Loe raamatut: «Молох. Укус кобры»

ГЛАВА 1

2010 год

– Эээ, девка! Вставай! Ну! Подъём! Чего разлеглась тут? Тут, между прочим, нормальные люди отдыхать собираются, а она свои тряпки развесила, млять, – какая-то баба тормошила меня за плечо и часто дышала в лицо как минимум трёхдневным перегаром. К нему добавился запах немытого тела и грязной одежды. Опять бомжи пожаловали.

Я открыла один глаз, поморщилась, увидев перед собой какую-то тётку неопределённого возраста. Неопределённого – это из-за фингала под левым глазом и пропитой, опухшей хари. Ей могло быть как шестьдесят, так и тридцать пять. Хрен поймёшь.

Хотела сказать алкашке, что ей тоже не мешало бы развесить свои тряпки, предварительно их простирнув, как делаю это я у городской колонки. Но, видать, у тетки были другие планы. У неё и двух её дружков, что стояли чуть поодаль и пялились на меня, аки голодные львы. Ну как львы… Скорее, облезлые помоечные кошаки. Но даже так назвать их не поворачивается язык. Кошаки поприятнее будут. Даже плешивые и блохастые.

Натянув на голый зад плед, я вздохнула и села. Трое против одной – не потяну. Хоть они пропитые и еле передвигают ногами, а все же возьмут численностью. Надо сваливать. У нас на улице так: кто сильнее, тот и победил. Вчера победила я, выгнав из самой приличной комнаты заброшки какого-то наркошу. Сегодня победили бомжи. Всё нормально. Жаль только, не выспалась.

– А-ну, отвернули рожи! – рявкнула я на мужичков-боровичков, продолжая натягивать на себя плед и одновременно пытаясь дотянуться до джинсов на веревке. Один, обиженно поджав свои губы в болячках, отвернулся, второй же продолжил пялиться с наглой ухмылочкой Казановы.

Быстро натянув на себя ещё сырое шмотьё, собрала свои скромные пожитки и была-таки изгнана из ночлежки. Что ж, вечерком найду себе что-нибудь поуютнее. Наверное.

На рынке, где я обычно завтракала, уже набралось народу битком. Отлично. В толпе проще свалить.

Протянув руку к корзине с ярко-красными яблоками, незаметно дёрнула парочку и сунула их в свою потрёпанную сумку, висящую на бедре. То же проделала и с пирожком у беляшной – стащила его прямо с одноразовой тарелки какого-то зеваки. Что ж, завтрак сегодня роскошный.

Завернув за угол, залезла в старую ракету, оставшуюся от бывшей площадки для детей. Здесь мы с Мартышкой не раз прятались от взбесившихся торгашей. Тут же ели, иногда спали, курили. Благо моя худосочная комплекция позволяла. А Мартышка и вовсе малявка, ей и в крысиную нору не проблема протиснуться.

– Привет, – тут же её и нашла. Мартышка, она же Анька, спала в ржавой ракете, свернувшись клубком. – Ты здесь ночевала?

– Ага, – зевнула чумазая и, откинув грязный, оборванный кусок одеяла, явно с мусорки, с интересом заглянула в мою сумку, откуда я выуживала еду. – Ого, ты уже пожрать нашла? – протянула с завистью.

– Ладно, – вздохнула я. Не оставлять же мелочь голодной. – На вот, – сунула ей яблоко, а сама откусила пирожок.

– А мне? – обиженно протянула Мартышка.

Выругавшись про себя, протянула ей половину пирожка.

– На уже, – и зачем я в эту ракету полезла? Пожрала бы нормально где-нибудь в другом месте. Теперь эту вот корми, и сама голодной оставайся.

– А я знаю, где можно бабла срубить, – как бы между прочим ляпнула Мартышка, оттяпывая неприлично большой кусок пирожка.

– И где? – так же незаинтересованно спросила я, доедая кусочек теста и хватаясь за второе яблоко, пока Анька не выклянчила и его.

– Там у входа на базар бабка одна появилась. Сидит отдельно от других, продаёт груши. А деньги складывает под ведро, я сама видела. Если я бабку отвлеку, ты можешь бабки стырить. Только сразу давай договоримся: мне половину.

Я хмыкнула. Ишь ты, предприимчивая какая. Засранка мелкая.

– Не, бабку обворовывать западло, – ответила ей.

