Харизма

3

К девяти утра я одолела вторую стометровку, коснулась стенки бассейна и подняла очки на резиновую шапочку. Само собой, плавать тоже приходится в перчатках – латексных, прозрачных. Ничего лучше я пока не придумала. Перчатку на месте отсутствующего мизинца я завязываю в узел. Обладатели тонкого вкуса могут вздохнуть с облегчением: я не стану утверждать, будто это выглядит эстетично.

Тренер Клуба, учтивец с медовым загаром, в белых хлопковых шортах и футболке с эмблемой клуба, улыбнулся, когда я рывком выбралась из воды. Я сделала вид, что не заметила, куда секунду назад был направлен его взгляд.

Старики из Дома престарелых, однако, были чуть менее воспитанными – их взгляды впивались в меня, словно дротики, как если бы пенсионеры зависали на состязании в дартс. А я была мишенью, разумеется. Нежась в пузырьках джакузи и потягивая витаминизированные коктейли, они походили на рыхлых белых моржей. Их так и называли – Моржами. У некоторых серебристые побеги перламутра едва различимы под кожей, у других змеились по рукам, животу, ногам вздутыми канатами, точно призрачные лианы. Особенно ценился перламутр, выращенный именно в органических теплицах. Чтобы обеспечить перламутру оптимальные условия для роста, эти злыдни днями напролет торчат в воде. Они нашли свое призвание: напивались и растили на себе перламутр.

Самара помахал мне. Одряхлевший бицепс и парочка белесых побегов качнулись в такт этому движению. Золотой перстень-печатка на мизинце. Видите, все как надо.

– Уже уходишь, Харизма? – спросил он. – Так скоро. Не задержишься на коктейль?

Дома престарелых занимают особое место в иерархии Зеро. Их обитатели между игрой в бинго и тихим часом проворачивают весьма прибыльное дельце, используя свои тела в качестве теплиц для выращивания перламутра. Форменные дилеры, держащие весь перламутровый рынок в своем трясущемся, покрытым пигментными пятнами кулаке. Тонкие побеги цвета акульего брюха, достигнув нужной длины, подрезаются, высушиваются и поставляются на прилавки. Перламутр одновременно лекарство, сильный наркотик и деликатес. Лично я не заметила за собой желания потреблять то, что выросло на чьих-то жировых прослойках. Многие со мной не согласятся.

– К сожалению, не могу. Хорошего вам дня, господа, – сказала я, сопроводив слова вежливой улыбкой.

Самара отличался внушительными габаритами и, судя по позе, чувствовал себя гармонично и естественно. Его не смущал свой неприлично огромный живот и тесные зеленые плавки. Удивительно, но ему до сих пор никто не сделал замечание. Местным перламутровым баронам не перечат.

– Ты бы хорошенько подумала над моим предложением, Харизма. – Пузырьки обволакивали его тело подобно сотням полупрозрачных жемчужин. – Как надумаешь, дай мне знать.

Я вдруг нашла идею впечатать кулак ему под дых весьма привлекательной. Вопрос в том, повредит ли это хоть как-то Самаре. То, что это повредит моему кулаку, спору нет.

– Всенепременно, – кивнула я, не расставаясь с вежливой улыбкой.

В раздевалке, кроме хрупкой седоволосой старушки в красном купальнике, не было никого. Подслеповато щурясь, она улыбнулась мне.

– Рада видеть тебя, деточка. Как поживаешь?

Готова нацепить на себя костюм гориллы и станцевать под джаз Бенни Гудмена, а она просто забыла, как меня зовут.

– Все хорошо, спасибо, Элеонора. А вы? Как ваше здоровье?

– О, сладенькая, и не спрашивай. Вчера была у доктора, так этот плешивый болтун строго-настрого запретил мне курить. Говорит, если я не брошу, то в самом ближайшем будущем от меня будет пахнуть не табаком, а землей. Представляешь, какой нахал! А сам выпивоха, каких поискать надо. Я-то знаю, потому что мой второй муж смерть как любил пропустить стаканчик-другой…

– И как он сейчас?

– Кто? Доктор?

– Нет, ваш муж.

Старушка скривила морщинистое личико в брезгливой гримасе и накинула на плечи махровое полотенце. Дряблые ляжки при ходьбе напоминали подтаявший холодец.

