По дороге он ласково, но серьезно сказал.
– Катюша, нам вдвоём надо поговорить. Через полчаса разбор полётов, не возражаешь?
Однако не удержался, увидев знакомую с юности картину и восхищённо ахнул.
– Ты подумай, ну всё как раньше! Рябиновая – раз! На берёзовых почках – два! Перцовку вижу, лимонную… Э, пойдём скорей лучше, Пётр.
Дверь они, впрочем, не закрыли. И Катя, пробегая мимо, поняла по обрывкам разговоров и междометиям, что Бисер обстоятельно и тактично рассказывал её сыну всё, что знал. Она расставляла тарелки и серебряные приборы, до блеска начищенные зубным порошком, когда до неё донёсся Петин голос:
– Кирилл Игнатьевич, я же не знал!
– Теперь ты знаешь! Был суровый ответ. Наступило молчание. А потом снова отважился Петька.
– А что Вам Акакий сказал, и кто этот тип, что ко мне пристал?
– У нас с тобой десять минут осталось. Предлагаю поболтать о том о сём, а криминальную часть я Вам обоим с мамой доложу, чтобы не повторяться.
Кате надо было срочно на кухню, где в духовке жарилась утка. Она нашпиговала польскую белую птицу антоновкой, зашила толстой ниткой и обложила круглой мелкой молодой картошкой. Вся эта композиция шипела и румянилась в глубоком противне, и по квартире разлился уже изумительный дух печёных яблок.
«Криминальную часть», – повторила она про себя, – значит, это только начало. А почему мне не страшно? Что они мне сейчас оба расскажут, эти мужчины, старший и младший? Эти мужчины… Теперь нужно будет бояться за них обоих! Ясно как День, Кирилл не намерен отступить, и похоже, воспитание уже началось.
– Так, хорошо, это потом. Попробуем поиграть чисто женскую роль. На закуску я им сейчас селёдку подам, мои фирменные маслята с моховичками, красную рыбу и летний салат.
Она выставила на поднос керамические вазочки, снова полила утку соком и отправилась обратно в комнату. Голоса из кабинета звучали уже громче и куда веселее. Они азартно обсуждали что-то, и Катя с удовольствием прислушивалась к ним с новым для себя тревожным и радостным чувством.
– Значит, ты голосуешь за конвергенцию? Вовсе не глупо. Был такой Джон Кеннет Гэлбрейт. Между прочим, совсем недавно умер.
– А я слышал, вернее, читал. Это который «Общество потребления» написал? У нас в университете экономический семинар был. Туда, кстати, разные люди ходили. Всех цветов, не только из МГУ. Этот Гэлбрэйт был профессором в Гарварде.
– А ты не там «лимоновцев» встретил? Да и сам не вступил ли?
– Я хотел. Но подумал о партийной дисциплине, об обязанностях, последствиях… Я ведь почти юрист. Смешно, да? Нет, не хочу партий. Да бог с ним. Вы начали про Гэлбрэйта, а я перебил.
«Он просто смотрит Стеклярусу в рот», – с некоторым даже испугом подумала Катя. Между тем разговор продолжался. Снова вступил Кирилл.
– А Гэлбрэйт, как ты, думал, что всё зло в монополиях. Тогда для него главным демоном «Дженерал Моторс» была. И серьёзные дяди прислушивались к Гэлбрэйту в шестидесятых-семидесятых годах. Например Кеннеди, а за ним Линдон Джонсон. Социальную справедливость он очень важной считал и тут надеялся на пособие.
– Я ещё помню, что сам он последователем такого Кейна был! Это уже Петрусь…
– Нет, его звали Джон Кейнс. Гэлбрэйт его в Англии в Кембридже слушал. Мы с твоей мамой однажды крепко поругались на политэкономические темы. Это как раз при Джонсоне. Тот сам по убеждениям был самым настоящим социалистом. И не забудь, ещё война во Вьетнаме длилась.
– А что же мама?
– Видишь ли, твоя мама решительно против товарища Сталина выступала, против войны во Вьетнаме, вообще войны, но! За социализм. И поэтому ей Гэлбрэйт по духу близок был. Он ведь считал, что рынком непременно кто-нибудь управляет. Если это не делает государство, то будет некто другой, что много хуже. Значит «регулировать» должно именно государство, или «другие» будут манипулировать им в собственных интересах.
– Верно! Манипуляторы они! Циничные, собаки. Знаю я их, с отпрысками пять лет учился и наслушался до хрена.
– Это с чьими?
– Богатеев наших дерьмовых!
– Ах вот оно что! Теперь я понимаю, почему ты так доморощенные цитрусы полюбил. У тебя своего рода классовое чувство неприятия возникло.
– Кирилл Игнатьевич, откуда бы классовое? Вы же нашу семью знаете.
– Конечно! Катя по отцу, деду твоему, голубых кровей. А богатеи, они «парвеню» большей частью. Из грязи в князи. И вот ты, как настоящий дворянин… – прищурился насмешливо Кирилл.
