Loe raamatut: «Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках»
Глава 1. Предыстория. Перевернутая философия
Верить, не значит знать.
К знанию приходят в сомнениях.
Если есть сомнения – значит, Бог с тобой…
В некотором царстве, в некотором государстве, жила-была Идеальная Женщина…
Впрочем, судить об этом можно было только по голосу. И вещал он по тайному радио, передавая послания и наставления не в ухо, а в глаз и в бровь, в самое нутро подданных, как Бдительная Совесть, радеющая о всеобщем благе, как Страх Божий на страже государственной законности, как Вечный Зов в светлое будущее.
«Какое, какое радио?!» – усмехнетесь вы.
А такое, волшебное!
Есть волны, которые летят, наполняя эфир, пока с приемником не встретились. И слышит их человек ушами. А для некоторых человек сам как приемник, ушами не слышит, но обращаются они к человеку из среды его самого, тайно, шестым чувством, вселяя уверенность и готовое мнение на все случаи жизни, даже если человек никогда об этом не слышал и знать не знал за пару минут до этого. Слышать не слышал, а знает, видеть не видел, а представляет, щупать не щупал, и ощущение, что вот только что в руках подержал. А уж если волна похвалила – крылья за спиной вырастают, силушка прибавилась – и море такой силушке по колено, успокоила – и даже смерть не страшна. Или: посовестила, поругала, поставила на место – и придавил человека камень. А еще наставляет: перед кем голову склонить, перед кем на колени упасть, а кому лучше сразу отворот-поворот дать, послать, куда Макар телят не гонял, чтобы беды не случилось.
И ни одна такая радиопередача без голоса Идеальной Радиоведущей не обходилась. Вселяла она в души подданных надежды и чаяния, а другие голоса проникновенно вторили, нахваливая Прелесть, Святость и Праведность Идеальной Женщины. И помнил человек только то, что есть такие Благодетели, с которым даже самая хреновая жизнь – медовый пряник.
В общем, Наставница, Утешительница, Мерило сердечных помыслов…
Лица Идеальной Женщины, скрытого туманной далью, в той части государства, где жила героиня повествования, никто из местных не видел, а спросить, святую правду вещают или пиарят Государыню, было не у кого. Нечасто заезживали в такую даль столичные гости, могущие похвастать знакомством со столь Совершенной Особой, но даже тут, на другом конце государства, никто в истине радиоволн не сомневался, потому как все говорило в пользу ее существования. Образ жизни Святая Женщина вела активный, умудрялась отвечать вопрошающим на все их мысленные вопросы еще до того, как прозвучал сам вопрос. И никто не решался оспорить радиоистину, ибо: только еретик подвержен сомнениям, когда все говорят «белое», а он, бац, и зрит «черное», (да еще вслух!), и мнится ему, что общество состоит из дураков, ковыряющих сопли в носу.
«Только я один умный» – это неуважение к обществу, звездная болезнь.
Какой же умный, если думаешь, что Благодетели перед тобой начнут держать ответ, да еще на провокационные и неудобные вопросы?
Спустись с небес!
Мудрость Интернационального Спасителя гласит: «Общество разве враг себе? Оторви правую руку, выколи правый глаз, если члены твои отрывают тебя от общества, а если не против общества, общество от греха очистит. А что такое общество? Истинно, Благодетель – голова его. А коли голову похулил, остальное разве осталось незапятнанным?»
Вот и выходит – сам дурак!
Еретик – клеймо на всю жизнь, а крамола – вещь заразная. Вечно они совали свои любопытные носы, куда их не просят, подрывая веру в бога, царя и отечество. И некоторые еретики так доставали народ, что Благодетелям приходилось изолировать еретиков от общества, чтобы не смущали шепелявыми ртами неискушенные умы, вещая о какой-то своей, непатриотичной и вредной для государства истине, порочащей честь и достоинство Благодетелей, на которых прочно стояло государство.
