Loe raamatut: «Шах и мат»

Font:

1

«Какой снег в конце марта?» – совершенно из ниоткуда этот вопрос свалился мне на голову.

Действительно. Крупными белыми хлопьями снег засыпа́л мокрый асфальт, а до этого прошел ледяной дождь. Ветки гнулись от порывов ветра, едва не ломались. А ведь совсем недавно было теплее. Люди бежали на остановку, кутаясь в вязаные шарфы. Все спешили по домам, чтобы укрыться от непогоды в своем уюте.

В отличие от них я совсем не хотела домой. От одной мысли об этом предательски подгибались колени. Ничего страшного в самом доме – мебели, стенах и потолке – не было. Но страшное таилось в городе, где этот дом находился. В родном городе, откуда в детстве пришлось уехать, якобы навсегда. В оставшихся там людях. В стенах бывшей школы, которая, наверное, развалилась на части. Среди старых ферм за городской чертой и в темных подвалах полузаброшенных домов. В воспоминаниях, которые преследовали меня до сих пор. В причине этих воспоминаний.

Мама коснулась моего плеча совсем некстати.

– Мы почти приехали, готовься выходить, – устало сказала она и достала из кошелька деньги за проезд.

По коже побежали мурашки. Не хотелось снова выходить на улицу. Уютный автобус нравился мне больше, но я не могла об этом сказать, будто воды в рот набрала. Мы вышли из автобуса, я крепко зажмурилась, поглубже вдохнула и пошла за мамой.

Заснеженную дорогу я знала наизусть. Вперед, налево, а затем снова вперед. Сбоку цветастые продуктовые магазины, а спереди – безликие пятиэтажки. Шесть домов, замыкающих широкий прямоугольный двор, заставленный дорогими машинами. Детская площадка – лестницы, качели, турники, с которых уже давно облезла краска. Вдох-выдох. Надо успокоиться. Я закрыла глаза. Пять минут, и я дома. В безопасности.

* * *

Страх медленно отступал под натиском горячего сладкого чая и теплого овсяного печенья. Пожалуй, зря я навела панику, но поделать с собой ничего не могла. Казалось, вот-вот я встречу кого-то из них, меня снова назовут храбрецом и подтолкнут в спину, чтобы идти вперед. От таких мыслей становилось горько.

Чай я пила одна: родители собрали документы и отправились в единственную школу в нашем округе, чтобы устроить меня в десятый класс. Бабушка работала – дорабатывала последние дни до пенсии. Она инженер-химик и раньше вечно пропадала в своем исследовательском институте. Хотя когда-то, до смерти дедушки, многое в нашей семье было иначе: никто не пытался сбежать и занять себя работой, прогулками и важными делами. Дом казался куда дружелюбнее. Вопреки всему.

Еще один глоток горячего чая. Печенье закончилось. Я натянула рукава свитера на запястья и взглянула в окно. Двор, заставленный машинами, пустовал. На тонком слое снега виднелись редкие грязные следы – по одной тропинке к каждому подъезду. Непривычное зрелище: там, где я жила до этого, было слишком шумно. Слишком людно. Слишком тесно.

Санкт-Петербург – город-миллионник. В нем слишком много «слишком», а в разнообразии, которое он предлагает, очень просто потеряться. Город, где много интеллигентных людей, вежливости и благородства, хмурый, серый и подозрительно правильный. Соответствующая стереотипным представлениям погода зимой и весной, летом и осенью. Дожди, тучи и сырость даже во время праздников и шествий. Чистота на улицах, в домах, в магазинах. Безликие государственные школы. Начало занятий ровно в восемь, пятнадцатиминутная зарядка и ни единого опоздавшего. Выглаженные брюки со стрелками, заплетенные волосы и юбки длиной «ладонь от колена!». О другой стороне Санкт-Петербурга, как о другой стороне медали, молчат.