– Надеюсь, жарится в аду. Хорошего тебе дня, деточка.

– И вам хорошего дня, Элеонора.

Приняв душ, я накрасила глаза, оделась и сложила сумку: мокрый купальник, полотенце, вьетнамки. Волосы я расчесала и собрала в «конский хвост». У меня длинные прямые каштановые волосы, которые я собираю либо в «конский хвост», либо в тугой узел на затылке, или же распускаю. Это и есть мое представление о прическах.

Я не самый модный человек в Зеро. Вот три слона, на которых я стою: все оттенки коричневого, серый, черный. Вы можете сказать, что у меня проблемы: частичная цветослепота, протанотопия, тританопия и что там еще. Но мне просто нравятся мои три слона. Черная футболка, черные джинсы и коричневая кожанка, на ногах – замшевые ботинки на шнуровке. Цветовая гамма моего гардероба консервативна не в зависимости от того, куда я собираюсь: в офис или в Спортивный Клуб. Что также неизменно, так это кожанка.

Я подхватила сумку и вышла из раздевалки.

Тренер Клуба сопровождал меня до дверей. В приемной, уставленной кожаными диванами на металлических ножках, и кофейными столиками с разбросанными по ним журналами типа «Долгожитель» или «Седое здоровье», было тихо как в библиотеке. Лишь в отдалении гремели зажигательные мотивы сальсы – многие игривые жмурики были не прочь встряхнуть тем, что осталось от их пятых точек. А кому еще танцевать в девять утра? В это время люди либо работают, либо умирают. Мир наполовину состоит из смертей; вторая его половина – работа. Ни первое, ни второе не входило в планы стариков. Они не считали перламутровый бизнес работой. В самом деле, разве это работа? Бизнес – это… просто бизнес, блин. Знаете, в каком-то смысле я завидовала их беззаботности, в которой они болтались, как котики в корзине.

– Хотелось бы чаще лицезреть вас в Клубе, Харизма, – сказал Манго, тренер Клуба.

Проблема с Манго в том, что он вежлив. Чересчур вежлив. Неестественно вежлив. Вторая проблема – это не напускное. Он смотрит вам в глаза, когда говорит с вами, и если у вас вместо сердца – крошащаяся от любви пышка, вам непременно захочется прижать его к груди и запустить в эти золотые кудри стайку рыданий. Когда Манго улыбается, он словно бы смущенно прикусывает нижнюю губу. Уточнение: в гигиенической помаде, пухлую, будто ужаленную пчелой, губу.

Третья проблема с Манго – это тоже не напускное.

Первая и единственная проблема с Харизмой Реньи – меня подобным не пронять.

– Словом «лицезреть» уже никто не пользуется, Манго.

– Можно задать вам один вопрос? – Его смуглое лицо точно подсвечивалось изнутри россыпью лампочек, таких же, как по кромке бассейна.

– Как тренер отчаявшемуся хромому клиенту?

– Вы отчаявшаяся?

По крайней мере, не стал отрицать, что я хромая. Если бы стал, наш разговор на этом закончился.

Однажды меня назвали «хромоножкой». Да, я хромая девушка, но во имя любви к Господу, кредиту, распродажам и керамическим щеночкам, не надо этих ярлыков вроде «хромоножки», ладушки?

Моя улыбка стала на километр шире:

– Ладно, не я, а мой врач. Хотя он и продолжает тараторить, что верит в меня. – Я посмотрела на часы. Мне было решительно плевать, как это смотрелось со стороны. Иногда вежливость перестает быть одной из моих определяющих черт. – Какой вопрос, Манго?

Мимо нас, шлепая задниками вьетнамок по морщинистым чистеньким увлажненным пяткам, продрейфовали два старика. На одном были салатовые шорты, через руку перекинуто полотенце с логотипом Спортивного Клуба. На другом – футболка с надписью «Невыездной из Кайфландии».

– Ты меня уел, хвастун. Думаешь, из тебя выйдет хороший танцор сальсы? – протрещали Салатовые Шорты. Рука в старческих пятнах метнулась назад и подтянула шорты обратно на костлявую бледную задницу. Там, под этими шортами, оружие массового поражения.

Невыездной из Кайфландии отмахнулся:

– Я всегда так думаю, когда выпиваю!

