Loe raamatut: «Пока не будешь счастлив»

Font:

Глава 1. Особенности существования Деда Мороза

Я проснулась недовольная. Абсолютно естественное явление, если у тебя такая жизнь, как у меня.

Я много чего ненавижу. Но больше всего – когда меня трогают после пробуждения. Жаль, Ярослав этого не понимает. Он не только кричит мне на ухо «доброе утро!», но и выдергивает из-под головы подушку.

Но что взять с младших братьев? Ярик – дьявол во плоти. Все остальные почему-то так не считают. Думают, будто Ярик – милый маленький мальчик, а я – ведьма. Ну что же, у всех есть право на свое мнение, даже если оно неправильное.

В общем, даже сегодня, в ужасное утро тридцать первого декабря, Ярослав примчался ко мне в комнату ни свет ни заря. Голос у него тонкий, поэтому у меня есть сомнения на счет того, правда ли он мальчик. И неважно, что Ярику всего четыре года.

– Алиса! – произнес он так складно, что я прекратила притворяться спящей и открыла один глаз.

Обычно Ярик называет меня «Ала». Ему, видите ли, тяжело полностью произносить мое имя. Не понимаю, что в нем сложного. Я его имя сразу сказала без проблем. И нет, меня не оправдывает, что в момент рождения Ярослава мне было восемнадцать лет. Просто я все стараюсь делать хорошо, такой уж я человек.

– Что, бесенок?

Ярослав влез на кровать и потянулся ко мне. Я отползала сколько могла, а потом вжалась в стенку, и Ярослав все-таки настиг меня.

– Что такое «бесенок»? – спросил он.

Я чуть не застонала. Правило старших сестер номер один – не произноси тех слов, которых не знает твой младший брат, чтобы потом не пришлось объяснять значения. Особенно если не знаешь их.

– Это ты, – сказала я.

Захотелось улыбнуться, ведь я так легко отвертелась от вопроса. Но моя жизнь – не то событие, когда хочется улыбаться. Особенно моя жизнь утром перед сменой.

Ярик завис. Он смотрел мне в глаза с десяток секунд. Размышлял. Когда Ярик молчит, я могу понять, почему родственники считают его ангелочком. Он красивый. Маленькие дети почти все симпатичные, но Ярик особенно. Я думала, что после меня у родителей не останется красоты, чтобы передать ее второму ребенку, но, оказывается, на мне они сэкономили.

У Ярика голубые глаза, которые, скорее всего, станут зелеными, как у нашего папы. А еще Ярик белобрысый. Мама говорила, у меня в его возрасте были такие же волосы. Очень жаль, что они потемнели и стали каштановыми. Они не такого темно-коричневого цвета, как у коней… Нет, не буду сравнивать себя с лошадью. В общем, моя шевелюра не такого благородного оттенка, как у моделей в рекламе шампуня. У моих волос серый подтон. Такой цвет есть только у меня и у мышей, которые слишком долго загорали. Поэтому мне приходится жечь волосы краской. И раз уж я решила их красить, то теперь они белые, как первый снег. Сухие, посеченные, разной длины, но я блондинка, и это больше соответствует состоянию моей души.

– А кто я? – сказал Ярик, когда загрузился.

Это подтолкнуло меня к философским размышлениям.

– Ты будешь задаваться этим вопросом всю жизнь.

Ярик снова заглючил. Я испугалась, что такими темпами его маленький мозг перегорит, и потому продолжила:

– Бесенок – это такой вымышленный персонаж. Он очень вредный. Приходит к старшим сестрам в кровать, когда они еще спят, и достает их… Понял?

Ярик кивнул. Он придвинулся ближе и сел мне на ногу. Было не тяжело и не больно, но я все равно скривилась и спихнула Ярика, чтобы не привыкал так на мне сидеть. Он же вырастет когда-нибудь и станет весить сто килограммов. А может и все сто двадцать, если мама не прекратит готовить такое количество блюд на Новый год. И тогда моя нога не сможет быть его сиденьем – сломается.

– Ты старшая сестра? – спросил Ярик ни с того ни с сего.

Теперь кивнула я, не понимая, какой вопрос готовит для меня его крошечная голова.

– Получается, к тебе в кровать приходят бесята?

