Тася разглядывала скользящие под ноги трещинки на асфальте и в какой-то момент подняла голову. Вместе с автомобильным гудком проносящейся вдалеке машины её сердце натурально оборвалось. Она помнила простые правила для курьеров. Насмотрелась интервью на YouTube. А всё равно замерла посреди тротуара, как битой огретая. Сжала до белых костяшек ворот и только.
Навстречу, неумолимо приближаясь, ступали двое в тёмном. Полицейский патруль, заряженный на совесть: кепочки, сверкающие знаки на груди, дубинки на поясах. Один пил что-то из пластикового стаканчика. Другой кривил рот в слабой улыбке, тихо рассказывал что-то первому. Их впору обозвать друзьями на прогулке. Законопослушные граждане едва ли поменяют возле них траекторию движения и точно не сделают морду кирпичом. Тася испытала потребность гоготать. Вот она – человек-анекдот. Сейчас выдаст себя, замерзая от леденящего нутро ужаса.
Увлечённые беседой, полицейские заметили преграду в самый последний момент. Обошли её с двух сторон, напоследок обернулись. Та не отзеркалила. Ещё чувствовала эти невесомые нечаянные прикосновения. Как манжеты их роб синхронно скользнули по карманам её куртки, где лежала дюжина пакетиков с мефом. В одночасье пропал вурдалак, пропали кукловоды. Пропало всё. И Тася сама пропала, исчезла из виду поздно почуявших неладное дозорных. С неестественной прытью нырнула за чебуречный киоск, вдоль хрущёвки, через детскую площадку спринтером. Полицейские, вздумавшие оказать помощь недомогающей девушке, не реализовали альтруистических идей.
Если днём в Центральном районе орудовала закладчица, то утром по Заводскому шастал убийца. Спозаранку, часов в семь, прогуливался, будто не было у него иной цели, кроме наслаждения сонной апрельской зарёй. Несколько позже тепло солнца подточит лёд. А пока он крошился каёмками луж, рябыми стекляшками мерцал в выбоинах дороги. Небо серело и будто бы подрагивало. Воздух курил гарью печного дыма. Остап, лишённый обоняния, не знал, что для сельской местности это хроническое.
Он вышагивал в забытом Богом переулке частного сектора на окраине города и чувствовал себя, как дома. Ему симпатичны эти размытые, взбурлённые колёсами ленты грязи под ногами. Нравились «пьяные» заборы и хаос постройки. Захламлённость, сорная поросль дворов. Прохудившиеся крыши, падающие столбы линий электропередач, завешенные картонными ставнями окна. Обречённость и погибель, воспетая в человеческих жилищах, лились мёдом на сердце. Торжество траура подводило к блаженству, какое ровесники испытывают накануне дня рождения или Нового года. То заложено его природой. То совершенно и правильно.
В горле свербела жажда. Вдохновлённый грандиозными планами на будущее, упырь решился позавтракать основательно. Вот он, шведский стол. Выбирай – не хочу! И пока взаправду не хотелось. Оставались куда более важные задачи. Парень собирался обойти весь частный сектор, чтобы выбрать подходящий вариант. Такое дело не терпит спешки. Для себя же любимого!
Терпение Остапа испытала очередная напасть. Чуткий слух уловил шуршание впереди, за ржавым гаражом. Парень увидел, кто приближается, запоздало огляделся – не подсматривает ли кто из окон? Рухнул на колени, не щадя джинс. Поманил пальцем, будто бродячая собака неведомой породы доберман-медведь-цербер без того не неслась со всех лап к обожаемому хозяину.
– Чёрт бы вас побрал, – высказывал питомцу Остап, поглаживая острую морду. – Конченные убл*дки.
Монстр ластился и поскуливал. Руки быстро окрасились кровью. Мокрый нос, пасть, горло – всё перепачкано алым. На когтях запеклось, лапы изгваздала. Никаких ран, и упырю стоило бы облегчённо выдохнуть, но давать поблажек животинкам он по-прежнему не собирался.
– Какого х*ра выходите ко мне в людных местах? Какого х*ра шатаетесь в таком виде? Я непонятную команду дал? И где вообще второй?