Скрипуче хихикая, старики скрылись за дверью с надписью «Массажная».

– Сложно ли получить лицензию чтеца? – спросил Манго.

Фокус в том, что вы начинаете по-настоящему видеть человека, когда он спрашивает у вас о лицензии чтеца.

Манго все еще оставался загорелым белозубым красавцем с шестью кубиками пресса, но в то же мгновение, как этот вопрос сорвался с его напомаженных губ, он стал чем-то большим и одновременно чем-то меньшим, если вы понимаете, о чем я.

– Достаточно трудно, – ответила я, – но при благоприятном стечении таких факторов, как упорство и везение, вполне возможно. Почему вы спрашиваете, Манго?

Он вновь улыбнулся этой своей потрясающей улыбкой, однако теперь за ней что-то было. Я назову вещи своими именами: неловкость.

– Я просто подумал, вы как никто другой сможете обрисовать реальное положение вещей…

– Хорошо, Манго, я поняла. Что вам сказали в Районной администрации?

– Что, если я подам заявление, мне придется запастись терпением, – выпалил он и этак ошарашено уставился на меня, как если бы я сказала, что его левая икроножная мышца не импонирует мне.

– Значит, вот как это нынче называется – «запастись терпением», – фыркнула я. – Вы стучитесь в сплошной бюрократический лабиринт, все верно. Я не понаслышке знаю о служащих администрации. Шесть лет назад получение лицензии не было головомойкой, в которую ее превратили после дела Рождественского. Но стоит отдать этим подонкам должное: тогда тоже хватало подводных камней.

– То есть не надо и пытаться?

Я пожала плечами:

– Почему же? Стойте твердо на земле и не сдавайтесь.

На его щеке была родинка, глаза – светло-голубые, как два аквамарина, плюс белый цвет с голливудским шиком оттеняет бархатистую смуглость его кожи. Я не хожу ни в какие солярии, я смуглая от природы, так что, пожалуй, мне тоже идет белый, но я редко проверяю это на практике.

Манго улыбнулся. Это была та улыбка, которую я наблюдала на его лице в лучшем случае три раза в неделю.

– Спасибо, Харизма, приятно слышать от вас ободряющие слова.

Я мысленно прокрутила фразу: «Приятно слышать от вас ободряющие слова» и невольно передернула плечами. Повтори Манго эту фразу еще хоть раз, и у меня кровь из ушей пойдет.

Я вновь глянула на часы:

– Не хочу показаться грубой, но мне действительно пора.

Он выставил руки ладонями вперед; ладони были неестественно белыми на фоне всего этого загорелого произведения искусства, хотя все же не такими белыми, как зубы.

– Конечно, конечно! Спасибо, что уделили мне минутку.

А вот это уже напускное, спасибо-пожалуйста.

Я обернулась и, глядя на Манго снизу вверх, сказала:

– Ясно. Вы никому не говорили.

Манго прикусил губу и сглотнул – достаточно громко, чтобы я услышала.

– Если в Клубе узнают, меня уволят.

Мой тренер смотрел на меня, как ребенок, узнавший, что Зубной Феи не существует; как старик, пытающийся смириться с мыслью, что заседание (читай – попойка) местного клуба шашек переносится.

Черт, такими темпами я отсюда никогда не уйду. Бесплатная консультация для бронзового Аполлона: бесстрашного, когда речь идет о вонючей белковой бурде в стакане, но до чертиков напуганного, как бы кто не узнал о горько-сладкой начинке под всей этой глыбой мышц.

Я закатила глаза:

– Да, дерьмо не ново, страх людей перед неизведанным, бла-бла-бла. Манго, насколько ярки ваши видения?

Чем сильнее чтец, тем больше боли причиняет процесс чтения. Словно ваш череп вдруг становится стеклянным, и на стенках начинают вспыхивать цветные, до рези в глазах четкие картинки. Мозг будто заливают горячим вязким бульоном, в который вместо жирного мяса и костей добавили прошлое и настоящее человека. Человека, о котором одним прикосновением вы узнаете все, я имею в виду, буквально все – больше, чем вы можете себе представить. Я просто знаю, о чем говорю.

– Достаточно яркие.

Я покачала головой, собранные в хвост волосы зашуршали по куртке.

– Насколько? – повторила я.