Наверное, на принудительное лечение…
Но чаще еретики тихо самоустранялись, признаваясь в посмертных записках, написанных кровью и корявым почерком: «Меня замучила Совесть!». И посмертная их изобретательность не поддавалась никакому объяснению, поражая глубиной нанесенного себе вреда. Бились головой о стены, ломали себе ребра, травились ядом, даже умудрялись удавиться со связанными руками, а бывали случаи, когда глотали радиоактивные металлы, чтобы не рвать волосы от раскаяния руками.
Добровольцев, желающих отправиться на принудительное лечение, было немного, и смеялся народ, когда очередной еретик приставал к нему с уговорами взглянуть на правду.
На какую правду?
Где она – правда?
Да разве ж есть, если у каждого своя?
А еще была Идеальная Женщина Матушкой всего царства-государства. Имя у нее такое было – Величество. По батюшке с матушкой, наверное, как-то по-другому звали, но радио об этом ни разу не обмолвилось. Зато с таким именем – все знали! – есть у них Царица!
А при ней, естественно, имелся Идеальный Мужчина – Царь-батюшка.
О Его Величестве знали все больше по директивам и указам, по радиопредвестию, которое вдруг становились бытием.
Ох и трудно было за Величествами угнаться! Фантазия у них казалась неистощимою, а головой Его Величества Ее Величество крутила так неожиданно и непредсказуемо, что в государстве невольно забывали, в какую сторону только что смотрели. То производительность повышали, чтобы голый народ знал, есть в государстве производство, то на нищих молились, усмотрев в сём способ удержать государственную валюту от обесценивания, потому как, чем меньше у народа денег, тем копейка для него дороже, то налоги новые вводили – на грибы, на хворост, на петрушку и сортиры, на ямы на дорогах. Главное, что ни день, то новая директива из Центра.
Но и то спокойнее, вроде как при Родителе народ, который о народе печется.
Если не он, то кто?
А еще имела Ее Величество власть прощать грехи, а некоторые так объяснить, что как бы уже не грех, а достоинство. Например, завел гарем, оголился принародно, ориентацию сменил – по понятиям вроде как «безнравственный кобель» или «падшая женщина», а по Ее Величеству и не падшая, и не кобель, а «звезда шоу-бизнеса» или «золотой генофонд». Или захотелось чужое взять – вор, а при Ее Величестве и можно, и нужно. Кто тебя будет слушать, если жить не научился? Вот выйдешь в олигархи, и тобой хвастать начнут, как достоянием нации. И любой, обласканный Идеальной Женщиной, каким-то волшебным образом обзаводился нефтяными вышками, приисками, замками за границей. Даже любовь к ней возвышала человека, когда сознание, охваченное пламенем служения, отрывалось от грешной земли и устремлялось в сферы, не имевшие ничего общего с бытием, ведь еще с древних времен известно, что вера, особенно вера в явленное величие одухотворенной личности, творит чудеса – и не узнать человека, не подойти ни слева, ни справа, судит всякую тварь, как помазанник Помазанницы Интернационального Помазанника, раздает советы, как правильно любить Благодетельницу всего сущего, и на какие муки себя еще обречь, чтобы жизнь стала медовым пряником.
В общем, жила-была Благодетельница где-то там, являя пример совершенства и мудрости, и каждый мечтал пристроиться поблизости: в тепле, в сытости, безопасно. Письма писали, мечтали попасть на передачу, чтобы воодушевлять народ примером своей беззаветной любви и преданности, в надежде быть замеченным и услышанным, чтобы все двери открывались. Сегодня ты мусор собираешь, а завтра в кожаном кресле с золотыми подлокотниками, за столом из красного дерева заправляешь делами государственной важности. И правила она в царстве-государстве, с реками молочными, с озерами сметанными, с берегами кисельными. Под ногами камни скрипели самоцветные, печки пироги пекли, и цвело и перло из земли так, что воткни сухую ветку, на ней тут же листья распускаются. Небо над головой – синее-пресинее, горы – высокие-превысокие, долы широкие, леса дремучие, и такой простор, что, если государство с одного конца мерить, другой был где-то там, где тридесятое государство начинается.
