Loe raamatut: «Мой встречный ветер», lehekülg 2
Не знаю, каким чудом я хоть что-то сдала зимой.
Мы пошли, и даже Пашка последовал за нами.
Я не особо вслушивалась в то, что Оля думает по поводу погоды. Меня погода устраивала. И я была бы совсем не против, если бы меня вдруг подхватил ветер и понёс, неважно даже куда.
Не так много событий осталось пережить, прежде чем я наконец по-настоящему соприкоснусь с ветром. Два экзамена.
Мне вдруг стало волнительно.
То есть, страшно, попросту говоря. Не знаю, по какой причине: от того, что мне придётся пережить совсем скоро, или от того, что ждет меня завтра, или от того, что я получу, если всё это переживу.
Скорее всего, из-за первого.
Так что я волей-неволей стала идти медленнее. Очень захотелось вернуться домой, лечь в кровать, закрыть глаза и поверить в то, что все произошедшие этим утром события на самом деле мне приснились. Не такая уж это плохая идея – экзамен проспать, как прямо сейчас выясняется…
Я в итоге отстала.
Подруженьки этого не заметили. Ушли вперед, повернули в коридор, как раз тот, где располагается страшная-ужасная аудитория, в котором нам предстоит сдавать экзамен. А вот Пашка мои попытки оттянуть неприятный момент встречи с аудиторией просек почему-то. Остановился, дожидаясь меня:
– Что такое?
– Я не сдам, – заявила со всей обреченностью.
– Сдашь. Если готовилась.
– Я очень плохо готовилась.
И это снова была никакая не гипербола. Несколько прослушанных текстов, унылое листание рабочей тетради и чтение собственных эссе, которые тут же выветривались из головы вместе с душным воздухом через форточку, никак нельзя назвать хорошей подготовкой.
– Пока будем возле кабинета стоять, можно что-нибудь повторить.
– Без понятия, что нужно повторять.
– Тогда не повторяй. Не засоряй мысли.
Я покосилась на Пашу с легким осуждением и вздохнула.
– Все равно не буду заходить до последнего.
И я вновь двинулась за подружками, чувствуя, как трясутся у меня руки. И ноги. Меня в принципе потряхивало.
Полина и Оля вошли в кабинет вместе с первой волной. А еще три десятка несчастных студентов остались в коридоре, ждать, когда же выпадет шанс войти в пыточную. И в самом деле что-то повторяли. Что можно повторять перед экзаменом по английскому? Алфавит? Формы неправильных глаголов? Как вообще можно повторять язык? Да простят меня филологи!..
Томиться, впрочем, пришлось не так уж долго. Однокурсники выходили из аудитории один за другим. И отнюдь не все хвастались положительными оценками. От этого становилось только страшнее. Здравый разум советовал прекратить издевательство над нервной системой и войти наконец в кабинет. Но тело отказывалось приблизиться к аудитории даже на пару сантиметров.
Полина ушла. Сдала на отлично (я и не сомневалась).
Оля появилась чуть позже. Ей поставили четверку, и это возмутило ее необыкновенно. Возмущение, справедливости ради, было вполне обоснованное – Оля английский учила чуть ли не с младенчества и в шестнадцать лет даже месяц прожила в Лондоне. Время от времени она подсказывала иностранцам дорогу и весьма часто читала книги на английском. А тут такое.
– И я бы сходила на повышение, – заметила Оля. – Но! Я же улетаю послезавтра.
Но возмущение иссякло. И Оля ушла готовиться к полету.
Спустя три с лишним часа после начала экзамена нас, наружных, осталось двое. Я и Пашка. А к выходу из аудитории близился очередной студент. Тот, которого предстоит заменить кого-нибудь из нас.
Мы переглянулись. И Пашка спросил:
– Идешь?
Я нахмурилась, заправила за ухо кудрявую прядь. Попыталась пошутить:
– Пропускаешь? Ладно…
Студент аудиторию покинул. Ну, как студент… Это был Игорь, невероятно талантливый, но еще больше ленивый. Он к экзаменам готовился не больше двух часов непосредственно перед ними и при этом ни разу не получал ничего ниже четверки (а четверкам возмущался активнее моей Оли). Однако в этот раз все было по-другому. Игорь посмотрел на меня круглыми-круглыми глазами, выдохнул: “Ника, это!..” – и добавил слово, которое не пропустит скованная нормами этики пресса.