Его взгляд затуманился, и он затараторил:

– Штрафы за парковку госпожа Элеонора складывает в жестянку из-под полуфабрикатов «Дядя Овощ», а по выходным ставит пластинку Бинга Кросби и вальсирует голой по квартире, а потом к ней приходит старик из двадцать шестой квартиры и…

Я подняла руку, обрывая его.

– Манго, вам нужна проклятая лицензия больше, чем белковый коктейль. Если вы будете продолжать в том же духе, вы свихнетесь.

– Иногда мне кажется, что моя голова вот-вот треснет, как перезрелый фрукт.

– Вот почему вам необходимо попасть под крылышко закона. Станете лицензированным чтецом, большое дело, подумаешь!

– Но тогда в моей медицинской справке появится строчка о том, кто я. Меня не допустят на работу в учреждения, подобные Спортивному Клубу. Я никогда не был…

– Не таким, как все? – Я представила Манго в школьные, университетские годы: местная футбольная команда, гордость родителей, неплохая успеваемость, от поклонниц нет отбоя. И вот какая незадача: вдруг обнаруживается, что всеобщий любимчик может обскоблить ваш разум не хуже автолюбителя, сцарапнувшего с капота наледь вместе с краской, не хуже шеф-повара, чистящего молодой картофель. Я снова пожала плечами: – Боюсь, вы всегда были не таким, как все.

– Но я… не умею.

Так и хотелось рявкнуть: «За что мне это наказание?», но я промолчала. Манго был расстроен, ошарашен, сбит с толку. Я смотрела на него, не пытаясь утешить. Ему не нужны мои утешения. Что ему нужно, так это привыкнуть, смириться. Смирение – коктейль, который мы все разок да пробовали. Добавьте в бокал пару кубиков льда и подавайте с оливкой.

Ведь выше себя не прыгнешь, а вот ниже себя упасть можно. Вы скажите, что нужна золотая середина. Но – послушайте: однажды один мудрый человек, с мобильником у уха, в дорогих туфлях, тоже пожелал мне найти золотую середину. А потом мне отрезали мизинец. Я запомнила это пожелание в весьма специфическом контексте.

Руководитель нашей группы послетравмовой реабилитации говорил: распоряжайтесь своей жизнью. Все, что нужно Манго, так это начать распоряжается своей жизнью.

– Слишком много «но». Возможно, умеете не хуже меня.

– В «Чтеце» написано, что вы одна из лучших.

«Чтец» – это узкоспециализированный журнал для чтецов и тех, кого интересует эта тема. Удивлены? Сложно поверить, что кого-то может занимать подобное. Согласитесь, гораздо волнительнее пободать ящик или скупиться в супермаркете.

– Покупаете «Чтец»? И как вам?

– Отличается от «Мужского здоровья».

Я хмыкнула:

– Послушайте, Манго, чтецом не становятся, им рождаются. Не отрицайте то, кто вы есть. Получайте свою лицензию и, не исключено, о вас тоже напишут в «Чтеце». Скорее всего, именно так и произойдет: в журнале печатают имена всех вылупившихся птенчиков. Все на официальных основах. Люди должны знать своих жнецов, – я ухмыльнулась. – Мне действительно пора. Дайте знать о своем решении, окей?

– Каким образом? – Он покачал головой. Движение вышло практически по-рекламному эффектным. Не хватало замедленной съемки, брызг воды, кошечек в бикини и крика: «Стоп, снято!». И продукт рулит прямиком на центральное телевидение. – Возвращаемся к тому, с чего начали разговор.

Я похлопала его по плечу. Мой рост метр семьдесят пять, в Манго же что-то около метра девяносто, как следствие, жест получился не таким, каким я видела его у себя в голове.

– Помимо перечня имен новоиспеченных чтецов, в «Чтеце» вы найдете адреса организаций. Обращайтесь в любое время.

Его глаза немного округлились, а потом он рассмеялся. У него был приятный, низкий смех.

– Спасибо, Харизма.

Никогда не знаешь, о чем будешь говорить со своим тренером, воистину. Я кивнула, попрощалась и ушла.

