«Всё понятно, – думает Берен, – личные мотивы». «Со всем уважением, товарищ майор, – говорит он, – но я буду действовать по уставу».
«Отставить, капитан! Не сметь входить в дом!»
Но Берен не слушает командира. В уставе на такой случай есть чёткие указания: незамедлительное вмешательство и, при необходимости, нейтрализация грапи. Устав выше приказа майора, Берен не намерен нарушать его. И он идёт к дому.
Тёмный коридор. Пустые комнаты. Сквозняк из-за разбитого окна, в которое влезла тварь.
«Не стреляй, это приказ!» – на самой низкой громкости хрипит рация прокуренным голосом пополам с помехами.
Тёмный коридор… Но светить фонариком слишком опасно, к тому же руки заняты автоматом. Пустые комнаты. Сквозняк. Да сколько ж здесь дверей?! Шаг. Ещё шаг. Что-то мягкое под ногой… Всего лишь плюшевый заяц.
«Не стреляй, мать твою!!! Она ребёнок!»
Тихий щелчок выключаемой рации.
«Иди к чёрту!» – думает Берен.
Осталась последняя комната.
Шаг. Ещё шаг. Последняя дверь не заперта. Она отворяется с тихим, тянущим за нервы скрипом, и Берен сразу понимает: тварь здесь. Сам удивляется – откуда он это знает? В комнате слишком темно, чтобы различить крылатую тень, но он уверен, что она там, и, едва успевает сделать шаг, она нападает. Бритвенно-острые когти обрушиваются на него сверху, пропахивая половину лица и предплечье. Боль, – густая и горячая, как кровь, льющаяся на грудь и руки, заливающая стрекочущий, бьющий отдачей в плечо автомат…
«Ей было всего девять, – с ненавистью цедит командир, обдавая Берена корвалольным запахом, – она была всего лишь маленькой девочкой!»
«Она напала на меня», – тихо отвечает Берен, чувствуя, как из-за лопнувших швов пропитывается кровью повязка на лице.
«Да похрен мне на тебя! – рявкает командир. – Если бы послушался моего приказа и не полез бы туда – не напала бы, – едва слышно добавляет он, и голос настолько ядовит, что можно использовать вместо цианида. – Ты убил маленькую девочку. Убил просто так, по собственной дури. Живи теперь с этим, – лицо майора перекашивается в улыбке, больше похожей на судорогу мышц. – Как жаль, что она не оба глаза тебе выдрала! Тогда бы ты до конца своей паршивой жизни мог видеть только её и ничего больше!»
Берен просыпается в холодном поту, под ним заунывно скрипит пружинами старенькая раскладушка, занявшая всё свободное место в кухне. Как он здесь оказался? Ах, да: взрыв в госпитале, струна, натянутая меж деревьев…
«Я буду преследовать тебя, пока не убью. Или пока ты не убьёшь меня, Берен».
«Я не собираюсь убивать тебя. Уймись уже, Азим».
Неприятная, злая ухмылка кривит тонкие мальчишеские губы: «Что так, Берен? Думаешь, я не сумею придумать, как сделать тебе так же больно, как сделал нам ты? Думаешь, я отступлюсь? Или рассчитываешь на быстрый и безболезненный конец? – из горла вырывается резкий смешок. – Тебе придётся убить меня, чтобы я оставил тебя в покое. Хотя нет, постой-ка! Ведь даже тогда, о великий и ужасный Берен, я буду приходить по ночам и терзать тебя, пока не загоню в петлю, Берен, убийца маленьких девочек!»
Берен сел на раскладушке, уперев локти в колени, запустил пальцы в волосы, впившись в них так, словно хотел содрать с себя скальп голыми руками. Что он наделал? Как, – как он мог жить все эти годы после того, как сам, по своей же глупости, из-за тупого следования правилам, расстрелял ребёнка? Почему не послушал приказа майора: ведь это было логично – подождать, пока её адреналин придёт в норму! Ей было девять, всего девять…
– Верни всё как было, старый дурак! – заглянув за кухонную занавеску, велела бабка стоящему за её плечом старьёвщику. – Говорила же, что так и будет! – не сдержавшись, добавила она.
Глава 14
Эльса проснулась, когда Тари вышла из вагончика. Снаружи было ещё темно, но близкий рассвет чувствовался в уже не по-ночному прозрачных запахах и в какой-то особенной предутренней тишине.
– Ты здесь? – спросила девочка.
