Loe raamatut: «Тайны мадам Дюбуа»

Пролог

1891 год, 3 июня,

23 часа 11 минут. Германская империя, резиденция французского дипломата в Берлине Жана-Пьера Дюбуа

Ох уж эти поздние визиты… Хоть бы раз звонок в дверь после десяти часов вечера принес с собою что-то хорошее. Письмо от доброго друга. Посылку с цветами или сладостями. Да хотя бы простой заблудший путник постучался бы, чтоб справиться, как выйти на Унтер-ден-Линден, чтобы сесть в конку – я была бы лишь рада помочь!

Но не с моим счастьем, разумеется.

Софи и малютка Андре мирно спали в кроватках, горничная Кристина давно ушла домой, а кухарка фрау Кремер и вовсе взяла нынче выходной – собиралась поехать к сестре. Я же, как бывало часто, засиделась со словарями: не могла позволить себе лечь спать, покуда не переведу с немецкого на французский все двадцать три страницы – обязательную норму, что я сама для себя установила.

Однако все это имело значение до злосчастного звонка в дверь. С ним все мысли вылетели из моей головы, заставив внутренне сжаться и судорожно перебирать в уме варианты, кто бы это мог быть.

Супруг две недели назад покинул Берлин по служебным надобностям, которые у местных властей могут вызвать вопросы – еще и оттого мне было не по себе.

И снова звонок....

Я заставила себя собраться. Вложила карандаш, как закладку, меж страниц словаря, намереваясь вернуться к нему минутой позже, стянула со спинки стула шаль и накинула на плечи. Поторопилась в переднюю, чтобы открыть. Однако уже на лестнице услышала звенящий от возмущения голос Бланш, нашей няни, беседующей с незнакомцами.

И незнакомцы эти мне не понравились сей же час, как только я их увидела.

Было их четверо человек, ворвавшихся в нашу крохотную переднюю, оставивших следы грязи на новом ковре.

– Фрау Дюбуа, полагаю? – вопросил один из них, грубо оттолкнув к стене бедняжку Бланш, ему препятствующую.

Этот, очевидно, был главным – высокий светловолосый немец с военной выправкой, одетый, тем не менее, в штатское. На вид, должно быть, около тридцати пяти. Тонкие губы, сложенные в обманчивой полуулыбке, и бесцветные внимательные глаза на сухом вытянутым, как у англичан, лице.

Я плотнее запахнула шаль и пыталась сохранить самообладание.

– Мадам Дюбуа, – веско поправила я. – Мой муж – французский дипломат, и нынче он в отъезде. Что здесь происходит?

Тонкие губы искривились в еще более мерзкой улыбке:

– Нам отлично известно кто вы, мадам Дюбуа, и кто ваш муж. У нас приказ, извольте подчиниться.

Он помахал в воздухе бумажкой, но в руки ее дать и не подумал. Только велел безотлагательным тоном:

– Собирайтесь немедля, можете взять с собою два чемодана. Да сами оденьтесь потеплее: прохладное в этом году выдалось лето, а дорога нам предстоит неблизкая.

Сказать, что испугалась – это ничего не сказать. Мне казалось, сердце сейчас выскочит из груди! Тем удивительнее, почему мой голос звучал неожиданно твердо:

– Вы не имеете права нас трогать! Мы французские поданные. Сомневаюсь, что ваше начальство, кем бы оно ни было, хочет проблем с Парижем!

И, теряя всякую надежду, ахнула, когда один из незнакомцев – низенький, рыжий, с неаккуратными обвисшими усами – вдруг отодвинул полу сюртука. Под ним в полутьме прихожей блеснула рукоять револьвера. Бланш вскрикнула и закрыла руками рот. А рыжий тип, злорадно осклабившись, вынул револьвер и медленно поднялся ко мне по лестнице.

Я тяжело сглотнула, когда ледяное дуло револьвера уперлось в мою шею, чуть выше ключицы.

– Плевать мы хотели на твой Париж, куколка, – вкрадчиво произнес рыжий мне на ухо.

Блондин его не остановил. Спросил только:

– Есть еще кто в доме?

– Никого, – громче, чем следовало, ответила я.

