Loe raamatut: «Чужая. На пороге соблазна», lehekülg 12

Font:

Глава 25. Амели

– Иванченко, – растерянно ответил Раш, поочередно поглядывая на нас с Лукашиным. – Блядь, что происходит, Калифорния?

Никита обернулся и бросил неуверенный взгляд на Льва Андреевича, а после сделал несколько шагов вперед, приблизившись к ярко-полосатой ленте заграждения. Что-то тихо спросил у патрульных и получил в ответ достаточно громкое и уверенное: «Не положено». Никита в примирительном жесте поднял руки вверх и кивнул.

– Кто-то из студентов взял в заложники группу твоего брата, – обратился Лукашин к Рашу, который мгновенно побледнел от этой новости. – Сейчас пытаются выяснить личность преступника и организовать переговоры…

– Молодой человек, я бы посоветовал держать вам язык за зубами, – резко произнес один из полицейских.

Я поспешила подойти к Лукашину и потянула его за руку, призывая вернуться назад. Искоса взглянула на патрульных и шепнула застывшему оргу:

– Будем держать в курсе.

Раш благодарно кивнул и отступил к своей машине, бросая неверящие взгляды на здание универа и суету вокруг него. Меня же магнитом тянуло к толпе мужчин, среди которых разгорался жаркий спор, о чем свидетельствовал переход на повышенные тона.

– В составе вашей группы должен быть уполномоченный вести переговоры! – возмущался Лев Андреевич. – Специально обученный человек, который…

– Вы забыли, в какой стране живете? – огрызнулся Шатохин, руководитель переговорной группы. – Я имею достаточно опыта, чтобы…

– Мне плевать на ваш опыт! – рявкнул отец Димы. – Там мой сын! И его жизнь зависит от каждого гребаного слова, что прозвучит по эту сторону звонка!

– При всем моем уважении, вас, Лев Андреевич, вообще здесь не должно быть, – парировал его оппонент.

– Господа, давайте возьмем себя в руки, – вмешался ректор.

– Идите к черту! – Лев Андреевич все больше выходил из себя. – По регламенту переговоры с террористами не может вести тот же человек, что отвечает за принятие решений!

– В той аудитории не террористы, а испуганный пацан! – надменно ответил Шатохин.

– Позвольте заметить, что этот факт не упрощает ситуацию, а усложняет, – заметил Дегтярев, выступая вперед. Взгляды присутствующих обратились к нему, удивление было заметно на лице каждого из мужчин, участвующих в споре. Олег Андреевич вздохнул и продолжил: – Террористическая группа организована и имеет цель. У них сформулированы четкие требования, они обучены и лучше сохраняют хладнокровие, как бы странно это не звучало. Здесь же, как вы верно заметили, перепуганный пацан.

– Я полностью согласен, – кивнул парень, которого Шатохин ранее представил, как психолога переговорной группы. – Он растерян и не знает, что ему делать. Любое неосторожное слово или чрезмерное давление может спровоцировать вспышку агрессии, вызванную отчаянием.

– Ты сомневаешься в моей компетенции? – разъяренно проговорил Шатохин.

– Вы уже совершаете ошибку, не воспринимая угрозу всерьез, – заметил ректор.

– Так, – резко оборвал спор мужчина, ранее выступавший против нашего с Лукашиным присутствия здесь. – Сейчас все заткнулись и послушали меня. В том здании, – указал он на корпус университета, – люди, которые сидят под дулом пистолета и надеются на нашу помощь. Не время спорить и мериться своими… – он посмотрел на меня и кашлянул, обрывая себя на полуслове. – Пусть с ним говорит психолог.

– Нет, – мотнул головой парнишка. – Люди в таких ситуациях негативно реагируют на «мозгоправа». Нам нужен рассудительный, спокойный и тактичный человек, не имеющий никаких отношений с кем-то из заложников или с преступником. Независимое лицо, так сказать.

Повисло молчание. Мы все обменялись придирчивыми взглядами.

– Олег Андреевич, – неожиданно произнес Никита, заставив нас вздрогнуть и повернуться к нему. – Что? – пожал плечами Лукашин. – Командование не подходит, я, Амели или Лев Андреевич тоже. Ректор университета будет восприниматься Лаптевым как зло во плоти. – Виктор Михайлович фыркнул, но спорить не стал. – Остается Олег Андреевич.