Я поджала губы и не ответила. Бесов в моей кровати не было уже давно. Непонятно только, почему этот вопрос интересует моего четырехлетнего брата.

– Все, брысь! – сказала я, натягивая одеяло так, чтобы Ярославу было не удобно сидеть. – Я еще хочу поспать немного, а ты меня бесишь.

Ярик перекатился на бок, кажется, не думая уходить. Он залепетал что-то бессвязное, а я закрыла глаза, надеясь, что он подумает, будто я заснула. Чтобы угомонить ребенка, нужно его игнорировать. Я бы записала эту истину в правила старших сестер, но, кажется, она больше подходит для правил плохих родителей.

Мои актерские способности не впечатлили Ярика – он не поверил, что я сплю. Ярик тыкал в мою спину пальчиками, что можно было расценить как массаж, если не придираться. Но когда он стал дергать меня за волосы и просить поговорить с ним, я разозлилась.

– Отстань! – сказала я, откидывая одеяло.

Я надеялась, что таким образом удастся «случайно» стукнуть его по голове. Но Ярик увернулся. Увидев мое перекошенное лицо, он захохотал, как умеют хохотать только четырехлетние мальчики. Меня такой смех бесил. Меня вообще любой смех бесил, если смеялись надо мной.

– Да закройся ты!

Ярик попытался смыться, но делать это по кровати неудобно. Я поймала его за ногу и дернула на себя. Ярик шлепнулся лицом в матрац, отчего захохотал еще сильнее.

– Если будешь вредничать, – пригрозила я. – Дед Мороз не придет.

Ярик замер и замолчал. Правда, этой прекрасной тишиной я наслаждалась всего несколько секунд. Тема Деда Мороза была для брата болезненной, и я это прекрасно знала.

– Придет, – сказал он обиженно, и эта интонация была мне так приятна, что я улыбнулась.

– Не придет, – насладившись паникой на лице Ярика, я добавила: – Если будешь плохо себя вести.

Ярик вырвал ногу из моих рук и вскочил на кровати. Он сложил руки на груди, топнул, отчего едва не завалился, и крикнул:

– Придет! Он ко всем деткам приходит! Это к тебе он не придет, потому что ты злая!

После таких слов я уже не могла получать удовольствие от гнева на лице Ярика. Неприятно, когда маленький ребенок называет тебя злой. Он, конечно, прав, но… Неважно.

Я смирилась с мыслью, что больше не посплю, и спустила ноги на пол. Ярик наблюдал за мной, и, могу поспорить, я слышала скрежет его молочных зубов.

– Я не нуждаюсь в подачках старого деда, – сказала я, поднимаясь с кровати. – А к тебе он не придет, потому что ты балуешься. Деду Морозу, знаешь ли, времени может не хватить и на то, чтобы ко всем хорошим детям прийти за одну ночь. А ты плохой. К тебе он точно не успеет.

Не знаю, на что Ярик обиделся больше. На то, что я назвала его любимого персонажа старым дедом, или самого Ярика плохим, а может на сомнения в том, что они встретятся сегодня ночью. Но Ярик спрыгнул с кровати и понесся ко мне. Я стояла перед зеркалом и брала расческу, когда он выдернул ее из моих рук и стал лупасить ею мои ноги. Удары Ярика были сильными, словно он уже тот стокилограммовый мужик, выращенный на оливье.

Сперва я попыталась остановить Ярика, наклонилась к нему, чтобы схватить за руки. Но он, воспользовавшись ситуацией, стукнул меня расческой по лицу. На мгновение в глазах потемнело. Ото лба боль вспышкой прошлась до пяток. Я даже пошатнулась от неожиданности. И да, я очень разозлилась.

В таком состоянии я легко отобрала у Ярика расческу и шлепнула его по попе. Потом я закричала, сама того не желая:

– Знаешь что? Нет никакого Деда Мороза! Вот поэтому он к тебе не придет! Это все мама с папой! Они кладут тебе подарки под елку! И это они твое письмо Деду Морозу из морозилки достали!..