– Я всегда здесь. Ты же знаешь, – ответил ей низкий голос.
Эльса кивнула, грустно вздохнула.
– Не бойся, – утешил её голос.
– Сначала ты говоришь, что Тари грозит беда, а я должна вести себя, как счастливая и послушная дурочка, и куда-то ехать с этими людьми, а потом просишь не бояться? – с обидой в голосе спросила девочка. – Почему я не могу рассказать ей обо всём? Почему я должна со всем соглашаться, плести браслетики и никому ничего не говорить? Почему ты так поздно предупредил меня, ведь можно было просто не дать уехать Берену, тогда мы не остались бы здесь одни? Почему, Гудвин?! Разве друзья так поступают?
– Тари тебе всё равно не поверит, Эли. А если упомянешь меня – то и тем более. Ты должна быть послушной, чтобы они не видели в тебе угрозу. Так безопасней. И проще будет помочь Тари. Что же касается Берена… Он должен был кое с кем встретиться. И кое-что понять. Кое-что очень важное.
– Но он вернётся? – с надеждой прошептала Эльса. – Ты сможешь сделать так, чтобы он нашёл нас, Гудвин?
– Нет, Эли, я не смогу. Но ты – сможешь. Делай то, что я тебе скажу, но не подавай виду, что слышишь меня или не доверяешь братьям и сёстрам общины. И не пей больше эту дрянь из фляги, пожалуйста!
– Ты ругаешься!
– Прости. Не глотай эту гадость. Просто притворяйся, хорошо?
***
Тари помахала рукой и ещё несколько шагов прошла по дороге за жёлтым фургончиком, провожая Эльсу. Несмотря на раннее утро и близость реки, огибающей лагерь с одной стороны, было невыносимо жарко. Очень хотелось пить, и Тари постоянно потягивала травяное снадобье из фляги, которую дала ей старшая мать. От жары немного кружилась голова, и во всём теле ощущалась благостная слабость, как после бани. Тари постояла пару минут у поворота, за которым скрылся фургон, и побрела обратно в общину.
– У меня будут какие-то обязанности? – поинтересовалась она у дожидавшейся её Нилы. – Не хочу сидеть без дела.
– О, они у тебя обязательно будут, – старушка приобняла её за плечи и повела к своему домику, – но для начала мне нужно с тобой поработать. Я буду помогать тебе держать обращения под контролем, но для этого мне нужно понять, с каким материалом я имею дело, поэтому позволь мне немного изучить тебя. Возможно, будет не слишком приятно, но это необходимо. Иначе я не смогу помочь тебе. Садись.
Тари опустилась на мягкий вязаный пуф.
– Как вы будете это делать? Помогать и… изучать?
– Почти как Берен, – успокаивающе улыбнулась старшая мать. – У нас с ним одинаковые мутации, только я умею своей пользоваться. Мне для этого не нужна ни эмоциональная связь, ни даже разрешение. Хотя без последнего – чуть посложней.
– Но тогда я смогу навредить и вам, как навредила ему, – встревожилась Тари.
– Не беспокойся, дитя, я же сказала: я умею ей пользоваться. Я вытягиваю то, что нужно, не вбирая в себя, как он, а сразу отпуская. Твоя тьма заденет меня лишь по касательной и не причинит вреда. Не бойся, я с ней справлюсь. Но чтобы облегчить мне задачу, ты должна довериться мне. Готова?
Тари неуверенно кивнула.
– Просто закрой глаза и расслабься, – Нила взяла её ладони в свои, положив большой палец на её правое запястье, чтобы чувствовать пульс. – Дыши ровно, милая, и ни о чём не думай. Я сама найду всё, что мне нужно.
Тамари провалилась в недра пуфа, словно в стог сена. Вокруг витали травяные ароматы, за дверью умиротворяюще стрекотали кузнечики. Бояться было нечего.
«Если бы ты знала, деточка, к какому великому делу сможешь приобщиться! – подумала Нила, настраиваясь на Тари, словно радиоприёмник на нужную волну. – Если бы знала, какой научный прорыв ждёт нас с вами, то участвовала бы в этом добровольно, дорогая! Но вы все слишком слабы, слишком необразованны и эгоистичны, чтобы понять это, чтобы посвятить себя величайшему эксперименту, результаты которого перевернут привычный нам мир… Поэтому будь умницей и дай мне то, что поможет управлять тобой. Будет немножечко больно, но потом ты станешь спокойной, довольной и послушной. Как Марта».