Несколько бесконечных секунд тишины. Дегтярев устало потер глаза и махнул рукой:

– Давайте телефон.

Психолог отвел Олега Андреевича в сторону на короткий инструктаж. Шатохин проводил их взглядом и сухо заметил:

– Мне это не нравится.

–Олег справится, – ответил ректор. – В конце концов, мы в любой момент можем поменять переговорщика.

– Нет, не можем! – нервно фыркнул Шатохин. – Поэтому важно, чтобы этим занимался человек, способный выдержать эту ситуацию от начала и до конца.

– Олег справится. – Виктор Михайлович прожег руководителя переговорной группы таким взглядом, что я почувствовала себя неуютно. – Лучше расскажите, что делать остальным.

– Молчать, – ответил за своего начальника вернувшийся с Дегтяревым психолог. – Неважно, что вы услышите или что будет происходить. Ни звука. Если сомневаетесь, что сможете это выдержать – отойдите.

– Амели? – тихо спросил меня Никита. Я чувствовала его пристальный взгляд, но ответила, не повернув головы:

– Я в порядке.

Прислонившись к черному фургону, я наблюдала за торопливыми приготовлениями и убеждала себя, что все будет хорошо. Обязательно. Я не знала Дегтярева, у меня не было оснований верить в то, что эта ноша ему по силам, но убежденность ректора не оставила меня равнодушной. Если Виктор Михайлович, до этого демонстрировавший острый ум и крепкий внутренний стержень, настолько верил в Олега Андреевича, то и я должна.

За этими мыслями я пропустила момент, когда набрали номер Лаптева. Первый гудок вырвался из динамика телефона тягучим набатом и заставил нас всех затаить дыхание. Нервы были натянуты до предела, тело словно впало в анабиоз, и только органы слуха продолжали работу, до предела обострив восприятие звуков.

За первым гудком последовал второй. Третий. Четвертый.

Время растянулось липкой лентой, заставляя всех застыть в мучительном ожидании ответа.

Но его не последовало.

Олег Андреевич посмотрел на психолога и после подбадривающего кивка вновь начал вызов.

Ну же, возьми трубку…

Лаптев оказался глух к моим молчаливым мольбам. Дегтярев набирал его номер еще несколько раз, но трубку так никто и не взял.

– А если это не он? – спросил Лев Андреевич. – Вдруг мы ошиблись и стрельбу устроил кто-то другой?

– Нужно идти туда, – спокойно произнес Дегтярев, протянув телефон Шатохину. Руководитель переговорной группы поспешил возмутиться:

– Нет, исключено! Это слишком опасно, я не имею права подвергать риску вас и заложников.

– А есть другие предложения? Может, мне в рупор покричать, на радость журналистам? – Олег Андреевич посмотрел на ректора и скривил губы в усмешке: – Витюша, даже не знаю, как ты со мной расплатишься после этого.

– Никак, – Виктор Михайлович покачал головой, – потому что я согласен с командиром. Ты останешься здесь.

– Не трусь, дружище, и не из таких передряг выбирался, – хохотнул Дегтярев, похлопав ректора по плечу. Затем посмотрел на Шатохина: – Давайте сэкономим время и нервы. Выделите жилет и пару бойцов для прикрытия. Повесьте на меня микрофон и обеспечьте связь с психологом. Поговорим с парнишкой через дверь.

– А если он потребует войти в аудиторию? – ректор схватил Дегтярева за локоть и прошипел сквозь зубы: – Ты что творишь, олень?

– Потребует – войду. Вить, мы можем торчать здесь до вечера. Взять этого недоумка измором. Но у тебя есть гарантии, что он не съедет с катушек окончательно?

– Аська вас убьет, – пробормотала я себе под нос, но Олег Андреевич услышал это и взглянул на меня поверх плеча.

– Не возражаю. Если меня убьет она… Значит, эта вылазка будет успешной. Сергей Дмитриевич, – обратился он к Шатохину, – окончательное решение за вами. Но советую хорошо подумать.

Руководитель переговорной группы поджал губы и обвел присутствующих взглядом. Тихо выругался, взъерошил волосы ладонью и кивнул:

– Собираемся. Я иду с вами. Парней нам для прикрытия, жилеты и необходимое оборудование. – Вновь тихое ругательство и громогласный рык: – Чего застыли? За дело!