И мысленно молила Софи проснуться и спрятаться с малышом хотя бы под кровать… Я учила ее этому, много раз объясняла, что делать, если случится что-то подобное – но она еще так мала!

Блондин мне не поверил.

Мотнул головой, отдавая приказ рыжему, и сердце мое ухнуло вниз, когда, убрав револьвер, тот хмыкнул и скоро взбежал по лестнице.

– Не надо! – теряя самообладание, вскрикнула я. – Там мои дети. Они совсем малы, старшей девочке всего пять лет. Умоляю, не троньте их – я поеду с вами куда скажете… Пускай дети останутся с Бланш, прошу вас!

– Бланш Перье? – вкрадчиво спросил блондин, в упор разглядывая девушку. – Боюсь, это невозможно: фройляйн Бланш придется поехать с нами. Тем более что вы будете слишком заняты, мадам Дюбуа, чтобы присматривать за детьми.

Девушка дрожала всем телом, судорожно оглядываясь то на меня, то на блондина. А я до сих пор не верила, что все это происходит на самом деле.

– Нет, нет… Бланш здесь совершенно не при чем, позвольте ей и детям остаться!

– Не при чем? – развеселился мой визави. – А своей вины, выходит, вы не отрицаете?

– За мной нет никакой вины… – без сил, но твердо ответила я.

И, пожалуй, только теперь поняла, что к своим переводам я не смогу вернуться ни сегодня, ни завтра.

Глава 1

4 июня, 08 часа 43 минуты,

Германская империя, лиман Унтерварнов, Росток

Пароход уходил из Ростока, портового города на северо-востоке Германской империи. Уходил в Петербург. Наверное, мне стоило радоваться: не об этом ли я мечтала все шесть лет в изгнании? Что муж заслужит прощение на Родине, и что нам позволят вернуться. Мечтала, что мои дети будут расти в том же городе, где росла я; смогут свободно, без страха вызвать лишние вопросы, говорить на русском языке и, главное, носить свою настоящую фамилию.

Да, именно об этом я мечтала.

Так почему же, глядя на медленно отдаляющуюся пристань чужого города, я совершенно не могла сдержать слез. Расчувствовалась настолько, что, в конце концов, на меня обратил внимание один из членов экипажа:

– У вас все хорошо, мадам?

– Да-да, – слишком поспешно отозвалась я, чем насторожила его еще больше. – Просто соринка в глаз попала… ветер.

А, между прочим, судя по нашивкам, то был совсем не рядовой член экипажа, а один из помощников командира корабля. Я тотчас отругала себя. Нельзя привлекать внимание! Что я себе позволяю вообще?!

– Все хорошо, уверяю вас, капитан…

– Обер-лейтенант цур зее¹ Герман Вальц, – представился тот с галантным почти светским поклоном. – Если не ошибаюсь, мадам Дюбуа? Первая каюта?

Я изумленно приподняла брови:

– У вас прекрасная память.

– Профессиональная, – мягко улыбнулся он. – Проводить вас?

– Не стоит. Я еще подышала бы морским воздухом.

– Что ж, не буду вам мешать в таком случае. Однако я всегда к вашим услугам, ежели что-то понадобится.

– Благодарю, вы так добры…

– Что угодно, – веско добавил тот. – Даже если это просто носовой платок.

Я невольно улыбнулась. Впервые подняла глаза, чтобы посмотреть ему в лицо. Господин обер-лейтенант оказался весьма хорош собою – лет тридцати пяти, высок, темноволос и черноглаз. В общем, настолько в моем вкусе, что я смутилась.

Однако более обмениваться любезностями с красавцем-лейтенантом не пришлось: еще до того, как опустить глаза, я услышала по-кошачьи мягкие шаги за своей спиной. А мгновением позже властная ладонь придержала меня за локоть.

– О, это внушает доверие, когда члены экипажа поименно знают своих пассажиров. Представите меня вашему новому другу, любовь моя?

С его бы тонким слухом романсы по нотам разбирать. Я обозлилась, правда в этот раз больше на себя, чем на него. И конечно оставалась любезной:

– Рада, что вы присоединились к нам, дорогой: я уж было подумала, вас одолела морская болезнь. Обер-лейтенант Вальц – месье Дюбуа, мой супруг, – представила я мужчин друг дружке.