Вспомни – появится. Одноухое чудовище выскочило из кустов, поравнялось с напарником. Не так давно оно до смерти напугало Тасю своим непритязательным видом. Теперь же впечатлительная наверняка хлопнулась бы в обморок, пригласи донжуан её сегодня на утренний променад. Мало того, что пса как из шланга кровью окатили, в челюстях его была зажата маленькая человеческая ручка. На ноготочках – яркие наклеечки в виде звёздочек и ромашек. Кажется, малышке не было и шести.
Удовлетворённо хмыкнув, хозяин вырвал трофей из пасти.
– Надо же, хоть с ребёнком справились, – и вдруг хлопнул отгрызенной конечностью по мохнатому лбу. – Х*ли с палевом носишься, бестолочь? Совсем без меня расслабились.
Выпрямился, подкинул в воздух. Псы вцепились, разорвали и обглодали последнее, что осталось от без вести пропавшей девочки. Остапу по душе пришёлся их голод. Всё-таки любил он своих послушных мальчиков.
Как люди имеют склонности к спорту, искусству и прочему, так упыря всегда тянуло к собакам. В первый день своей жизни, когда он, семнадцатилетний писаный красавец, голый, в крови матери, вышел на улицу, первым ему встретился деревенский пацанёнок, выгуливающий на пастбище волкодава. «Остап! Остап!» – кликал мальчишка зверя, превосходящего его в размерах троекратно. Так убийца выбрал себе имя, по нелепой случайности совпавшее с человеческим. Ребёнка – выпил досуха. Псине за попытку нападения свернул шею. Истинный отец упыря, он же незримый духовный наставник, доверил очередному ребёнку своему власть над лучшими друзьями человека. Для людей – защитники, для малолетнего душегуба – рабы. Незаменимые помощники, под чётким руководством несущие боль и смерть.
– Так, – Остап ласково потрепал хищников. – Завтра здесь в то же время. Есть для вас задание. Всё понятно, уродцы? И чтоб были чистыми. А теперь с глаз долой!
Уродцы ретировались в сторону дамбы – купаться. Вурдалак разбил стекло глубокой лужи, пинком швырнул в грязную воду детские косточки.
Безопаснее, если бы вместо Остапа по улицам катилась бочка с ядерными отходами. Из стратегических соображений, разумеется, поделился с пытливой Тасей далеко не всем, чем промышляет. Вряд ли отпустила хотя бы те грехи, что творит из острой необходимости. Например, воровство одежды и денег. Безработный, бездомный. Без документов, ни дня не просидевший в школе. Для незаметного перемещения между городами достаточно автостопа. Но некоторые водители требовали платы. Остап выучил, что такое видеорегистратор. Сторонился их, как и всяких камер. Потому не решался на убийство крохобора под прицелом объектива ради экономии пары тысяч рублей. Кроме того, иногда хотелось угощать барышень в баре. Иногда хотелось посуточно арендованных номеров и квартир, куда можно и даму пригласить. Где можно поспать не на теплотрассе и помыться не в реке. В век банковских карт красть наличные стало чуть сложнее, чем раньше, однако не невозможно.
«Тася намекала на что-то в своём кармане. Может, тоже воришка? – гадал между делом Остап. – Строптивая моя. Вот бы тебя на поводок».
По крайней мере, в остальном она ему не конкурентка, будь та хоть криминальным авторитетом. Очаровательных девушек зовут конфетками. Почему ему бы то прозвище не подошло? Под красивым фантиком без вреда для собственного здоровья цвело такое, что мало кто рискнул бы и дышать рядом. Если Тася, к неведению Остапа, оставалась солдатом наркомании, он – воплощением всех её губительных последствий. Живым, при том в каком-то смысле волшебным. Как девочки любят.
Токсичность поцелуя – меньшее из зол. Вместе с клыками в минуту опасности часто выезжают ногти, достигая остроты когтей, как у той же Маринки. Под ногтевыми пластинами – ядовитые железы. Достаточно глубокой царапины, чтобы заразить жертву гепатитом С13. Для целевой аудитории, женщин, у «кобеля» в арсенале подарок особый, врождённый и беспроигрышный – ВИЧ. Что называется, с любовью. Со всех сторон букет хорош, плюс не компрометирует Остапа, как нечисть. В конце концов, всё можно получить и в контакте с залётным смертным. А опьянение… да кто в ночных клубах отдыхает трезвым?