Вдохновило невероятно.
Но пути назад уже нет. Потому что позади Пашка. Будет слишком смешно, если я вдруг возьму, развернусь и убегу. Очень несолидно. С таким человеком стыдно будет сидеть за одним столом.
И я уже перешагнула! почти! сжимая в руках зачетку – у нас, в отличие от всех прошлых годов, зачетки были в твердом переплете, а не в мягком, по ним чудесно стучать даже короткими ногтями, очень нервный звук получается…
И заведующая кафедры английских языков уже смотрела на меня из-за самого пафосного стола аудитории, загроможденного зачетками, точно погибшими солдатами. Терпеть ее не могу, заведующую, то есть, а не аудиторию, она меня когда-то не в ту группу отправила – не для начинающих идиотов, а для людей, которые что-то знают…
Но Паша меня окликнул.
– Ника?
Захотел и в моих глазах ужас увидеть?
– Да? Что такое?
– Если я выйду раньше, я подожду тебя. Здесь.
– Мне тоже ждать тебя? Если выйду раньше.
– Как хочешь.
И он сделал самый беспечный вид, чересчур явственно давая понять, что ему, в общем-то, все равно, какое решение я приму в итоге.
Я качнула плечами – понятия не имею, что это значит – и все-таки вошла внутрь.
А там все закрутилось и завертелось – как обычно. Самое типичное ощущение для всех тех ситуаций, в которых ты чувствуешь себя будто бы не на своем месте. Сидишь в аудитории – время тянется, сердце подрагивает, – а через неделю все это превращается в дурной сон. И вот ты уже сама не веришь в то, как смело доказывала преподу, что конкретно эту фразу вычитала в конкретно этом учебнике (а потом выясняется, что дурная головушка сама ее сочинила).
Но, в общем-то, все прошло на удивление гладко. Воодушевленно даже. То ли потому, что я выспалась, так как рано легла (а мне ведь еще в школе один бывший мой человек говорил, что перед экзаменом главное – выспаться). То ли потому, что за четыре часа в коридоре весь мой страх меня покинул: пропитал стены, паутинками повис на люстрах и спрятался в щелях окон паучками, которые эти паутинки сплели – а у нас один из самых древних университетов в городе, так что окна тут все еще деревянные кое-где и щелей в них достаточно. Мерзнем постоянно.
Но я и холода сейчас не чувствовала.
Нас запугивают, что вот в конце третьего-то курса будет страшный-непобедимый экзамен длиной чуть ли не в месяц и с принимающими, которые примчатся в наш институт едва ли не из Капитолия. А сейчас так, ерунда. Тренировочка. Укус обиженного природой комара перед схваткой со стаей голодных крокодилов.
Так что мы просто вытягивали билетики с двумя темами.
И мне повезло.
Справедливости ради, кто только этим утром удачи мне не пожелал. Помогло, что ли?.. Обычно такие пожелания не действуют – вдруг их каждый раз попросту оказывается недостаточно? Может, просто нужно набрать достаточное количество пожеланий, чтобы из фоновых помех получилось что-то дельное?
Одна тема была по журналистике. Из тех, по которым мы эссе когда-то писали. А я вчера перечитывала. Мне повезло, что тема была едва ли не самой первой, эссе по ней перечитать мне сил хватило, да и термины там использовались несложные, часто встречающиеся.
А вторая тема была из жизни. Мне выпало рассказать про семью. А про свою семью я в самом деле люблю поговорить. Особенно про братца…
Принимала у меня очень милая старушка – по ощущением, половину из сказанного мной тихим неуверенным голосом она не слышала, так что к концу ответа уверенности в голосе прибавилось (в отличие от громкости – повышать громкость попросту я не умею). Что-то у меня даже спросили. Что-то я даже поняла. А на все остальное ответ был стандартным – «сказать однозначно нельзя». Вот, чему меня научили в институте.