Все втроем мы говорили на немецком: у моих собеседников он был на высоте, что не удивительно. Смею надеяться, и я не ударила в грязь лицом. Как-никак именно переводами с немецкого на французский (обычно художественной литературы) я и занималась последние шесть лет. А кроме того неплохо говорила на английском. И на русском, конечно же, хотя о том предпочитала не распространяться.

Мужчины светски раскланялись, а обер-лейтенант вновь заставил подивиться своей осведомленности:

– Месье Дюбуа – французский дипломат в Берлине, – он уважительно склонил голову, – наслышан о вас, разумеется. Полюбопытствовал бы, что привело вас на «Ундину», но боюсь, как бы ваше ведомство в ответ не заинтересовалось моей скромной персоной.

Мужчины поулыбались милой шутке, вымучено изобразила любезность и я. После чего обер-лейтенант Вальц все же выпросил позволения проводить нас по палубе.

– Не удивляйтесь моей осведомленности, месье Дюбуа, – объяснился все-таки он. – «Ундина» – огромный лайнер вместимостью почти семьсот пассажиров, однако нынешним летом маршрут не пользуется большой популярностью. На борту, видите ли, всего сто четырнадцать пассажиров. А в первом классе из них и вовсе шестеро. Кроме вас – аптекарь из Гамбурга с семьею, делец из Северо-Американских соединенных штатов и одна популярная артистка из Франции, ваша землячка.

Я попыталась отстать, изо всех сил надеясь, что обо мне забудут. Любая беседа давалась мне сейчас нелегко, и я предпочла бы прогуляться в одиночестве. Тем более посмотреть было на что: пароход огромный, британской постройки – с многоярусными палубами, множеством гостиных, убранных с несвойственной немцам пышностью, с обеденными залами, рестораном, библиотекой и даже, кажется, парной.

А над машинным отделением, самым сердцем парохода, то ли для большего света внизу, то ли для любопытства пассажиров построили стеклянный куполообразный витраж поперек всей палубы. Что детвора, что господа в возрасте наблюдали за работой механизмов с большим интересом. Перестав слушать мужчин, и я надолго увлеклась разворачивающимся внизу действом: подобных размеров двигатель я видела впервые и, надо сказать, слаженная, гладкая работа такого гиганта, что приводила в жизнь гиганта еще большего – весь пароход – завораживал не меньше, чем буйство волн за бортом.

– Вижу ваш интерес, мадам: это и есть паровая машина, – снова настиг меня обер-лейтенант. – В топку мы забрасываем уголь, и он нагревает котлы с водою. А после двигатель преобразует напор водяного пара в возвратно-поступательное движение поршня, который, в свою очередь, вращает вал и гребные винты. Благодаря этому мы и держимся на плаву. Вы уже наблюдали гребные винты вблизи, мадам Дюбуа?

Господин обер-лейтенант наклонился ко мне, чтобы я хоть что-то расслышала из-за шума этой самой паровой машины. А я подумала, странно, что, учась в Смольном, у меня и мысли не было влюбиться в нашего преподавателя естественных наук. Двигатели, паровые машины, поршни… мое сердце точно немного сбилось с ритма, пока я слушала эту занимательную историю.

Впрочем, скорее всего дело в мундире морского офицера, который так славно сидел на подтянутой фигуре обер-лейтенанта Вальца.

В любом случае, прыжки моего сердца мне не понравились. Я нахмурилась, чуточку отстранилась и собралась уже ответить вежливо и прохладно – но за меня это сделал мой не очень-то воспитанный супруг:

– Мы хотели бы, конечно, поглядеть на это ваше техническое чудо, но позже, – сказал он с плохо скрытым раздражением. – Полагаю, сейчас мадам Дюбуа устала и хотела бы присесть.

– Мадам Дюбуа вполне может ответить за себя сама, мой дорогой, – отозвалась я. Сохранять любезную улыбку становилось все труднее.

– Не сомневаюсь, любовь моя, что можете. Но я всего лишь предугадываю каждое ваше желание, как и обещал когда-то.

Я бросила на него колючий взгляд. Но промолчала. Обер-лейтенант же продолжал оставаться душкой:

– Я провожу вас ко входу в первый класс, – кашлянул он, невзначай встав между мной и супругом. Я была не против.