Мне хотелось еще много всего сказать. Про зубную фею и про волшебника с его дешевыми фокусами, который был у Ярика на четвертом дне рождения. Остановилась я не по своей воле. Просто Ярик сказал:

– А как же… Как же следы? Я видел следы из снега. От двери к холодильнику…

В глазах Ярика стояли слезы. Его нижняя губа дрожала. Меня всегда бесило, когда он так делал. Поэтому я, нисколько не проникшись этим детским отчаянием, заявила:

– Они были из муки. И, если ты не заметил, вели в одну сторону. Думаешь, Дед Мороз испарился? Ну… Он мог бы, конечно… Если бы существовал.

Ярик шумно втянул сопли. Я скривилась. Мне и свои сопли не приятны, а тут – чужие, едва не упавшие на ковер.

– Это же неправда? – спросил он, заглянув мне в лицо своими по-детски большими глазками.

– Правда. Хочешь, пойди у мамы спроси.

Последнее было ошибкой. Ярик развернулся и помчался к двери, топая так, что, наверное, соседи снизу проснулись, если их еще не разбудили мои крики.

Когда дверь за ним захлопнулась, я поняла, что совершила ошибку. Ярику всего четыре года. Ему не стыдно верить в Деда Мороза еще лет пять.

Мне едва не стало совестно оттого, что я разрушила веру в волшебство маленькому мальчику. Но тут же поняла, что это была полностью вина Ярика. Он знает, что я ненавижу, когда он приходит меня будить. И бить расческой старшую сестру – невежливо.

Впрочем, эти неоспоримые аргументы растаяли, когда я почувствовала неприятный свербеж в области сердца. Еще больше их подогрело мельтешащее перед глазами заплаканное лицо Ярика и громкий мамин крик.

– АЛИСА! – раздалось из кухни.

Ох уж этот Ярик. Сразу настучал на меня. А ведь я за него всегда горой!

– Что? – крикнула я.

Хотя этот жалкий звук нельзя было назвать криком. Скорее, блеяньем.

Мама не отвечала. Это значило только одно – она готовится к моей казни. Ну или что мне нужно подойти.

Я, скорее всего, последний раз в жизни глянула в зеркало. Оттуда на меня посмотрело два прищуренных карих глаза. Ярик сам виноват. И точка.

Я поплелась на кухню. Я как могла тянула время, чтобы подольше не показываться маме. Но двери в мою комнату и в кухню – соседние. Поэтому мама не успела остыть к тому времени, как я пришла.

Она стояла у плиты и ставила отваривать яйца рядом с картошкой, которая уже недовольно булькала. Как и я.

Яиц было десять. Я не понимала, зачем столько на семью из трех с половиной человек. Кто будет их резать? Не я, у меня на сегодня большие планы. Неужели мама заставит папу нарезать оливье? Вряд ли. Она приготовит все сама и поэтому ляжет спать в первые полчаса нового года. Впрочем, это не моя забота, так что нет смысла расстраиваться.

Ярик обнял мамину ногу и спрятал лицо в складках передника. Тот был мокрым. Уж не знаю, из-за того, что мама чем-нибудь облилась, или из-за слез Ярика.

– Доброе утро, – произнесла я, хотя совсем так не считала.

– Зачем ты сказала Ярославу, что Деда Мороза не существует?

Тон мамы мне не понравился. Мне вообще часто не нравился ее тон, когда она обращалась ко мне. Будто я враг народа. Хотя сейчас я скорее враг волшебства.

– Так это правда? – сказал Ярик, оторвавшись от передника.

Мама не обратила на него внимания. Она выжидающе смотрела на меня. Я не знала, что ответить.

– Он сам меня вынудил…

– Да что ты говоришь? – Рука мамы уперлась в бок. – И что же он такого сделал?

– Ударил меня расческой… Несколько раз!

Я мельком осмотрела ноги, но синяков Ярик не оставил. Уж лучше бы оставил, а то мама мне не верит.

– Это правда, что она сказала, да? – повторял Ярик. – Правда? Следы были из муки?

Услышав про следы, мама нахмурилась еще больше.

– Нет, – сказала она. – Алиса пошутила.

Мама попыталась разжать пальчики Ярика на своей ноге, но тот не сдавался.

– Правда, да, правда! – говорил он тоненьким голоском, который граничил с ультразвуком.