***
Берен мчал так быстро, что, если бы не страховочные ремни, Макса уже давно бы сдуло из его штурманского кресла встречным ветром. Берен не чувствовал Тари, хоть он не пил своих таблеток, и эта эмоциональная анестезия не могла быть следствием ночных экспериментов с его памятью, как заверил старьёвщик. Просто что-то было не так. Он не чувствовал Тари, и случись это днём раньше – обрадовался бы, но сейчас интуиция вопила о надвигающейся беде.
«Почему ты меня не спас?»
«Я спас тебя. Всё будет хорошо, слышишь?..»
Какого чёрта он оставил их? Какого чёрта не довёз до госпиталя, как собирался?! Испугался, что лишняя пара дней рядом с ней сделают ему больнее после, когда придётся расстаться в Благограде. Что тогда расстаться в Благограде будет уже слишком сложной, непосильной задачей. К чёрту всё, он согласен на любую боль! Даже если никогда не сможет забыть Тари, даже если придётся до конца дней видеть её во сне, лишь бы сейчас не было поздно! Лишь бы не было слишком поздно…
***
Они дышали в такт, и пульс Нилы постепенно сравнялся с пульсом Тари, словно влился в него, став его частью. Когда Берен забирал её боль, она не чувствовала его ни у себя в разуме, ни в душе́, а лишь ощущала, как он вытягивает из неё тьму. Старшую мать Тари почувствовала. Словно небольшие гладкие камушки перекатывались в её голове, постукивая холодными боками друг о дружку. Не больно, но приятного мало. В случае с Береном Тари знала, что он видит, здесь же – оставалась в неведении.
Нила перебирала её воспоминания, словно вешалки с одеждой в платяном шкафу: какие-то отодвигала не задерживаясь, на каких-то останавливалась, разглядывая, а что-то выдёргивала из уютного полумрака на свет, чтобы увидеть в деталях. И вот тогда Тари становилось больно: сердце замедлялось, в горле горело – первые признаки подступающего обращения. Но то ли старшая мать крепко держала её в человеческом теле, то ли затронутые ею воспоминания не были настолько сильны, (Тари, не видя их, лишь ощущала сопровождающие их эмоции) – однако обращения не происходило.
Профессор Дарер недовольно поджала губы: Тамари отлично владела собой. С одной стороны, это хорошо для эксперимента, с другой – чем лучше человек себя контролирует, тем сложнее им управлять. И, если не найти воспоминания-кнопки, лишающей Тари контроля над собой, то убедить её в беспомощности, скверности, сломленности будет сложнее.
***
– Сейчас! – прозвучало в голове Эльсы, и девочка потянула сидевшую с ней в кузове фургончика Агнесью за рукав.
– Я хочу в туалет!
– Остановитесь! – крикнула женщина через окошечко в кабину, и машина свернула на обочину. – Давай быстрее, – поторопила она Эльсу, – только в лес не заходи!
В лес Эльсе было ни к чему. Она прикрыла дверь фургона, встала так, как сказал ей Гудвин – чтобы её не было видно в зеркала заднего вида – и, сняв с запястья ярко-жёлтую, как цветок одуванчика, фенечку, бросила её на дорогу.
***
Берен вернулся в общину, но за шлагбаум его не пустили.
– Наши люди увезли твоих девочек в Благоград, как и обещали. Там их и ищи, – недружелюбно бросил один из охранников, поигрывая пистолетом.
Отъехав от шлагбаума, Берен остановился и сосредоточился, попробовал почувствовать Тари, отыскать её хотя бы мысленно. Но всё было бесполезно. Внутри стояла такая тишина – ни единого отголоска – словно никакой эмоциональной связи между ними никогда не было. Не молчала лишь интуиция, и, хоть охранники Берена не убедили, она велела сесть на байк и ехать в сторону Благограда.
***
Это воспоминание казалось скучным и неприметным, но профессора привлекло то, насколько тщательно и глубоко оно было спрятано. Она ухватила едва торчащий хвостик, легонько потянула, и на неё словно чан с нефтью опрокинули: едва успела отзеркалить солёную тьму по касательной, – так неожиданно и обильно она полилась. Сердце Тари бухнуло и на время остановилось, трансформируясь вместе с телом, выгнувшимся дугой, словно от пронзительной боли.
