«Белеющее лицо Резкой и выстрелы. Или выстрелы и уже после…»
Мелькнувшая мысль улетучилась, так и не сформировавшись до конца, когда за стеной грохнуло снова, а Резкая, метнувшись к дверям, замерла и хватанула воздух, сжимаясь, – уже из-за меня.
– Куда, дура?! – выкрикнул я, дернув девушку за руку, и сразу же разжал свою хватку на тонком запястье.
От прикосновения к коже Резкой мозг рассекло слайдами ее истерики, а взгляд Амели – остекленевший и затравленный, – превратил эту кашу во что-то, чему я не смог найти объяснения. И не успел.
Сперва из-за криков за стеной и лающего, требующего заткнуться, вопля. А затем от прозвучавшего приказа, который тело поспешило выполнить раньше, чем его пробрал до костей ледяной тон преподавателя.
– Все встали и молча пересели на пол у окна в дальнем углу. Выключили телефоны. Молча. Лукашин и вы, – кивнув мне и Климу, Дегтярев показал нам на тумбу, стоящую на возвышении трибуны, и дверь, сопроводив этот жест скупым: – Взяли и за мной.
Сам же сгреб в ладонь ключ от аудитории и процедил сквозь зубы застывшим у стола Резкой и назначенной моим «адвокатом» девушке:
– Молча. На пол. Под окно. Выключить телефон.
Наклонив и подняв тумбу, мы с Климом потащили ее к двери, которую преподаватель закрыл на замок. Опустили на пол, шкрябнув краем по облупленной краске полотна. И поспешили к уже сидящим на полу студентам.
– Ни звука и без паники, – все тем же требующим повиновения тоном произнес Дегтярев. Окинул всех тяжёлым взглядом и задержал его на мгновение на сидящей за Климом девушке. – Ни звука, – повторил и достал телефон из кармана пиджака. Набрал короткий номер и приложил к уху. – Добрый день. Дегтярев Олег Андреевич. Выстрелы в корпусе Южного федерального университета. – Отчетливо прозвучавший адрес. Пауза. – Четыре. Да. Третий этаж. Точно не могу сказать. Рядом с аудиторией тридцать три двенадцать. Да. Да. Тридцать пять. Да. Нет. Спасибо.
– Олег Андреевич, – вопросительно протянул кто-то у меня за спиной и осекся после ледяного:
– Ни звука. Это не учебная тревога. Вы в безопасном месте. Силовики в курсе произошедшего. Сидим и ждём. Молча.
Выделив интонацией последнюю фразу, Дегтярев проверил, как стоит тумба, и опустился на пол рядом с ней. Глянул на часы на запястье и прижег раздраженным взглядом решившую подать голос девушку, кажется, Романову.
– Олег, – произнесла она шепотом, пихая Клима в бок, чтобы тот сдвинулся. – Ты… вы… – сбивчиво поправилась и юркнула обратно, услышав рычащее:
– Романова, тебе что-то не ясно?
– Все мне ясно, – огрызнулась она. – Мы у окна, а сам…
– Аська, заглохни, – шикнул на девушку Клим, а затем, повернув голову к Резкой, тронул ее за плечо, привлекая внимание, и дёрнул подбородком, спрашивая, как она.
Краем глаза увидев ответное движение, я невольно зацепился взглядом за покрасневшее запястье Амели и перевел его на свои пальцы. Сжал их, повторяя хватку на левой руке, и вновь посмотрел на Резкую. Которая уставилась в точку на стене напротив и принялась тереть след от моего прикосновения, будто это подзуживающая и не дающая покоя рана.
Украдкой, стараясь не привлекать к себе внимания, Резкая то чесала запястье, то терла его подушечками пальцев. А меня, наблюдающего за этим, коробило и выворачивало наизнанку от повторяющейся, зациклившейся намертво мысли, что трогать Резкую нельзя.