В этот раз мама не ответила. Она направилась ко мне, схватила под руку, и мы вдвоем вышли из кухни. Захлопнув дверь, мама спросила:

– Зачем ты это сделала?

Она говорила шепотом, но так громко, что Ярик с легкостью услышал бы нас, если бы не выл.

– Да говорю же, он меня вывел! Я просила его не заходить в мою комнату, а он…

– Алиса, – перебила мама. – Ты не имела право так делать. Он же еще малыш.

Теперь мама говорила ровным тоном, но менее грозным он не стал. Отвечать не хотелось. Почему жизнь так несправедлива? Ярик избил меня, а ругают тоже меня.

– Ему четыре года, – продолжала мама. – Всего четыре года.

– Но мам! – сказала я. – Он…

Мама снова меня перебила. И спрашивают потом, в кого я такая грубая.

– Ты поступила эгоистично. Как мне теперь ему объяснить, что ты не имела в виду то, что сказала?

Думаю, главная загвоздка была в том, что я, собственно, имела в виду то, что сказала. Но говорить этого маме не хотелось. Она уже выглядела так, словно не видела смысла покупать куриную грудку на оливье, если у ее дочери есть две целых ноги.

– Мам… – снова начала я, но и в этот раз она меня перебила.

– Иди собирайся на работу.

Я и так собиралась этим заняться. Как же раздражает, когда тебе говорят сделать что-то за секунду до того, как ты начал это делать.

Троллейбус, пенсионеры и прочие несчастья

Снег в наших краях такое же редкое явление, как мое хорошее настроение. Снежные новогодние ночи, как и новогоднее настроение, остались в детстве. А сегодня, как и несколько лет до этого, были один градус тепла и ноль желания жить.

Я шла не быстро, хотя вышла поздно. Опоздать я не боялась, ведь моя работа – это не то место, куда хочется прийти заранее.

Хорошо хоть она находилась не далеко от дома. В погожие дни, которые бывали нечасто, я добиралась пешком. Такие дни в моей жизни случались редко вне зависимости от погодных условий. Да и тупо пешком тащиться на работу, где ближайшие двенадцать часов предстоит провести на ногах. Чаще я подъезжала на троллейбусе. Если сильно везло, я делала это зайцем.

Вот и сегодня в полном троллейбусе (какие неудачники ездят на работу тридцать первого декабря, кроме меня?) я притворилась, что не заметила контролера. Уставилась в телефон, и бабуля-контролер прошла мимо, не поймав мой взгляд.

Ехать было всего несколько остановок. Я смотрела в окно, наблюдая за унылым серым пейзажем родного города и стараясь особо не дышать. Последнее – необходимый навык выживания в троллейбусе. Как дышать, если вокруг столько сопревших в зимних куртках подмышек?

Когда я пробиралась к выходу, меня окликнул какой-то высокий мужик. Обычно я делаю вид, что ничего не услышала. Я же в наушниках, как мне слышать других?

Но дядька оказался настойчивым. Он тронул меня за руку, и я остановилась, надеясь, что он скажет про перчатку, которую я уронила, или что-то подобное. Я сняла наушник и хмуро глянула на мужика. Я пропущу остановку из-за него.

Мужчина тоже мне не улыбнулся, что было обидно. Я ему ничего такого не сделала. А вот он ставит меня под угрозу опоздания на работу.

Поймав мой взгляд, дядька сказал:

– Ваш билетик.

Я мысленно чертыхнулась, затем полезла в карман и вытянула деньги.

– Вы не оплатили проезд?

Ну тупой. Я же ему деньги протягиваю. Логично, что не оплатила.

– Нет, – сказала я. – Возьмите.

Я ткнула ему деньги, но он на них даже не глянул.

– Штраф за неуплату взимается в десятикратном размере от стоимости проезда.

Информация занимательная. Я едва не сказала ему, что в полной мере владею ею, ведь таблички висят в каждом троллейбусе.

Но тут я заметила, что на нас пялятся. Причем выглядели люди озадаченными. Некоторые сжимали в ладонях билетики, остальные с паническими выражениями на лицах выискивали бабулю-контролера.