Я с замиранием сердца наблюдала за всеми приготовлениями, а когда группа из вооруженных бойцов, Шатохина и Дегтярева скрылась в корпусе универа, вновь испытала острое желание помолиться.

Где-то за периметром оцепления переговаривались люди. Я старалась не прислушиваться к доносившимся словам, вместе с остальными глядя на выход из здания. Время вновь застыло, страх липкими пальцами сжимал сердце, замедляя его бег. Я спрятала дрожащие ладони в карманы толстовки Лукашина, не желая показывать окружавшим меня мужчинам свое волнение. Впрочем, никому до меня не было дела, даже Никита, все еще стоящий рядом, сконцентрировал все внимание на дверях универа.

– Мать твою, микрофон не работает, – выругался Глеб, щелкая кнопками на своем оборудовании. – Они дошли до аудитории и отключили его.

Я не знала, сколько времени прошло. По ощущениям – целая вечность, каждый миг которой превращался в ад, потому что мы были вынуждены вслушиваться в любой незначительный шорох, боясь, что вновь прозвучат выстрелы. На деле же вряд ли стрелки часов отмахали больше получаса.

И когда напряжение достигло апогея, выкручивая суставы и мышцы, парализуя страхом и перекрывая легким доступ к кислороду, в заветных дверях показались люди.

Я вскрикнула. Дернулась вперед, наткнулась грудью на руку Лукашина, впечатавшуюся в дверцу фургона, и собравшись с силами, оттолкнула Никиту, пытавшегося меня удержать.

– Дима! – возглас, который должен был оформиться в крик, сорвался с губ сиплым выдохом. – Дим…

Глава 26. Никита

Едва успев перехватить бросившуюся к корпусу университета Резкую, я рванул ее на себя и припечатал спиной к фургону.

– Стоять! – рявкнул и, когда Амели вновь толкнула меня, собираясь через сквер рвануть к Димону, я встряхнул ее за плечи, цедя со злостью: – Да стой ты, дура! Он живой, а тебя, идиотку, могут грохнуть. Живой он, – повторил и показал на группу Дымыча, которую омоновцы выводили вдоль стены, а затем махнул на окна аудитории: – Голову включи. Окна куда выходят? Пулю словить решила или бессмертия отхлебнула?!

– Отпусти! – дернулась Резкая, не слыша меня и неотрывно смотря в сторону, куда выводили группу Дымыча. – Лукашин! – выкрикнула, выпустив из поля зрения Димона и переводя раздраженный взгляд на меня. Толкнула меня в грудь и после того, как я помотал головой, забилась, дергаясь из стороны в сторону: – Отпусти! Там Дима! Отпусти!

– Резкая, – прошипел я, едва успевая уворачиваться от метящих в глаза ногтей и пропуская удары кулаков. – Амели, блядь! Включи башку, идиотка!

Встряхнув девушку в разы злее и уже не переживая, что делаю ей больно, я вдавил ее собой в борт фургона и обернулся.

Омоновцы, менты, карета скорой помощи и врач, суетливо перекладывающий что-то в своей сумке. Ища глазами кого-нибудь, кто смог бы мне помочь утихомирить срывающуюся в истерику девушку, я заметил отца Димона. И не нашел ничего лучше, как позвать его:

– Лев Андреевич!

– Никита, не сейчас, – отмахнулся он, двинувшись в сторону выведенной из университета группы. Однако, когда я вновь позвал его и показал на истерящую Резкую, Авдеев на мгновение застыл.

Бросил взгляд на сына.

И, к моему облегчению, не прошел мимо, а окликнул врача и поспешил к нам.

– Лиля, девочка моя, все хорошо, – ласково произнес Лев Андреевич, привлекая внимание Амели, и тут же рыком поторопил подошедшего медика: – Успокоительное или что-нибудь. Быстро!

– Ди… ма… – задыхаясь, будто тонет, прохрипела Резкая.

Белая как мел, она неожиданно сильно впечатала мне коленом в бедро. Рванулась в сторону и замерла, увидев отца Димона.