«Так, девочка, так, хорошо!» – мысленно пробормотала старшая мать и потянула воспоминание сильнее. На её удивление, Тари не перекинулась сразу, как бывало с другими. Она отчаянно… нет, – даже доблестно сражалась, из последних сил удерживаясь в человеческом обличье. Но эмоции, вызванные невидимым для неё воспоминанием, оказались сильнее, и вскоре на вязаном пуфе напротив Нилы оказалась не Тари, а чёрная пернатая тень. Она колыхнулась, чтобы подняться на крыло и напасть сверху, но лишь безвольно обмякла.
«Да, детка, со мной не забалуешь! Не напрягайся».
Профессор рванула воспоминание, вытаскивая его на свет, и стёкла в её вагончике зазвенели от истошного, переполненного болью вопля грапи.
«Мне жаль, что ты узнала об этом, – говорит Асинэ, – тем более таким образом. Я не думала, что ты вернёшься так рано».
«Занятие отменили», – хрипит Тари. Она стоит у окна и смотрит на улицу, не на сестру. На сестру смотреть сил не хватает. «И давно это у вас?» – спрашивает, и голос звучит, словно чужой, даже как будто откуда-то из другого угла комнаты.
«Пару месяцев», – не сразу отвечает Асинэ, и Тари понимает, что это полгода, не меньше.
«А как же Сол?» – Тари проглатывает подступившие к горлу слёзы.
«Он не должен ничего узнать! – отвечает Асинэ уже гораздо быстрее. – Никто не должен… Тари, поклянись, что будешь молчать!»
«Ты хоть ещё любишь его?» – Тамари отворачивается от окна, сквозь мутную пелену смотрит на Асинэ. Голос сорвался, и получился какой-то беспомощный сип.
«Я… не знаю, Тари, – Асинэ опускает глаза, не выдерживая взгляда младшей сестры. – Иногда мне кажется, что уже нет».
«Так разведись!» – выплёвывает Тари. Асинэ закрывает лицо руками, опускается на кровать. «Не могу, – сквозь слёзы шепчет она в ладони. – Я беременна, Тари. И я не знаю, кто отец…»
Пол уходит из-под ног Тамари, в глазах темнеет и, кажется, на руках уже пробиваются перья, но она чудовищным усилием воли удерживается от обращения – ей помогает внезапно вспыхнувшая в гаснущем сознании мысль. «Но этот твой, – шепчет Тари, – он же грапи!»
Асинэ кивает, всхлипывает. «Вот поэтому сегодняшняя наша встреча была последней. Ни он, ни кто-либо ещё не должен узнать о ребёнке раньше времени. И тем более о том, что этот ребёнок может быть не от Сола».
Если есть хотя бы малейшая вероятность того, что у кого-то из родителей активная мутация Гапица – рожать нельзя, таков закон.
«А о Соломире ты подумала?! Он будет воспитывать чужого сына или дочь?»
«Он об этом не узнает, – Асинэ отнимает руки от лица, и по её глазам Тари видит: сестра уже всё решила. – Никто, кроме нас двоих, не узнает. Поклянись, Тамари! Поклянись тем, что для тебя дороже всего!»
Но Тари молчит, не мигая смотрит на сестру.
«Если бы не я, Тамари, тебя бы на опыты сдали!» – срывается Асинэ, но Тари по-прежнему не отвечает. В вязком, удушающем молчании проходит не меньше минуты, Асинэ эта минута кажется сутками. «Клянусь», – наконец роняет Тари.
«Чем? – не отстаёт сестра. – Поклянись самым дорогим…»
«Клянусь жизнью Сола», – обрывает разговор Тари.
***
Берен затормозил и развернулся так резко, что едва не опрокинул мотоцикл на бок. Ему не померещилось: посреди дороги желтел браслетик из ниток – такой же, как сплела для него Эльса, и это не могло быть совпадением. «Молодец, малая!» – подумал Берен и вновь прислушался к себе, надеясь уловить хотя бы отблеск эмоций Тари. Ничего. Ничего хорошего…
«Я не слышу тебя, Тари. Я не слышу тебя, но, где бы ты ни была, держись!
Я сейчас подойду к тебе. Ты должна будешь взяться за мой ремень сзади. И не отпускать, что бы ни случилось. Справишься? Всё будет хорошо, слышишь?
Ты сильная, Тари, я верю – ты справишься. Не сдавайся. Ты нужна мне».
***
– Что, опять в туалет? – возмутился водитель, когда Агнесья попросила остановиться во второй раз.
