Loe raamatut: «Стихи. Баллада о БАМе»

I. РУБЦЫ ВОЙНЫ (СТИХИ ФРОНТОВИКА)

1.Минск горел

Минск горел! За двадцать километров

Видно было как огонь пылал!

Черный пепел, относимый ветром,

Словно траур землю покрывал…

 Боль в груди кричала как подранок…

 Каждый кустик, каждый поворот

 Блеском угрожающих берданок

 Спрашивал тревожно: «Кто идет?!»

Да, мы идем! Мы плачем и отходим!

Но мы еще вернемся! И тогда…

Трижды страшен будет гнев народа,

Вставшего за наши города!

Путь назад для нас не будет длинным!

В сердце ярость! Не тоска, не грусть!

Я не знаю, что я сделаю с Берлином…

Если до него я доберусь.

2. Клонилась рожь…

Клонилась рожь приливом и отливом,

Тяжелый колос гнулся до земли…

И вдруг, как вши, по белорусским нивам,

Кусая смертью, танки поползли.

 За ними трав тянулся след примятый

 И по следам проложенной войны

 Прошли чужие, рыжие солдаты

 С далекой нам, враждебной стороны.

Клубился дым пиратским черным флагом

На тех местах, где цвел когда-то труд.

Им обещали, что победным шагом

Они вот так всю землю обойдут.

 Победный шаг! Чего как будто проще…

 Глядят нахально пьяные глаза…

 А населенье уходило в рощи,

 В густые белорусские леса.

Душили слезы! Волчьими зубами

Хотелось вгрызться в горло подлецов!

Зрачками дул, ружейными стволами

Смотрело Белоруссии лицо!

 Не только люди – звери, вся природа,

 Была к ним лютой яростью полна…

– Так закипал великий гнев народа!

– Так началась священная война!

3. Стихотворение про снег…

Мы все морозным воздухом дышали…

Мы все любили быстрых санок бег…

И лыжный спорт, и зиму…

Но едва ли мы понимали, что такое снег!

 А в эту зиму все пошло иначе…

 Гудит война! И всхлестнутый войной

 Над миром, с диким посвистом казачьим,

 Гуляет зимний ветер ледяной!

Он бьет людей по одному и скопом,

Морозит ноги, обжигает нос…

Не в теплом доме, в поле по окопам

Переносить приходится мороз!

 А если пули над тобою свищут,

 А ты ползешь… И ледяной пыльцой

 Набьется снег тебе за голенища,

 Забьет глаза, раскровенит лицо…

Когда по этой колкой белой пыли

До дзота вражеского все же доползешь

И дзот подняв наверх гремучей силой

Ты от снегов пехоту оторвешь,

 И та пойдет вперед через ворота

 Тяжелого саперного труда,

 Ты, у тобою взорванного дзота,

 Поймешь тогда,

Тот, кто не видел черной крови сгустков,

Холодных губ и посинелых век,

Кто в зимний день не ползал по-пластунски,

Нет, тот не знает, что такое снег!

4. Про деда

Высохло совсем лицо у деда,

Сморщилось от набежавших лет,

Старые глаза не видят света,

Плохо слышит, еле ходит дед.

 Но, когда мы в дедовской каморке

 На постое ночью собрались,

 Он надел разбитые опорки

 И с печи своей спустился вниз.

Глухо кашлял, словно из бочонка.

Ахал! Был он очень стар.

Внучка деда, шустрая девчонка

Быстро вскипятила самовар.

– Значит снова немец… От треклятый!

 И когда его угомонят…

 Ветер снег крутил и рвал над хатой,

 Завывая гулко, как снаряд.

Будто бы судьбу свою вручая,

Внучка чашки подносила нам.

Мы глотали воду, вместо чая

С мятною заваркой пополам.

 А потом, уже ко сну склоняясь,

 Подсмотрел я, как на образа,

 По привычке к богу обращаясь,

 Дед невидящие поднимал глаза.

Глушь… Россия…

Снег, поля да звезды.

Бездорожье девственных лесов…

Здесь пространство меряют на версты

И лампадки жгут у образов.