– Стало быть, о пассажирах второго класса и третьего вы осведомлены не так хорошо, господин Вальц? – поинтересовался мой супруг, продолжив начатый без меня разговор.

Тот развел руками:

– Увы. Однако если вам захочется познакомиться ближе с пассажирами второго класса, вам достаточно выйти в общую гостиную – она соединена лестницей с гостиной первого класса. Ваши стюарды, Коль или Нойман, непременно впустят вас обратно. Как и приглашенных вами гостей, разумеется.

– Недурно, недурно… – пробормотал мой супруг. – Прогулочная палуба, как я понимаю, тоже общая? Первому классу не уединиться?

В его голосе было больше искреннего интереса, чем недовольства сим фактом, однако я все равно сочла вопрос грубым. Поторопилась заметить:

– Тем лучше. Как-никак нам пять суток добираться до Санкт-Петербурга. Я только «за» веселую и разнообразную компанию в путешествии.

– Шесть суток, – поправил Вальц, – если учесть, что пароход на некоторое время остановится в порту Гельсингфорса² и совсем ненадолго в Кронштадте. Что касается прогулочной палубы, месье Дюбуа, вы всегда можете уединиться на верхнем ярусе, куда вход доступен лишь пассажирам первого класса.

Супруга моего замечание не смутило, он вновь одобрительно кивнул. Обер-лейтенант Вальц же тем временем поглядел на часы – не обычные на цепочке, а наручные, с кожаным браслетом, какие носят военные – и откланялся:

– Прошу простить, я должен присутствовать на мостике в двенадцать ноль-ноль. Мадам, месье…

Мы оба с месье Дюбуа проводили его долгим тяжелым взглядом.

– К чему вы устроили этот спектакль? – спросила я. – Будто не хотите встречаться с пассажирами второго и третьего класса. Создаете амплуа сноба-аристократа?

– Всегда мечтал быть снобом-аристократом, – одними губами улыбнулся мой супруг. – Кроме того, меня насторожил этот Вальц: слишком любопытен. И к вам прицепился ни с того ни с сего.

– Пароход только покинул порт, все офицеры на мостике, а у него есть время прогуливаться по палубе и предлагать дамам платки, – невольно поддержала я. Помолчала и добавила: – признаюсь, сперва даже подумала, будто он из вашего ведомства.

– Обер-лейтенант на Балтийском флоте? Не говорите глупостей, Лили, – отмахнулся тот.

Я спорить не стала.

– Что ж, если я говорю глупости, разрешите мне спуститься в каюту. Видимо, я и правда устала.

– О нет, моя дорогая, спуститесь после ужина. А отдохнуть вы вполне можете на палубе. Во-о-он на тех шезлонгах. Мне было бы приятно, если б время вы здесь провели… как вы только что сказали – в веселой и разнообразной компании? Так что вперед.

Я снова не сдержалась. В носу защипало, а голос предательски дрогнул:

– Прошу… я не видела детей с момента отплытия.

– Лили, дорогая, не делайте из меня монстра, – поморщился тот и легонько встряхнул меня за плечи. – Крошки Софи и Андре, уверен, прекрасно проводят время с няней. Хотите, и я тотчас к ним спущусь, чтобы убедиться, что все хорошо? А вы отдыхайте, моя дорогая. Отдыхайте и, главное, улыбайтесь. Ну?! – он встряхнул меня за плечи сильнее.

Я плотно сомкнула веки, приказывая себе успокоиться. Все когда-нибудь кончается, кончится и это. А когда кончится… ох, с каким же удовольствием я залеплю пощечину по этой наглой, самодовольной физиономии! Или даже воспользуюсь чем-то потяжелее, чем собственная ладонь. С удовольствием!

– Вы хотите, чтобы я сдружилась с пассажирами второго класса? – спросила я уже без слез.

– Именно. Вон та дама, к примеру – она вашего возраста, стоит в одиночестве и явно скучает. Начните с нее. А к вечеру, уверен, вы уже покорите весь пароход. С вашим-то обаянием, любовь моя.

Будто издеваясь, он напоследок подмигнул мне. И развернувшись, бодро спустился по лестнице вниз, туда, где были гостиные и пассажирские каюты.