Да, государство было таким… Богатым.
Но голос Благодетельницы вещал, что все как раз наоборот: реки смородиновые костями усыпаны, и не печки то, а драконы, которые палят землю вместе с жителями, кругом вампиры и оборотни, да нежить всякая, и нет в царстве-государстве Света белого, а только Тьма, с которой она одна только могла бы управиться…
И как только скажет – враз прозреет человек. Глядь, а там кость из земли торчит, тут пепел и птицы с неба сыплются, рыбы в пруду кверху брюхом плавают, бузина и дурман пошли в рост человеческий, погосты, как мегаполисы. Уж и бойня идет за аршин землицы, будто она в государстве закончилась.
И верили ей, внимали, печки уничтожали, реки химикалиями травили, зверей изводили, лес рубили, чтобы не осталось места для нечисти. Надеялись, если отнестись с пониманием, что любая перестройка требует кардинальных перестроений, связанных с трудными периодами в жизни простых людей, непременно Тьма Светом обернется, затягивали пояса потуже, и каждый сосед говорил соседу:
– Где мы, а где она, Благодетельница наша?! Когда еще до нас докатится перестроенный мир?!
А уж когда совсем невмоготу становились, всем честным народом, с вилами и крысиным ядом наперевес, шли на войну против дворняги, откормившей себя на хлебосольной помойке, чтобы знали Их Величества, что народ альтернативу Их Величествам не приемлет и готов запинать любую тварь, которая зубы выставляет…
Но…
Ничего не происходило, а только хуже становилось. Про справедливость в государстве только обиженные еще поминали, а те, кто умнее был, мышцы накачивали да вставляли зубы покрепче. Выживали, кто как умел: кто-то хорошо, кто-то не очень, а у некоторых совсем не получалось, и помочь бедолагам никто не брался. А зачем? В человеке твердость должна быть. Помоги ему, а он через неделю опять прибежит, а кто потом самому поможет? И не беспокоил народ лишний раз государство, сами промеж себя разбирались. Все равно останется прав тот, у кого кулаки крепче и кошелек толще.
Были, правда, и те, кому все же повезло к государственной кормушке пристроиться, но в социалистический рай, где каждому по потребности, не всех пускали, а если попал, не всем давали, а предатель, который бы выложил в Интернет критерии тайного отбора и указал проторенный путь, так и не сыскался.
Обидно!
И так перестройка затянулась, что нашелся смельчак, который решил проверить: а есть ли голова у Радиоведущей, или и там обман, и думают ли в той стороне, откуда вещала Идеальная Женщина, как в той, в которой жил сей герой…
Вернее, героиня.
В каждой директиве чудилось Маньке: «затяните пояса потуже!»
А куда туже? Вся страна в долгу у Благодетелей. Хоть бы раз народу сказали: «прощаем долги ваши, как вы наши, а пояса затянем у кредитора, а как спасемся, уж как-нибудь спасем Спасителя нашего!» Но нет, свои пояса Благодетели и не думали затягивать. То на весь мир свадьбу закатят, на которую пять тысяч пенсионеров могли бы год безбедно жить, то дворцы и яхты отстроят, поднимая ВВП других государств на такой уровень, который своим не снился, то долги простят чужой стране по непонятной щедрости.
Посчитала она, и получилось: у государей и там огрех, и тут, и вроде ума много не надо. Если сотни километров дорог строишь по лесам и полям, неужто еще три по деревне государственную казну разорят?
И не могла понять, почему в ответ люди только смеются.
А что непонятного? Ведь тут, посреди домов, для ВСЕХ людей, а там, по лесам и полям – для БОЛЬШИХ Людей! И кто после этого стал бы считать ее умной?!