Я новым взглядом осмотрела приставшего ко мне мужчину. И только теперь заметила нашивку на его форменной куртке. Передо мной был контролер, который штрафовал за неуплату проезда. Не повезло так не повезло.

– Сейчас оплачу, – сказала я и стала искать глазами бабулю.

Она как раз проходила мимо, но на мои деньги не обратила внимания.

– Нет, сейчас уже поздно, – спокойно сказал дядька. – Раньше надо было. Теперь платите штраф.

Хотелось зарычать от досады, но я сдержалась. Не хотелось злить его еще больше. Нехитрыми математическими вычислениями я узнала сумму штрафа и с ужасом осознала, что столько налички у меня нет. Но потом обрадовалась. Это может спасти меня от штрафа. Поэтому так же спокойно, как этот дядька, я произнесла:

– У меня нет столько денег с собой.

Троллейбус снижал скорость, приближаясь к моей остановке. Крохотными шажками я стала пробираться к выходу. Но дядька снова коснулся моей руки. Всего на секунду, но этого хватило, чтобы я поняла – побег не удастся.

– А вы поищите.

– Но мне пора выходить…

Мне реально была пора выходить, но дядька мне не поверил.

– Уплатите штраф и можете быть свободны.

Что за слово дебильное «уплатите»? Кто так сейчас говорит? И вообще, почему тридцать первого декабря по троллейбусам ходят контролеры и портят людям праздник?

– У меня нет столько налички, – повторила я, но полезла в сумку, чтобы достать кошелек.

Справившись с этим, я показала контролеру грустную картину, которую представлял из себя мой кошелек. Тут же я развернулась, чтобы выйти – двери уже закрывались. Но он снова меня остановил.

– Телефон есть? – спросил он.

Я кивнула. Только потом я поняла, чего он добивается, и разозлилась на себя за тупость. Хотя глупо говорить, что у тебя нет телефона, сжимая его в руке.

– Тогда заплатите карточкой десять раз. Я жду.

Двери троллейбуса закрылись, и мы покатили прочь от моей остановки. Теперь я точно опоздаю.

В этот раз я не сдержала недовольство. Шумно выдохнула, всем видом показывая, как меня это бесит, и камерой телефона потянулась к QR-коду, приклеенному к стенке неподалеку.

Интернет ловил плохо, пароль от банковского приложения я – нарочно – вспоминала долго. Но контролер терпеливо ждал. Все пассажиры, которые думали проехать зайцем, за время моего штрафования купили билетик. Так что я почувствовала себя благодетельницей. Уж лучше наоборот – кто-нибудь другой поймался б, а я в это время оплатила проезд. Но против закона подлости не попрешь.

Миллиард раз оплатив проезд, я показала телефон контролеру. Пока он смотрел в экран, я глядела на него. Лицо у контролера было мерзким: острый подбородок и огромные мешки под глазами.

– Еще два.

– Что?

Потом я поняла, что оплатила проезд только восемь раз. Возмущенно вздохнув, я купила еще два билетика и тыкнула экраном в лицо контролера. Фигурально выражаясь, разумеется. А то если бы я взаправду зарядила ему по лицу, то он наверняка заставил бы меня купить еще сотню билетиков.

– Спасибо, вы свободны, – сказал контролер.

– Благодарю, – отозвалась я тоном, каким говорят «кот опять насрал на ковер».

Затем я вышла из троллейбуса. Хотелось хлопнуть дверью, но в троллейбусе они сами закрываются.

Оказавшись на улице, я побежала. Еще оставалась вероятность не опоздать на работу, за что меня бы оштрафовали. Забавно, что штрафы ввели из-за меня. Хоть как-то я на свою жизнь влияю. А опоздала я всего десяток раз! Ну, это те случаи, когда я опаздывала больше, чем на пятнадцать минут. В остальные дни я задерживалась всего на пару минут. Но наша дурацкая менеджер даже такие мелочи считала опозданием.

Эта утренняя пробежка плохо на меня повлияла. Врут, когда говорят, что после спорта вырабатываются эндорфины. У меня после спорта один кортизол в организме. Так что, если я сегодня буду бить людей подносом, пусть винят этого дядьку из троллейбуса, ведь злая я из-за него.

Служебный вход в кафе находился за зданием. Чтобы обогнуть его, понадобится еще минута, так что я зашла через главный вход, хотя сотрудникам это запрещается.