Принимающая сказала, что держусь я вполне неплохо. И даже книжки посоветовала – одну для расширения словарного запаса, другую – подтянуть грамматику. Названия я записала (причем одно – с ошибкой, мне на это любезно указали). Листочек с ними теперь где-то в рюкзаке лежат, скомканный. Когда буду наводить чистоту, выкину…
Но «чего-то ей все же не хватило» – так что вместо «отлично» поставили мне «хорошо». Какая жалость.
(Конечно, никакой! я сдала!!!)
Спускалась со своего места, знатно подергиваясь. Мне осталось лишь пересдать «концепции», и я буду свободна! Лето и для меня наконец начнется! В любом случае начнется, даже если не пересдам – вторые пересдачи, по словам старшекурсников, всегда на осень назначают.
Роспись в зачетке оставляла сама заведующая кафедры – у англичан традиция такая. А подпись у нее пафосная, длинная, она ее выводит полторы минуты.
Вывела.
(Странное слово – мне сразу брат вспоминается с его вечными разговорами через наушники, где он кому-то доказывает, что нужно просто вывести формулу. Всегда у меня терпение заканчивается, стоит ему произнести это его любимое «просто», даже если оно не ко мне относится).
Возвращая зачетку, она всмотрелась в мое лицо внимательно. И, кажется, даже узнала. Еще бы – в начале прошлого семестра, в сентябре, я ей с невероятным рвением доказывала, что в английском ничего не смыслю.
И все же этот ужас закончился.
(Самое ужасное, что в целом сдавать английский мне понравилось).
Прежде чем выйти из аудитории, я окинула ее взглядом. Людей почти не осталось – трое преподавателей, трое студентов. Пашка уверенно рассказывает что-то, жестикулирует. Сейчас как заметит, что я слежу, собьется… Пробормотав «до свидания» так, что мне самой почти не удалось его расслышать, я оказалась в коридоре.
«Если я выйду раньше, я подожду тебя». Но раньше-то вышла я.
Справедливости ради стоит заметить – прежде чем уйти, я простояла по ту сторону двери целых восемнадцать медленных секунд.
Когда-нибудь мне будет лет девяносто, и я буду стоять полторы минуты. Тогда, может быть, все-таки кого-нибудь дождусь.
Сейчас же не дождалась. Не знаю, почему ушла. Оправдала себя тем, что у Пашки наверняка запланированы всякие дела, что ему надо спешить домой, отдыхать, встречать лето, и что я ничего не обещала ему…
А погода на улице была мелкодождливой – это когда зонт вроде бы не нужен, но тушь, которой все никак не получается найти замену, готова поплыть с минуты на минуту. Совсем неподходящая погода для того, чтобы что-либо праздновать.
Пашка написал мне через десять несчастных минут – подозреваю, сразу, как освободился. Я к тому времени успела дойти до остановки, старательно прикрывая глаза ладонью.
«Сдала?=)».
Но ответила я только тогда, когда добралась до дома, переоделась, выпила чай и провела в интернете около часа, бессмысленно листая ленты всех соцсетей, которые только у меня обнаружились, будто и не нужно было готовиться к очередному экзамену.
Капелюшки дождя стекали по стеклам как-то совершенно беззаботно и даже весело. Качались ветви облетевшей сирени. На душе было хорошо.
Пашка весьма часто отправляет этот смайлик. И, пожалуй, в моем окружении он единственный, кто все еще им пользуется. Как будто сохранил в себе нотку старомодности. Хотя во времена популярности этого смайлика мы с ним, наверное, в детский сад ходили, уж точно не зависали в мировой паутине.
«сдала. на четверочку».
«Ну вот, я же говорил! – Паша отреагировал мгновенно. – Очень сильно поздравляю».
«спасибо…… – в этот раз я почти сразу ответила. – а у тебя как дела?»
«Сдал на отлично. Но мне, кажется, натянули».
«какой ты скромный! я поздравляю тебя тоже… ужасно, уже предложения начала составлять не по-русски».