– С ним. Все. Хорошо, – отделяя слова, Лев Андреевич провел ладонью по щеке застывшей девушки и, глядя ей в глаза, негромко добавил: – Я тебе обещаю, что с ним все хорошо. Сейчас я схожу к нему и сразу же вернусь к тебе. Хорошо? – Дерганный кивок в ответ. – Доктор сделает укол, чтобы ты успокоилась, а Никита побудет рядом. Хорошо?

Амели вновь кивнула и мельком посмотрела на врача, набирающего в шприц прозрачную жидкость из ампулы. Сразу после этого – на меня, будто убеждаясь в словах Льва Андреевича.

– Никита, – скупо бросил Авдеев.

Кивнув ему, я прижал Резкую к фургону, лишая возможности пошевелиться, пока врач не вколет успокоительное. Услышал хрипящий вдох Амели и прошептал ей, смотрящей мне в глаза затравленным зверьком:

– Ш-ш-ш. Все хорошо. Ничего не бойся. Я с тобой. Слышишь?

Успокаивая Резкую, я не разрывал с ней зрительный контакт. Повторял, что никуда не уйду, и держал ее, не давая вывернуться и пошевелиться до приказа врача:

– Молодой человек, можно отпускать.

– Слышишь, Амели? – спросил я и повторил слова отца Димона: – Лев Андреевич сейчас сходит к Димону. Ему передать, что ты волнуешься?

– Да, – еле слышно выдохнула Резкая, на мгновение скакнув взглядом на Авдеева.

– Мы же подождем, пока Лев Андреевич вернется?

– Да.

– Я тебя отпущу и мы будем ждать здесь. Хорошо?

– Да.

Сделав шаг назад, я показал Амели ладони, подтверждая этим жестом первую часть своей последней фразы, и после, намекая сесть, мягко надавил на ее плечи.

– Сейчас мы сядем и будем ждать, – негромко произнес я, опускаясь вместе с Резкой на асфальт. – Лев Андреевич уходит, – выделил интонацией намек, что Авдеев может идти и дальше я справлюсь сам. – Он скажет Димке, что ты волнуешься, и спросит, что передать тебе. Потом вернется и расскажет нам, что с Димкой все в порядке. Хорошо?

– Да, – кивнула Амели, едва заметно вздрогнув, когда я сел не напротив, а рядом с ней.

– Ждем, – выдохнул я, привалившись спиной к борту фургона, и для большей убедительности вытянул ноги.

Краем глаза я видел, что Резкая глянула на мою расслабленную позу и зависла, проваливаясь в свои мысли. После, хватанув воздух, она обхватила притянутые к груди колени и уткнулась носом в ворот моей толстовки. А через несколько мгновений или минут вновь покосилась в мою сторону. Словно ждала от меня каких-то слов по поводу произошедшего в универе и никак не могла понять, почему я не дергаюсь, когда дергается она.

Только я не собирался ничего говорить или менять позу. Вместо этого вздохнул и прикрыл глаза.

Мне казалось, что самое важное сейчас – успокоить Резкую. И лишь когда она выдохнет, можно будет разрешить себе думать о чем-то другом. Не искать причины, которые толкнули Резкую придвинуться ко мне ближе. Не спрашивать у нее, зачем тронула мою ладонь, вложив в нее свои пальцы. Вместо этого лишь осторожно сжал их в ответ.

Сперва – успокоить.

Все остальное – после.

Я не знал, как давно ушел Авдеев и сколько ждать его возвращения с новостями. В какой-то миг мое внимание захватило другое. Я пытался понять: сдвинула ли Резкая ладошку сама или это я не заметил, как захватил ее полностью.

Провалившись в заторможенное состояние, я опустил взгляд на наши руки. И не сразу понял, что на автомате черчу подушечкой пальца по коже Амели, а она не одергивает руку. Обыкновенная вроде бы картина, но меня выщелкнуло в реальность, стоило вспомнить, что лежащая в моей ладони ладонь принадлежит Резкой.

И она не одергивает руку?

Я сам не понял, почему меня заклинило, и вместо того, чтобы остановиться, вскользь коснулся пальцев Амели. И снова удивился отсутствию паники.

Будто Резкая забыла про свою реакцию на прикосновения.

Или я невольно нащупал тонкую грань, за которой начинается приступ?

Бред.

Только бредовость предположения не остановила меня. Наоборот, толкнула повторить прикосновение. Затем еще раз. И снова.