4

Проспект гудел как высоковольтная линия электропередачи. Закинув сумку на плечо, сунув руки в карманы куртки, я шла вдоль витрин. Тысячи единиц товара. Желание приобретать, поглощать и утилизировать в конструкторе «человек разумный» идет на правах базовой комплектации, лежит себе среди пенопластовых шариков рядом с амбициями и лицемерием. Именно поэтому я задумываюсь избавиться от телевизора. Фарш из рекламы и фальшивых улыбок прямиком из жерла плазменной мясорубки, пальчики оближешь.

Я поправила очки на переносице. На мне были «авиаторы», оригинальная модель в легкой позолоченной оправе, с зелеными линзами, как у американского генерала времен Второй мировой войны Дугласа Макартура. Также из аксессуаров (а вовсе не из «модных фетишей», как говорит моя близняшка) я ношу ярко-голубые часы марки «Той Вотч». Бесспорное достоинство как очков, так и часов, в том, что они невероятно легкие, компенсируют тяжесть куртки – тяжесть, к которой уже привыкли мои плечи.

Из-за зеленых линз улица казалась подводным царством, пронизанным пучками странного света. Сигналят такси, октябрьское солнце рикошетит от лобовых стекол с радужными наклейками техпаспортов, брызжет в глаза. Каждая третья иномарка – с тонированными стеклами.

Самое время для Маневра. Маневр заключается в том, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, проведя на зараженной деловитостью территории минимальный отрезок времени.

Рестораны, бары и кафе трещали под наплывом одетых с броской элегантностью людей, выползших из офисов погреться в лучах солнца, заодно набить желудки горячей синтетикой. Именно поэтому я и люблю свой спальный район. Там не встретить вечно спешащих и вечно не успевающих белозубых ухоженных созданий с кейсами.

В центре во время обеденного перерыва также хватает курьеров и очеловеченных животных. Вторые, правда, в меньшинстве. А кто-то подался в Китайский Квартал, чтобы, выпуская сизые клубы сигаретного дыма в потолок, уминать баоцзы с тофу, рисовую лапшу с густым соевым соусом или суп с лапшой и вонтонами. Вы видели, что кладут в вонтоны? Мой вам совет: никогда не заглядывайте под тесто, сразу отправляйте в рот.

Я словила свое отражение в витрине магазина механических часов, проплывающее на фоне дорогих швейцарских марок, и пригладила волосы. Из витрины магазина техники выглядывали десятки глаз – экраны телевизоров. На всех экранах колония тупиков одновременно взлетела с изумрудной травы утеса с неприступными скалистыми стенами. Будто в небо кто-то запустил стайку клоунов в черно-белых костюмчиках. Клювы у тупиков – желто-оранжевые, лапки – оранжевые. У меня лицо сводит от умиления, когда вижу пернатых «толстячков».

Ожидая на перекресте зеленый свет, я смотрела на огромную неоновую землянику – тусклую при свете дня вывеску «Земляничных полей». Наконец, над перекрестком взошло зеленое солнце, и толпа, будто следуя за невидимым Моисеем, устремилась к противоположному берегу автомобильного моря. Мне навстречу шла женщина с платиновыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке. Не волосы, а плотно подогнанные друг к другу металлические прутики. Боюсь даже предположить, сколько на них вылито укладочных средств. Высокая, стройная, в мокасинах, но в пакете с эмблемой именитого дома моды просвечивают шпильки. Черный костюм оттеняет бледность кожи. Помада цвета жженой умбры. Женщина скользнула по мне ярким взглядом льдисто-голубых глаз. Она что-то говорила в мобильный телефон. Я постаралась сосредоточиться на белых полосах под ногами, и на Маневре.

Женщина прошла мимо и – нарочно или нет – наши кисти соприкоснулись. Всего на одно биение сердца, но соприкоснулись.

В голове вспыхнуло единственное слово: «Паскудство», а потом водоворот красок и образов затмил мир перед глазами. Миг, но его было достаточно. Я уже видела сон с открытыми глазами.

…Асфальт превратился в землю, а земля – в грязь. Небо посерело и размокло, будто губка. Лило как из ведра. Здания заменили печальные ангелы, держащие кресты. Гранит и мрамор казался черным из-за воды. Пришедшие на похороны люди были с зонтами. Опухоли в черных костюмах-тройках, юбочных костюмах, темных очках. Цветы мокли под дождем, лепестки тяжело дрожали. Капли барабанили по коричневому лакированному гробу. Священник сражался с зонтом. Всем не терпелось оказаться в тепле.