Увы, свободной я себя и теперь не чувствовала. Чуть повернув голову влево, я увидела первого из его подельников, что стоял, облокотившись на перила над машинным залом, но смотрел не вниз, а точно на меня. Второй смолил папиросу, опершись плечом на спасательную шлюпку, и тоже не сводил с меня глаз. Третий как всегда держался шагах в десяти позади: безмолвной тенью он следовал за мной всюду.

Хотя бы немного поддерживало лишь осознание, что обер-лейтенант Вальц в это же самое время был где-то поблизости и не упускал меня из виду ни на минуту. Я не знала этого точно – но смела надеяться…

Потому как кроме своего мужа мне более надеяться не на кого. Настоящего мужа, разумеется, а не месье Дюбуа.

Глава 2

Последнее и заставило меня взять себя в руки. Я выдохнула и нерешительно двинулась к ограждениям палубы, где, тяжело опершись на перила, стояла та самая дама, на которую мне указал супруг. А мгновением позже прибавила шаг, всерьез обеспокоившись: дама, скорее даже барышня, не скучала – ее мутило.

– Господи, вам нехорошо?! Один момент, я принесу воды…

С водою помог стюард, господин Коль. Он же предложил спуститься в гостиную, где, по ощущениям, качало чуточку меньше, но новая знакомая решительно отказалась:

– Нет уж. Здесь хотя бы есть чем дышать, а внизу от духоты у меня немедленно начинается мигрень.

Стакан с водою она осушила с большой охотой, после чего ее лицо хоть немного начало менять оттенок с землистого на розовый. Дама оказалась миловидной особой лет двадцати пяти, кареглазой, с русыми модно подвитыми локонами под шляпкой, чуть сбившейся на бок и украшенной поникшими перьями. Да и в целом ее наряд – модный и продуманный до отплытия – теперь производил впечатление потрепанного жизнью и ветром.

– Ненавижу пароходы, – пробормотала, наконец, она. – И почти так же ненавижу тех, кого на них не укачивает.

Говорила она по-немецки, но не очень складно: чувствовалось, что язык ей не родной.

– Зачем же взяли билет на пароход, ежели знаете, что вас укачивает?

Шатко стоя на палубе, приложив к губам белоснежный платочек, дама одними глазами указала на верхнюю палубу. Ту самую, куда доступ открыт только господам, плывущим первым классом. На шезлонге там возлежала дама в белом воздушном одеянии и широкополой шляпке с алой подкладкой. Она как раз собиралась прикурить, поднеся к губам неоправданно длинный мундштук, а трое мужчин (собственно, все, кто был рядом) чуть не подрались за право поднести ей спичку.

– Ваша матушка? – опрометчиво предположила я.

Чем новую знакомую развеселила:

– Вы ей так не скажите – наживете себе врага. Это Жанна Гроссо. Неужто не узнали?

– Французская актриса? – я не вспомнила, но догадалась, сопоставив факты. – Простите, я француженка, но уже много лет не была в Париже и совершенно не слежу за театральными новинками.

– Француженка?!

Дама вздохнула с облегчением и даже просияла. Тотчас перешла на французский, на котором говорила хорошо и бегло. Хотя по-прежнему чувствовался в ее речи легкий акцент, происхождение которого я угадать не могла как ни старалась.

– Так и думала, что вы француженка! Представьте, страдаю здесь уже не меньше получаса, а эти добропорядочные бюргеры, делают вид, что не замечают. Терпеть не могу немцев. А что касается театра, то вы не много потеряли: театр нынче превратился черте во что. Жанна и та подумывает уйти из профессии. – Она спохватилась и по-мужски протянула мне руку: – мисс Ева Райс, секретарь Жанны.

– Лили Дюбуа, я занимаюсь переводами, – представилась я и деликатно заметила, не в силах побороть любопытство: – полагаю, и вы не немка?

– Я ирландка, – вскидывая подбородок, заявила дама. – Мои родители скончались от туберкулеза, когда мне было восемь – с тех пор меня воспитывала тетка, выскочившая замуж за немца. Скрягами они были отменными. В семнадцать я сбежала от них с парнишкой, который обещал на мне жениться, как только доберемся до Парижа. А в Париже чуть не продал меня в бордель. Спасибо Жанне, вытащила. Пристроила меня сперва служанкой, потом камеристкой. А с прошлого года я веду ее бухгалтерию да оправдываюсь перед директором «Комеди Франсез»³, когда она болеет или просто ленится выходить на сцену.