Если подонок не утоляет жажду крови – охотно разносит болезни и несчастья. Прячась в тени, старается причинить вред как можно большему числу людей, при любом удобном и неудобном случае. Проявляет изобретательность. Безграничная свобода, взращённая тотальным одиночеством, могла бы превратить счастливую интересную жизнь в сумасшедший кошмар, если бы не главное. Вернее, главный.
Людям на роду написано искать смысл существования. Тыкаться слепыми котятами, выдумывать божеств, хотя бы тот же капитализм, лишь бы обрести почву под ногами. Остап же всегда знал, для чего рождён. Всегда знал, кто ненавязчиво ведёт его. Этот кто-то тайным голосом транслировался будто бы из сердца. Направлял, хвалил, оберегал. Источник распознался интуитивно. В нём теплилось адское пламя, греховные страсти и покой бездонной тьмы. Неоспоримое могущество, мудрость поколений и безусловная любовь истинного отца неустанно поддерживали маленького выдумщика. А роднее прочих – тихие, гордые:
«Дитя моё». «Мой мальчик».
Парень согнулся пополам посреди безлюдной улицы. Прижал руку к губам. Когти кольнули кожу щеки. Упырь навалился на деревянный забор, точно больной. Прикрывая веки, выравнивал дыхание. Несмотря на все усилия, голод брал своё. Ногти росли, клыки ощущались инородным телом. До кучи приступ желания туго повязался внизу живота.
Остап до крови прикусил внутреннюю сторону щеки. Образ угрюмой пухляшки насилу вытиснился куда более неприятными – буквами и числами, полицейскими, счастливыми людьми. Остап прокручивал киноленту запечатлённых за жизнь мерзких сцен. Вот сердобольная прохожая щедро отстёгивает безногой нищенке деньги, которые он позже и «свиснет». Вот семья катается на карусели с лошадками, дети повизгивают от восторга. Длинный язык Остапа вывалился от отвращения, но, к счастью, легко втянулся обратно, уменьшаясь до нормальных размеров.
Оставалось разве что клясть себя, на чём свет стоит. Уже впору, как те же собаки, выбегать из укрытия, кусаться, да обратно. Ведь с таким самоконтролем риск раскрыть себя неумолимо рос. Самообладанию приходит конец. Как и течение жизни, нельзя остановить естественный ход вещей. Природа знает, как заставить сделать то, что ей нужно. Остап испытывал сильнейшее давление и наслаждался им. Один человек, венец мироздания, делает свою жизнь невыносимой, воздвигая преграды к инстинктам. А ведь истинное счастье, по мнению упыря – потакание страстям, в каких бы чудовищных воплощениях они ни проявлялись.
Воодушевлённый, раззадоренный голодной эйфорией, десятью минутами позже Остап замер у ничем не примечательного дома. Он уже бывал здесь, и теперь снова взвешивал все «за» и «против». Глаз намётан, как у риелтора. Подобным же образом смертные выбирают себе уютное гнёздышко? Это на «уютное» не тянуло. Халупа с сараем, ещё не до конца одряхшая, но однозначно убогая. Нет гаража с автомобилем. Бельё на верёвке не сохнет, фасад не подпирают гниющие от сырости детские игрушки. В огороде ещё с прошлого года бурьяна наросло – чёрт ногу сломит. Из скота – разве что дворняга на цепи. Вывод однозначный: здесь доживают свой век никому не нужные пьяницы или старики.
Остап выказывал исключительную симпатию к таким частным домам. Зачастую они оказывались самым удобным вариантом временного пристанища. У квартир и общежитий слишком тонкие стены и чересчур бдительные соседи. Теперь он смотрел на заманчивое предложение свежим, взрослым взглядом. Прикидывал, понравится ли их новый дом Тасе. Далеко не дворец, но и она на королеву не тянет.
