Loe raamatut: «Украденная святыня», lehekülg 3

Глава 6

О, наконец! Из вражеского стана

Я убежал, израненный боец…

Из мира лжи, измены и обмана

Полуживой я спасся наконец!

(А. Н. Апухтин).

Очнулся Антон от сильного дождя: холодные струи больно стегали по лицу. Повернулся набок и уткнулся в кочку, заросшую острой травой. Лежал он в воде, в бок упиралась острая коряжина. Тело сотрясал озноб, ныла рана в плече, опухшая нога онемела. Морщась от боли, он с трудом поднял голову. Сквозь мутную пелену разглядел невысокий кустарник, окруживший болотистую впадину. Дальше, на пригорке, смутно виднелся хвойный лес, накрытый тяжёлыми тучами. Антон выполз на край болота, просунулся в гущу кустарника, с трудом свернулся в клубок. В тайге предстояло провести вторую ночь. Минувшие события остались в памяти, как кошмарный сон…

Когда он выбрался из покорёженного салона вертолёта на заросшую папоротником ложбину, наткнулся на обезглавленное тело пассажира. Рядом, неестественно изогнувшись, лежал пилот. Антон прикоснулся ладонью к его шее, пульса не почувствовал. В глазах потемнело, он откинулся на траву, крепко сжал виски пальцами. Только что они были в Аржаане и вот… «Что же произошло? – сморщился он, – вынужденная посадка?». Голова не переставала болеть.

Потрогал затылок, – волосы слиплись от крови.

По серому небу мчались тёмные облака. Порывами налетал сильный ветер. Верхушки высоких деревьев качались рывками, словно стряхивали с себя поваленные вертолётом соседние стволы. Машина упала в самую гущу леса.

Второй вертолётчик, с чёрной кудрявой шевелюрой, сидел в кабине, привалившись к приборной доске. Антон осторожно разогнул его и отшатнулся при виде кровавого месива на животе. Ему показалось, что раненый дышит. Поводил рукой перед глазами, – зрачки пилота шевельнулись. Стараясь не смотреть на рану, вытащил на траву. Белые губы вертолётчика дрогнули. Сквозь прерывистые вдохи послышалось: «Помощь, радио…».

В наушниках стояла тишина. Антон внимательно осмотрел разбитую приборную доску, переключил тумблеры, но стрелки под треснувшими стёклами застыли на нулевой отметке. Не нашёл он и аптечку. Выудив из-под кресла большую бутылку минеральной воды, поспешил к раненому. Пилот уже не дышал.

Седовласую пассажирку Антон отыскал в стороне, под обломками хвостовой части машины. Она лежала на спине с открытыми глазами и, казалось, тихонько напевала. Нагнувшись над ней, понял: это был сплошной вибрирующий в такт дыханию стон.

– Живы?

Прикрыв глаза, женщина с усилием прошептала:

– Что с ногами?

Антон увидел вывороченные в стороны ступни, рядом валялась синяя босоножка с порванным ремешком. Он замялся, пытаясь найти слова.

– Как тебя зовут?

– Что у меня с ногами, Антон?

– Они… по-другому выглядят. Наверное, сломаны.

Женщина застонала, прикусила губу.

– Где Арнольд? Помощь вызвали?

Антон понял, что речь идёт о её спутнике.

– Приборы сломаны, связи нет. И в живых никого нет.

– Где Арнольд? – повторила она.

– Травма у него. Со смертельным исходом. – Антон оглянулся в сторону обезглавленного тела и протянул бутыль. – Вода, минеральная. Попейте.

Из зажмуренных глаз женщины покатились слёзы. Виновато покосившись на её ноги, он отправился к вертолёту. Порылся в кабине, в салоне, но ничего подходящего для устройства шин не подобрал. Зато нашёл нож и, морщась от боли в кровоточащей ране, принялся стругать толстые ветви.

Когда стягивал ей ноги, она прикусила до крови губы, а потом побелела и потеряла сознание. Наложив ей на лоб смоченную в минералке тряпицу, он отправился искать воду. Набрёл на болотце, разогнал плавающих мошек и, морщась, обмыл рану на голове. Залепил её похожими на подорожник листьями, но они скоро отпали.

Ветер немного утих, но небо оставалось свинцовым. Антон соорудил из сосновых веток шалаш, перенёс женщину и принялся разбираться в аппаратуре. Приборы не работали. «В любом случае нас должны искать, – с тоской оглянулся он по сторонам. – Надо приготовить костёр». Натаскал сушняка, в отдельную кучу сложил свежую листву для дымовой завесы. В поисках еды обшарил вертолёт, нашёл лишь связку бананов. В дамской же сумочке увидел документы. Женщина и её спутник имели гражданство США, хотя имя у неё было русское. Из кармана кудрявого пилота достал плоскую фляжку с коричневым алкогольным напитком.

– Ирина Фёдоровна, как вы? – протиснулся он в шалаш и протянул очищенный банан. Качнув головой, она закрыла глаза. Её широкоскулое лицо осунулось, тонкие губы побелели, пряди седых коротких волос сосульками прилипли ко лбу.

– Съешьте, – настойчиво проговорил Антон, – вам силы нужны. Ещё спиртное есть, коньяк, кажется. Выпили бы немного.

Она глотнула раз, другой, вяло надкусила банан.

– Нас найдут?

– Конечно, найдут! Наверняка уже ищут. Я и костёр приготовил.

– Бардак, – тоскливо произнесла женщина. – Вечный российский бардак. Там бы давно помощь подоспела.