Усиливая давление и одновременно вслушиваясь в дыхание Резкой, я раз за разом чертил по коже Амели. И замер, почувствовав нарастающее напряжение в теле девушки. Как свое.

Дрогнувшие и тут же расслабившиеся пальцы, когда мой ослабил давление, отступая к предыдущему варианту прикосновения.

Тихий и чуть рваный вдох в моменте касания, но спокойный выдох, если давление не переходит черту.

Едва ощутимую, но уже осязаемую.

Вряд ли это открытие могло считаться чем-то значимым, только для меня оно стало еще одной возможностью успокоить Резкую.

Если не заходить за грань дозволенного.

Балансируя на хрупкой черте разрешенного.

Согревая, а не замораживая своими прикосновениями.

Которые стали ощущаться острее в тысячи раз, когда я увидел, что Резкая смотрит на наши руки. Не отталкивая мою, но вырывая свою, стоило над нашими головами прозвучать:

– Молодежь, собираемся и по домам. Я отправлю вас с водителем.

Возглас Авдеева-старшего, возникшего буквально в метре от моих ног, выдернул руку Амели из моей и рывком поднял нас обоих с асфальта.

– Как Дима? – синхронно произнесли мы с Резкой, дернувшись друг от друга, разрывая дистанцию и увеличивая ее ещё больше.

Я сдвинулся чуть в сторону и назад. Туда, где жгущее ощущение на кончиках пальцев станет терпимым, а Амели, глянув на меня и свои пальцы, спрятала их в рукав толстовки и повторила вопрос:

– Как Дима?

– Слава богу, все хорошо. Ни царапины. Сидел на задней парте, когда все началось, – произнес Лев Андреевич и подмигнул выдохнувшей с облегчением Амели: – Отставить панику, Лиль. Димка у нас с тобой – герой. Догадался на видео заснять. Не все, конечно, и свидетельские показания вся группа даст, но в копилочке доказательств лишним не будет. Герой!

– Лаптев? – поинтересовался я, сместившись ещё на полшага в сторону, и после кивка Авдеева, задал вопрос, который заставил мужчину поморщиться: – Пострадавшие есть, Лев Андреевич?

– Двое. Преподаватель – по касательной в бедро. И парень.

Увидев мой требующий продолжения взгляд, отец Димона пожевал губу и дернул головой.

– Иванченко? – голос предательски дрогнул на фамилии брата Раша и окончательно пропал, когда Лев Андреевич, на мгновение удивился, а затем отвёл глаза в сторону, будто был в силах что-то предотвратить и не смог этого сделать.

– Кинулся ствол отнимать. Ну и… – махнул рукой Авдеев. – Сейчас ищут родственников, чтобы сообщить…

– Его брат где-то здесь, – обернулся я и, найдя взглядом машину Раша, показал на нее отцу Дымыча. – Его тачка.

– Твою мать, – процедил сквозь зубы Лев Андреевич и резко сменил тему: – Вобщем, давайте-ка вы по домам. Вам здесь делать нечего, а Димку с показаниями неизвестно сколько промурыжат. Лиля, я Григория предупредил, он…

– Я подожду, – оборвала мужчину Резкая. – Я не уеду без Димы. И мне надо…

– Лиля, ты едешь домой, – приказным тоном повторил Лев Андреевич. – Дима сказал, чтобы ты ждала его там.

– Я…

– Лиля, это не обсуждается, – обрубил Авдеев и, переведя взгляд на меня, попросил: – Никита, побудь с ней. Проконтролируй, чтобы поела и никуда не срывалась. Я Димку в первых рядах протолкну, чтобы с показаниями не затягивали, и сам его привезу.

– Хорошо, – кивнул я. Подтолкнул Резкую в сторону оцепления и усилил давление на плечи девушки, услышав ее протестующий возглас:

– Я не поеду! У меня ключей нет! И Раш…

– Ещё бредовые отмазки будут? – рявкнул я и, пока Резкая растерянно хлопала ресницами, повел ее в сторону служебной машины Льва Андреевича. – Мы едем ко мне.

Глава 27. Никита

Спрятанные в рукав толстовки пальцы и ощущение смятой в моменте неловкости.

Меня зациклило на том, что Резкая прятала руку, которой я касался, и в то же время постоянно косилась на нее.

Украдкой – в машине. Замедляясь на шаг – в магазине. Через отражение зеркала – в лифте.