– Это ребёнок, Бор, – пожала плечами женщина. – Тем более, отварами её поим безостановочно.
Эльса выбралась из фургона, сняла с руки красную фенечку и, размахнувшись, бросила на дорогу поближе к повороту, который они только что миновали.
Когда девочка через некоторое время попросилась в туалет в третий раз, удивилась уже и Агнесья.
– Теперь мне по-большому захотелось, – прошептала Эльса, смущённо опустив глазки.
На этот раз она незаметно сорвала с кустов у обочины и съела несколько диких ягод, на которые указал ей Гудвин. Они чистили желудок не хуже активированного угля, и девочку очень скоро стошнит, но это единственный доступный способ задержать фургон. И Эльсе потребуется как можно ярче изобразить отравление, чтобы не на шутку перепугать своих спутников.
***
«А младшая-то у нас ещё интересней, оказывается, – подумала профессор Дарер. – Возможно, грапи во втором поколении!»
Тари пришла в себя в куче сброшенных при обращении перьев, всё на том же вязаном пуфе в домике старшей матери. Голова трещала, словно с похмелья, во рту жгло омерзительной горечью, сил не было вовсе. Нила заваривала чай.
– Что… это такое было? – заплетающимся языком спросила Тари. – Я перекинулась, но впервые запомнила, что чувствовала, когда была нечеловеком.
– И что же ты чувствовала?
Тари нахмурилась, прислушалась к собственным ощущениям. Внутри была словно пустая заброшенная комната с разбитыми, засиженными мухами стёклами. В ней скопились пыль и мусор, половицы перекосились, обои повисли грязными клочьями, а по углам и потолку расползлись разводы чёрной плесени. «Мерзость запустения» – всплыло в голове неожиданное библейское.
– Это – твоя сердцевина, – не оборачиваясь, мягко произнесла Нила. – нынешнее твоё состояние. Ничего, мы над этим поработаем.
– Господи! – Тари закрыла глаза.
– Да, милая, этот мир слишком жесток, – Нила сочувственно вздохнула, – он дотла выжигает такие нежные души, как твоя, превращая их в пустоши. Но здесь, в общине, мы сделаем всё, чтобы в твоём сердце вновь зазеленела трава и распустились цветы. Это хорошо, что ты увидела свою суть и осознала её. Без этого исцеление было бы невозможным.
Тари бы поспорила: хорошо ли осознать такое? Никогда, даже в самые тяжёлые моменты своей жизни она ещё не испытывала такой безысходности, не тонула в столь непроглядном мраке. Но рядом была старшая мать, и она засветила для Тари маячок, призывно мигающий где-то в гуще этого мрака. Остаётся только идти на свет, идти на свет и на голос старшей матери, навстречу обещанному исцелению и покою…
«Я сейчас подойду к тебе. Ты должна будешь взяться за мой ремень сзади и не отпускать, что бы ни случилось. Справишься?» – донеслось откуда-то из глубины подсознания Тари и притупило ноющее чувство бессилия и страха. Тамари открыла глаза.
– Разве эта мерзость… эта пустота может быть моей сутью? – тихо спросила она.
Старшая мать хмыкнула себе под нос и протянула Тари чашку чая, но та не взяла её.
– Во мне есть тьма, – продолжила Тари, – и я чувствую её. Но это лишь какая-то часть меня, не я сама. Я не могу вся полностью быть такой. Не хочу!
– Вот для этого и нужно исцеление, милая. Мы поможем тебе. Возьми чашку.
Тамари поглядела в кружащиеся в светло-зелёном напитке чаинки. Их хоровод заманивал, словно русалочья песня – в омут, завораживал и уговаривал выпить отвар немедленно, весь до донышка. Выпить и уснуть…
«…и не отпускать, что бы ни случилось…»
– Сами пейте свой чай! – вскинулась Тари. – Я не верю вам! Я лучше, чем вы мне показали!
– Просто доверься мне, и я исцелю твою тьму, как исцелила тьму остальных братьев и сестёр общины, – убаюкивала старшая мать. – Выпей чаю, деточка, и успокойся!
«Лучше бы ты погибла тогда, в ту ночь, но ты даже сдохнуть вовремя не можешь!»