Сердце торопило события. «Ромео» осознавал, что наседает, да никак не мог совладать с собой. Если с другими ему хватало около часа, чтобы расположить к себе, именно эта, как назло, выкобенивалась наиглупейшим образом. Шурум-бурум в её голове ожидаемо отражался на ауре. В мешанине помойных цветов невозможно было отыскать проблесков вожделенного нежного розового – признака ответной симпатии. Стыд, страх, злость… стыд, страх, злость, и так по кругу. От скверной картины чистые чувства «художника» понемногу извращала чёрная ярость.
Для того, кто умеет считать лишь до двадцати, Остап в совершенстве вызубрил формулу девичьего счастья. Создать образ избранной, наобещать с три короба и оберегать, как зеницу ока. Загадочный, настойчивый, щедрый ухажёр – влажная мечта воспитанных девочек. Он творил сказку для любимой по наитию, от всего сердца. А она топтала. Нервно улыбалась, стараясь не гневить, морозилась и сбегала. Остап уже триста раз проклял себя, что рассказал полуправду о себе. Но дьявольская личина требовала выхода хоть в словах. Беда – время разговоров давно прошло. Он ведь действительно до последнего хотел по-хорошему. Чтоб любо и добровольно. Матушка знала пословицу: «Если гора не идёт к Магомеду..» Вековая человеческая мудрость! Упырю не привыкать брать быка за рога, а кого – за бока.
Откладывая воспоминание о фигуре Таси в недолгий ящик для фантазий перед сном, Остап толкнул калитку. Охранник отрабатывал свой хлеб – заливался лаем, надрывая длинную цепь.
– Молчи, убогая. Молчи.
Ласковый тон и рука на загривке успокоили собаку. Парень чесал пёсика за ушком, недоумевая, почему с сумасбродными уродками нельзя также. Оставил – пусть ещё потявкает. Незачем давать соседям повода заподозрить какие-то перемены.
Зашёл в избу, не разуваясь. Запах ветхого жилья и кислятины немытого тела остался неразличим для проклятого. Зато убранство походило на прошлые пристанища, кои менял, как перчатки. Одно и то же – трещины на потолке, шерстяные шали, кишащие личинками моли, и лики с потемневших икон зрят укоризненно. Точно у себя дома, гость навестил ванную, кухоньку и даже проверил темнушку. Никого.
Наспех сколоченные деревянные доски, заменяющие дверь в погреб, скрипнули под ногой, когда Остап переступил порог гостиной. На железной койке, в окружении настенных ковров и разваливающейся мебели, мычал человек. Серые патлы разбросаны по подушке, пигментные пятна вытесняют конопушки. Клюка, приставленная к захламлённой всевозможными баночками прикроватной тумбочке, свалилась, когда костлявая рука из последних сил потянулась к кнопочному телефону. Перепуганная старуха столь старательно пучила глаза, что хам не сдержался – рассмеялся.
– Побойся Бога, бабушка! Никак жить собралась?
Трясущиеся пальцы погладили пластиковый корпус спасительного аппарата, да схватить не успели. Остап, тяжело вздохнув, подвинул мобильный чуть в сторону – на пару сантиметров, издёвки ради. Несчастная, углядев, чего у мо́лодца во рту, подвывать стала. Или это оттого, что её за копну седую схватили и так стащили с постели, дабы не пачкать перины. Не спать же на сыром!
С недавних пор изнеженный влюблённостью, душегуб даже обнадёжил напоследок:
– Да ладно тебе! Поди спасёшься, коли не грешила.
Свалив на пол, вурдалак привычно заломил жертве руки, потянул за волосы. Кожа да кости, но литра четыре набирается всегда. Вурдалак не щадил ни детей, ни стариков. Некоторые, как вино, с годами становились только лучше. А другие…
– Тьфу! – Остап сплюнул. – Что за таблетки вы жрёте?
Бабушке не ответила – извергала кровь из прокусанной шеи. Упырь наклонил, чтоб не брызнуло на стены. Красное озеро разливалось на лаковой глади пола. Убийца наблюдал его рост с брезгливостью. Уж лучше лишний раз воду в ведре сменить, чем хлебать перебродившую жижу.