Еще там, возле университета, поймав взгляд Амели на ее ладонь в моей, я словно обрел способность чувствовать каждый раз, когда Резкая смотрела на свою руку. И эти моменты ощущались, как погружение кончиков моих пальцев в едкую кислоту. Которая жгла сильнее, стоило расстоянию между мной и Амели сократиться.

– Не обращай внимания на бардак, – произнес я, пропуская Резкую в квартиру. Зашёл за ней следом, окинул взглядом видимую часть студии, стянул кроссовки и понес пакеты в кухонную зону. – Тапочек нет, но можно включить теплый пол, если замерзнешь. Кофе будешь? – спросил и, не услышав ответа, обернулся к застывшей в прихожей девушке. – Амели? Ты кофе будешь?

– Что? – дернулась она и тут же, словно вспомнила, где находится и почему, опустилась на банкетку, чтобы разуться.

Первое, что отпечаталось в моем сознании – скачущие и неслушающиеся пальцы у Резкой. Я мог не смотреть на них, но мозг, один черт, лихорадило, и он морзянкой отбивал по нервам сигналы тревоги.

Дальше – сжавшиеся в плотную линию губы Амели и ее отчётливо усилившийся озноб. Который Резкая постаралась скрыть, а вот я не смог пропустить.

– В душ, – скомандовал я и, когда Амели потянула край толстовки вверх, намереваясь от нее избавиться, повторил уже с нажимом: – Ты идёшь в душ. И это не обсуждается.

– Лукашин, ты с ума сошел? – возмутилась Резкая. – Какой душ?

– Горячий, Амели, – отрезал я. Подошел к ней и увлек за собой к шкафу, из которого поспешил достать полотенце, спросив: – Второе надо?

– Нет, – подала голос Резкая.

– Хоть какой-то прогресс, – выдохнул я, имея в виду не количество полотенец, а найденную точку соприкосновения. – Поехали дальше. Есть футболки, майки, джерси «Лэйкерс» и…

– Джерси, – выбрала Амели и помотала головой в ответ на мой следующий вопрос:

– Спортивки или шорты?

– Не надо.

Я сложил вещи стопкой, протянул их Резкой и удивился отсутствию протестов с ее стороны. Как и исчезновению удивившего меня эффекта кислоты с паникой от прикосновения, когда пальцы Амели столкнулись с моими.

Случайно, но ощутимо сильнее допустимого.

– В душ, – напомнил я, делая шаг назад и разрывая дистанцию.

Которая тут же напомнила о себе появившимся покалыванием в подушечках пальцев.

Далеко – нет. Вплотную – тоже нет. Что-то среднее – жжет.

Бред!

Я посмотрел на свою ладонь и сразу же перевел взгляд на Амели, спросившую у меня:

– Что бред?

– Не важно. Просто мысли вслух, – отмахнулся я и направился разбирать пакеты с купленными продуктами, буркнув первое, что могло попасть под определение бреда: – У меня фена нет. Я про это, если что.

Я умудрился зависнуть от одного прикосновения, но, организовав себе чашку эспрессо, быстро нашел объяснение странной «забывчивости» у Резкой. Запах кофе словно перезагрузил зависший в моменте мозг и выдал простой и логичный ответ.

Успокоительное.

Именно оно могло и стало причиной отсутствия реакции на прикосновения, а затем притупило и остальное.

Замедленное восприятие окружающего, показавшиеся мне странными взгляды на руку, возникший и тут же угасший протест – все объяснялось действием успокоительного. Оно отрубало раздражители и не давало Резкой акцентироваться на них. Давило любые попытки сконцентрироваться на чем-то конкретном и размазывало значимость. Защитить мозг от перегрузки и дать ему передышку – первостепенно.

Анализировать и переживать – после.

Кивнув этим мыслям, я выложил купленные продукты на рабочую поверхность кухонного островка. И, кажется, впервые не понял, что мной двигало в магазине.

Пара охлажденных стейков, связка бананов и молоко. Упаковка помидоров черри, латук, оливки и консервированная кукуруза. Пакет картофеля, сахар и пломбир. Рассматривая купленное, в голове отчетливо щелкало, что в моменте, когда я брал что-то и клал в корзину, у меня было четкое понимание, зачем беру и для чего. Сейчас же – ни одной мысли, кроме как: «Что из этого можно приготовить?»