Маша, наша хостес, встретила меня радостной улыбкой, не узнав меня сначала. Когда она поняла, что я не гость, ее улыбка сникла, но не исчезла полностью.

– Привет! – сказала она и почему-то радостным голосом добавила: – Опять опаздываешь?

На тупые вопросы я не отвечала. Это моя принципиальная позиция. Я только поздоровалась с Машей и помчалась к двери, на которой значилось «служебное помещение».

Я обрадовалась, что мое опоздание не заметили. Маша меня не выдаст, а все остальные не увидели, во сколько я пришла. Но тут из служебного помещения вышла Алина, менеджер. Я ненавижу ее так же, как дети ненавидят главных злодеев в мультиках. Алина и вправду выглядела как диснеевская злодейка. Малефисента, или как там ее. Только рогов у нее не было. Я, конечно, не пальпировала голову Алины, но на таких прилизанных сальных волосах они бы точно бросались в глаза.

– Алиса, – сказала она вместо приветствия. – Ты только пришла?

Я остановилась и медленно завела руку с сумкой за спину.

– Нет, – соврала я так нагло, что сама себе поразилась. – Я просто выходила… покурить.

Алина нахмурилась.

– Ты же не куришь.

– Да, но… Сегодня же праздник!

Последнее я сказала радостно, но Алина не прониклась. Она пару секунд осматривала меня и, не обнаружив под курткой форму, наклонилась ко мне и принюхалась. Я отпрянула, но было поздно.

– От тебя не пахнет сигаретами.

Алина покачала головой и, прежде чем я выдумала оправдание, снова заговорила:

– Ты опаздываешь одиннадцатый раз за месяц. Мне очень не хочется делать этого, но придется сказать об этом бухгалтерии, чтобы они списали деньги с твоей зарплаты за опоздание.

Прямо не хочется ей этого делать! Но долг зовет, надо подумать.

– Да, – начала я, не скрывая злости. – Но что такого в том, чтобы опоздать одиннадцать раз, если в месяце тридцать один день? Это же, получается, всего один день из трех…

– У тебя было пятнадцать смен.

Я поджала губы. Что же, математика мне никогда не нравилась.

– Иди, переодевайся, – велела Алина за секунду до того, как я приступила к этому.

Последнее окончательно вывело меня. А ведь эндорфины от пробежки только начали выделяться. Хотелось сказать какую-нибудь гадость, но Алина уже ушла. Тогда и я развернулась. Мое неистовое желание хлопнуть дверью не исполнилось и в этот раз. Дверь в кухню открывалась в обе стороны и качалась, как неваляшка, если толкнуть ее слишком сильно.

Я миновала стол раздачи, за которым суетились повара. Кто-то окликнул меня, но настроения здороваться у меня не было. Я зашла в каморку для персонала и наконец-то хлопнула дверью.

Едва я обрадовалась, что осталась одна, как услышала смыв унитаза. Затем раздался звук льющейся из крана воды, и я прислонилась к стеночке, ожидая, когда помещение освободится и я смогу переодеться.

Из туалета вышел Глеб. Он не обрадовался, увидев меня. Было не обидно, потому что я тоже ему не обрадовалась. Хотя Глеб в этой конторке был лучшим. Он носил длинную челку, отчего меня то и дело подмывало сказать, что 2007 год давно закончился. Несмотря на этот и многие другие недостатки, я уважала Глеба больше остальных, потому что он не сочился жизнелюбием, как, например, Маша.

– Привет, – поздоровалась я и в ответ получила такое же безжизненное приветствие.

Глеб подошел к вешалке с курточками и стал рыться в одной. Я терпеливо ждала. И спустя три секунды сказала:

– Можешь выйти? Мне надо переодеться.

Глеб кивнул и наконец-то ушел. Я выдохнула и, наслаждаясь последними минутами одиночества этого ужасного дня, стала переодеваться.

Когда я вышла в зал, занят был всего один столик, которым занимался Глеб. Так что я подумала, что не грех было опоздать еще минут на десять.

Я забрала поднос, протерла его рукавом кофты и направилась к Маше на хост. Услышав шаги, она стала судорожно прятать телефон. Но расслабилась, увидев, что это я, а не Алина.