Зажимая сонную артерию (пусть это помогало плохо), парень доволок умирающую до лаза в погреб. В последнем полёте вниз она разбила голову о бетонный выступ, заменяющий полку для солений. Темнота отозвалась снизу хрустом костей и звонкой перебранкой стекла.
– Шавку покормлю! – легкомысленно пообещал вампир трупу.
Дверца люка захлопнулась, обратив временную могилу в кромешный мрак. Наверху об пол брякнуло ведро, завозила мокрая тряпка. Сквозь щели пола просочился кровавый дождь. Уборка – дело похвальное, да не срочное. По-хорошему следует найти лопату и предать бабушку земле, по-людски. Тот, кто не чуял запахи, однажды знатно опростоволосился, когда пригласил в своё новое жилище даму. Мёртвый хозяин разил из подвала зловонием на весь дом. Желудок гостьи уже на пороге освободился от всего, что кавалер купил ей в клубе. Пришлось приговорить бедняжку к смерти. А ведь хотел всего-то показать небо в алмазах да отпустить разносить заразу дальше.
Солнце стояло высоко, и темень пока не могла сокрыть грязных дел. Наводить чистоту положено, начиная с малого. И если прежде Остапа не волновали дизайнерские решения бывших владельцев, сейчас, работая шваброй, придирчиво поглядывал по сторонам. Подумывал избавиться от старья, что забивало шкафы, прибить отслоившийся линолеум. Пыль протереть. Может, свечи зажечь, для романтики. Всерьёз задался вопросом, есть ли свечи с ароматом печенья. Как Тасе нравится.
Глава 8 – Гончие светила
Прежде Тасе не снились подобные сны. Обычно видится, как она стенает в долгом пути, да в итоге никуда не приходит. Накатывают образы, будто волки настигают и на части рвут. В последнее время хищников всё чаще замещали оборотни в погонах. В интернете пишут, якобы мужчин мучают кошмары в жанре боевиков: бомбы взрываются и головы летят. Женщинам же – драмы и трагедии, повязанные на изменах, смертях близких и унижении. Последнее в каком-то смысле вписывалось в сюжет. Разве что новая роль спящую ошеломила настолько, что дыхание спёрло.
Тася обнаружила себя возле украшенного тряпичными могильными цветами алтаря в невыносимо тесном белом платье. Некто решил, будто свадьба в школьной столовой – превосходная идея. Политые пищевыми отбросами столы и стулья навалены у стен в кучи подобно баррикадам. В этом помойном смраде гости, рассредоточенные по группкам, чинно посасывали шампанское из бокалов и ворковали между собой, верно коротали время на светской вечеринке. Только невеста оказалась в своём неудобном положении, переключились на неё между прочим, точно на мимолётное развлечение.
Тася не узнавала никого, как, в прочем, и регистратора. Мужчина сидел под аркой за укрытым скатертью столом и напоминал члена государственной комиссии. Перебирал бумаги, нервно щёлкал ручкой. Почувствовал растерянный взгляд на себе, вскочил. На секунду натянул до смешного фальшивую улыбку. Во сне время несётся галопом, а этот тип и того спешил.
– Ближе, – обратился церемониймейстер к кому-то по левую руку от невесты, продолжая копаться в документах.
– Стойте, – подала голос Тася. – Я не хотела. Вы перепутали.
– Всё готово. Всё устроили. Побыстрее, – бросил мужчина. Вроде раздражённо, но девушка узнала в том испуг. Словно тот был на мушке, и любое отступление от сценария грозило пулей в затылок.
Кто-то хихикал за спиной, тихонько обсуждал неподобающий внешний вид невесты. Лишь теперь та повернулась, чтобы посмотреть на того, кто стоял рядом. К облегчению и разочарованию, роль жениха на себя взял не новенький из университета. То был одноклассник, тихоня-скромняга, над которым в своё время подшучивали приятели. Двоих, как главных неудачников класса, садили рядом, если требовалось выполнить задание в паре. В те моменты он скучно молчал, но Тася сердцем чуяла, что вызывает у изгоя лишь отвращение.
Теперь же он своих некогда тайных чувств не скрывал. Прилизанный, точно поводком придушенный галстуком-бабочкой, белее мела. Зубами скрипел, как тем же мелом по доске. Держал руки по швам, будто связанный.