Тари чувствовала, как сгущается тьма внутри неё, как призывно и ярко мигает в этой черноте маяк старшей матери и как рвётся на этот свет её душа, уже согласная принять любые условия, лишь бы спрятаться в тёплом гнезде общины, подальше от страшного мира. Но кто-то как будто не пускает её, не отдаёт старшей матери, крепко держит иссечённой шрамами рукой – и верой в то, что Тари – не тьма, пусть этой тьмы в ней немало.
«Я спас тебя. Всё будет хорошо, слышишь?»
– Нет! – Тари отворачивается от предлагаемого чая, она хотела бы оттолкнуть руки старшей матери, но на это сил у неё уже не осталось. – Что вы хотите сделать со мной под видом этого вашего «исцеления»?
«Ты чудовище, Тари. И это не лечится».
– Выпей чаю! – голос Нилы на миг стал строже.
– Нет, – повторила Тари, – во мне есть свет, и я буду за него бороться!
– Ты слаба, девочка моя, – проворковала старшая мать, – одной с такой ношей не справиться. Только я смогу помочь тебе! Так позволь мне сделать это, – Нила поднажала ещё, пытаясь сломить её: сломленных проще использовать.
«Напрасно, Тари. Ты знаешь, что напрасно…»
«Делай, что хочешь, только оставь меня в покое».
Тари уже не могла сопротивляться, но её словно перемотали невидимой изолентой, которая не позволяла старшей матери сокрушить её окончательно. Сквозь шум в голове Тари, сквозь страшные, режущие по живому воспоминания, пробивался знакомый голос, тёплый, как какао, с горчинкой шоколадной хрипотцы: «Не сдавайся. Ты нужна мне», и она верила ему, а не старшей матери, и неосознанно чувствовала: он – тот, кто смог бы залечить её незаживающие раны, – он, а не Нила.
«Тари, я обещаю помочь. Позволь мне сделать это. Бесполезно бежать от страха. Чтобы победить страх, его нужно правильно встретить».
– Я исцелю тебя, деточка! – старшая мать улыбается ласково и успокаивающе, но улыбка насквозь фальшива – теперь Тамари видит это.
– Нет, – едва слышно ответила Тари, – вы лишь разрушите меня… Чтобы потом создать то, что вам нужно… Я хочу уехать.
Взгляд профессора похолодел, губы поджались, сложившись в тонкую нить: она недооценила связь грапи с этим одноглазым, и он решил-таки за неё побороться.
– Конечно, деточка! – процедила она. – Ты здесь по доброй воле и можешь уйти, когда захочешь. Но сейчас тебе нужно отдохнуть, – и Нила, дёрнув Тари за волосы, запрокинула её голову, силой вливая отвар в рот. – А позже мы попробуем ещё раз, – добавила уже ласковей, опуская обмякшую Тари на пуф.
***
Эльсу рвало в кустах на обочине. Агнесья металась над ней из стороны в сторону, причитая, чем же могли накормить ребёнка, что ему так поплохело. Кай и Бор вылезли из кабины и стояли у фургона, не зная, чем помочь. Эльса тянула время, как могла. Желудок её был уже пуст, но она старательно продолжала то и дело нырять в кусты с громким «буэ-э». Если Берен не появится с минуты на минуту, придётся выдумывать что-то ещё, например, врать о поносе. Но этого не потребовалось: вдалеке послышалось стрекотание мотоциклетного мотора, которое очень быстро приближалось.
– Кого ещё несёт? – проворчал Бор, вытаскивая из кабины два обреза, один из них он протянул Каю.
Берен затормозил в нескольких шагах от фургона, поставил мотоцикл на подножку. Мужчины его, конечно же, сразу узнали, напряглись, но на прицел брать не спешили.
– Что ты тут забыл? – недружелюбно крикнул Бор.
– Где Тари? – не обращая внимания на мужчин, спросил Берен у Эльсы.
– Она осталась в общине, – ответила девочка.
– Мужик, езжай-ка отсюда, – предостерегающе произнёс Кай.
– Как раз это и собираюсь сделать, – спокойно согласился Берен, – раз уж Тари с вами нет.
Он сунул руку в карман куртки, и Бор сразу вскинул обрез.
– Да не дёргайся ты, – усмехнулся Берен, – как видишь, моя винтовка осталась в чехле, – он кивнул на торчащее из-за плеча зачехлённое ружьё и одновременно вытащил из кармана зажатую в ладони гранату.
Выдернутая чека звякнула об асфальт раньше, чем Бор с Каем успели что-то сообразить.
– Ой, – с мрачным сарказмом обронил Берен, не спуская с них тяжёлого взгляда.