Я стояла возле гроба. Опухоли подходили, произносили слова сочувствия, неловко обнимали за плечи, и каждый спрашивал, чем он может помочь. Во рту пересохло. Оставьте меня в покое, хотелось заорать мне. Вместо этого я кусала губы и кивала, кивала, кивала…

…Он прислал одного из своих прихвостней. Сам не соизволил прийти. И правильно сделал – я бы обязательно познакомила его надменную морду со своими ногтями. Его прихвостень был гладко выбрит, губы сжаты в пунктирную линию. Кожа вокруг глаз тонкая, прозрачная, сосуды похожи на синеватых угрей, на коричневых штанинах – брызги грязи. Волосы потемнели от воды. Я знала, что их настоящий цвет – морковно-рыжий. Он принес белые лилии. Огромный букет белых лилий – чистых и прекрасных. Я ничего не сказала ему, он ничего не сказал мне. Просто положил лилии на гроб. Лилии напоминали белоснежных голубей. Они прилетели, чтобы быть похороненными, засыпанными влажной, пахучей землей. Земля дышала и шептала слова, которые я не могла разобрать.

Ветер хлестал все больнее. Дождь лил с неба, из моих глаз. Правая рука, покоящаяся в колыбели косынки, горела огнем. Холод забрался под пальто и свернулся там клубком. Капли дождя барабанили по гробу. Священник устал сражаться с зонтом, и скоро все завершилось. Каблуки погружались в грязь, а гроб – в трехметровую яму…

Вспышка!

Мои зрачки сузились в две точки размером с булавочную головку. Я судорожно коснулась правой руки, однако боли не было. То была не моя боль, вернее, не мое воспоминание. Сердце колотилось, как пойманная птица, пульс ухал в ушах, над верхней губой выступила холодная испарина.

Сквозь ослепительную белизну постепенно стали проступать контуры, у контуров появилась текстура и тени. Дорога. Витрины. Люди. Что, черт побери, только что произошло?

Я обернулась. Женщина перешла через дорогу. Голова с тугим белым пучком волос, словно зафиксирована пластиковым воротником, какие напяливают на собак, чтобы те не расчесывали раны. Великолепная осанка, широкий шаг. Еще чуть-чуть, и сорвется на бег.

Почувствовала ли она, что я только что прочитала ее?

Но на мне перчатки. Я не могу читать людей в перчатках.

Значит, видения вызваны не мной.

Черт, кто эта блондинка?

Я попыталась сделать шаг ей вдогонку, но даже крохотный шажок вдруг стал проблемой. Мне хотелось окликнуть блондинку, но слова застряли в горле, превратившись в витки ржавой колючей проволоки.

Визг тормозов. Чей-то крик. Асфальт с белыми разделительными полосами вдруг встал на дыбы, переместился из горизонтального положения в вертикальное, и стал стремительно приближаться к моему лицу.

Что-то смягчило падение. Асфальт теплый, пахнет резиной. В поле зрения попал рукав кожаной куртки, потом лицо. Это лицо… оно выделялось на фоне неба темным пятном, однако черты были безошибочно узнаваемы.

Багама поддерживал мою голову, словно что-то хрупкое, его губы шевелились. По-моему, он спрашивал следующее: «С вами все порядке? Вы не ушиблись?». Я хотела заверить его, что да, все в порядке, не ушиблась, а посему он может слезть с меня. Я почти убедила себя, что именно это я и произнесла. Судя по выражению лица Багамы, не это. Он помог мне подняться.

– Мои очки, – выдохнула я.

Очки валялись на асфальте. Стекла целы. Благослови Господи производителя. Разбитые «авиаторы» не сделали бы это утро лучше.

Багама тактично промолчал – не стал говорить, что я пришибленная, раз первое, о чем вспоминаю после того, как едва не угодила под колеса, это паршивые очки. Зато указал на вылезшего из такси водителя, нервно переступающего с лапы на лапу.

– Он чуть не сбил вас!

Я бы сказала, что «чуть» в нашем деле не считается, но от потрясения язык прилип к небу.

Мой мир был умыт адреналином, я подмечала детали с болезненной ясностью.