– Квакин, чё происходит?
Хотела высказать претензией, а получилась мольба. Жених зыркнул на невесту с такой эмоцией, что та отступила на шаг. Тасе ещё никто не плевал в глаза. Проверять, каково это, желание не возникло.
– Распишись.
Регистратор подсунул Квакину украшенный вензелями лист. В злых сомнениях покрутив золотую ручку, тот чирканул, едва не порвав его стерженьком.
– Теперь ты.
Свидетельство о заключении брака, на котором напечатана её фамилия и имя. Демонстративное пренебрежение к виновникам торжества. Тошнотворность пародии на праздник. Вонь, грязь и острые насмешливые взгляды, не считая ненавидящего свою избранницу жениха. Предчувствие страшной подставы по мошеннической тактике. Но какая в том выгода – обрекать кого-то на общество Таси?
Церемониймейстер нетерпеливо потряс перед лицом будущей жены Квакина священный документ. Наступая на подол, она попятилась. Задыхаясь от ярости и узкого корсета, выкрикнула:
– Да пошли вы!
Абсолютную тишину раздробил грохот её каблуков по каменному полу.
– Стой, дура!
Определить, кому принадлежала реплика, во сне не получилось. Зато угроза вынудила перейти на бег. Невеста ломанулась прочь из опустевшей школы. Подобно Диснеевской принцессе, кинематографично придерживала пышную юбку. Не упала лишь потому, что подсознание подводило её к главному. Оно настигло во дворе, стоило только задержаться на последней ступеньке крыльце. Обескураживающе жестокая истина – никто не бросился в погоню. В действительности Тася никому не нужна. Даже мошенникам.
Всего лишь сон, с которого началось её чёрное утро. Самый тёмный час перед рассветом, а будильник прозвенел на пару часов раньше. Повезло с соседкой: если не ночует у парня, то спит, как убитая. Тася смахнула кружок на экране мобильного, чтоб умолк. Протёрла сухие глаза. Полежала минутку, другую, а спасительный сон не пришёл.
Неотличимая от зомби, в шлёпанцах пошаркала по коридору общежития до ванной. Обратно – с мокрым лицом. Во мраке комнаты нащупала на стуле одежду. Натянула старые джинсы и пропахшее пылью худи, носки наизнанку. Поглядывая на второй этаж кровати, где сопела соседка, сунула руку под свой матрац. Выудила пластиковую папку, а из неё – скрепленную канцелярскими резинками дюжину пакетиков с мефом. Расфасовала по карманам. Посидела на полу, прислушиваясь к гудению пустого холодильника. Минуту спустя полезла в темноту. Это, наверное, глупо и смешно, да и пора бы уже в любой форме избавиться от треклятой штуки. Но и сегодня Тася не решилась изменять себе. Достала запрятанную в пыльном углу обувную коробку с косметикой, облегчила её на шестьсот граммов и, наконец, вышла вон.
Комендант, некогда в шутку принятая за вампира, что бодрствует по ночам, пробубнила за стеклом поста:
– Бросила бы уже по утрам бегать. Не помогает.
Невидимая морось плюнула из черноты. Ладони растёрли ледяные капли по лицу. Чуть взбодрило. В колыбели двора ровно дышала мёрзлая земля, парили теплом переполненные мусорные баки. Несмотря на ранний час, откуда-то доносился шорох одиноких машин. Пьяные вопли далеко-далеко оборвались столь же резко, как и возникли. Блестящие от воды ветви плешивых тополей полыхали рыжим в узком ореоле света единственного фонаря. Пара окон небесными свечами излучала сияние, побуждая фантазировать о судьбах тех, кто не спал.
Тася избегала собачников, заводских работяг, плетущихся на смену. Алкаш не успел пристать с невнятным вопросом – прохожая ретировалась и исчезла из виду замученного чертями мужика. Как и многие, на работе Тася преображалась до неузнаваемости. Куда-то девались патологическая неуверенность и неказистость. Всё складывалось ладно. Движения обретали ловкость и прыть, хотя сердце замирало от каждого шороха. Лицо в труде становилось жёстче и старше от тяжести бремени. В том не оставалось места поблажкам и «косякам». Как и сапёр, кладмен ошибается лишь однажды.