– Ну, тогда я сама, – гордо вздёрнула нос малявка.

– Ну и дура, – констатировала я.

– Сама такая.

– Ладно, – сгрызла яблоко до последнего кусочка и полезла наружу. – Плед тебе пока оставлю, вшей в нём не заведи. Вечером приду.

– Угу, – пробурчала Мартышка мне в спину.

После нехитрого завтрака жить стало веселее, но мой безразмерный желудок всё ещё требовал жратвы, и я снова сунулась на рынок, натянув капюшон олимпийки на глаза. И тут же, пройдя ворота, прошвырнулась взглядом по снующим туда-сюда людишкам. Мгновенно выцепила из толпы несколько человек, отличающихся от остальных дорогим шмотьём. Какой-то толстопузый, бритоголовый новый русский шагал впереди в кашемировом пальто, а за ним топали двое внушительных мордоворотов. Это же тот урод, что рынок держит. Вон и раздутая от бабла барсетка в руке. Дань с торгашей пришёл собирать.

Уже раз десять хотела я обчистить этого упыря, да всё никак с духом не могла собраться. Если его мордовороты меня заловят, то там мне пиздец и настанет. Эти почки поотбивают, как пить дать. Видала я пару раз, как они долги из нищих торгашей выбивали. Твари.

А сейчас вдруг подумалось, что если не сейчас, то когда тогда? И жрать так хочется, хоть волком вой. Дёрну у него браслет, вон какой толстый висит на жирном запястье.

Пока пробиралась сквозь толпу, боров со своими прихлебалами остановился у сигаретного ларька, заглянул в приоткрытую дверь. Самое время. И я, сорвавшись с места, ломанулась к нему, едва не сбивая с ног одного из охранников.

– Дядя Дима, привет! – бросилась жирному на шею, тут же попятилась, состроив удивлённое лицо.

– Ты чё, ёпт?! – рявкнул тот, поворачиваясь всей тушей ко мне.

– Ой, обозналась… Извините, пожалуйста, – мило заулыбалась я и, невинно пожав плечами, пошла в сторону.

– Ишь ты, попрыгунья, – услышала вслед его насмешливое, и сама улыбнулась, сжимая в ладони тяжёлый браслет.

Вот только рано радовалась. И знала ведь, надо уносить ноги, да пошустрее. Но отчего-то не поспешила: то ли гордыня меня подвела, то ли недооценила противника. А когда услышала в спину «стоять, сука!», было уже поздно.

Я, конечно, бросилась наутёк, да только сбежать не успела, один из мордоворотов нагнал меня у самых ворот рынка и схватил за шкирку, как нашкодившего котёнка, отрывая от земли.

– Сука! Браслет у меня спиздила! Ты гляди на эту тварь! – рычал бритоголовый боров, наступая на меня огромной тучей.

Я было усмехнулась, но усмешку эту тут же стёрла сильная, до ужаса болезненная пощёчина.

– В машину эта шалаву! В сауну со мной поедет, – злобно зашипел бандюк, а я всхлипнула, когда поняла, что шутки закончились.

Браслет из моей руки выдернули и потащили за шиворот к двум джипам, стоящим на въезде на рынок. И хоть бы одна тварь из всей толпы, остановившейся понаблюдать за этой сценой, дёрнулась мне помочь.

В тот день мне исполнилось восемнадцать.

ГЛАВА 2

– Чё, овца, страшно? – на заднее сидение джипа ввалился лысый боров, а я автоматом вжалась в дверь.

Страшно, конечно. Он рожу свою вообще видел? Офигеть какая мерзкая.

– Отпустите меня, пожалуйста, – начала было клянчить я, но жирный урод достал из кармана свой мобильник и приложил его к уху.

– Всё готово, Кузьминична? Ну ты это, давай там стол накрой, чтобы как надо всё. Я с друганами буду сегодня, – и бросил косой, насмешливый взгляд в мою сторону. Вот тварь! По кругу меня пустить хочет.

– Помогите! Помогииитееее! – завопила я во всё горло, отвернувшись к окну, и начала молотить кулаками по стеклу. Только стёкла джипа были наглухо затонированы, а сама тачка мчалась так быстро, что вряд ли меня кто услышал бы.

– Ебальник закрой, овца! – оборвал мои никчёмные попытки лысый и довольно откинулся на кожаную спинку сидения. – Щас бы ещё ор твой слушать. Отработаешь мне моральный ущерб и вали на все четыре стороны.