– Как дела? – спросила Маша.

Этот вопрос тоже был тупым, потому что Маша задавала его изо дня в день и я изо дня в день отвечала одинаково. Но тем не менее я сказала:

– Плохо.

Маша участливо покивала, но ее радужный настрой никуда не делся.

– Что-то случилось?

Я кивнула.

– Ярик меня вывел, и мне пришлось сказать ему, что Деда Мороза не существует.

Маша выпучила глаза и прижала ладони ко рту, что означало у нее крайнюю степень ужаса. Она так дернулась, что стойка пошатнулась, отчего покатился карандаш и упал на пол. Я подняла его, пока он не укатился ко входу. А когда разогнулась, Маша все еще была в шоке.

– Что?

– Он же еще совсем маленький! – сказала Маша и, не заметив во мне раскаяния, уточнила: – Сколько ему?

– Четыре.

Ответом был вздох, такой раздосадованный, что мне на миг стало неловко.

– И что же он сделал, раз ты ему рассказала?

Ярик много чего сделал. Но я решила не перечислять все, чтобы Маша его не возненавидела, и назвала самый страшный грех Ярика:

– Ударил меня расческой.

Маша посмотрела на меня осуждающе, поэтому я уточнила:

– По лицу. И по ногам.

Здесь мне бы снова пригодились синяки, но хитрый Ярик их не оставил.

– Четырехлетка не мог ударить настолько сильно, чтобы ты сделала ему такую подлость…

– Он еще много чего сделал.

– Например?

Ответить я не успела. В кафе зашла парочка пенсионеров. Маша переключилась на них, натянув улыбку, а я отошла, чтобы не мешать ей.

Пенсионерам было неловко от любезности, в которую Маша их закутала. Они переглядывались, мило хихикая, а потом наконец-то решили, за какой столик сядут, и Маша их проводила. Меню с QR-кодом привело их в восторг. Тогда Маша вернулась на хост, чтобы взять обычное меню.

– Твой столик, – сказала она мне.

– Ненавижу обслуживать пенсионеров.

– А есть кто-то, кого ты любишь обслуживать?

Я усмехнулась. Тут Маша ловко меня поддела. Почти обо всех посетителях я была нелестного мнения. Пенсионеры долго не могли разобраться, как читать меню. Они устраивали мне экзамен на его знание, расспрашивая о любом непонятном слове в названии блюда или в его описании, а потом заказывали наполеон. Дети с семьями оставляли бардак. Девушки раздражали меня больше всего, потому что были максимально ко мне приближены. Я не могла не сравнивать себя с ними и потому злилась, что я работаю, в то время как они – нет. Парни хоть и не делали мне ничего плохого и оставляли чаевые, просто не должны были видеть меня в форме официантки. Единственные, кого я обслуживала с выдавленной улыбкой, это пары от тридцати лет до пенсионного возраста. Они оставляли хорошие чаевые. Но я плохо знала наше вино, а они расспрашивали про его разновидности, как будто у меня на бейджике написано «сомелье», а не «официант».

Подождав пару минут, я отправилась к парочке.

– Что желаете? – спросила я. – Могу предложить наполеон, он…

– Нет, нет! – перебил меня дед. – Мы пришли в кафе, чтобы попробовать что-то новенькое.

Я была в восторге от этой информации, но виду не подала. К тому же меня перебила бабка:

– Вы знаете, у нас дочка так вкусно готовит наполеон. Скажи, Саша? Только я ей всегда говорю, чтобы клала сливочное масло. А она кладет маргарин, потому что экономит. Не слушается меня. Ну что с нее взять, взрослая уже…

Бабка продолжала бормотать что-то про то, как быстро растут дети. Чтобы не сойти с ума от этого потока информации, я переключилась на ее прическу. Это было самое яркое пятно не только за столом, но и во всем кафе. Яркое фиолетовое пятно. Мне иногда казалось, что бабулям с такими волосами платят бо́льшую пенсию. Иначе непонятно, почему все они так помешаны на этом цвете.

– А что такое удон? – спросил дед, перебив жену.