Сидя на полу аудитории, я смотрел на то, что делает Амели и проваливался в какой-то густой, осязаемый кожей кисель. В нем, отсеивающем звуки и обостряющем ощущения, мне стало казаться, что все, чего я касался, задевая Амели с момента нашей встречи, расцвечивается бордовым. Я сморгнул, пытаясь избавиться от этого наваждения. Тряхнул головой, отгоняя стоящий перед глазами морок, но даже встретившись взглядом с Резкой, ничего не исчезло. Наоборот. Стало только хуже. Будто кисель, в котором я застрял, протянул ниточку от запястья Амели к моему, и оно вспыхнуло ноющим дискомфотом.
Не разрывая взгляда, под которым кожа зудела с каждой секундой все сильнее, я одними губами спросил: «Ты как?». Опустил глаза на покрасневшее запястье Амели, намекая ей посмотреть туда же, и после, когда мы снова встретились взглядом, виновато пожал плечами. А через мгновение дернулся от внезапно оглушающего выстрела и последовавших за ним криков.
Там, за стеной, кто-то стонал от боли и умолял всех отпустить. Кто-то захлебывался от слез и просил позвонить маме.
За стеной.
Не в нашей аудитории.
Но здесь все, как один, вжались в угол, и я пихнул Клима в бок, прошипев ему:
– Сдвинься. Резкую зажмут.
И может, не толкни я парня, он и сам бы вспомнил об Амели и ее фобии. Но сейчас, посмотрев на меня удивленными глазами, Клим кивнул и сместился в сторону. А затем, когда я жестом показал сидящему справа от Резкой ботанику, чтобы он свалил, и пересел на освободившееся место, уставился на меня, как на привидение. Что никак не повлияло на продолжение.
Оказавшись с двух сторон от Амели, мы с Климом, не сговариваясь, отвоевали ей небольшой клочок пространства. Так же, не сговариваясь, притушили взглядами возмутившихся и решивших подать голос. После, глянув на Дегтярева, аккуратно опустили парту на бок и сдвинули ее, закрывая Резкую и тревожно поглядывающую на преподавателя Романову.
«Все будет хорошо», – пообещал я, заглянув в глаза Амели. Стянул с себя толстовку и, сложив ее, протянул изумившейся девушке.
«Под задницу подложи», – объяснил свои действия жестами и улыбнулся, увидев похожие манипуляции со стороны Клима, но для Романовой, а затем и у прозревших о банальной заботе других парней. Кто-то даже вспомнил о принесённой на пару бутылке воды, которую отдали девушкам.
И я не удивился, когда Романова, сделав глоток, протянула бутылку Амели, а она передала воду Климу. Не удивился его решению оставить недопитое на потом и даже немому предложению Романовой поделиться водой с преподавателем. Все это, само собой разумеющееся, в принципе не могло удивлять. Как и привлекающее внимание прикосновение любого из сидящих в аудитории. Любого, но не Резкой.
Когда она коснулась моего локтя, я даже не понял, что Амели задела меня не случайно. Я не обратил внимания на этот секундный контакт и лишь после второго, более ощутимого тычка, повернулся к девушке.
– Там Дима, – на грани слышимости выдохнула она, заглянув мне в глаза.
– Где?
– В той аудитории, – произнесла Амели и показала на стену, за которой звучали выстрелы, а сейчас повисла подозрительная тишина.
– Уверена? – спросил я, ища хоть что-то, чем можно будет успокоить Резкую.
Резкую, которая слышала выстрелы и крики. И кивнула так, что не осталось никаких сомнений – ошибки быть не могло.
Блядь! Думай, думай, думай!
– Мы перед парой встретились в коридоре, – решила добавить Амели.
– С ним все в порядке, – прошептал я, стараясь убедить Резкую.
– А если… – вопросительно начала она и дернулась от того, что я накрыл ее пальцы своей ладонью и повторил чуть громче и злее:
– С ним все в порядке, Амели. Дымыч не идиот, чтобы лезть на рожон. Особенно, когда он знает, что его невеста здесь и будет дёргаться. Выдыхай, Резкая.
«Еще одно пятно», – подумал я, бросив взгляд на потерявшиеся в моей ладони пальцы.
Аккуратно сжал их и поймал себя на мысли, что будь такая возможность не выпускать руку Амели, я бы не выпустил и рассказал ей в какие переплёты мы с Димоном влипали. Максимум, что с ним случалось – ободранная кожа на костяшках и пара царапин. Что-то серьезнее – ни разу. Даже, когда влез со мной в драку против шестерых. После которой я отсвечивал фингалами всех цветов радуги и радовался, что легко отделался, а Дымыч стебал меня, сияя голливудской улыбкой.