Стейки – понятно, что жарить.

Картофель – с молоком получится пюре.

Остальное – салат и банановый коктейль?

– Пиздец я лагаю, – рассмеялся я внезапно очевидному. И чуть не захлебнулся истерическим хохотом, когда услышал шум льющейся в душе воды.

Сам того не осознавая, я взял все для ужина, который чаще всего готовила мама. А Резкая дополнила звуком не раз виденное в доме Сандерса.

– Не хватает только сериала на французском, – выдохнул я, утирая выступившие слезы, и полез искать шумовой фон для готовки в телефоне.

Французская болтовня, нелепые проблемы и бредовые, высосанные из пальца ссоры идеально ложились под бульканье воды в кастрюле и стук ножа по разделочной доске. Привычные и понятные звуки утянули меня в приготовление еды, и я, разворачиваясь с салатником в руках, меньше всего ожидал увидеть Амели за столом.

– Фак… – произнес я, вздрогнув от неожиданного появления Резкой, и рассмеялся: – Ты бы хоть покашляла, что ли. Я чуть заикой не стал.

– Мозг плавишь, да? – рассеянно спросила Амели и через мгновение кивнула: – Я тоже плавлю. Под сериалы про врачей или пожарных. А тут, – пожала плечами, – непонятно ничего.

– Резкая, ты как себя чувствуешь? – напрягся я и, опустив салатник на стол, пощелкал пальцами перед лицом девушки: – Голова кружится?

– Голова? – переспросила Амели. Сфокусировала взгляд на моей руке, а затем покачала ладошкой: – Она вот так… Как в море…

– У-у-у, – протянул я. Обойдя стол, подхватил плывущую на глазах девушку и понес ее в спальню. – Поплыли в кроватку спать.

– А у меня ключей нет, чтобы спать, – расплылась в улыбке Амели.

– У меня есть, не переживай.

Откинув покрывало, я уложил в постель Резкую и решил посидеть с ней, пока она не уснет.

Зачем? Я не знал.

Вместо того, чтобы уйти, я слушал невнятный бубнеж, в котором бабушка Мэй куда-то везла Лелю и там бабушка Мэй что-то говорила про другую бабушку или про себя. Невольно улыбался. И никак не мог заставить себя встать и уйти. Даже когда Резкая уснула, я вслушивался в ее спокойное дыхание, не понимая, что именно хочу в нем услышать, чтобы можно было оставить Амели одну. Раз за разом поправлял одеяло, которое она откидывала. И ждал. Непонятно чего.

Скорее всего, я бы вообще никуда не ушел, если бы не вспомнил про выключенный телефон. Осторожно взяв вторую подушку и покрывало, я пошел на кухню. Правда, и тут не удержался – обернулся посмотреть на Амели.

– Спокойной ночи, Леля, – улыбнулся я и одернул себя, чтобы не стоять дольше.

Наверное, происходящее можно было назвать бредом отходняков. Я понимал, что нет никакого смысла дергаться и проверять Резкую. Видел же, как выводили группу Димона и его самого. Однако на меня, один черт, накатывала какая-то паника, и я шел посмотреть на Резкую.

Чтобы убедиться, что у нее все нормально.

Даже если по-другому быть просто не могло.

Я позвонил и успокоил отца. Маму с Чадом. Даже Галину Павловну, которая увидела в новостях репортаж о стрельбе в университете и собралась приехать ко мне, прихватив с собой знакомого врача.

Я успокоил всех. Но не себя.

Вроде бы стоило расслабиться и выдохнуть, но в голове начали роиться бредовые мысли. Ни разу не логичные. Не имеющие хотя бы намека на логичность. Особенно сейчас, когда я находился в безопасности и дома. А не в аудитории, за стеной которой звучат выстрелы и плач.

– Нужно было и себе попросить успокоительного, – процедил я, открывая подаренный Чадом джин. Сделал из горлышка пару жадных глотков и со злостью спросил у решившего напомнить о себе телефона: – И кто на этот раз?

Правда, глянув на имя звонившего и на время в углу экрана, захотелось поинтересоваться у Димона, что могло задержать его настолько долго и какого хрена прозвучало:

– Никитос, я сейчас переодеваюсь и выезжаю.

– Переодеваюсь? – переспросил я. – Ты дома, что ли?