– Я… А я несовершеннолетняя! Меня мамка дома ждёт, если через час не вернусь – в ментовку сразу побежит. А я скажу, что вы меня изнасиловать хотели! Я знаю, кто вы, ясно? – пошла в наступление, хотя получалось довольно фальшиво.

– Ага, – скучающе зевнул боров. – Несовершеннолетняя, мамка, ментовка. Я всё понял.

С переднего сидения послышался смешок – ржут, суки поганые. Напугала ежа голым задом… Как будто у нас бандюки ментов боятся.

– Педофил, что ли? – прищурилась я, используя последний козырь. Так себе козырь. Но попытаться стоило. Смешки спереди прекратились, а лысый перевёл на меня взгляд своих белёсых, заплывших то ли от обжорства, то ли с перепою глазёнок.

– Да мне поебать, сколько тебе там. Сиськи есть, ебать можно, – мордовороты, сидящие впереди, снова заржали, а я поняла, что конкретно влетела. И как от них свалить, спрашивается?

– Дяденька, ну отпустите, а? Я честно-честно больше не буду!

Но тут машина резко встала, а я ударилась носом о подголовник водительского сидения и заорала, на сей раз от боли. Кровь хлынула из носа прямо на джинсы, а я заревела от обиды.

– Бляя, эта шмара весь салон залила! В парилку её отведите, пусть отмоется! – заорал на мордоворотов лысый, и тут же с моей стороны распахнулась дверь.

Я было попыталась выскочить на улицу, оттолкнув охранника, да куда там. Тот даже не покачнулся. Ловко сцапав меня за капюшон, матюгнулся и потащил внутрь здания с говорящей надписью на вывеске «Баня».

В мрачном помещении было душно и воняло какой-то травой. А нас встречала пышнотелая тётка в белом халате, уперев руки в то место, где должна была быть талия.

«Кузьминична», – промелькнуло в голове.

– А это что за чучело? – недовольно нахмурилась она, кивнув на меня. А как же женская солидарность, тётенька?

– Да её отмыть надо. И в комнату отдыха. Михей сегодня угощает корешей, – хмыкнул, а Кузьминична покачала головой.

– Эту, что ли? Какая-то она щуплая. Чё, одну на всех, что ль? Она ж из-под них не вылезет.

– Да мне как-то насрать, тёть Тань, – толкнул меня мордоворот, и тётка цепко схватила за предплечье. – Проворовалась эта соплячка, пусть отдувается. Сама знаешь Михеича, все получают по заслугам.

– Ну, как знаете, – пожала тётка плечами и потащила меня дальше по коридору, в комнату с бассейном и несколькими душевыми. Сама остановилась у двери, кивнула на кабины.

– Давай шмотьё снимай и мойся, скоро придут, – объявила мне таким тоном, словно я к ним сама проституткой попросилась. – Вон там полотенца лежат.

– Не буду, – упрямо встала в позу, зажимая переносицу двумя пальцами. Кровь всё никак не останавливалась.

– Ну смотри, гости придут, уговаривать не станут, – равнодушно пожала плечами Кузьминична, а я бросилась к ней.

– Тёть Тань, отпустите, а? А им скажите, что я сама сбежала! Ну, пожалуйста! – уставилась на неё голодным щенком и, честно говоря, была уверена, что тётка таки сжалится. Но та лишь цокнула языком, шагнула назад, прикрывая дверь.

– Лучше сама помойся, а то эти придут, по роже ещё получишь, – и захлопнула перед моим носом дверь, тут же закрывая её на ключ. Я пнула её ногой, но дверь ожидаемо не поддалась. Вот сука Кузьминична! Женщина ещё, называется! Впрочем, удивляться я уже давно разучилась. Лет с десяти уяснила, что люди – те ещё твари.

Надо валить. Как-нибудь улизнуть. Я быстро огляделась, вздохнула. Нет тут ни окон, ни другой двери. Только в парилку приоткрыта, но оттуда бежать некуда. Да и первым делом все должны бы за стол сесть, вон какая поляна накрыта. А потом набухаются, в парилку пойдут. И тогда смогу выскочить, вряд ли Кузьминична станет и их запирать. Но до того меня могут три раза поиметь прямо здесь. Зыркнула голодным взглядом на стол. Некстати заворчал живот, но сейчас было не до еды. Надо спрятаться, вдруг забудут? Не ради меня же они здесь собираются.