Мама безумно влюбилась в семнадцать лет, а в восемнадцать совершенно случайно родилась я. Она страшно боялась, что у меня обнаружится какая-нибудь врожденная патология, но все обошлось. Биологический отец исчез с горизонта, как только мне исполнилось шесть лет. Было крайне сложно это принять и понять; ночью мама уставала отвечать на вопросы о том, куда он делся, а утром – успокаивать мои истерики. Всегда думалось, что его вызвали на работу, а теперь просто-напросто не отпускают, потому что он слишком незаменим. Когда мне было девять, появился дядя Влад и стал моим «новым папой». Он, видимо, стал тем, кого мама хотела видеть рядом. Они вместе по сей день. Он любил ее и пытался наладить контакт со мной, как и я с ним. Но мы неизбежно ссорились, мирились и снова ссорились. Это продолжалось из раза в раз, по столь четкой схеме, что в конечном итоге все забили и перестали бороться. Зачем, если каждая новая ссора все равно приведет к уже известному концу?

Мама и новый папа жили счастливо и думали, что я – часть их счастья. Но главного родители упорно не видели. У меня никогда не было беззаботного детства. Они – мои верные друзья – чересчур любили играть. Нашей любимой игрой были шахматы.

Мы с семьей уехали из Белого города в середине седьмого класса, и с тех пор началась спокойная жизнь, нарушаемая лишь редкими ночными истериками и кошмарами. Тяжело было засыпать, а просыпаться – тем более. С этим помогал справиться теплый медовый чай, но он не спасал от чего-то чуть более серьезного и чуть менее обыкновенного. Порой мне казалось, что мои страшные сны воплощаются в реальности и опутывают меня чернотой. Я боялась темноты и видела в ней пугающие образы, которые даже принимала за галлюцинации. Но когда я подросла, то поняла, что ошибалась. Страх и богатая фантазия сыграли свою роль. Даже когда кошмары отошли на задний план, я часто их вспоминала и задумывалась. Голова шла кругом; порой меня одолевало ощущение, что вокруг не осталось ничего настоящего.

Я была ребенком, когда дедушке поставили страшный диагноз – синдром Альцгеймера. Бабушка делала что могла, терпела приступы агрессии и то, что ее забывает собственный муж. Она ухаживала за ним и часто плакала. Это повлияло на всех нас, ни у кого не осталось сил. И как бы это ни было плохо, каждый хотел, чтобы дедушка скорее отмучился. Когда это случилось, мне было четырнадцать. Именно тогда наша семья изменилась.

Похороны, поминки, темно-коричневый поблескивающий гроб. Кто додумался взять меня на церемонию? Душещипательные речи, искренние – или нет? – слезы по ушедшему, слова о том, каким он был хорошим и скольким помогал. В такие моменты забывают обо всех промахах человека. Так положено. Меня душила вина за то, что я практически не помнила дедушку таким, как о нем рассказывают, а помнила только его пьяные буйства, крики и то, как он грозился уйти из семьи и приводил неизвестно кого в качестве собутыльников. Единственное хорошее, что я о нем знала и в чем мы были похожи, так это то, что он был тем еще мечтателем. Хотел построить дирижабль; разрабатывал проекты; пытался совершенствовать технику, хоть она чаще ломалась после этого; горел желанием вырыть колодец и засадить огород фруктовыми деревьями. Он много чего хотел и мало что сделал. Этого никто не вспоминал. Семья не выдержала долго, и вскоре мы уехали.

Время шло. Закончился седьмой класс. Начался восьмой. Девятый. Кое-как удалось свыкнуться с жизнью в Санкт-Петербурге, пусть на это и потребовалось ни много ни мало два с половиной года. А затем мама усадила меня на мягкий желтый диван и сказала, что отца перевели по работе обратно. Жить в Северной Столице больше не выход, да и дорого. А в родном Белом городе много зелени, цветов и свежего, чистого воздуха. В этот момент сердце заплясало на ребрах чечетку, дыхание участилось, а на лбу проступили капли пота. Я коснулась его рукой, пытаясь отогнать рой панических мыслей и успокоиться. Прошло много времени. Все изменились, все изменилось. Все должно быть хорошо.

Внезапный переезд. Вещи, суматоха, машины. Снег в конце марта.

2

Ярко светило солнце. Верхушки фруктовых деревьев тянулись вверх. Яблок, груш и разных ягод в садиках росло столько, что летом можно было сбегать из дома надолго и не голодать. Мы пользовались этим, проводя весь день на улице. Бегали по окрестностям, играли во все, что только можно было придумать. «Казаки-разбойники», «Девять плиточек», «Классики» и «Школа», войнушка. А самое интересное – «Цепь»: это когда одна команда бежит на другую, и они дерутся до тех пор, пока все из одной команды не упадут. «Стенка на стенку». Если ты упал, подняться больше нельзя. «Прятки», и никаких девчачьих игр. В нашей компании практически все были мальчишки, а девчонки девчонками не считались. Кукол, плюшевых медведей и розовые машинки мы сожгли на костре за гаражами, дав своеобразную клятву верности.