Не самое успокаивающее сейчас, когда мы сидим здесь, а он там. Но хоть что-то.
Невольно погладив подрагивающие пальцы Амели, я убрал ладонь и прислушался. Мне показалось, что в коридоре кто-то шаркнул ногой или споткнулся. Слишком тихо и практически беззвучно, чтобы обратить на это внимание. Однако через минуту звуки шагов раздались отчетливее. К ним прибавился чей-то шепот и скрип петель, щелканье замка и новые шаги. Эти звуки раздавались все ближе, и не я один посмотрел на поднявшегося на ноги преподавателя. Глянув на экран мобильного, он жестами показал нам сидеть, а сам сдвинул тумбу в сторону и после двух приглушенных ударов по двери повернул ключ в замке, впуская человека в камуфляже и бронике. За которым в аудиторию вошли еще трое таких же.
– Встаем и без лишнего шума выходим цепочкой по одному, – произнес первый, жестами отправляя своих бойцов в нашу сторону. – Спускаетесь по лестнице, выходите на улицу и сворачиваете за угол. Там вас проведут дальше.
Убедившись, что его услышали, омоновец что-то сказал в рацию и выглянул в коридор, а дальше жестом показал нам на выход.
– Пошли-пошли-пошли, – ускорили нас, поднимая замешкавшихся и подталкивая их к дверям. – Направо и к лестнице. Быстро.
Ботаны, первые девушки, дальше юристы и снова одногруппники. Никто не издал ни звука, когда поднимался и выходил из аудитории. Только Романова.
Когда до нее дошла очередь, она замедлилась у дверей и встревоженно посмотрела на Дегтярева.
– Олег? – выдохнула и, не успев услышать ничего в ответ от преподавателя, оказалась выдернутой в коридор, где возмущенно пискнула: – Почему мы выходим, а он остался?
– На выход! – напомнили ей, а Дегтярев внезапно остановил подошедшего Клима и еле слышно произнес ему:
– Отвезешь ее домой.
Все тем же тоном, не терпящим возражения. Все с той же интонацией, которой невозможно не подчиниться.
Услышав ее краем уха, я кивнул, точно так же как Клим, и подтолкнул замедлившуюся Резкую. Вышел следом за ней и обернулся. Успел разглядеть за спинами омоновцев похожую цепочку студентов, которых выводили из аудитории в другую сторону. Правда, не понял из соседней или следующей за ней.
Меня толкнули, направив к лестнице.
Там толкнули снова, ускорив.
Лишь оказавшись на улице и увидев количество машин скорой помощи и перегородивших выезды тонированных микроавтобусов, я дернулся от мысли, что нас и виденных мной студентов выводили в разные стороны, а навстречу все время поднимались омоновцы.
Слишком дохрена, чтобы не догадаться зачем. Слишком дохрена, чтобы не обернуться, мысленно прося Димона не нарываться.
Холодно.
Несмотря на чудесный сентябрьский день, солнечный и безветренный, оказавшись на улице и хватанув ртом свежий воздух, я вздрогнула и поежилась от пробирающего до костей мороза.
Внутреннего. Парализующего оцепенением. Подчистую уничтожающего способность думать.
Перед глазами мелькали лица людей. По ушам били разговоры, чей-то плач, крики. Я моргала, дышала, двигалась, но ощущала себя мертвой.
Что произошло? Кто стрелял? Почему выстрелы вообще прозвучали?
И финальный вопрос, подсвеченный зловещим алым: что с Димой?
– Медицинская помощь нужна? – донеслось сбоку, когда наша группа под прикрытием омоновцев скрылась за углом здания.
– Амели?
Моего плеча кто-то коснулся.
Не Клим. Он бы быстро убрал руку, а эта ладонь словно прилипла к ткани футболки. И плавила ее.
Дернувшись, чтобы избавиться от навязанного Лукашиным контакта, я сухо ответила:
– Со мной все нормально.