 Здесь глазами полными печали,

Чувством дружеским стесняя грудь,

 На обратный путь благословляли,

 Провожая нас в опасный путь.

И хотя мне ясно и понятно:

– Бога нет!

Но в дедовской избе

Было нескрываемо приятно,

Что молились люди о тебе.

5. Ополченец

Он шел за всеми, сколько мог,

Превозмогая ног усталость.

Но не хватило сил у ног,

Их отняла седая старость.

 Года, уже не те года,

 У жизни есть свои законы…

 И он тоскливо наблюдал,

 Как уходил конец колонны.

Но к вечеру он всех нагнал

И с нами под одною крышей

Остановился на привал.

И лет семнадцати парнишка,

 Спросил его: – Послушай, дед,

 Зачем ты тянешься за нами?

 Тот только посмотрел в ответ.

 Вконец усталыми глазами.

Мы в них прочли без лишних фраз:

– Беда у общего порога!

У старика, как и у нас,

Одна судьба, одна тревога.

 А утром тот же паренек,

 Хотя и знал, что путь был труден,

 Заплечный взял его мешок,

 Сказав: – Иди, так легче будет.

6. Вдова

Зима… За дверью снег и стужа.

Холодной мглой затянут горизонт.

Полгода писем ждет она от мужа,

Он с первых дней войны ушел на фронт.

 Полгода воет сиротливо ветер…

 Жена, кормилица и мать,

 Она весь день заботится о детях,

 Стараясь мысли страшные прогнать.

Придет с работы, сына кормит грудью,

Глядит в окно на мутный небосвод

И ждет письма… Упорно ждет и ждет…

А писем нет… и, видимо, не будет.

7. Уходят жители…

Под самолетный смертоносный гуд

Дорогами, ведущими к востоку,

Как от чумы свирепой и жестокой

Уходят жители. Бегут…

Из Вильно, Каунаса, Белостока…

 Июньский воздух пылен и горяч.

 Шрапнель в нем виснет темными клочками.

 Они бегут – с корзинками, с узлами…

 И слезы женские, и детский плачь

 С автомобильными слились гудками.

А им навстречу, яростны и злы,

Не испугавшись вражьего нахрапа,

Несутся наши летчики-орлы.

И гусеничным ходом тяжелы

Упрямо танки движутся на запад.

 Войска идут, войска идут, идут…

 Их натиск грозен, их порыв неистов.

 И верят беженцы – они дойдут.

 И верят беженцы – они сметут

 С лица земли чуму фашистов!

8. Новое Бородино…

Я вышел ночью. В черной стуже,

В косой дождливой полосе,

Шли машины, разгребая лужи,

Курсом на Можайское шоссе.

 Фары светом изредка мигали,

 Им вовсю светиться не дано.

 Там для немцев внуки повторяли

 Дедовское Бородино.

9. Дан приказ…

Дан приказ: – Прошли ученья сроки.

Быть готовым к четырем часам…

Фронт, вчера еще такой далекий,

Вдруг приблизился сегодня к нам.

И теперь не из газет и книжек,

По гудкам я узнаю о нем.

Наш вагон качает: ближе…

ближе…

 ближе…

День уходит в вечер, в ночь, а за окном,

Поезд провожая, в сумерках застыл

В горе и надежде отстающий тыл.

10. Наша дорога…

Ремень, полушубок и ватные брюки,

Шапка ушанка, перчатки на руки,

Граната на пояс, винтовка за плечи.

Инеем звездным путь нам расцвечен.

За горизонтом находится фронт,

Наша дорога – за горизонт.

11. На – за – пад…

В жаркой железной печурке

С черной трубой в потолок

Прыгает пламя по чуркам,

Вьется смолистый дымок.

Громом далеких раскатов

Кажется рокот колес.

На-за-пад…

 На-за-пад…

 На-за-пад…

Мчится сквозь дым и мороз,

В пункт, что приказом назначен,

Теплый и темный, как сон,

Международный, телячий,

Красный товарный вагон.

12. Письма

Мой брат служил когда-то на границе

И вот, в далекой дому стороне,

На письма он исписывал страницы

И больше всех писал своей жене.