– О… – молвила я, понятия не имея, что отвечать на подобные откровения незнакомых людей.

А Ева, глянув на меня искоса, хохотнула:

– Ох уж эти французы: опомниться не успеешь, как выболтаешь им все что нужно и не нужно!

– Я, должно быть, слишком много вопросов задаю…

– Нет-нет, я рада с вами поболтать. Вы уж заметили, наверное, что женское общество здесь ограничено: либо Жанна, либо ее креолка – бессловесная тень, либо фрау Кох, жена аптекаря. А с нею разговор получается еще короче, чем с креолкой.

– Креолкой?

– Это чернокожая служанка, Жанна нашла ее еще до нашего знакомства, где-то в Новом Орлеане, пока гастролировала. Теперь всюду таскает за собой. Вы верите в черную магию?

– Не особо.

– Вот и я не верила… но, клянусь, эта креолка знает все и обо всех! Она угадала мое имя и день рождения, когда мы впервые встретились. Только глазищами своими посмотрела – черными, как сама преисподняя – и хоп! Брр, до сих мурашки по коже… А впрочем, увидите: Жанна просто обожает всю эту чушь и непременно потребует устроить сеанс.

Я скептически пожала плечами. И искоса взглянула на Еву: она мне нравилась, пожалуй. Да, грубовата и резковата, наивна кое в чем. Зато глядит в самую суть и все подмечает. А словоохотливостью своей напоминала о моей институтской подруге, которую я не видела уже тысячу лет. Словом, супруг мой не прогадал, когда потребовал познакомиться первым делом с нею.

Супруг…

Настроение снова ухнуло в самую бездну тоски. Даже жаль, что я себе не могу позволить быть такой же откровенной, как Ева, потому как выговориться, порой, ох как хотелось…

Обе мы невольно замолчали, поскольку мимо, чинно, едва ли не маршем прошли четверо: аптекарь Кох с супругой и двумя детьми, мальчиком и девочкой. Мальчику, наверное, лет семь, а девочке – пять. Ровесница Софи.

Семейство аптекаря я проводила взглядом столь жадным и обреченным, что Ева с ее наблюдательностью того не заметить не могла.

– Вы замужем? – прямо спросила она.

Я кивнула, опуская взгляд.

– Напрасно. Для женщины выйти замуж – все равно, что добровольно продаться в рабство, – фыркнула Ева. А я улыбнулась, но возражать не стала. Она же спохватилась: – Нет, вы не подумайте, я люблю мужчин: вся эта новомодная женская любовь – мерзость на мой взгляд. Фу! Хотя, и мужчины нынче такие, что душатся и пудрятся больше барышень…

– Возможно, вам стоит обратить внимание на мужчин, которые не так часто посещают «Комеди Франсез».

Взгляд мой против воли снова стал искать обер-лейтенанта Вальца.

– Возможно… – вяло согласилась Ева. – А впрочем, оплачивая счета Жанны, я каждый раз прихожу к выводу, что замужество – самая худшая идея, которая может прийти в голову самостоятельной женщине.

– Разве мадам Гроссо замужем? – удивилась я, наблюдая, как вокруг актрисы все еще вьются мужчины. Даже аптекарь Кох, этот добропорядочный бюргер, едва шею не вывернул, заглядываясь на верхнюю палубу. Его жена делала вид, что ничего не замечает.

А Ева хмыкнула:

– Нет, в данный момент Жанна не замужем. Насколько мне известно, по крайней мере.