«Спасибо большое! =) И успешной подготовки к пересдаче».
Он начал печатать что-то, но потом передумал.
Успешной подготовки.
Было время, я уже получала такие пожелания. В этом январе. Перед каждым экзаменом из четырех.
В день, когда сдала последний, все и раскрылось. Все мои каникулы мы хотели провести вместе, упиваясь зимними развлечениями, которые были недоступны из-за сессии. Но вышло так, что все выходные я провела дома, захлебываясь в слезах.
Невеселое было время.
И тем не менее, расставание – не самое ужасное из событий, что способен человек пережить.
***
– Вы не стесняйтесь, Вероника, проходите. И конспекты можете взять с собой – усердная работа в течение семестра должна быть вознаграждена.
Вообще-то меня никогда и никто не называет Вероникой. Я сама в том числе. Так что букву “В” я давным-давно перестала с собой отождествлять. Хотя буква, в общем-то, красивая. Сливовая, с фиолетовым переливом. Мягкая, как подушки на кресле. А с другой стороны она – точно колючая ветка куста, темнеющего посреди бескрайней равнины: листьев нет, но есть яркие цветы с заостренными лепестками и дурманящим запахом. Коснешься – упадешь замертво, ибо и цветы, и колючки выделяют яд, а действует он мгновенно. Ветка, лепестки, кровь. И белый снег с неба, невинный, как улыбки влюбленных девочек.
Вероника…
Что-то я вновь отвлекаюсь.
И да, вообще-то я не работала усердно в течение семестра. Вообще практически не работала. И на лекции почти не ходила: честно пыталась, но стоило лишь единожды, в начале марта, прогулять одну единственную лекцию, и с того самого момента по субботам у меня появились полтора дополнительных часа сна. Насколько умный человек поставил первой субботней парой такую нудь, я даже боюсь представить.
А лектор наш, со слов старших поколений, всех своих студентов знает в лицо. Особенно тех, кто спит, а не на лекции ходит.
Но на семинарах его я была. Честное слово! Они стояли четвертой парой по вторникам. Мы там как раз с Пашкой вместе сидели. Он дискутировал, а я молчала. Сказать было нечего. Тем не менее, я мелькала рядом с умным человеком и изо всех сил строила сосредоточенное лицо. Можно было и запомнить меня в хотя бы чуть-чуть положительном плане.
И еще у меня все-таки есть конспекты. Я на них потратила два дня подготовки (из двух). И одну ночь. Ту самую.
– Да, прекрасно я вас помню, Вероника, – продолжил преподаватель. Помнили меня явно не как отличницу. – Зачетку не забудьте. Я, конечно, понимаю, что двойки в нее не ставятся, но…
И улыбнулся.
За шестьдесят человеку. А он все еще над студентами смеется. Я бы, может, вместе с ним посмеялась, но мне стало как-то совсем невесело.
Оля рассказывала, что на основном экзамене их поместили в маленькую аудиторию, предназначенную для практических занятий. А у нас аж две группы журналистов – это шестьдесят человек (держись, пресса). Так что они всем своим числом влезли еле как, будто в переполненный автобус пытались попасть. Зато сейчас, на пересдачу, аудиторию выделили огромную, лекционную. На двоих. Одна маленькая глупенькая Ника и один преподаватель с таким себе чувством юмора, которого почти не видно из-за первой парты центрального ряда.
Когда я пришла, он там уже сидел. Меня дожидался. Хотя я в этот раз даже не опоздала.
Покорно села. Справа от преподавателя. Зачетку протянула ему, конспекты положила перед собой. Медленно открыла первую страничку… Зря писала, что ли… Работала в течение семестра и все такое…
– Ну нет, так не пойдет, Вероника, – и в то же мгновение конспекты последовали за зачеткой (в цепкие руки преподавателя). – Я предпочел бы послушать все же вас. Ваши старания я и сам могу почитать.
– Там почерк такой себе, – заметила на всякий случай.
– Разберемся. Давайте, рассказывайте. Все, что знаете.