 Я часто видел письма брата,

 Но их горячность понимал едва.

 С тяжелой неуклюжестью солдата

 Он в них мешал влюбленные слова.

Сбивались в кучу строк корявых стая.

Я скоро их запомнил наизусть:

«Любимая… Хорошая… Родная…

Вернусь… Люблю… Ты жди меня… Вернусь…»

 И вот – война! Мы все теперь солдаты,

 Мы все теперь с любимыми вразброс.

 И как не вспомнить письма брата

 И тот, не высказанный в них вопрос.

Война не мир, а пушки не хлопушки

И человек пред ними одинок.

Людей телячьи красные теплушки

Несут по руслам множества дорог.

 Огонь печурок озаряет лица,

 Обогревает дымом и теплом

 И вижу я, что наяву им снится

 Родимый и далекий отчий дом.

И тряску сердца в письмах изливая,

Как брат мой, изливая грусть

Все пишут также: «Милая… Родная…

Вернусь… Ты жди… Люблю тебя… Вернусь…»

 И я вернусь! Я для тебя, родная,

 Пройду сквозь бури неизвестных гроз,

 Меня ведет вперед и сохраняет

 Вся та любовь, что я с собой унес.

13. 23 Декабря…

Сегодня двадцать третье декабря.

В лесных завалах ветер воет волком.

И рядом – фронт! Ни звезд, ни фонаря,

Ночная темь и снежные иголки.

В избе тепло. Желтеет лампы глаз,

На печке валеных сапог равненье.

Вот так, сегодня, в двадцать третий раз,

Встречаю я день своего рожденья.

14. Миномет

Протяжный свист!

Земля поднялась дыбом…

Разверзлась под ногами твердь…

И из под ног,

Клубясь зловонным дымом,

Выходит смерть!

Она рычит на мир голодным волком,

Встречая все живое,

 как врага.

И посылает черные осколки

В холодные и белые снега.

И снова тихо.

Только круг воронки

Дымится на снегу…

Но вот —

Опять протяжный посвист тонкий,

– Это миномет!

15. Передовая…

Огнем озарена передовая.

Бросая блики на штыки и каски,

Горят костры,

Опасностью пренебрегая

До той поры,

Пока их не погасит гул

Артиллерийской встряски.

16. Перед атакой…

Небо тучей накрыла ночь,

Стало чернее черного мрака.

Промчалась комета

Точь в точь

Как ракета перед атакой.

Выгнула в темном небе дугу,

Холодную белую линию,

И я почувствовал – не могу,

Темнота обессиливает.

Я лежал в подмосковном снегу

И ждал…

Не рассвета,

нет, не рассвета…

Я ждал, когда же ракета

Всех нас подбросит

 с криком «Ура!»

И я знал – впереди враг.

Но внутри был не страх,

Потому что страшнее страшных атак

Было лежать на белых снегах.

Белых до сумасшествия,

До предела…

И я, напружиня горячее тело,

Как второго пришествия,

Ждал знака

Из мрака

За которым – атака!

17. Село Алферьево…

Село Алферьево в обхвате,

На картах стрелки… как тиски.

Мы долго отступали… Хватит!

Теперь вперед! Примкнуть штыки!

 Они укрылись в старых ДОТах

 И думают – их не достать.

 А мы в снегу. Ведь мы – пехота,

 К России нам не привыкать.

А им и доты не помогут.

Куда ни кинь – повсюду клин.

Мы перекрыли им дорогу

И на Москву, и на Берлин.

 На завещания похожи

 Их письма: «Снег… Морозы… Ночь…

 Спаси нас, Всемогущий Боже!..»

 Но бог не может им помочь.

И пусть они взывают к богу,

Бессилен даже бог помочь.

Штыки закрыли им дорогу,

– С дороги прочь!

18. Воздушный бой

Я наблюдал за ними с пригорка,

Дрогнул свод голубой,

Пришла истребителей наших пятерка

И сходу вступила в бой.

Их было пять, а врагов пятнадцать,

Но летчик дал полный газ.

– Нам ли пристало врага бояться,

Когда он боится нас!

Воздух металлом дрожал и звякал

И был по весеннему чист.