– Нет. Я никуда не поеду, Клим!
Я отреагировала на этот шепот на повышенных тонах и посмотрела на Асю. Она отпихивала от себя Клима, который подталкивал ее в сторону университетской парковки.
– Нам здесь делать нечего. Только мешаться будем. – Клим на мгновение пересекся взглядом с кем-то за моей спиной и коротко кивнул. Я обернулась, столкнувшись лицом к лицу с Никитой. Он тут же натянул на себя маску флегматичного оленя, которого не заботило происходящее.
Я хмыкнула. Мне слабо верилось, что Лукашин все бросит и уедет.
– Мне плевать. Почему он не выходит? Почему преподавателей не выводят? – Ася медленно скатывалась в состояние истерики, неотрывно следя за тем углом здания, из-за которого мы пришли. И облегченно выдохнула, когда, пусть и с большой задержкой, показалась фигура Дегтярева в компании нескольких омоновцев и нашего ректора.
– Старосты, составьте список всех, кто сегодня присутствовал на занятии, – хрипло проговорил Олег Андреевич, поравнявшись с нами. – После этого все свободны. Не стоит изображать тупых зевак и мешать людям выполнять свою работу. Романова, домой.
Последнее – тихо и глаза в глаза. Ася замерла, поджала губы, но после пары секунд размышлений все же кивнула. Клим, кажется, облегченно выдохнул и посмотрел на меня:
– Мелька…
– Я никуда не поеду.
– Я присмотрю за ней, – недовольно протянул Никита. Слава богу, никто из парней не стал убеждать меня покинуть территорию университета.
– Лукашин… – начал было Дегтярев, но Никита его перебил:
– В той аудитории мой друг и ее жених. Мы останемся.
«Ее жених».
Я дернулась как от удара.
Бож-же… Дима ушел на пару с пониманием того, что после лекции я с ним порву. Возможно, именно об этом он думал, когда все началось. Возможно, он…
Рот наполнился горькой слюной. Я сделала несколько шагов в сторону и прислонилась к дереву, борясь с накатывающей тошнотой. Закрыла глаза, чтобы не видеть суету и панику, не цепляться взглядом за проблесковые огни служебных машин и людей с оружием. Если разревусь – меня прогонят.
А я не могу… Не имею права уйти.
– Возьми.
Подняв веки, я уставилась на протянутую Лукашиным бутылку с водой. Не стала спорить, молча взяла ее и опустошила в несколько крупных глотков. Вытерла губы и огляделась. Студентов переправляли за периметр оцепления, как и некоторых преподавателей. Дегтярев стоял шагах в десяти от нас и тихо переговаривался с ректором, который озадаченно хмурился и кивал, явно прислушиваясь к словам Олега Андреевича.
– Кто-нибудь уже выяснил, что произошло?
– У меня не было времени узнавать подробности, – ответил Лукашин, наградив меня недовольным взглядом.
– Со мной не нужно нянчиться. Я в состоянии провести несколько минут в одиночестве. И буду благодарна, если ты хоть что-то узнаешь.
Лукашин вздохнул и вытащил из-за ворота футболки солнцезащитные очки, которые все это время там висели. Надев их, он вручил мне свою толстовку, безапелляционно потребовав:
– Надень. И не вздумай куда-нибудь учесать.
Он развернулся и зашагал к Дегтяреву и ректору, даже не проследив за тем, послушаюсь ли я его. Словно не сомневался в том, что его приказ будет выполнен. Словно знал, что со мной, дрожащей от страха, нужно общаться именно так.
И мне действительно даже в голову не пришло ослушаться. Я села на бордюр и нырнула в толстовку, от которой пахло уже знакомо: теплое дерево, терпкая, но не отталкивающая алкогольная нота и корица. Уткнувшись носом в воротник, сделала несколько глубоких вдохов, понимая, что парфюм Лукашина действует на меня странным образом успокаивающе.
Я уперлась лбом в колени и закрыла глаза, следя за размеренностью вдохов и выдохов. Сонливость, которая мучила меня с самого утра, отступила еще в момент первого выстрела. Ее оттеснили выброс адреналина, вспышка ужаса и звенящее чувство неопределенности, однако глаза все еще пекло, а все звуки воспринимались слухом приглушенно, как сквозь толстый слой ваты.