* * *

4 июня, 12 часов 02 минуты

Балтика, территориальные воды Германской империи

Пароход наш был построен в Британии и спущен на воду в 1888 году под названием «Галлантик», означающим, очевидно «галантный», «бравый», «величавый». Строился по пассажирского лайнера и предназначался для рейсов в Индию. Держался на воде исключительно благодаря паровой турбине, а парусного оснащения не подразумевал вовсе – благодаря чему слыл одним из самых передовых судов в мире. И, наверное, поэтому оброс мифами и легендами еще до первого плавания. Газетчики прозвали пароход невезучим. Писали о десятках рабочих, погибших при постройке и – к сожалению, это было правдой – главный конструктор его, британский инженер Мартин Уолтер Коллинз, скончался при странных обстоятельствах за пару дней до спуска парохода на воду. Согласно легендам, дух его и теперь бродит по витиеватым переходам машинного отделения…

Леденящую душу эту историю поведал нам господин, с которым мисс Ева Райс познакомилась незадолго до ужина, и с которым поспешила познакомить меня:

– Мишель Муратов. Потомок русского графского рода, – на отличном французском отрекомендовался господин, делая при этом ударение на последнее «о» в своей фамилии.

Я, не буду скрывать, чуточку испугалась и притихла. Слава богу, собеседники мои слишком были увлечены беседой, чтобы это заметить.

– «Галлантик» долго ремонтировали, – говорил месье Муратов о корабле, – вкладывали огромные деньги, однако через год вдруг продали судоходной компании «Северогерманский Ллойд», где и переименовали в «Ундину». Собственно, в 1889, когда «Ундину» снова спустили на воду, и началась ее вторая жизнь.

– Именно с тех пор здесь видят призрака инженера Коллинза? – приподняв бровь, поинтересовалась Ева.

– Так говорят.

– Я в это не верю, – решительно заявила Ева. – Склоняюсь даже к мысли, что вы это выдумали. Не считаю вас лжецом, но вы, писатели, любите сочинить что-нибудь эдакое!

– Вы писатель, месье Муратов? – изумилась я. А впрочем, он не первый русский аристократ, развлекающийся писательством. Так что ничего удивительного. – О чем же ваши рассказы?

И тот действительно принялся рассказывать долго и подробно – впрочем, без излишнего занудства. И постепенно я успокоилась. Ежели сей господин и русский, то родился и жил, наверняка, за пределами Российской Империи. Это не редкость. О том говорило не только всякое отсутствие акцента, но и манера держать себя, и даже то, как он произносил собственное имя. О том, что русских принято называть по-отчеству он будто не знал и вовсе. Лет ему, нужно думать, было чуть меньше тридцати.

Если что и подсказывало о русском происхождении месье Муратова, то лишь типичная славянская внешность: средний рост, крепкое телосложение, открытое лицо с голубыми глазами и шевелюра со светлыми вихрастыми кудрями, которые задорно трепал ветер. Нос у месье Муратова был вздернутым и чуть-чуть смотрел в бок, что портило его репутацию русского аристократа, зато подсказывало, что жизнь он знает, и рассказы его, быть может, не дурны.

– Я, видите ли, пишу авантюрные истории о молодом человеке, который снимает тесную квартирку на Риволи в Париже, а на жизнь зарабатывает тем, что расследует особенно запутанные преступления.

– Это прелестно, – саркастично заметила Ева. – Готова поспорить, что квартиру он снимает на пару с молодым же доктором, ветераном войны?

Явный намек на популярные произведения мистера Конана Дойла не произвел должного впечатления на месье Муратова. Он улыбнулся, прищурился и любезно ответил:

– Редакторы крайне рекомендовали мне именно так написать, ибо подобные сюжеты теперь отлично продаются. Но нет. Моему герою в расследованиях будет помогать прелестная молодая особа. Шотландка или ирландка, пока не решил.

– О, – темные глаза Евы с интересом блеснули, – и как же будут звать эту молодую особу?

– Увидим… – пожал плечами Муратов и вдруг повернулся ко мне: – позвольте узнать ваше имя, мадемуазель?

Глаза Евы снова блеснули, уже недобро. Она была уязвлена – это ничего не сказать. Но ссориться с новой знакомой и подыгрывать этому субъекту я, конечно, не собиралась:

– Джанин, – не моргнув глазом, соврала я. – Джанин Уитсон.

– Вас действительно зовут Джанин Уитсон? – насторожился Муратов.

– Может быть. В любом случае, мое имя не подойдет для вашего рассказа.

– Бросьте, Лили, пускай месье Муратов берет ваше имя – уверяю, мне все равно.