И я не придумала ничего лучше, кроме как закрыться в самой дальней душевой. Там смыла с лица кровь, выключила свет и тихонечко затаилась до лучших времён.

Гости пришли спустя полчаса, когда я уже успела успокоиться и даже прикемарить, забившись в уголок. Меня никто не искал, что уже радовало – значит, есть всё же шанс улизнуть. Активно чокались, пили, орали матом, кого-то поздравляли и обсуждали каких-то лохов, у которых отработали кабак. Я особо в их разговоры не вникала, ждала подходящего момента, когда они зайдут в парилку и проходная комната останется пустой.

Вот только такого шанса мне не дали. Спустя час пьянки, когда языки бандюков уже начали заплетаться, я вдруг дёрнулась от того, что кто-то подошёл к двери моей кабинки и медленно, со скрипом её открыл.

– О! Я ж говорил, где-то здесь она. Иди сюда, ну-ка! – лапища Михея дёрнула меня вверх и выволокла из кабинки.

Загудели уже здоровски бухие мужики, а я с ужасом сглотнула и быстро их посчитала. Пять. Пять здоровых, жирных, бритоголовых бугаев расселись на диванчиках вокруг стола и все пятеро вылупили на меня свои сальные глазёнки.

Твою же… Вот попала!

Шестого заметила не сразу, а лишь когда Михей толкнул меня в сторону стола. Тот сидел чуть поодаль, точил здоровенный нож с блестящим лезвием и деревянной, резной ручкой. Этот мужик даже не поднял на меня глаз. И никак не отреагировал на появление лысого в моей компании. В отличие от остальных.

– Чёт какая-то она зачуханная, – послышалось насмешливое. – И рожа уже подрезтованная. А говорил, девочка!

– Зато молодуха! – проорал мне в ухо поддатый Михей. – Гляди, какая! – дёрнул молнию олимпийки, а я заорала во всю глотку, задёргалась и вцепилась ногтями в руку урода. А тот едва ли не кончил от моего трепыхания, мне даже показалось, что бедра коснулся его стояк. Опустила ошалевший взгляд вниз и поняла: так оно и есть. Полотенце под жирным пузом топорщилось, словно палатка.

Затошнило, благо блевать нечем. Хотя, скорее, жаль.

Я запищала, когда ручища бандюка схватила меня за зад, а слюнявый рот, воняющий водкой и куревом, полез к моим губам.

В следующий момент стиснула зубы и под дружный хохот его дружков, вмазала уроду коленкой по яйцам. Тот так завопил, что зазвенело в ушах.

– Сукаааа! – А потом зазвенело от хлёсткой пощёчины. Я упала на кафельный пол и тихонечко, но быстро поползла в направлении выхода. Только свалить опять не успела. Меня снова схватили, на сей раз за волосы. Толкнули в центр, прямо в гущу этих ублюдков, и я больно напоролась животом на край столешницы. Зазвенели бутылки, дым из пепельницы пахнул в лицо. А кто-то придавил меня к столу, надавив на лопатки, и принялся расстёгивать мои многострадальные джинсы. Михей. Тварь мерзкая.

Через минуту я сорвала голос. Ещё через две – мои штаны спустили до колен, и Михей начал пристраиваться сзади под дружное улюлюканье мерзких подонков. Наверное, в тот момент я и поняла, что это всё. Конец.

Всё зря. И многочисленные побеги из детского дома, и поиски родителей. И плед, который мне подарила добрая бабулька с рынка. И мои мечты стать когда-нибудь кем-то значимым. Всё напрасно. Потому что сейчас меня изнасилуют хором эти твари, и даже если я выживу, то жизнь прежней уже не станет. Хотя бы прежней… О чём-то лучшем уже не мечталось. В один миг исчезли все надежды.

Я стиснула зубы, упрямо глотая рвущийся наружу вопль. Последний, перед тем как пьяное животное сзади трахнет меня на глазах у своих дружков. Последний вдох и последняя попытка…

Я цепко схватилась за столешницу обеими руками и рванула её вверх, опрокидывая стол и всё его содержимое прямо на красномордых, бухих мразей. Тому, который удерживал меня сзади, я хорошо приложила затылком в нос, и он, поскользнувшись на влажном полу, завалился назад. А я рванула в сторону, но тут же на что-то налетела, и бок взорвался острой болью.