Кончики пальцев будто онемели. Я сжимала ими низ толстовки Лукашина, но не чувствовала текстуру ткани. Меня все еще знобило, перед глазами плясали кроваво-красные круги. Вопреки тому, что я опустошила целую бутылку воды, во рту все пересохло, а в горле продолжал стоять горчащий ком, который я никак не могла протолкнуть.
Пожалуйста, пусть все закончится хорошо. Пожалуйста. Пожалуйста.
Я никогда не была набожной, но именно сейчас меня посетило иррациональное желание упасть на колени и помолиться. Я была готова пообещать старцу с небес все, что он у меня попросит, лишь бы выстрелы, услышанные нами, не достигли своей цели. Лишь бы все были живы и здоровы. Лишь бы еще раз увидеть Диму. Попросить прощения. Пообещать, что я никогда его не брошу, никогда не позволю остаться один на один со смертельной опасностью.
В прошлый раз тебе повезло… В этот ты заплатишь двойную цену.
Предательница…
Предательница.
Предательница!
Внутренний голос уже не шептал. Он вопил во всю глотку. И мне казалось, что эти вопли слышали все. Я боялась поднять голову и открыть глаза. Боялась увидеть обвиняющие и презрительные взгляды.
– Идем. Лев Андреевич приехал.
Осторожное прикосновение к моему плечу заставило вскинуться и резко встать. Голова закружилась, по глазам ударил яркий свет. Я покачнулась, Лукашин тут же схватил меня за локоть, чтобы помочь сохранить вертикальное положение, а я инстинктивно сделала шаг.
К Никите.
Правую половину тела обдало жаром, когда я столкнулась с Лукашиным. Вопреки рефлексу, я не отшатнулась, а застыла. Мой взгляд замер на крепком предплечье, скользнул выше, отметив пульсирующую вену на шее, мазнул по челюсти и застыл на глазах, когда Никита повернул ко мне голову.
Радужки цвета горького шоколада посветлели, когда в них нырнул солнечный луч, просочившийся сквозь листву над нами. Подул мягкий ветер, аромат мужского парфюма усилился и смешался с запахом акации, став слаще и теплее.
– Как ты, Резкая? – с хрипотцой в голосе спросил Никита, не убирая пальцы с моего локтя. Сейчас он не сжимал их, не удерживал меня, но это прикосновение ощущалось непоколебимой опорой, позволяющей мне стоять.
– Мне страшно.
Мимолетная вспышка удивления в его глазах. Напряженная линия красиво очерченных губ. Скачок кадыка.
– Мне тоже.
Это тихое признание, озвученное не шепотом, но на грани него, выпустило напряжение, скопившееся в моем теле. Выдохнув, я позволила себе расслабиться, почти обмякнуть, развернувшись так, чтобы мой лоб уткнулся в широкую, мерно вздымающуюся грудь.
Секунда за секундой. Минута, другая. Я сбилась со счета, сколько мы вот так простояли. Потерялась в ощущении тепла и защищенности, которого не чувствовала со смерти бабушки. Прислушивалась к учащенному биению сердца человека, который тоже испытывал страх и не побоялся в этом признаться.
Вязкое болото моего личного ада отступило. Втянуло в себя гнилые воды, отравляющие сознание, позволило вновь дышать полной грудью и немного успокоиться. Я не была дурой и понимала, что это временно, но все равно испытала призрачную радость.
И сразу после этого отступила от Никиты и кивнула:
– Идем.
Никто из нас не комментировал случившееся. Лукашин, на секунду задержав пытливый взгляд на моем лице, развернулся и повел меня куда-то, мимо снующих вокруг людей. Лишь спустя пару минут я поняла, что мы обходим корпус университета с другой стороны, чтобы присоединиться к группе мужчин, что укрывались за несколькими черными фургонами, припаркованными напротив входа в здание.
Не переставая идти, я подняла голову и посмотрела на окна той самой аудитории. Расстояние и жалюзи ничего не позволяли увидеть, а образы своего богатого воображения я упорно гнала прочь.
– Никита? Амели?