Нога заскользила на рыхлом снегу, драным одеялом раскинувшимся у гаражей. Сами собой расправились плечи. Загазованное небо отражало огни города сиреневой дымкой, что очерчивало контуры окружения. В остальном – кромешная темнота. Заброшенный кооператив нравился закладчице и клиентам. Скучный лабиринт ржавых боксов без охраны – сказочная кладовая, не иначе. Но страх перед фуражками не вытравить мнимой безопасностью. Полицейские могут выскочить буквально из ниоткуда: из голых кустов клёна, из венчавшего мусорную кучу старого холодильника, украшенного наклейками с эротикой, или даже из собственного кармана.
«Остап с его мельтешением хорошо смотрелся бы в их рядах» – пошутила Тася, да так и зависла, до скрипа сжимая пакетик в кулаке. – «Нет. Хватит пороть чушь».
Закапывала товар у заваренных железных дверей с неприличным рисунком, а сама воображала поклонника в погонах. Всякого мужчину красит форма, а этого в глазах Таси обратила в сатану. Всё-таки спортик? Или молодо выглядящий следователь? Требовал явки и пароли, втирался в доверие, чтоб выйти на рыбу покрупнее? Тася шумно выдохнула, будто собралась плакать. Горел бы в аду гнёт неизвестности. Уже плевать – пусть случится, как должно. Потом станет не всё равно, а сейчас только душу травить.
Вспышка камеры телефона на секунду осветила местность. В сияющей белизне мигнули красные глаза. Отскочив, девушка включила фонарик. Направила его на грязную косматую морду, высунутую из щели меж гаражей. Походило на охотничье чучело волка, какое вешают трофеем на стену. Да только роговицы блестели, пары́ клубились от мокрого носа. Тася застыла в луже, не замечая заливающей кроссовки ледяной воды.
«Не показывай страха, – подсказывал холодный рассудок. – Не поворачиваясь спиной, медленно, медленно отходи».
Она так и делала, пока за этой самой спиной не зарычали. Из души вырвалось:
– С*ка, бл*ть.
Закладчица зачем-то подняла согнутые в локтях руки в знаке «сдаюсь». Опомнилась – повела телефон вокруг себя. Трое. Крались, великодушно оставив единственный путь к спасению. В скорости бега пышка не проиграет только черепахе, а разговоры со зверьём никогда не были эффективны. На помощь пришло неугасаемое напоминание об оружии, спрятанном в одеждах вместе с наркотиками. Однако, как известно, кто с мечом приходит – от меча погибает. Да и против собак оно недейственно. Как на муху с пистолетом идти.
– Вы ничего мне не сделаете, – убеждала Тася, выставив руку.
Псины синхронно оскалились, и это стало последней каплей. Только пятки сверкали, а в сантиметрах от них – нити слюней на жёлтых клыках. Девушка оттолкнулась от дерева – бросилась вправо. Прочь от дворняг, примчавшихся на подмогу откуда-то слева. Слишком рано закололо в боку. Все силы организма легли на чудо – на быстрый бег. Выход к жилым дворам в последний момент преградила очередная саблезубая тварь. Пришлось сворачивать на тропинку в сторону промзоны. Рассекая ночь, Тася неслась навстречу неизвестности. С биением сердца в висках стучала до смешного пустая мольба:
«Я не умру так. Я не умру так!»
Стая буквально дышала в затылок. Подошва поехала на залитом грязью льду. Попытка сохранить равновесие обернулась падением в жухлую траву. Руки, как у опрокинутого навзничь жука, замельтешили уже в полёте, чтобы помочь скорее подняться. Две секунды, и бешенная гонка продолжилась. Выдыхая с посвистом на бегу, Тася пучила глаза. Собаки должны были кинуться, пока валялась. Они же замедлились, давая фору.