Ева вскинула подбородок и горделиво отвернулась к морю. Месье Муратов не поспешил ее успокоить.

– Так значит, Лили? – снова обернулся он ко мне и сделал немудреный перевод: – как цветок?

– Как цветок, – согласилась я. – Мой муж тоже так говорит.

– Ваш муж? О… – месье Муратов сконфузился и даже отступил на шажок. – Не знал, прошу простить. Вы путешествуете вместе?

Я вымученно улыбнулась:

– Месье Дюбуа едет в Санкт-Петербург по… рабочим вопросам. Он дипломат. – И постаралась сменить тему: – полагаю, вы возвращаетесь домой из путешествия?

– Путешествие мое было длиною в жизнь, – поэтично ответил месье Муратов. – Родился я в имении под Ярославль, но мне и года не исполнилось, как папенька и маменька увезли меня с собою в путешествие сперва по Европе, потом и по Америке. Позже я оставил моих дорогих родителей, чтобы выучиться на юриста, но… писательское ремесло захватило меня, и жизнь моя пошла по наклонной, – он саркастично развел руками. – Я прочно обосновался в Париже, писал рассказы, работал в некоторых журналах – небольших, едва ли вы о них слышали. По правде сказать, жил я весьма скромно и уж давно позабыл о своих корнях – когда получил весть, что в том самом имении под Ярославль умер мой родной дядюшка. Умер, увы, бездетным. И, представьте себе, оставил свое состояние не кому-то, а мне.

– И велико ли то состояние? – впервые заинтересовалась нашим разговором Ева.

Месье Муратов скромно пожал плечами:

– Признаться, пока не знаю. Поверенный моего дядюшки разыскал меня в Париже и ехать советовал немедленно. Он говорил, кажется, о двух поместьях, особняке в Москва и… назвал некую сумму на счете в банке – но она была в рубль, а я, признаться, так и не понял, сколько это во франках…

Я смотрела на месье Муратова со смесью скепсиса и интереса. Если он говорил правду, то, похоже, сам не понимает, насколько скоро станет богат.

– Вы планируете остаться в России? – спросила я, чтобы хоть что-то спросить.

Тот снова пожал плечами:

– Пока что не думал об этом. Так или иначе, в Париже меня ничего не держит: из журнала я уволился, родители почили много лет назад, а жениться, к несчастью, я так и не успел.

Произнося последнее, месье Муратов скользнул взглядом по лицу Евы. А та, давно уж перестав обижаться, глядела на него задумчиво и накручивала на палец выпавший из прически локон.

* * *

4 июня, 19 часов 30 минут

Балтика, территориальные воды Германской империи

За ужином, что проходил в ресторане с нетипичным для немецкого заведения названием «Берлинская звезда», удалось познакомиться и с другими пассажирами «Ундины».

Ресторан представлял собой пышно убранную залу – не отличишь от любого, самого высококлассного ресторана в Берлине. Разве что вместо окон узкие иллюминаторы, да и те нарочно были закрыты кадками с буйно-цветущими растениями. На стенах – пейзажи в массивных золоченых рамах, под потолком тяжелая бронзовая люстра с электрическими рожками. Она угрожающе покачивалась прямо над нашим столом, отчего-то заставляя меня нервничать.

У ресторана имелось два симметричных выхода – к лестницам, что вели на прогулочную палубу и в курительный салон. Между выходами расположился бар с хрусталем, который нестройно звенел при каждом крене парохода, и возвышенность с небольшим оркестром. В центре же – несколько столов, покрытых белоснежными скатертями и превосходно сервированных.

– Вы не находите странным, господа, что на пароходе, плывущим из Германии в Россию, так мало немцев и совсем нет русских?

Вопрос прозвучал из-за соседнего столика, впрочем, обращен был ко всем присутствующим. Я, признаться, тоже размышляла об этом, потому не замедлила оглянуться на спросившего. Это был господин, назвавшийся мистером Макгроу, как знала я уже от Евы. Делец, хозяин мыловаренного завода из Северо-Американских соединенных штатов. Но выглядел он совершенно не так, как я себе представляла: не многим старше тридцати пяти, высок, подтянут и широкоплеч. Не очень-то похож на дельца… А впрочем, об американских дельцах я почти ничего не знала.