Все, что я знаю, состояло из этих самых конспектов, которые я писала больше трех недель назад в полудреме, а потому успела уже позабыть напрочь, и первой (из пяти) частей методички, созданной для любимых студентов непосредственно лектором (напротив которого я так вальяжно расселась).
Так что ничего мне и не оставалось, кроме как начать пересказывать эту часть.
Там было что-то про то, что такое наука, какая она бывает, как развивалась и какие особенности имеет в современном обществе… С каждым сказанным мной словом преподаватель все сильнее хмурился, а на сравнении философии и науки (что, в общем-то, было самой интересной частью) не выдержал и прервал мою воодушевленную – на самом деле, не совсем – речь:
– Ну, довольно с этим. Это все хорошо, что Рассел считал философию неуверенной, а Ясперс – индивидуальной для каждого человека. Но это все теория, а вы, журналисты, должны работать с практикой. Поэтому расскажите мне лучше, Вероника, вот что. Был такой товарищ когда-то – Эйнштейн – и сочинил он одну штучку, так называемую специальную теорию относительности. В чем же ее смысл?
Я растерялась. Честное слово.
Да, были в нашей местной методичке какие-то пунктики насчет этого, но не то чтобы я в нее вчитывалась. А в конспектах про это имелось ровно ноль слов. Хотя я переписывала их у Полины.
– А я какой, извините, предмет сдаю?..
Преподаватель смотрел на меня минут тридцать, а то и целый час, сохраняя абсолютное молчание. Потом все же заметил:
– Обычно это я у студентов спрашиваю. Но вообще-то все тот же. Разные сферы жизнедеятельности, сами заметили. Что ж, в таком случае, мне будет интересно послушать ваше мнение о происхождении жизни.
Как будто я что-то помню. Я биологию последний раз учила в девятом классе. Но физику, справедливости ради, не учила вообще никогда. У нас в семье Илья технарь только.
– Может, я лучше про этику расскажу? – окончательно обнаглела. Но про этику я хотя бы действительно что-то помню. В конспектах Полины были красивые слова про полную свободу творчества (что действия, которые совершаются по собственному желанию, а не принуждению, всегда получаются лучше). Правда, там говорилось про творчество научное, но творчество, каким его не обзови, в основе своей несёт одно и то же.
– Двойку наверняка вам все же не хочется, – преподаватель покачал головой. – Ну, рассказывайте.
Рассказала.
Все слова забыла мгновенно, но все же что-то выдать смогла. Про этику добродетели, долга, ценностей… единственное, что хоть как-то смогло меня в этом предмете заинтересовать, когда я конспекты переписывала. И я получила несчастную положительную оценку. Четверку. С во-о-от таким минусом. В основном, сказал преподаватель, за конспекты. И чтобы не портить его репутацию. С этого года, говорит, решил, что больше тройки ставить не будет. Повезло, конечно же. Нет, в самом деле. Я очень легко отделалась.
Как-то так получилось, что вторую свою сессию, в отличие от первой, я закрыла без троек.
Это хорошо. Это значит – в деканате дадут скидку на обучение, и родителям станет чуть легче тащить на своих плечах бестолковую дочурку…
– Не заметно у вас с собой чемодана, – заметила я уже на пороге, прежде чем уйти окончательно.
Преподаватель широко улыбнулся – и движением фокусника выдвинул из-за лекторского стола чемодан насыщенного малахитового цвета.
– И вам хорошо отдохнуть, Вероника…
***
А на следующий день мы с подруженьками решили собраться у меня (мы всегда собирались именно в моей квартире, чтобы не отвлекать соседок Оли и Полины, у каждой своих). Собирались по великому поводу – отпраздновать начало лета. У нас, конечно, лето было неправильным, лето минус один, как любит кричать из своей комнаты Илья (ладно, кричит он всё-таки не про лето).
К тому же, завтра Оля уже улетает отдыхать… в Питер. Как-то так получилось, что за все свои прежние путешествия Оля так его и не посетила. А послезавтра Полина уезжает к родителям в соседний город, раз в двадцать меньше нашего. Обещает вернуться через пару недель, чтобы проведать меня, но я пока не знаю, насколько долгими выйдут для меня эти недели.