Мужик, который точил свою финку… На неё я и напоролась.

ГЛАВА 3

2021 год

– Красивая баба. Твоя? – к шконке подошёл какой-то мужик, облокотился на вертикальные железки второго яруса, кивнул на фотографию, выглядывающую из-под подушки.

Молох сунул фотографию назад, снова развалился на своей постели, облокотившись спиной на стену. Мазнул ни о чём не говорящим взглядом по мужику. Новенький, видать. Хотя, судя по меткам на пальцах, между которых зажал сигарету, скорее, постоянный клиент. Постоялец.

– А чёта ты не приветливый нифига, – протянул с ухмылочкой, ожидаемо нарываясь. Всё-таки бывалый. Новички, когда в камеру впервые попадают, начинают сраться с порога и ищут себе самый дальний угол.

– Эй, мужик, не лезь к нему! – крикнул Кривой из-за стола, потягивая чифирь. – Молох псих, черепушку тебе раскроит в два счёта.

Кривой не врал. Сам однажды испытал на себе возможности и плохое настроение Елисея. Черепушку Молох ему тогда не раскроил, но потрепал знатно. Так что тот неделю в больничке кровью харкал. После того случая он, собственно, и стал Кривым. Потому что полморды у него теперь не работает – паралич лицевого нерва. Легко отделался. Он Молоха вообще прирезать хотел, имел право Кривого прикончить. Кажется, ему тогда помешали, а потом как-то остыл, да и забылось. Сам Кривой с тех пор паинькой стал.

– Да ладно? Такой крутой он у вас тут, да? А смотрящий кто? – затягиваясь дымом сигареты без фильтра, мужик продолжал буравить Молоха взглядом.

– Ну я, – послышалось тяжёлое из-за спины мужика. – А что такое? Чего шумишь? Ты здесь новенький, так веди себя хорошо, – подал голос смотрящий, он же Верховой. Стальной мужик. И с виду, и внутри. Единственный, кого здесь уважительно, не по кликухе, а по фамилии называют, и единственный, с кем Молоху не пришлось драться.

– А ты не серчай, смотрящий. Я тут ненадолго. Так, забежал познакомиться. Вот коечка мне эта понравилась. А тут этот, со сладкой рожей засел. Не скажешь ему подвинуться? А я подмажу потом.

– Свободную шконку бери. Эта уже занята, – отрезал Верховой, но мужика такой ответ явно не устроил. Залётный беспредельщиком оказался. Видал Молох таких и не раз. Любят они попонтоваться, драку устроить. Любят учинять беспорядок и кровь пускать. Иногда таких к ним запускают специально. Чтобы не расслаблялись. Пока сидельцы друг друга мочат, менты отдыхают. Не на руку им, чтобы зэки сплачивались и дружили.

– А этот у вас что, немой? – никак не унимался надоедливый гость, и Елисей вздохнул. Всё-таки не обойдётся без крови.

– А может, отвалишь всё-таки? – ответил ему уже сам. – Поверь, тебе эта шконка не нужна.

– О! Глядите-ка, так он же ещё и говорящий! А я думал, ты тут местная шмара. Им вроде как базарить с нормальными пацанами не дозволено, – «нормальный пацан» с печатью вечного порока и непроходимой тупости на узком лбу по-клоунски развёл руками. – Ну, раз шконку нельзя, тогда, может, на бабу свою дашь передёрнуть? – усмехнулся, явно радуясь своему остроумию и даже не подозревая, что его ждёт за подобную шутку. – А, парниша? Как тебя там? Алёша Попович?

Рука зэка потянулась к подушке Молоха, вытащила оттуда её снимок.

– Это ты зря, – покачал головой Кривой и от греха отсел подальше. – Ой, зря…

Молох поднялся. Просто встал. Но мужики в камере напряглись, повторили манёвр Кривого, отдаляясь от будущего поля брани.

– Елисей.

– Чё? – оскалился зэк.

– Елисей. Меня зовут Елисей Молохов, – и одним чётким ударом ребра ладони вогнал кадык зэка ему же в глотку.

– Поединок окончен, – мрачно констатировал Кривой, глядя на тело, корчащееся у ног Молоха в луже собственной крови.