По-человечески, Манька понимала Ее Величество. Государством тоже кому-то надо управлять. Столько народу, и всем внять нужно, а мнение у всех разное, и, если кто-то думает «казнить, нельзя помиловать», ему тут же тыкать начнут, что запятую не туда поставил.
Ей, например, казалось, что дорогу лучше сначала в деревне проложить, чтобы люди по ней ходили, но кто-то ведь и так думает: «Вот настроим дороги по полям и лесам, и будут БОЛЬШИЕ люди строить дачи в экологически чистых районах, и если повезет, свой Благодетель появится…»
И тоже были правы.
По улице, на которой она жила, трактор боялся ездить, а через две, где стоял дом кузнеца господина Упыреева, имевшего входы и выходы на БОЛЬШИХ людей, улицу сразу объявили Центральной, дорогу выложили гранитными плитами, и во всю дорогу крупными буквами красовалась надпись: «Низкий поклон вам, дорогой вы Наш Господи… Упыреев!»
Так получилось, что на букву «н» не хватило камня. А, может, денег на камень. Когда посчитали, дорогу-то, оказалось, строили из чистого золота.
И все бы Манька стерпела, НО…
Невзлюбила ее Благодетельница, да так, что хоть в петлю лезь. Только где какой ропот, мол, опять не дождались, как Ее Величество всю ответственность на нее перекладывает. Непонятно как, как-то тайно, но всем доступно.
Каждому в уме покажет на кузнеца господина Упыреева:
– Вот человек: и дом – полная чаша, и дорога у него скатертью, и дети по заграницам – не ропщет, а имеет! – а после обязательно приплетет Маньку, ткнув в нее пальцем: – А если вы по этой себя меряете, вот вам и объяснение! – и строго так вопрошает: – Доколе будем терпеть?
И смотрят на нее, как на общенациональную бедственность – алчная, завидущая, загребущая. И отвечают, когда зарплату Христа ради вымаливает:
– Эка ты хватила, так ежели всем платить, по миру пойдешь! У нас жизнь тоже не сахар, то конкуренты, то кредиты, то налоги, а такие, как ты, так и норовят на шею сесть, – и уже ее совестят: – В стране кризис. Мы ли виноваты, что у тебя покупательский спрос упал? Что ж ты так, Маня? Да и зачем она тебе, копеечка? Ведь у тебя и хозяйства-то нет. А если ты нашу считать собралась, так это самая зависть и есть!
И уходила Манька домой, не солоно хлебавши.
Замуж было собралась, а не берут. Женихам такую невесту подавай, чтобы приданное под стать заморским царевнам, коса пшеничная ниже пояса, ноги длиннее верхней части туловища. А как, если телом уродилась как все, а приданное круглой сироте никто не собирал и само оно не копилось? И вроде рядом не красавицы писанные, не владычицы морские, а деток мал мала меньше, мужик молоточком тюк-тюк-тюк, корова во дворе мычит.
Огород вспашут – иная дорога мягче покажется, крышу перекроют – первым ураганом снесет, дрова напилят – поленья в печь не лезут.
Будто специально добро изводят, просто напасть какая-то…
Закроется она в избе, сядет на лавку и задумается: почему же людям горе ее в радость, а радость в горе? Ведь работает без устали, мозоли, как бородавки, а живет перекати-полем.
Что бы ни планировала, Государственная Жена обязательно угрозу себе углядит. И закрутится, и завертится государственная махина, сминая мечту ее в прах.
Например, решила железного коня купить, чуть-чуть остается, одна зарплата до мечты, а тут Указ: «госпошлину поднять в пять раз!», ибо: «нужно поддержать отечественного производителя!» Манька о заграничном и не мечтала, да только и свои, отечественные, в пять раз цену ломят.