Одной из наших любимых игр была «Тень». На закате, когда почти весь двор тонул в тени, мы забегали в таинственную темноту и играли в догонялки. Выбирался ведущий. Он ходил по освещенному солнцем месту, а его целью было догнать того, кто в тени. И только кто-то ступал на свет – его выбирали новым ведущим. Чаще всего ведущей была я – меня проще всего достать.

Еще у нас были любимые места, куда мы приходили раз за разом, чтобы полазить там и изучить их, узнать что-то новое.

Местный отстойник с относительно чистой, холодной водой находился в частном районе на окраине города. Его узкие берега состояли из смешанного с грязью песка, а сам «водоем» был огромной, невероятной по размерам бетонной ямой с резким обрывом и дурной славой. Немало детей, да и взрослых тоже, утонули, купаясь там. И многие старались избегать этого места, но нас подобное притягивало. Опасность и дурманящий риск. Чувство бесстрашия. Мы шли туда, ловили лягушек и крупных жучков, а затем привязывали их за лапки к мелким камням и, соревнуясь, кидали в воду. Смеялись, спорили, кому удалось закинуть дальше и у кого было больше «блинчиков» на воде.

Однажды я остановилась и посмотрела на маленькую скользкую лягушку и на ее странно выгнутую лапку.

– Может быть, мы не будем кидать их с камнями? Они же утонут.

Высокий темноволосый мальчишка – старший из нас – перевел на меня насмешливый взгляд, после чего сжал лягушку в руках, прицелился и пустил ее в воду.

– Тебе их жалко?

– Конечно, Максим! Так делать нельзя, они же не смогут всплыть, мы убиваем их!

Я подошла ближе к краю.

– Ты слишком мелкая для таких развлечений. Ты ничего не понимаешь.

– Неправда!

– Правда! – Максим нахмурился и приблизился ко мне. – Слишком мелкая, чтобы понять, что это весело.

– Но это не весело…

Шаг назад – и падение в отстойник станет неизбежным. Рядом столпились ребята.

– Будет веселее, если мы кинем в воду тебя?

Я мотнула головой и съежилась.

– Испугалась. Тебе страшно? – Максим хмыкнул и кинул мне камешек.

– Мне никогда не страшно!

Они запомнили эти слова, каждый из них. Они видели, что я испугалась. И даже после того как мы ушли оттуда, после того как забавы с лягушками перестали быть интересными, они не давали мне этого забыть.

Еще мы любили подвалы – темные, холодные и сырые, со множеством поворотов, с противным запахом, с протекающими трубами, странными звуками, мошками, крысами и кошками. Егор всегда рисовал их планы, записывал адреса и не упускал ни одной детали. Он шел первым, а мы – за ним. Если же какой-то подвал казался ему особенно жутким и противным, он отказывался и первой пускали меня. Потому что, говорили друзья, я юркая, храбрая и не боюсь запачкаться. Это было не так. За запертыми дверьми, в замкнутом пространстве подвала, с тусклым детским фонариком в руке, мне было очень страшно. Фонарик часто мигал и не мог осветить всего вокруг. Я выходила из подвала грязная, покусанная мошками, в синяках, ссадинах и едва ли не в слезах. А после, твердя себе о своей смелости, я садилась на колени перед лавочкой и рисовала план подвала вместо Егора. Он весело улыбался. А другие смеялись.

* * *

Однажды мы играли во дворе в «Московские прятки», когда внезапно к нам с радостными криками прибежала Аня.

– Эй! Егор, Максим, вылезайте из-под машины! – Она уселась на беседку и поманила всех рукой. – Саша! Женя, слезь с дерева! У меня такая идея! Ромка! Настя!

Перестав считать, я открыла глаза и оглянулась. Ребята с недовольными вздохами сели на лавочку и уставились на Аню.

– Ну, выкладывай! – Сашка почесал светловолосый затылок.