Я поморгала, чтобы восстановить восприятие цвета. После залипания на эти волосы окружающий мир стал серее, чем был на самом деле.

– Это такая лапша… – начала я.

Но меня перебила бабка:

– Саша, там же свинина! Тебе нельзя холестерин, мы и так сегодня яичницу ели на завтрак. – Тут она посмотрела на меня и продолжила: – Мы добавляем туда бекон. Знаете, как вкусно получается? Только у Саши моего высокий холестерин, поэтому мы часто таким не балуемся. И так сегодня ночью такой стол готовим… Наша дочка сказала, что испечет наполеон. Только она вместо нормального сливочного масла…

– Да, – сказала я. – Кладет маргарин. Жуть. Давайте тогда, может, десертик? В нем нет холестерина…

В последнем я не была уверена, но мне нужно было скорее натолкнуть их на какое-то решение. А то Маша мне сигналила, что пришел следующий стол.

– Десертик… – сказал дед, ни к кому не обращаясь. – А что у вас есть?

– Тирамису и малиновая панна-котта. Это десерты в стаканчиках. Еще есть брауни и шоколадный фондан, который подается с мороженым.

– Ой нет, – сказала бабка. – У Саши непереносимость лактозы. Ему такое нельзя.

Саша зыркнул на жену, но спорить не стал. Затем оба углубились в меню.

– А наполеон у вас есть? – спросил Саша.

Я кивнула.

– Тогда нам два наполеона и кофе.

Из-за того, что уточнения по кофе не последовали, захотелось избить пенсионеров подносом, поэтому я пожалела, что оставила его на базе. Выровняв дыхание, я спросила:

– Вам с молоком или без?

– Мне без молока! – сказал Саша, опережая жену.

– Эспрессо или американо? – сказала я и, заметив рассеянность в глазах деда, добавила: – Американо – это разбавленный водой эспрессо.

– Не, не, – ответила Саша. – Мне не надо ничего разбавлять. Давайте ваш эКспрессо.

Я кивнула, превозмогая боль в ушах, и посмотрела на бабку.

– А вам?

– Мне с молоком. Латтэ.

– На миндальном молоке или кокосовом?

Бабка призадумалась, глянула на мужа в поисках поддержки, но тот смыслил в молоке явно меньше нее.

– На миндальном.

Я кивнула и удалилась. Пробив заказ, я вернулась к Маше.

– Какой стол? – спросила я.

– Глеб уже пошел. Ты там так долго торчала, что я ему записала.

Прозвучало как обвинение, потому я оскорбилась.

– Ты же знаешь этих пенсионеров.

Маша закивала, в чем я почувствовала поддержку, поэтому перестала злиться.

Мы немного постояли, погрустили. Затем я отнесла заказ деду с бабкой и вернулась на хост.

– Как же ужасно работать тридцать первого декабря, – сказала Маша.

– Как и в любой другой день.

Маша призадумалась. Она осматривала меня, пока я пыталась отодрать что-то засохшее на рукаве, а затем сказала:

– Тебе прямо настолько не нравится здесь работать?

Я глянула на нее так, чтобы она усомнилась в своих умственных способностях. Маша под такими взглядами не робела, поэтому мне пришлось объяснить:

– Как может нравиться работа официанткой?

Маша пожала плечами.

– Так уволься. Ты же можешь себе это позволить.

Я скривилась.

– И что мне тогда делать? С этой работой я хотя бы дома меньше времени провожу. Знаешь, с тех пор как Ярику исполнилось три, у него вечный кризис.

– Знаю.

Маша из многодетной семьи. У нее четыре младших брата и сестры, так что проблемы старшего ребенка ей знакомы не понаслышке. Тем не менее она никогда не жаловалась. По крайней мере, мне. Работать она пошла в семнадцать лет. Сначала в шашлычную, куда брали без разбора, но где приставали, если ты особь женского пола. Терпения Маше было не занимать. Она нуждалась в деньгах, а в другом месте ее, несовершеннолетнюю, не брали. В шашлычке это знали, поэтому не боялись ее потерять. Отработав полгода до дня рождения, Маша пришла сюда. Здесь ей безумно нравилось хотя бы потому, что смены заканчивались в девять вечера, а не в одиннадцать.

– Устройся на нормальную работу.