Вздохнет она тяжело, посидит и надумает: построю-ка дом, продам, и еще один построю, для себя уже, земля в цене, дома в цене, ни за что не прогадаю. И начинает строить. Не дом, а дворец, люди на него заглядываются. Но словно бес в производителя строительных материалов вселяется, в пять раз цену поднимает, кирпич стоит, как буханка хлеба, будто глину для него не из земли берут, а со дна моря-океана, в самом глубоком месте.
Снова посидит, посчитает: ну, раз цены растут, подзанять, так и окупится. И достраивает, продать остается – но тут вдруг берет государство растущие цены в свои руки и объявляет: «Не дадим народ обманывать, которому где-то надо жить!» – и падают цены…
Странно, да? Не на кирпич, а на дом, как будто она его из глины с огорода строила, а не из кирпича, который со дна моря-океана…
А за государством грянули кредиторы.
И вернулась Манька в вросший в землю по окна домишко, подсчитывая убытки. Все-то у нее через пень-колоду. Насадила бы картошки, и было бы зимой не голодно, а теперь что? Пять лет на Благодетеля работать.
А мечта была так близко – руку только протяни.
И ладно бы она одна, бывало, хуже жили. Один тело покупает, чтобы к себе пришить, другой по частям себя продает, кто-то людей в живом весе на мясо сдает, кто-то мать с дитями на улицу выставляет, а то стариков живьем сожгут. И пить-то зеленую начинали, и семьи разваливались, и уголовниками становились, и дома подъедали термиты земноморские.
В обычное время такие насекомые в стране не водились, тепла им не хватало, специально прилетали из-за моря-океана, чтобы наказать недостойного…
И, вместо того, чтобы прозреть, люди осознавали: какой могущественный стоит над ними Человечище!
Одна она с годами не умнела.
То ли глаза у нее были задом наперед, то ли то место, в котором она жила, было проклятым, не получалось у нее славить Благодетелей, от которых добра ни себе, ни людям не видела, и когда шикали на нее, в очередной раз убеждалась, что народу даже нравится, когда из него веревки вьют и этими веревками душат.
Кризисы, деноминации, девальвации, инфляции портили Благодетелей. Они вдруг самым непредсказуемым образом понимали, что из всего этого можно извлечь огромную прибыль, если с Маньками не считаться, нужно лишь деньги в валюте той страны держать, у которой этих четырех слов нет. В государстве даже статья такая была – на инфляцию: ровно столько, сколько Маньки могли накопить или отложить на черный день. А если инфляции не случилась, то у государства как бы разорение, и оно тут же объявляло повышение акцизов, таможенных пошлин, повышало стоимость энергоресурсов, печатало денежную массу, чтобы самые богатые Благодетели, которым деньги выдавались, скупали у народа имущество. И успокаивалось, когда Маньки снова сидели в сараюшках и думали, как с голоду не помереть.
Так и повелось в государстве: как в казне кризис, казна за Благодетелей, Благодетели за Маньку. Тянут-потянут – и вытянули государство. А ей тянуть было не у кого – низшее звено в пищевой цепи финансовых структур.
И вдвое горше Маньке становилось: ну разве ж она не народ?!
Необъяснимое явление Радиоведущей являло собой неоспоримое чудо. Люди боготворили Царствующую Особу, делая вывод, что раз все про всех знает, значит, глазами зрит и в нужды каждого в отдельности вникает. И спроваживали Маньку наставлениями Идеальной Женщины, как самую что ни наесть искательницу чужого добра, мужей и знамение бедности. Те, кто по неопытности и недомыслию в чем-то помогали, после, когда гонения начинались, обижались. А ведь она даже просила поплевать на нее, чтобы угодить Идеальной Женщине, подставляя то один глаз, то другой. И все-то Благодетельница о ней знает, и только послабление выйдет, как Радиоведущая тут как тут, настраивает человека: «Девка совсем от рук отбилась, того и гляди, козни начнет строить! – и стращает: – Спохватитесь, да поздно будет, потому как честному люду везде оскомина от Манькиной прибыльной жизни!»