Родители на работе. Среда, как-никак. А Илья сидит дома. Отдыхает уже почти неделю. Второй курс закончил, а мы-то все думали – совсем оболтус… По итогу оболтусом я оказалась. Спасибо, как говорится, что не отчислили.
Мы с девочками расположились на кухне, мгновенно ее заполнив. У меня места определенного не было – я носилась туда-сюда, кипятила воду, раздавала столовые приборы, раскладывала по тарелкам шарлотку – приготовила на быструю руку, пока ждала гостей. Полина прислонилась к стене – ее темные каштановые волосы необыкновенно хорошо смотрелись на зеленых обоях и напоминали сочные ягоды смородины, окруженные венцом из листьев.
А Оля, как всегда, села возле окна, напротив входного проема. Будто ждала, что кто-то войдет, и боялась это пропустить.
Ну, в общем-то, думаю, она и вправду ждала. И наверняка боялась.
Оле нравится Илья. Серьезно так нравится. Ей много кто нравится, но серьезно только некоторые, и Илья в их числе. Мне, говорит, симпатичны парни повыше (а сама ненамного меня переросла). И те, у которых голова работает. Я честно пыталась ее убедить, что Илья к таким не относится, но пытаться убедить в чем-то Олю – занятие безнадежное, она даже слушать не станет.
Впрочем, как бы мне не хотелось поддержать подругу, ничего ей с моим Ильей не светит.
Мой брат в этом плане принципиальный до ужаса. С твоими подружками, говорит, я отношениться не стану. Я у него спрашиваю, что же будет в том случае, если его девушка, уже в статусе его девушки, станет моей подружкой. Расстанется? А он утверждает, что вероятность этого примерно равна нулю. Математик, понимаете ли. Впрочем, в чем-то он прав. В этом плане Илья похож на Полину – о своих делах сердечных не рассказывает. И уж тем более их не демонстрирует. Если когда-то он кого-то домой приведет, это будет чудо, но, скорее всего, прятать будет до последнего, познакомит нас лет только через десять (когда мы будем в таком возрасте, когда уже не заводят новых друзей).
На моей памяти была у Ильи только одна подружка.
Еще в школьное время.
Они постоянно ссорились и мирились. Но любил Илья ее сильно, глупый. Потом, после выпуска, она и его друг уехали покорять столицу, поступили в один вуз, а Илья здесь остался. Он к ней на новый год улетал… Вместо того, чтобы побыть с нами. Тогда же все и выяснил… Что нет у него теперь ни девушки, ни друга.
А чуть больше, чем через год, похожая ситуация у меня произошла. Если бы все это не было так грустно, я бы даже посмеялась. Сразу видно, кто здесь родственники.
Так вот, сейчас я могу только догадываться, что у него в личной жизни происходит. Может, и нечто большее, чем мне о ней известно. Хотя я все-таки немного в этом сомневаюсь. Когда люди влюблены, они начинают выглядеть как-то совсем по-особенному. Чуть менее внимательны, чуть более улыбчивы. И глаза дурные-дурные.
С одной стороны, довольно часто влюбленность спасает. Даже невзаимная. Вот влюбишься в кого-нибудь, и вместо того чтобы беспокоиться о проблемах на учебе или в семье, думаешь, как бы пересечешься случайно со своим человеком, как бы дождаться наконец встречи. А ведь и не пересечешься, если твоим этот человек пока не стал и не планирует – снова пройдетесь по разным тропам, направляясь в одно и то же место.
С другой стороны, бесконечные мысли об одном и том же, какими бы приятными или тоскливыми они ни были, начинают рано или поздно надоедать. Хочется занять голову чем-нибудь – хоть чем-нибудь – другим, ибо и радостью, и печалью можно насытиться.
Не знаю, как некоторые люди могут общаться друг с другом денно-нощно, не испытывая при этом усталость. Я всегда нуждаюсь в отдыхе от человека, – может, это и стало одной из причин, из-за которой меня бросили в январе.