– Блядь… Вот блядство, – выругался Верховой, хотя обычно запрещал орать матом в камере. – Ну, Молох! Ну ёлки-палки! Ну нахера, а?!

Елисей не ответил. Все и так знали. Трогать ЕЁ фотографию нельзя. Это приговор.

Не потому, что Молох хранил её под подушкой, как хранят, к примеру, снимки матери, жены, дочери. Нет. Только он может на неё смотреть. Смотреть и ждать того момента, когда вырвет змее её проклятое жало, которым она его отравила. Которым свела его с ума и предала.

Выдернул из руки зэка снимок, стёр с него капли крови и положил обратно под подушку.

– Вот чумной, а, – покачал головой Кривой.

– Ну бля, опять шмон начнётся. Мне только с воли кореша мобилу подкинули, – застонал кто-то из зэков, но к Молоху, разумеется, вопросов ни у кого больше не осталось.

Разошлись по своим углам, делая вид, что ничего не произошло. А когда в камеру войдут надзиратели, все уставятся на них равнодушными взглядами и на вопрос, кто убил зэка, скажут, что сам упал. Споткнулся. Бывает.

Никто не сдаст Молоха. Будут молчать даже стукачи. Потому что все знают: ему скоро на свободу. Ему скоро сводить счеты. Он не задержится здесь ни на день, ни на минуту.

Он достанет её, хоть откуда. И выдерет суке её поганое, прогнившее сердце. Уничтожит всё, что она получила от его врагов за своё предательство. За то, что выдрала из него душу своими тонкими, длинными пальцами и сожрала её у него на глазах.

Он запомнил суд, приговор которого прозвучал десять лет назад. Запомнил всё: каждое её слово, каждый торжествующий взгляд, брошенный на него. Запомнил, как из зала, нежно приобнимая за талию, её уводил тот смазливый хлыщ. Как склонился к её шее и поцеловал. Так, чтобы Елисей всё видел. Молох помнил всё.

Он бы удавил её ещё тогда, в зале суда. Если бы его не заперли в клетке, где самое место зверью. Но теперь зверь выходит на свободу. И как же близка расплата…

ГЛАВА 4

2010 год

– Ну ты даёшь, Резак. Какого хера ты её пырнул?

– Она сама налетела, – вяло огрызнулся Резак. Надо же, как ему идёт погоняло. Видать, я не первая на его финку налетела.

Открыла глаза, но разглядеть рожи ублюдков не смогла. Заволокло глаза какой-то пеленой. Это, наверное, из-за потери крови. Я чувствовала, как она выливается из раны, обжигая бок. Горячая, липкая, пахнущая железом и чем-то сладковатым.

– Ну, и чего теперь с ней делать? – спросил кто-то.

– Да чего-чего, загрузим сейчас Мартыну в тачку, пусть вывозит. В посадку нахер. Ей уже пиздец. Вот-вот скопытится, – ответил ему второй.

– Даааа, жалко, – заговорил третий почти человеческим голосом. В том смысле, что проскользнуло в нём сочувствие. – Попользовать-то так и не успели, – а, нет. Всё нормально. Показалось просто, что среди этой кодлы затесался один нормальный человек.

Блядь, как же меня так угодило?

Отключилась где-то посреди дороги. Меня закинули в багажник, чтобы не испачкала кровью сидение тачки, а я не была против. Я вообще уже с трудом соображала, что происходит, и слышала только собственные стоны. По мере того, как рана вспыхивала от боли, мои стоны становились всё чаще, но тише. В итоге я просто вырубилась, а когда открыла глаза, меня уже вытаскивали из багажника.

На улице было темно, и я не смогла разглядеть морды того урода, который собирался выбросить меня, как какой-то мусор. Зато видела звёзды и большой, круглый диск луны.

Почему-то подумалось, что они могут меня прикопать. И я зашевелилась, пытаясь выбраться из рук волочившего меня мужика. Тот матюгнулся, перехватил меня за руки крепче и потащил дальше. Второй шёл за ним, раздавая указания, а я… Я просто безвольно волочилась по земле и тихо всхлипывала от боли. Лучше бы я с Мартышкой сегодня осталась. Лучше бы голодной сидела. А теперь что? Меня же никто не найдёт. Да даже искать никто не станет. Пропала Сонька.

Закапывать не стали. Бросили в каких-то кустах, сами же ушли. А я, изо всех пытаясь не отрубиться, поползла назад, на звуки их голосов. Только не здесь… Только не так… Я ещё маму не нашла. Я ещё не разбогатела. Я ещё ничего не успела.