– В моем доме есть колясочная на первом этаже. Там ставят всякие коляски и детские велосипеды, чтобы не хранить их дома. Должны ставить. Но… – На ее лице заиграла веселая улыбка. – Наша пустует! Ни у кого из дома нет ключей от двери! Вы представляете? Я пошла за дом, чтобы помочь бабушке с морковной грядкой, и увидела там балкон. Он спрятан за нашей вишней. А если мы захватим его? Залезем туда, взломаем дверь, уберемся и…

– И сделаем там наше тайное место. Склад интересных вещей. Невероятное скопище прекрасностей! – закончил Максим с предвкушающей улыбкой.

Идея пришлась всем по душе.

– А как же наши прятки?

На меня обратились недовольные взгляды. Рома вздохнул и пихнул Женьку в бок, мол, давай вставай.

– Это куда круче детских пряток! – гордо сказал Максим, вздернул нос и кивнул Ане. – Веди нас! Жень, сходи к моей маме домой и возьми метлу с совком. Остальные идите с нами.

Женя кивнул и убежал, а мы двинулись к нашему будущему складу. Его защищали от чужих глаз густые кроны шпанки и вишни. Мы еле забрались на балкон – он находился на уровне первого этажа, но уцепиться было не за что. Пол был весь замусорен: тут валялись какие-то деревяшки, щепки, железяки, листья, осколки, бутылки и окурки. Пришлось это выгребать. Требовательный взгляд Максима упал на меня, как на самую бесполезную.

– Неси пакеты для мусора!

– Но почему я?

– Неси.

Я послушно пошла за пакетами. Отчего-то было не по себе.

К моему возвращению весь мусор выгребли на землю. Рома с интересом разглядывал цветное стекло, но отвлекся, увидев меня.

– Почему ты так долго? Давай убирать это. Отнесем на свалку.

– А где все?

Он скривился и бросил стекляшку в общую кучу.

– Максим и Саша внутри, уже сломали дверь. Женька ушел домой, а Егор и Аня пошли в магазин за лимонадом.

Почему-то казалось, что на уборку мусора ушла не пара часов, а целый день. На уборку внутри – еще один. А на то, чтобы принести в наш тайник самое необходимое, – еще пара дней. К концу жаркого дня обои были ободраны, а голые стены – разрисованы краской из баллончиков. Каждый оставил подпись и добавил в «дизайн» нечто свое. У стены стоял старый-старый советский диван, который недавно вынесли на улицу. Максим и Женя, как самые сильные, приволокли его сюда. Хорошо, что он был небольшим. Я принесла из дома плед, за пропажу которого потом получила. Теперь можно было садиться на диван без опаски. Саша нашел в гараже отца раскладной столик – подарок от какой-то пивной компании – и два маленьких-премаленьких самодельных стульчика. Газеты послужили скатертью. Стало намного уютнее, наше убежище даже напоминало штаб какого-то военного отряда или команды супершпионов. Мы были горды собой. Дело оставалось за малым – интересные вещи.

Первыми появились старые-старые шахматы. Их принесли Егор и Аня, вернувшиеся из магазина с тремя бутылками лимонада, фломастерами и альбомом – наверняка для рисования новых карт. Они расположились на стульчиках, разложили все принесенное и открыли коробку с шахматами. Максим поставил диван у стола и вальяжно расселся, с интересом глядя на шахматы. Естественно, он знал, как в них играть. Его дедушка, вечно чинивший велосипеды во дворе, был прекрасным шахматистом. Сашка заулыбался и поправил кепку, после чего залез на спинку дивана, говоря, что так лучше видно. Я засмеялась и села рядом с ним, но после все равно скатилась вниз, к Максиму.

– Кто знает, как в них играть?

Аня заправила прядь своих ярко-рыжих волос за ухо и улыбнулась.

– Я видела, как бабушка играла с моей мамой!

– Но нам нужны правила! – скривился Саша и спрыгнул вниз, отчего диван жалобно заскрипел. – Это что, просто сидеть? Скучно же.

– Не скучно, – хмыкнул Максим и принялся доставать фигуры. – Очень даже нет! Игра очень крутая. Там есть короли, слоны, ферзи…

– А кто такой ферзь? – Я подсела ближе.

– Это королева. Она называется ферзь. А еще там есть кони, и пешки, ладьи… Каждая фигура ходит по-своему. У каждой свое предназначение. Шахматы похожи на сражение двух королевств в Средневековье! Надо поставить шах и мат королю, тогда ты победишь. Это когда король будет под неизбежным ударом.