И ладно бы смотрели на Царственную Жену глазами, а то вроде как безымянная она.
Как-то тайно…
Вроде нет ее, а тут она, как Дух Святый – с каждым в уме его. И ведь сутками Радиоведущая не молчит, таких работящих еще поискать! У нее так не получалось, иногда она спала крепким богатырским сном.
То ли к счастью, то ли к несчастью, Манька была одна из тех немногих, кто радио слышал, как звон в ухе, да только ей от этого одна беда, впору ворам и убийцам завидовать. У тех и трехразовое питание, и крыша над головой, а если много украл – почет и уважение. Самым успешным казнокрадам даже медали давали, закрепляя славу народного героя.
Но кое-чему все же научилась за свою недолгую трудную жизнь: говорила Идеальная Женщина о себе с неопределенной грустью, не уставая напоминать, как тяжела работа на благо государства. И жалели ее, сочувствовали, каждый мечтал внести вклад на отдых Великому Человеку, чтобы не изнемог, думая о народе, и думал бы, что народ о нем тоже думает, а после отдыха придумал наконец, как сделать так, чтобы всем жилось хорошо.
Подметив такую особенность, Манька тоже перестала раздражать Благодетелей своей прытью. Ей, конечно, никто облегчение дать не мечтал, не заикались даже, но стало у нее появляться свободное время…
А свободное время, как известно, до добра не доводит…
Как-то незаметно отвлеченные мысли стали вплетаться в конкретные и становиться очевидными и предметными. Например, как главное лицо государства посчитало ее врагом, накладывая крест во все места. Она бы и знать не знала о существовании Радиоведущей, не напоминай та о ней каждодневно, точно соперницу в ней видела – другого объяснения Манька просто не находила. И чем дольше об этом думала, тем крепче становилась уверенность: говорит Благодетельница о какой-то другой Маньке, а имя одинаковое, и вот все Маньки на одно лицо.
И закралась в ее сердце крамольная мысль: а что, если найти ту самую Радиоведущую и объяснить, что не след всех Манек дегтем мазать? Делов то, думала она, указать точный адрес и дать не размытое, а конкретное описание. Если бы Справедливая Женщина знала ее, разве ж стала бы чернить? И представляла, как тепло, по-подружески, расскажет о своем житье-бытье, поведает, как трудно говорить с людьми, когда кто-то жужжит у них в уме, а когда разберет Замечательная Женщина ее дело, непременно научит быть правильной. Скажет ей Благодетельница: «Вижу, Маня, добрая ты и скромная. Мучила я тебя напрасно, а ты не хаяла, пришла и доказала, что я не права. Все, бывает, ошибаются, но не каждый готов понять и простить. Знать, любишь меня, и не еретик – и я тебя полюбила!» – и обнимет, и покормит с дороги, и расспросит, как оно на другом краю государства. И, может, надеялась Манька, покажет она Благодетельнице, как надо управлять государством, чтобы простой человек мог любить ее той самой беззаветной любовью, о которой так радела Идеальная Женщина.
Надежда ее крепла день ото дня…
Бывало такое, редко, правда, что поначалу не понравилась она человеку, а поговорят, и поняли друг друга. Только, зябко поеживаясь, скажет, что, мол, Манька, ты по началу страшная показалась, будто вампир из тебя глядит, а вот не злая, и не дура. Но опять же примечала, если человек мнение не изменил, дела у него обязательно разладятся. Радиоведущая изгаживала сочувствующих по всем правилам тайного и явного искусства, то через подсознание, то прибегая к помощи разных посыльных. И начинали человека сторониться, отказывая там и тут, осуждали за порочащие связи, просили одуматься. И получалось: опять права была Благодетельница, когда предупреждала не потакать недругам – но ведь и это от нее самой шло!
Как ни крути, а получалось: надо идти, а иначе ложись в гроб и помирай!