В животе рвались струны. Ноги наливались цементом, вязли в сырой земле. Справа по трассе проехала пара грузовиков. Адреналин дал взаймы горстку сил для финального рывка. Девушка подгадала момент и кинулась на дорогу. Мчащиеся навстречу друг другу КАМАЗы окатили самоубийцу ослепляющим светом фар и дружным визгом гудков. Смертельный номер обошёлся без жертв – Бог отвёл, успела проскочить. Псы оказались умнее человека – подождали и сиганули следом. Рисковала зря – не оторвалась. Водители видели ситуацию и не остановились. Оставили даму в беде с проблемой один на один.
Сколько бы ни длился ночной кошмар, он всегда подходит к логическому завершению. Когда духу хватает лишь на то, чтобы принять свою участь. Девушка врезалась в бетонный забор, согнулась в спине в ожидании нападения. Её окружили, на неё лаяли, но посмотреть своему страху в глаза не представлялось возможным. Царапая ладони о шершавую поверхность, Тася буднично приметила, что различает цвет. Серый рассвет затеплился где-то на окраине мира, медленно возвращал ему краски.
«Солнце! Солнце, помоги мне!»
Безумный безнадёжный крик души как будто возымел смысл. Мельтешащая поблизости стая не кидалась на незадачливую гуляку.
«Все хорошие девочки дома сидят. Не шляются по помойкам, дрянь не раскидывают. Я так замучилась, мам».
Дыхание восстанавливалось. В брюхе покалывало, а горло холодило, но ноги держали – не подкашивались. Слева – собака, справа – никого. Тася развернулась. Агрессивно настроенная свора обступила, но оставила дорогу в одну сторону. Из банды хвостатых отличился уродец с оторванным ухом. Девичий голос задрожал:
– Ты… ты Остапина.
Не хотелось верить, что это тот убийца из прошлого явился закончить начатое. А он будто понял её слова. Посмотрел осознанно, недобро, как незадачливый жених во сне таращился.
– Не смей. Он убьёт тебя!
Курам на смех – в подобной ситуации рассчитывать на мнимого рыцаря, которого здесь даже нет. В отчаянии люди чего только не творят, равно как и хищники на охоте. Какая-то бешенная шавка дёрнулась к ноге, клацнула в воздухе челюстями. Стая оживала, наступала. Тася никак не могла совладать со своей фобией – побежала вновь. Слёзы боли и бессилия срывались со щёк. Свора подсекала тут и там, вынуждая менять траекторию. Точно город всех собак спустил. Залитый утренней сизой дымкой, он смешался в безобразное блёклое месиво на периферии зрения. Оформилась мысль, от которой кровь заледенела в жилах:
«Меня ведут».
Закладчица решительно затормозила на ухабах просёлка. Бывало, захаживала в частный сектор. Правда от вида знакомых серых крыш и скособоченных лачуг теперь едва ли спокойнее стало. Обычно удобно – люду меньше ходит. Разве что охранники за заборами, тявкающие ещё издалека, во время таких прогулок напрягали. Сейчас они остались ничего не значащими зрителями на трибунах, болеющими за своих. Девушка рявкнула своим конвоирам:
– Нет! Не пойду!
Собаки, хозяину под стать, теряли терпение. Чёрная тень мелькнула справа внизу, и из горла вырвался стон. Тася схватилась за и́кру. Сквозь дырки в голубой штанине просочилась кровь, закапала на землю. На скулёж объёма лёгких уже не хватило. Даже на визг, когда одноухий лабрадор прыгнул на плечи, да тут же соскочил.
Намёков хватило, эффект возымело. Не помня себя, девушка вынесла хлипкую калитку, ворвалась в чей-то дом. Лязгнула тяжёлым засовом. Схватилась за него, приваренный, как за оружие, и слушала раздающийся снаружи лай секунду-другую.
Позади раздались босые шаги. Хмурый утренний свет из проёма коридора оттенила знакомая фигура. Босой, нагой по пояс, растрёпанный и, судя по выражению лица, одуревший от неожиданной встречи, как, собственно, и Тася. Из одежды – джинсы да тяжёлая цепь на шее – то ли мужское украшение, то ли бульдожий ошейник. По подбородку, груди и кубикам пресса, очерчивая изгибы, бежали чёрные дорожки. И можно бы было принять за что угодно другое, если бы не алые блики.