У него было такое увлеченное, довольное лицо, что я невольно восхитилась, уже не в первый раз. Скоро фигуры были ладно расставлены по черным и белым клеточкам.

– А какая роль самая сильная? – Аня удивленно взяла короля и покрутила его в руках.

– Фигура, – поправил Максим. – Я думаю, что король и ферзь. Они бесценны в игре. Потом идут слоны, ладьи, кони… А потом – пешка. Она самая слабая и самая уязвимая. Но пешка – основа шахмат! Она может стать незаменимой помощницей и превратиться в любую из фигур.

– А как это? – удивилась я.

Неужели простая пешка – рядовой воин – может стать кем-то значимым?

– Это называется превращение. Но… это случается редко и не всегда нужно. Происходит превращение в самом конце. В энд-шпи-ле, – по слогам произнес он, – это заключающий этап игры, когда фигур остается мало. Но я думаю, пешка должна оставаться пешкой. – Максим слегка нахмурился, складывая брови домиком. – Кто-нибудь сыграет со мной?

– Давай я! – Сашка спрыгнул с дивана и, сев напротив Максима, сделал первый ход.

Все внимательно наблюдали за ними.

– Как глупо с твоей стороны, – усмехнулся Максим и взглянул на своего противника. – Я сейчас убью тебя! Вот.

И действительно, через два хода конь Саши оказался повержен. На его лице отразилось недоумение, а на щеках Максима появились ямочки. Рома взял черный фломастер и записал «1:0».

– Это легко.

– Правда? – Егор достал альбом и принялся рисовать путь прохода к нашему тайному складу. – А если… А если и мы с вами как фигуры из шахмат? Целая команда! А весь мир – наш противник, которого мы должны узнать и победить. Будем побеждать раз за разом. Чур, я тогда буду ладьей! Она широко шагает, в любые стороны. Как и я.

– Хм…

Кажется, идея пришлась многим по вкусу. Мне тоже захотелось узнать, кем я буду.

– Тогда я – король! – Максим гордо хлопнул себя по груди и ухмыльнулся. – А ты, Саш, будешь… конем! Вместе с Ромкой. Коня всего два в команде. Анька будет ферзем! А Женя слоном. Он вечно ищет пути попроще.

Мы все рассмеялись, тут я задумалась.

– А кем быть мне? Слоном? Их же тоже два!

– Нет. – Максим задумчиво поднялся. – У нас нет пешек. Ты будешь пешкой.

– Но почему? – Мне стало грустно, ведь пешка – самый слабый воин на шахматной доске. И ее никогда не боятся потерять.

– Потому что у нас нет пешки. А ты самая мелкая и самая храбрая, – он довольно засмеялся, – поэтому ты будешь идти впереди.

Если бы мне тогда, в далеком детстве, сказали, что эти слова будут решающими, что они повернут историю моей жизни и заставят смотреть на мир иначе, не так, как надо, я бы вряд ли поверила. Тогда это казалось игрой. Веселой игрой, в которую может играть каждый. Которая когда-нибудь прекратится, и все станет на свои места.

– Отличная роль для тебя. – Аня хихикнула и снова взглянула на шахматную доску. – Вы не голодные? Я сейчас таких пирожков могу принести! Мама испекла!

– Пусть Настя идет. – Саша взял с шахматной доски маленькую белую фигуру и кинул ее мне, хитро подмигивая. – Она же наша пешка.

Все засмеялись, и я засмеялась. Это показалось веселым.

Так мы будто начали бесконечную игру. У каждого появилась своя роль, «полномочия», если можно так это назвать. Максим стал нашим самопровозглашенным королем, его все слушали, и практически никто с ним не спорил, а если и находились смельчаки, то им было неприятно и больно. Его уважали и боялись, все хотели с ним дружить. Взрослый, самостоятельный и смелый, способный защитить друзей и союзников – таким нам казался этот мальчишка. Аня – ферзь – частенько была рядом с ним. Вместе они приходили на площадку, расходились по домам, разрабатывали планы.