– Я смотрю, Вы надо мной опять смеётесь?
– Не без этого. Но объясни. Хоть попробуй.
– Я много сам думал. Я себя, как мог, дожимал. Понимаете, я не люмпен, не маргинал. И не завистник тоже, ей богу. Петя осёкся, глянул на Бисера и добавил:
– Ну да, почему Вы должны мне верить! Вы откуда про Лимонова взяли? Я же не говорил.
– Стенки у тебя говорящие. Помнишь, ты меня всё позорил? Картина Репина «Не ждали»? Сам ты знаешь, что там на них? – съехидничал Кирилл.
– Ох, не напоминайте. Ну пьяный был!
– Так вот, на правой стенке у тебя плакаты из «Trainspotting», а на торце – цитаты из «Это я, Эдичка» и призыв. Что-то вроде:
Я на доллары плевал,
Я как ты – «национал»!
Вы – большие дураки,
Ну а мы – большевики!
– Я книги Лимонова читал. С его позицией человеческой и идеями у меня ничего общего нет, но писатель он… – объяснил Кирилл.
– А я нет. Просто с ребятами оттуда познакомился, – честно признался Пётр.
– Мальчики, идите, пожалуйста ужинать! – позвала из столовой Катя.
– Давайте вместе про экономистов-капиталистов поговорим. Мне тоже интересно. И потом утка перестоится!
Когда все уселись, Катя добавила, обращаясь к сыну:
– Я всю эту историю отлично помню. У меня с английским не так хорошо, как у Киры, и поэтому я всё переводами пробавлялась. А наш Стеклярус всех тогдашних «чикагцев» в подлиннике читал.
– Было дело, – подтвердил тот. – Других, кроме Фридмена, плохо помню. Им я всегда восхищался и яростно его идеи пропагандировал. А Фридмен – ультрарыночник. Государственного вмешательства в экономику не признаёт и дармоедов кормить не желает. Это если совсем уж примитивно.
– Катёна, а можно мне ещё ножку с яблочком? Ох, до чего вкусно! У меня даже никаких угрызений совести, что я так много сожрал, – объявил Кирилл. – Я прожую и докончу свою грандиозную мысль. Так, теперь можно. Смотри, Кать, твой потомок, как и ты буржуев не любит. Он считает, что будущее за конвергенцией американского капитализма и социализма советского образца. Словно по Гэлбрэйну, прямо как ты. Вот и не верь после этого в наследственность!
– Я, Кира, верю. Однако, наследственность наследственностью, но придётся вернуться к «наследству», – произнесла нерешительно Катя и смущённо поглядела на Петю. – Ты, сыночек, спрашивай, если хочешь. Я постараюсь… Может не сразу… Я обещаю ответить!
– Мам, мне Кирилл Игнатьевич всё рассказал. Он меня однажды назвал: «молодой бегемот». Я бегемот, мам? – жалобно спросил рыжий. – Ты прости, пожалуйста!
– Да ладно, – вздохнула она, – нам надо обсудить, что будем делать. И ты, Кира, хотел о чем-то мне рассказать.
– Хорошо, ребята. Слово для доклада предоставляется мне. Командовать парадом тоже буду я, как старший.
– И умнейший? – вмешалась, смеясь Катя.
– Да нет, я уже Пете сказал. Старший по званию. Ты у нас лейтенант медицинской службы?
– Я – старший лейтенант, а Петрусь просто лейтенант.
– Вот именно. А я майор запаса. Итак, теперь серьёзно. Мы дальше пойдём «по цепочке», но уже вместе с Петей. Мы скопируем все документы, что имеем и будем иметь, а оригиналы положим в сейф. Мы найдём адвоката здесь и возьмём адвоката там.
– Где?
– В Мюнхене. Я уже отдал распоряжение своему юристу найти подходящего человека.
– Подожди-подожди. Всё это так серьёзно? – прошелестела Катя, побледнев.
– Сейчас я к этому перейду. Я начал «цепочку» и пришёл к нашей Соне. Мне сказали, что Андрея убили… Я не поверил. Я подумал: может, ошибка? Или, как выражаются наши органы, «бытовуха»? Выпили много? Или ревность? Бывает! Я не принял этого всерьёз. Я взял там письмо Андрея, но сразу не прочёл, а пошёл куда глаза глядят и забрёл в ресторан «Сулико» на Новом Арбате. Там я поел и начал читать. Не скрою, мне было тяжело.
Он поднял на Петю глаза и вздохнул. Встал, прошёлся и снова сел.
– Петя, видишь, то, о чем пишет Андрей, обо всех нас: меня, Кате, моей покойной жены Саши, тебя, моей Лизы так близко касается! Так страшно задевает! Я скоро понял, что больше не могу. Сделал перерыв и решил – выпью кофе и уйду. В гостинице дочитаю. Кофе я заказал, но принесла его не моя официантка, а мужик. Точно, мужик! Правда, лица совсем не помню. Зато помню противный металлический вкус у капучино.