Впрочем… впрочем, пожалуй, редко в разрыве отношений виноват кто-то один. Виноваты оба – не смогли договориться, не хватило чувств и терпения, чтобы выдержать все испытания. И одновременно с тем никто не виноват – значит, и суждено было разойтись, пусть и произошло это позже, чем следовало. Приходится потом заново учиться жить, уже без этого человека. Хотя, казалось бы, чему тут учиться. Вилкой-ложкой пользоваться умеешь, алфавит тоже пока не забыл. Разве что, не удержавшись, на кровать падаешь чуть чаще обычных людей – как лялька, которая сидеть еще не научилась…
Но это я, как всегда, отвлекаюсь.
А Илья…
Илья все же заявился.
Как раз в тот самый момент, когда Оля заканчивала речь о том, какие все мужчины бесполезные. Не люди прямо-таки, а аппендиксы: в общем-то, не мешают, в некотором роде облегчают жизнь, но чуть воспалятся – можно удалить, не задумываясь, ибо жить без них вполне получается. Оле надо было идти в медики, с такими-то классными метафорами. Она бы и пошла, если б была чуть слабее духом – вся ее семья так или иначе связана с медициной, так что родители долго с Олей спорили об её истинном предназначении.
А начался этот разговор с ужасающе возмутительной ситуации, когда один высокий и с виду даже умный мальчик позвал Олю гулять (как раз вчера, пока я на пересдаче тусила), а потом не дал ей сказать ни единого предложения: на каждое сказанное Олей слово у него имелся монолог длиной минимум в десять минут.
“Я сегодня варила макароны”, – сказала Оля.
И он начал перечислять любимые рецепты. Выяснилось, что на завтрак он предпочитает яичницу, иногда с сосисками, если удается купить их по акции, и еще он очень любит сосиски с сыром, а многие вообще-то считают их извращением; перед сном он пьет стакан кефира, в детстве терпеть его не мог, но сейчас заходит нормально, но, если вдруг от стипендии еще что-то осталось, то он бы лучше фастфуд заказал… И все в таком духе. Ещё Оля запомнила что-то неконкретное про борщ, потому что терпеть его не может.
Илья застопорился еще на самом входе – возможно, не хотел сбивать Олю с мысли. Но она, так удачно расположившаяся, сразу его заметила. И сбилась.
Илья посмотрел сначала на Полину. Потом на Олю. И только потом на меня.
– Я предупреждала, – заметила я. – Целых два раза. Но ты, кажется, не слышал. – И сразу же: – Шарлотку будешь?
Илью очень легко задобрить. Его лицо, кислое, как квашеная капуста, тут же приняло смиренное выражение.
– Доброго дня прекрасным девушкам, – пробубнил он. Затем добавил чуть более радостно: – И моей сестре. Я вообще-то сказать тебе хотел… потом. Давай свою шарлотку, я ее в комнату заберу.
– Ну-ну, – тем не менее, мне опять пришлось подниматься с места. – Будешь потом как дед.
Шутка про деда была одной из наших семейных традиций.
Одним воскресным утром, незадолго до того, как мы сюда переехали, девятилетняя я отказалась есть кашу вместе со всеми за кухонным столом. Кажется, у меня просто случился очередной загон. Я унесла ее в нашу тогда еще общую с Ильей комнату и позавтракала с удовольствием. Потом, вернувшись на кухню с пустой тарелкой, я заявила маме, что, похоже, всегда теперь буду есть одна, это очень повышает аппетит.
И мама сказала, что такими темпами я очень скоро стану как ее дед, который к своей старости слишком сильно потерял связь с реальностью (рехнулся) и рядом с людьми принимать какую-либо пищу отказался, ссылаясь на то, что его могут намеренно отравить или там соли насыпать лишней, чтобы поиздеваться. Вдобавок мама заявила, что я в принципе очень сильно на него похожа, характер аналогичный… предполагаемая судьба, видимо, тоже совпадает.
С тех пор, стоило мне стащить из кухни хотя бы конфету, Илья без лишней скромности припоминал, что я вот-вот в деда превращусь. Теперь я подросла и тоже могу так шутить.