Но вот, как будто зажженный факел,

Вспыхнул один фашист.

За ним, ломая рядов равненье,

И руша порядков строй,

Теряя хвоста своего оперенье,

Рухнул наземь второй.

И двое еще окутались дымом

И стали валиться на бок.

Но в этот момент, обливаясь бензином,

Вспыхнул наш «Ястребок».

Бывают в жизни такие минуты,

Когда решается жизнь.

Мгновенье… еще…, но уже с парашютом

Летчик спускался вниз.

И в поле просторном встречаясь с нами,

Как радость, как главную весть

Сказал, улыбаясь одними глазами:

– А все же четыре есть!

19. Баллада о последнем патроне…

Уже в агонии упрямый

Сраженья близился конец,

И был развешанный на граммы

Дороже золота свинец.

 Он был один. Бинты налипли

 И коркой к ране приросли.

 Его товарищи погибли,

 Не может быть, чтоб отошли.

Он в тот момент о них не думал.

Он пулю пуле гнал вослед.

Но вот, проклятье, пуст подсумок,

И нет гранат, и смерти нет.

 Он видел их. Блестя штыками,

 Чуть отрываясь от земли,

 Серо-зелеными комками

 Они ползли, к нему ползли.

– Не лучше ль смерть?

Но в черном дуле

Нет утешенья для бойца.

А он желал одной лишь пули,

Всего лишь девять грамм свинца.

 И вдруг – нашел… На спуск рукою

 Нажать… Дороги нет назад.

 И в тот же миг, над головою,

 Увидел он – чужой солдат!

Покатый лоб под низкой каской

И свастики паучья мразь,

И поросячьи злые глазки.

И хриплый возглас: – Русс, сдавайсь!

 И блеск штыка, и взмах приклада —

 Решай, секунда дорога.

 Всю мощь последнего заряда

 Он вбил в покатый лоб врага.

20. О непобедимом лейтенанте…

В гуще боя помнил он едва ли

Боль в руке, свинца водоворот,

Как его бойцы перевязали

И как снова он бежал вперед.

А когда пробило пулей каску,

Он упал, но, призывая в бой,

Руку в окровавленной повязке

Он поднял как знамя над собой.

…Над селом отбитым сном и миром

Месяц всплыл, костров поднялся дым.

За непобедимым командиром

Мы идем вперед и – победим!

21. Комиссар

Машина попятилась прямо к обрыву —

В грязи не сдержали колес тормоза…

Попутчикам

 сразу,

 животным порывом,

Расширило страхом смертельным глаза…

 Уже показалось – качнулись вершины,

 В сознанье мелькнуло —

паденье,

удар…

 Как птицы метнулись они из машины…

 Остался с шофером один. Комиссар!

Ему, как и всем, была гибель известна,

Но, страстно желая шоферу помочь,

Он все же не кинул опасного места,

Не бросил машину, не выпрыгнул прочь.

 Что чувствовал он —

никому не известно,

 Но, страшным виденьем осталось у всех:

 Колеса,

помедлив,

 взметнулись над бездной

 И фары нелепо вдруг вздернулись вверх.

И только тогда, когда черною глыбой

Машина метнулась и воздух стал пуст,

Видя свою неизбежную гибель

Он выпрыгнул и ухватился за куст.

 Машина над краем дугу описала,

 Грозой пронеслась над его головой,

 Ударилась боком об острые скалы

 И снова взлетела на воздух дугой.

Потом повернулась, ломая дверцы,

И стала боком катиться вниз…

А он успокоил дрожавшее сердце

И вылез к попутчикам на карниз.

 Он вылез, как прежде, суров и спокоен

 И только сказал: – «Пойдемте пешком».

 Он был большевистской армии воин —

 Упрямый, настойчивый, смелый во всем.

И смелость такая, и воля такая

Других, увлекая, зовут за собой.

С такими людьми никогда не пугают

Ни срыв, ни война, ни решающий бой.

 И путь не бывает ни страшен, ни труден,

 Когда по дорогам в победный маршрут

 Упрямые, сильные, смелые люди

 В опасные рейсы машины ведут!