Егор был нашим первопроходцем – смелой ладьей. Он всегда знал, где что находится, мог сделать решающий шаг вперед и сказать, куда можно идти, а куда лучше не соваться, был твердым и уверенным. Женя – брат Максима по отцовской линии – постепенно становился все хитрее и умнее. Никто не знал, откуда он берет эти знания, но обвести кого-то вокруг пальца ему не составляло труда. Здорово подвешенный язык и высокий рост открывали перед ним многие горизонты. Женя купил нам первый запрещенный взрослыми напиток – энергетик. Это было вкусно, но дорого. Тогда каждому хватило по три-четыре глотка.

Саша и Рома очень сдружились и стали совсем уж не разлей вода на какой-то период, но тогда казалось – навсегда. Они самые ловкие, как мне казалось. Бегали быстрее всех, ничего не боялись, научились кататься на скейтборде, а со временем – выполнять безумные трюки, от которых кровь стыла в жилах.

Я как была пешкой, так и осталась. Часто ходила с Егором. Мы обсуждали, в какие бы уголки города еще забраться, строили планы и мечтали о новых свершениях. Мы изрисовали целых четыре альбома, постепенно превратили их в большущую карту. Я всегда носила с собой рюкзак, в котором была эта карта, фломастеры и вода; снимала на телефон трюки Сашки и Ромки, а еще брала на себя «первый удар». В магазине на кассе стоять приходилось мне, нести корзину с покупками – тоже. Когда мы изучали новые территории: леса и поля, какие-нибудь заброшенные здания и постройки, – я шла вперед. Постепенно это превратилось в нечто настолько привычное, что уже не приходилось ждать фразы «Ну, храбрец, вперед». Но таким обыкновенным оно стало не сразу. Поначалу, когда было действительно страшно идти, например, в темное и сырое место, где могло случиться что угодно, я отказывалась и просила, чтобы кто-то пошел со мной. В эти моменты я ловила сочувственный взгляд Егора. Он так и говорил, что, мол, я бы пошел с тобой, если бы мог. Однажды Егор уже вызвался идти со мной и тогда подрался с Максимом. У него остались большой синяк на скуле и сбитые костяшки, и больше Егор не лез на рожон. Драки грозили и мне, только я была слабее и могла разве что уворачиваться и убегать. Тогда все смеялись надо мной и корили за трусость, ведь я когда-то сказала, что ничего не боюсь. Поэтому приходилось идти вперед.

Постепенно от страха неизведанных мест ничего не осталось, он перерос в нечто похуже – я начала бояться собственных друзей. Аня, Максим, Саша, Егор и Женя с Ромкой пугали меня. Максим говорил, что нужно добиваться власти и уважения в своем районе, что все должно быть четко и слаженно и чтобы никто не знал о нашем тайном месте. Чем старше мы становились, тем серьезнее были наши «приключения». От исследований подвалов, заброшенных одноэтажных домов и заводов мы постепенно перешли к ночным скитаниям по школе, после которых около месяца оттирали стены от рисунков, к мелкому воровству в больших магазинах, к шантажу и вымогательству. Я то и дело замечала, как дети помладше отдают что-то то Максиму, то Роме. Чаще всего это были безделушки или деньги. Один раз видела, как ребята забрали у мелких навороченный перочинный нож, смеясь над их слезами и обещая вернуть «за пару сотен». Мне это не слишком нравилось, как и то, что иногда приходилось отвлекать продавца ларька, пока у заднего входа Саша и Ромка таскали разгружаемые продукты из приехавшего грузовика. Чаще всего они брали чипсы и фрукты, затем – сигареты и энергетики, а после – алкоголь.

Одним из наших любимых мест стал фонтан в местном парке – большой, с лавочками прямо у воды, в тени деревьев. Летом и весной мы всегда сидели там, придумывали что-то новое, играли, болтали, иногда дрались и смеялись, отбирали у детей мячи и кидали в воду, игрушки летели следом, мороженое становилось нашим, равно как и все другие вкусности. Наверное, это чувство безнаказанности нравилось всем. Когда ты знаешь, что можно все и за это никто ничего тебе не сделает. Обидь ты ребенка или кого постарше – все равно. Нам удавалось взять количеством и продуманностью. Распределение ролей сделало свое дело. Король самоутвердился, как и каждый из нас. Эти фигуры буквально срослись с нами. Обычная игра превратилась в нечто более глобальное, затрагивающее уже куда больше, чем наш маленький мирок.