Лев Андреевич взглянул на нас с удивлением, когда мы остановились сбоку от него.
– Почему здесь посторонние? – недовольно рявкнул один из полицейских.
– Это близкие люди моего сына, – обрубил Лев Андреевич.
– Там у каждого из заложников целая пачка близких, – не стал сдаваться возмутившийся, но стушевался, когда папа Димы хлестанул по нему разъяренным взглядом.
– Лев Андреевич, подозрения подтвердились? – тихо спросил Никита, перетягивая внимание мужчины на себя.
Лев Андреевич махнул рукой, призывая нас чуть отойти от основной толпы, и сразу обратился ко мне:
– Я благодарен, что ты осталась, Лиля, но…
– Я не могла поступить иначе, – оборвала я его раньше, чем он заговорит про то, что мне лучше уехать или подождать за пределами оцепления. – Мы останемся, если это возможно.
Мужчина вздохнул, но спорить не стал. Устало потер глаза и повернулся к злополучным окнам.
– Проверили камеры. Посторонние сегодня в здание не заходили, сейчас отсматривают вчерашний день, но…
– Скорее всего, это студент, – закончил за Льва Андреевича Никита.
– Да. Есть предположения? Ты же учился с этими ребятами.
Лукашин поджал губы и обвел взглядом здание, явно размышляя над прозвучавшим вопросом.
– Даже не знаю, – пожал он плечами через несколько мгновений. – Обычная группа, обычные студенты. Разве что… – Никита посмотрел на меня.
– Лаптев, – одновременно с ним произнесла я.
– Тот самый злостный должник? Дима что-то говорил о нем, – Лев Андреевич махнул кому-то позади нас. Я обернулась. К нам спешили ректор и Дегтярев. – Виктор Михайлович, что скажете насчет Лаптева?
Ректор нахмурил брови:
– Думаете, это он заварил всю эту кашу?
– Дима сказал перед началом пары, что у Лаптева последний шанс сдать уголовное право, – поспешила рассказать я.
– Побоялся загреметь в армию и начал палить по одногруппникам? – Виктор Михайлович ругнулся сквозь зубы. – Теперь отправится на нары.
– И это станет самым благоприятным исходом для него, – хмуро добавил Дегтярев. – В таких случаях часто стреляют на поражение.
– Идемте, сообщим командованию, – качнул головой отец Димы в сторону полицейских, которых, кажется, стало еще больше.
Один из только что прибывших мужчин, одетый, в отличие от остальных, в деловой костюм, а не форму, при нашем приближении поспешил представиться, поочередно протягивая ладонь для рукопожатия:
– Шатохин Сергей Дмитриевич, руководитель переговорной группы. – Он повернулся и указал на своих спутников: – Психолог Глеб, и Артур, мой помощник. А теперь, – вновь повернулся мужчина, – введите нас в курс дела.
– У нас появился вероятный… – ректор запнулся, неуверенно посмотрев на остальных: – Кхм, преступник?
– Кто?
Никита потянул меня за рукав, заставив отколоться от толпы переговаривающихся мужчин.
– Нам лучше не высовываться и не привлекать внимания, чтобы не отправили за периметр, – заметил он, когда мы остановились шагах в десяти от остальных.
Ответить мне помешал визг шин. Синхронно повернувшись на шум, мы с Лукашиным удивленно переглянулись. Из хорошо знакомой мне тачки выскочил Раш. Хлопнув дверью, он налетел на полицейских, следящих за тем, чтобы никто из зевак не подходил слишком близко к территории университета.
– Что он здесь забыл? – с недоумением спросил Никита, а я только пожала плечами и осторожно зашагала к разгорающейся перепалке между организатором гонок и полицейскими.
– Амели! – воскликнул Раш при виде меня. – Какого черта здесь происходит?
– Молодой человек, я повторяю в последний раз, вам следует отойти! – требовательно проговорил один из патрульных.
– Где-то там мой брат! – рявкнул Раш. – Я не собираюсь торчать здесь, не зная, что с ним случилось!
Никита обогнал меня и уставился на орга с неподдельным изумлением на лице:
– Пожалуйста, только не говори, что у твоего брата фамилия Лаптев…