Пока я возилась с обслуживанием собственного старшего брата, Илья решил слегка поразить моих подружек своим обаянием:
– Как вообще дела, девушки?
Я, уже почти дотянувшись до тарелки, обернулась. Стало интересно, кто и как отреагировал на такое неожиданное проявление дружелюбия.
Оля, вчера разочаровавшаяся в очередном своем мальчике, еще больше очаровалась в моем брате. И смотрела на него, не скрывая обожания. А вот Полина наблюдала исподтишка. Внимательно и осторожно.
Я однажды спросила у нее, что она думает об Илье. А Полина в ответ лишь пожала плечами. Не то чтобы это жутко оскорбило мои сестринские чувства, и тем не менее – ответ (точнее, его отсутствие) я запомнила.
Молчали пять секунд, я считала.
Потом все же соизволили ответить (Оля):
– Неплохо.
Вот так вот, всю свою общительность мигом потеряла. Может, болтливый мальчишка рядом с очарованной Олей – не такой уж и плохой вариант?
– Как вообще учеба? Нравится?
– Илья, ты реально как дед, – не вытерпела я. – Мы тебя младше всего на год.
И я все-таки дотянулась до злосчастной тарелки.
– Не нравилась бы, мы бы себя не мучали, – заметила Полина, взглянув на Илью с легкой долей иронии.
– Ну не сказал бы, – и еще непонятно, у кого ироничный взгляд получился лучше. Мой Илья в принципе в этом мастер, недоделанный кот мартовский. – В нашем универе все повсеместно страдают по поводу того, как им надоела вся эта… все это бессмысленное времяпровождение, и, тем не менее, уходит мало кто. Да и берут не всех… Если возьмут, приходится цепляться за место.
А учится мой талантливый братец-балбес в лучшем университете нашего города, который то и дело входит в топы самых продвинутых университетов страны, мира, галактики. Он в себе множество факультетов совмещает, и гуманитарные в том числе. Вот только всем желающим пробиться на бюджет, куда выделяют в лучшем случае восемь мест из ста, попросту невозможно. Так что я даже не стала пробовать. Зато Полина попробовала. И на бюджет её не взяли, а на платное обучение средств у родителей не нашлось.
Илья об этом не знал.
Но все равно выстрелил весьма метко.
Полина улыбнулась, ничем не выдав, что эти слова ее задели. И заметила:
– Да, не всех. Только самых нудных.
– О-о-о! – возликовала я. Сестринские чувства затаились где-то в темном уголочке души, под пледиком из паутины, и спокойно себе помалкивали. – Я ему все время говорю, что он ужасно нудный. А он мне не верит. Говорит, что мне кажется. Но не может же людям одно и то же мерещиться.
Илья посмотрел на меня, как на дурочку. У него это тоже получается просто замечательно.
Я посмотрела на него в ответ. И кивнула на противень с шарлоткой. Мол, откуп от тебя уже почти в тарелке. Не так долго тебе осталось терпеть наше общество.
– Злая ты, Ника, – заметила Оля.
Теперь я на нее уставилась. Даже лопатку едва не выронила.
– Я ей об этом говорю постоянно, – расцвел мой братец. – Но, по мнению Ники, я просто неправильно воспринимаю ее доброту, заботу и любовь к окружающим. Однако…
Я вручила ему тарелку с шарлоткой. И Илья понимающе исчез, пока я ему по голове не стукнула этой самой тарелкой.
Еще минут десять после его ухода мы не могли найти тему для обсуждений. Я старательно рылась в задворках памяти, но на ум приходила только всякая ерунда с концепций естествознания, а законы Ньютона – это, пожалуй, не то, что повышает аппетит.
Но потом Полина похвалила необычный вкус яблок – сладко-кислый. Я поделилась, что купила их у бабушки на рынке, утверждающей, что это свежий урожай, раннеспелый сорт (не удивлюсь, если меня обманули). Оля поведала про подругу ее мамы, у которой есть целый вишневый сад за городом (и симпатичный сын, жалко, что еще школьник). Полина вспомнила эпизоды из детства, частично проведенного у бабушки.