Стараясь экономить силы, не плакала и не издавала ни звука. Если меня услышат бандюки, могут вернуться. И тогда я точно не выползу из этих зарослей. А когда кусты закончились, и я, собравшись с духом, встала на ноги, передо мной вдруг всё ожило и зашевелилось. Загорелись огни вокруг и резко, будто волной, накрыло шумом города.

Я не в посадке! Я в городе! Где-то на окраине, но всё же в городе. А прямо передо мной какой-то бомж в мусорном баке копается.

– Чё? – прокаркал он осипшим, пропитым голосом, а я, словно неразумная, улыбнулась.

– А где я? – спросила дедка, но тот, схватив свой скарб в мусорном дырявом мешке, быстро пошёл в обратную сторону. То есть я из кустов, а он туда.

Прижав руку к раненному боку, заскулила, и снова померкло в глазах, но я упрямо схватилась за край мусорного бака и сделала шаг вперёд. Не сдамся. Не упаду, пока дышу. Не позволю каким-то тварям лишить меня всего, о чём мечтаю с детства. Я всего добьюсь. Я выкарабкаюсь.

Только дойду хотя бы вон до того дома. Попрошу кого-нибудь вызвать скорую, не все люди одичали. Взять хоть ту бабулю, которая мне плед подарила. Эх, мой пледик… Точно Мартышка вшей там заведёт. Зря оставила. Надо было с собой забрать.

***

Хлопнув дверью, нажал на кнопку, и машина пару раз моргнула фарами. Втянул воздуха побольше, достал сигарету. Закурил, не торопясь подниматься домой. Да и домом съёмную хату не назвать. Так, временное убежище. Всё равно придётся менять через пару дней. И так задержался здесь. Даже слишком.

Дёрнул молнию кожанки вниз, стащил куртку. Вроде прохладно на улице, а ему душно. Это чуйка начала трепыхаться. Как и всякий раз, когда чувствовал опасность. Пора, значит, валить отсюда. Вот только отоспится от очередного заказа и в путь.

Всё не задалось с самого первого дня в этом поганом городе. Впрочем, как и в предыдущем. Молохова тошнило от заказов, от заказчиков и от прочего дерьма, которым пропиталась вся его жизнь.

Воняло кровью, даже когда заходил в кофейню, где, кроме кофе, других запахов не может быть в принципе. Воняло предательством и ложью, когда очередной новый русский заказывал ему своего друга, захотевшего кусок побольше. Воняло баблом, которое ему под нос подсовывали жертвы спецслужб, чтобы откупиться от собственной погибели в его, Елисея, лице.

Всё воняло и отвращало его до такой степени, что хотелось проблеваться. От своей работы, от самого себя.

Толкнув дверь, вошёл в подъезд, провонявший мочой и пивом, которое тут еженощно сосут малолетки. Мог бы райончик и получше найти. Но конспирация же, блядь…

Прямо у своей двери остановился, быстро окинул подъезд на наличие кого-то ещё… Кого-то, кроме подыхающей на площадке девки.

Обычно подставу он чувствовал спинным мозгом. Иногда задницей. Но всегда чувствовал. А сейчас нет. Только кровью снова воняло. На этот раз вполне обоснованно. Девка уже отходила, о чём свидетельствовала неестественная синева губ и нетрезвый взгляд куда-то сквозь него.

– Помо… – он не расслышал её просьбу о помощи, скорее, прочитал по губам.

Вздохнул. Елисей уже давно отвык жалеть людей. Даже баб. Сам, правда, на них никогда не брал заказы, но знал тех, кто не гнушался и ребёнка грохнуть. Такова жизнь. Если кто-то кому-то мешает, его убирают. Выживает сильнейший или тот, у кого больше бабла. Хотя ни одного из денежных мешков, которых заказывали Молохову, бабло не спасло.

– Эй, живая? – спросил её зачем-то, хотя уже и так понятно – если он сейчас оставит её, девке конец. А с другой стороны, ему оно надо?

Надо. Если бросить её на лестничной клетке, уже через час-два тут будет полно ментов. А ему лишний раз светиться не хотелось. Склонился, схватил её за шиворот, дёрнул вверх.