На таксисте был цветастый акриловый джемпер и очки в роговой оправе с толстыми, как корабельные иллюминаторы, замусоленными стеклами, увеличивающими его глаза почти вдвое, делая их похожими на две огромные маслины. Очеловеченный сенбернар, славный парень. Складывалось впечатление, что в Зеро все, чем занимались зверолюды, это крутили баранку и стояли на кассах в забегаловках быстрого питания, круглосуточных супермаркетах и заправочных станциях.

– Я не местный. Плохо понимать русский. Милиция не заявлять, пожалуйста. Босс быть недовольный, уволить. – Обсидиановые провалы глаз влажно блестели. Еще чуть-чуть, подумала я, и они закатятся, как на игровом автомате, выдав два проигрыша.

Таксист еще что-то сбивчиво рычал, слюна капала из пасти на свитер. Мне до сих пор как-то… непривычно слышать человеческую речь из пасти животных. Неужто и это дело привычки?

На панельной доске такси была корона, инструктированная пластмассовыми камнями. Китайский болванчик – ухмыляющийся толстяк в расписных шароварах – продолжал кивать. Мусор, которого полно во второсортных сувенирных лавках.

Я обернулась, но блондинки и след простыл.

Так, с меня хватит.

Подхватив спортивную сумку, нетвердым шагом, прихрамывая, я направилась к «Земляничным полям», чья вывеска была такой же стеклянной, как и глаза десятка случайных прохожих, остановившихся поглазеть на происходящее. Кругом аховые физиономии, вопящие, что я спрут из космоса. В принципе, я не осуждаю их. Уверена, если бы я сейчас посмотрела на себя в зеркало, то увидела бы глаза размером с линзы в очках таксиста-сенбернара.

– Детка, у тебя кровь.

Я замерла как вкопанная, ошеломленная этим заявлением. Кровь? Старушка в замшевом пиджаке протягивала мне бумажный платок. Ее узловатые длинные пальцы были унизаны золотыми кольцами, на костлявом запястье – маленькие золотые часики с перламутровым циферблатом.

Багама настиг меня в два шага. Вероятно, в два небольших шага. Как вы уже поняли, в этой игре я всегда проигрываю.

– Госпожа Реньи. – Я не сопротивлялась, когда он развернул меня к себе, взял из моих рук бумажный платок и приложил к ссадине над бровью. Он словил мой взгляд, улыбнулся уголком рта и сказал: – Вы опоздали на десять минут.

– Десять минут? – переспросила я.

Багама открыл дверь «Земляничных полей» и жестом пригласил меня пройти.

– Вы все правильно расслышали. Могу я поинтересоваться: вы всегда такая невнимательная, когда переходите через дорогу?

Он сказал, что я невнимательная. Я не была невнимательной. То есть абсолютно. Равно как и параноиком. Я чувствовала, как съезжаются брови над переносицей. Второй раз меньше чем за сутки он навешивает на меня ярлык, с которым я в корне не согласна.

Багама не знал, что произошло там, на перекрестке. Да и произошло ли что-то?

Я невольно коснулась правой руки, вспомнила запах свежевырытой земли, озона, дождевой воды.

Железное «да», произошло.

Мое сознание будто посыпали землей – влажной, рыхлой, черной. Кем бы ни была та блондинка, она… небезопасна. Так ли теперь чтец называет чтеца? Чтеца, чьи способности превышают мои. Значительно превышают, мать их так.

Прочитала ли она меня так же, как я прочитала ее? Чего доброго, угу. Прошу прощения, чего недоброго. Если следовать терминологии господина Рождественского, вернее, его языкатого адвоката с лицом старого фавна, на котором отпечатались годы и годы борьбы со справедливостью, имело место быть ментальное изнасилование, плюс я едва не угодила под машину. Первое обстоятельство, впрочем, тяготило гораздо больше. Еще предстоит разобраться, кто кого ментально поимел: блондинка меня, или я блондинку.

– Только по четвергам, – сказала я.

– Простите? – бросил Багама через плечо.

Невнимательная. Только по четвергам.

– Не обращайте внимание.

Я приказала себе сосредоточиться.

Итак, десять утра. Встреча с наемником, по совместительству моим клиентом.

Эй вы, там, в очереди! По проблеме за раз!

Тем временем Багама нашел нам столик, а я, придерживая бумажный платок у рассеченной брови, чтобы не дай Бог не шокировать щебечущих кофеманов, извинилась и направилась в уборную.