– Нет, блядь, в ментовке решил отужинать и душ принять, – огрызнулся Дымыч. – Конечно, я дома. Где мне еще быть?

– Я тебя правильно услышал? Дома? Не выехал, не еду, а только собираешься? – прорычал я. – У тебя крышу снесло, что ли, Дымыч? С душем потерпеть не мог? Резкую, блядь, под успокоительным от универа увозили, а ты в душ решил сгонять?! Ты ебнулся?

– Эй, братиш, ты с чего решил на меня понаезжать? – в тон мне ответил Димон. – Ну заехал домой на пять минут…

– Когда ты закончил давать показания? – оборвал я друга. – Сколько тебя допрашивали? Твой батя клялся и божился, что пропихнет тебя в первых рядах. Сейчас семь. Ничего не смущает?

– Никитос, тебя чего так кроет? А, Лиля истерила? Так не дергайся, я минут через двадцать подскочу и заберу ее.

– Дымыч, – процедил я, едва сдерживая злость, – подскакивай завтра с утречка. Сегодня ты уже…

– С хуяли завтра?! – вновь оборвал меня Димон. – Тебя попросили присмотреть за Лилей, ты присмотрел. Какие вообще проблемы и претензии, Ник?

– Такие, что она уже спит! – рявкнул я. – Вырубило ее от успокоительного, и будить ее я не стану! Так что можешь спокойно костюм выбирать и «прости, я не подумал приехать раньше» букетик заказывать. Завтра с утречка приедешь, и я сдам тебе «хер знает, что с ней не так» Лилечку с рук на руки в целости и сохранности. Заодно вещи ее привезешь.

– Я приеду сейчас! – выкрикнул Димон и поперхнулся, услышав мой ответ:

– Ты. Приедешь. Завтра. – процедил я. – Дашь девчонке выспаться, если тебе на нее не похуй. Дымыч, я втащу тебе, если припрешься и начнешь расталкивать Резкую сейчас.

– И как я это объясню? – усмехнулся Димон.

– Я скажу, что ты приезжал, когда она спала, и ты, а не я, решил не будить ее.

– Не забывай, чья это девушка, Никитос, – хмыкнул Дымыч.

– Я помню, а ты? – ответил я вопросом и повесил трубку.

Если до разговора с Димоном, мне хотелось выпить, чтобы просто не думать о сегодняшнем дне, то после… Желание нажраться в сопли стало единственным.

Я взял бокал и налил джина на две трети. Посмотрел в сторону спальни, где спала Резкая. И криво усмехнулся:

– Охуенный у тебя жених, Амели. Совет вам да любовь.

Отсалютовав бокалом, я поднес его к губам и поперхнулся глотком джина. Хрипящий выдох Резкой, словно тиски, сковал мое горло, а через мгновение прошелся по нервам повторяющимся:

– Нет… нет… нет…

Уверен, я влетел в спальню раньше, чем дно бокала коснулось столешницы. И замер у кровати, будто мне со всей дури влупили в грудь молотом.

Мне хватило одного взгляда на Резкую, чтобы меня с головы до ног опутало страхом и паникой. А гримаса ужаса, исказившая лицо Амели, в одно мгновение выморозила кровь в сосудах. Я не понимал, что случилось, не представлял, какой кошмар мог присниться девушке, чтобы она металась из стороны в сторону и пыталась разорвать опутавшее ее одеяло. Только с каждым новым рывком она затягивала в тугой кокон вокруг себя все, что находилось рядом.

Постельное белье, воздух, мои нервы и мысли.

Все туже и туже.

Хрипя на вдохе и замирая перед тем, как рвануть снова.

А я боялся к ней прикоснуться.

Не мог перебороть липкий страх и в тоже время, услышав обречённый стон, не попробовать сделать хоть что-то.

Не зная что.

Не понимая как.

Но выдыхая весь кислород из легких прежде, чем коснуться застрявшей в кошмаре девушки.

– Тише… Тише, Амели, – прошептал я, осторожно оттягивая в сторону край одеяла. – Ш-ш-ш… Я рядом… Ш-ш-ш… Леля, я здесь.

Услышанное от Резкой и повторенное мной «Леля».

Жалкое мгновение тишины. И повтор:

– Ш-ш-ш, Леля… Тише… Ш-ш-ш, Леля…