– Я об этом пожалею, – буркнул раздражённо и подхватил её на руки. Девчонка была такой лёгкой, словно не ела месяц. Вся в кровищи, в грязи. Ещё и мычит что-то.

– Спасибо… – прошептала, когда занёс её в квартиру, и закрыла глаза. Плохой знак.

ГЛАВА 5

Очнулась я на чём-то относительно мягком, и даже не воняло дерьмом и плесенью, как обычно бывает в заброшках или ночлежках для бездомных. И этот факт сразу же заставил испугаться, дёрнуться. От боли потемнело в глазах, и я вскрикнула, падая обратно на диван. Да, это был диван. Разложенный, огромный. А на нём ещё и постель, пахнущая свежестью и ополаскивателем. Я помнила, как пахнет ополаскиватель для белья. Всегда любила этот запах. Аромат уюта и дома.

Прижала руку к боку, скривилась. Острая боль ушла, на её место пришла тупая, ноющая. Блин, как же это со мной случилось-то?

Не особо напрягаясь, вспомнила все ужасы вчерашнего дня. Лучше бы забыла… Правда, сейчас, в сравнении с возможной угрозой и новой опасностью, происшествие в бане казалось чем-то сродни кошмарного сна. Если бы не раненный бок.

В комнате было темно. Шторы плотно задёрнуты, поэтому трудно определить, какое сейчас время суток, но на тумбочке рядом горит настольная лампа. Как-то тускло, приглушённо. Обитатели этого дома явно не любители яркого света. Чего не скажешь обо мне. Мне бы оглядеться детальнее, осмотреться вокруг. В доброту человеческую я уже давно не верю. Если мне предоставили кров и даже уложили на диван, значит, что-то потребуют взамен.

Я много раз слышала и даже видела, как девчонки пропадают с улиц. Причём не важно, сколько ей лет. Часто таких, как я или даже возраста Мартышки, вылавливали уроды вроде вчерашнего Михея, заталкивали в свои тачки и увозили в неизвестном направлении. А мы, оставшиеся, могли лишь гадать, куда их девали. То ли в бордель какой для извращуг, то ли на органы за бугор. Люди с улицы – золотая жила для всяких мразей. Их никто не будет искать, они никому не нужны. Если помоложе – можно в тот же бордель, если товар не ходовой – как бесплатную рабочую силу. Вот и прятались, как крысы по подвалам да заброшкам. И надо же было мне так тупо попасться.

Более-менее оглядевшись и убедившись, что я в комнате одна, привстала, схватившись пальцами за подушку дивана. Опустила одеяло, приподняла майку. О том, почему я в одних трусах, задумываться не стала. Не голая и ладно. Может, тот, кто меня сюда положил, побрезговал и снял грязную одежду – это как раз нормально. Ненормально то, что меня не оставили истекать кровью в подъезде, а занесли в квартиру, ещё и помощь предоставили. Рана была зашита, а сверху аккуратно заклеена бинтом и пластырем.

Встала на подрагивающие ноги и закрыла глаза, силясь побороть головокружение. Штормило, как заправского алкаша. Бросила взгляд на тумбочку, заметила использованный шприц и пару пустых ампул. Это что такое в меня вливали? Наркота? Снотворное?

Взяла в руки ампулу, пригляделась к названию. И всё равно ничего не поняла.

– Обезболивающее. Ты орала, как бешеная, – слышу мужской голос позади.

Первым же делом в панике осматриваю комнату на предмет путей отступления. Но понимаю, что выход отсюда только один – там, откуда доносится его голос. И жмурюсь от рези в глазах, когда в комнате включается свет.

Делать нечего, приходится повернуться к источнику голоса, и я на какое-то мгновение залипаю на его наколке на всю руку. На меня смотрит страшная кобра с открытой пастью и живыми, будто у настоящей, глазами.

Поднимаю взгляд выше, на его лицо, и оно мне сразу же не нравится. Мужик не страшный, нет. Даже симпатичный. Высокий, весь такой спортивный и широкоплечий. Это и пугает. Зачем такому тащить к себе в дом уличную бродяжку, к тому же ещё и поломанную всю. Либо извращенец и насильник, у которого встаёт только на слабых, бездомных замарашек (которых в случае чего не кинутся), либо торговец живым товаром. В уме прикидываю, что хуже, и слабовольно заключаю, что лучше уж первый вариант. Если потом, конечно, он не станет меня расчленять.