Антон внимательно взглянул на неё и отвернулся.

– Всю жизнь так… У меня ведь и мама умерла, не дождавшись врачей. – По её щекам поползли слезы. – Совсем молодая была, жить и жить бы ещё. Наша хвалёная медицина… Дерьмо.

– Ну, зачем вы так, – пробормотал он.

– Дерьмо, – повторила она и закрыла глаза.

Антон выполз наружу. Стемнело. В просвете мелькнула звезда и исчезла, поглощённая чёрной тучей. Накрыв погибших людей брезентом, он принялся укрывать хвойными ветками сушняк. Понимал, что костёр должен вспыхнуть сразу, едва покажется в небе вертолёт. Иначе сверху их заметить трудно.

На рассвете его разбудил протяжный стон. Ирина Фёдоровна лежала, запрокинув мокрую голову, глаза лихорадочно блестели. Шуршал дождь, вода просачивалась внутрь. Антон протёр лицо больной, напоил её и, дрожа, выбрался наружу. В лесу стояла плотная, похожая на туман, морось. Воздух набух влагой. Взглянув на затянутое небо, он поправил шалаш и нырнул в убежище.

– Надо идти за помощью, – низким срывающим голосом проговорила Ирина Фёдоровна. – Мы пролетали деревню. Иначе пропадём. Нас не найдут, дождь.

– Деревня в какой стороне?

– Мы пролетали её. Значит, осталась за нами, восточней.

– А как же вы?

– Отнеси к костру, дай зажигалку и какую-нибудь одежду. Я справлюсь.

Антон подобрал куртку.

– Подожди… Ещё хотела сказать. Я вчера наговорила лишнего, не обращай внимания. Просто… Понимаешь, я родилась в этих местах, прожила всю жизнь. Семь лет назад в Москве на симпозиуме встретила Арнольда. Мы поженились, и он увёз меня к себе. Мы были счастливы. Через год я приехала навестить родных. Арнольд отправился со мной. С тех пор мы приезжали сюда каждое лето. А недавно он построил здесь дом и сказал, что остаток жизни проведёт в нём. Ему очень нравились наши места. Тут он оживал, словно ребёнок. Пропадал в лесу, в горах, на озёрах. Приносил каких-то бабочек, жуков, букашек. Он вправду… умер?

Антон сглотнул ком в горле и отвернулся. Тело американца он укрыл рядом с пилотами, а голову не нашёл.

– Умер… – прошептала Ирина Фёдоровна.

… В полдень дождь прекратился, в небе появились голубые просветы, но в тайге по-прежнему было мрачно и сыро. Антон не сливал из кроссовок воду, шёл, хлюпая, напрямик. По его подсчётам, прошагал он километра два-три. Однако не увидел ничего похожего на тропинку, кругом высилась буреломная болотистая тайга.

К вечеру наткнулся на лужайку с огромной лиственницей, вершина которой терялась в облаках. Рядом раскинулся большой, чуть не с его рост, муравейник, присыпанный мелкими веточками. Антон изумлённо обошёл это чудо природы, подобрал хворостину, легонько ковырнул кучу. Однако поверхность оставалась неподвижной. «Спрятались от дождя, – подумал он и ещё раз взглянул на дерево. – Оттуда видны окрестности. Может, залезть?».

Уже через три-четыре метра он пожалел о своём решении. С одной здоровой рукой подниматься было непросто. Боль в раненом плече возобновилась, но он продолжал карабкаться по сучьям. И когда, наконец, попытался взглянуть по сторонам, ничего не увидел, – разлапистые ветви закрывали обзор.

«Не спускаться же назад», – подумал он, выбрал толстый сук и осторожно пополз вдоль него. Сразу и не понял, что произошло. В следующую секунду летел вниз, ломая сучья и разрывая треском таёжную тишину. Нижняя ветвь пружинисто отбросила его в сторону. Ногу пронзила острая боль, в глазах потемнело, и он потерял сознание. Очнулся от укусов. Разгневанные муравьи бегали по его телу, мстя за поруганное жилище.

Нога быстро опухала. Антон брёл куда глаза глядят, опираясь на палку. Надеясь на обыкновенный вывих, попробовал резко дёрнуть лодыжку, но только охнул от пронзительной боли. Опять пошёл дождь. Лес затуманило сыростью, будто с небес опустились серые облака и затопили его. От слабости юношу шатало во все стороны. Ему казалось, что он продвигается вперёд, а на самом деле почти топтался на месте, не ощущая, как погружается в зыбкую болотистую почву. С трудом вытащил больную ногу, рухнул на кочку и забылся в полусне-полуобмороке. Очнувшись, добрался до кустарника, всю ночь продрожал от сырости. И только под утро забылся тяжёлым сном…

Когда открыл глаза, смутно разглядел перед собой зелёное чудовище. Ритмично раздувая морщинистое горло, оно смотрело холодными глазами. Антон вяло махнул рукой; чудовище, квакнув, отскочило в сторону. Следом отпрыгнула ещё одна жаба. Усмехнувшись, он выполз из кустарника и зажмурился от ослепительного света. Утреннее солнце торжественно сияло на пронзительно голубом небе, радуясь победе над мрачными тучами. Несмотря на ранний час, кругом всё парило, терпко пахло влагой.

«Ну, наконец-то! – задохнулся от восторга Антон: в эту минуту он, словно древний солнцепоклонник, готов был молиться живительному светилу. – Теперь-то Ирину Фёдоровну найдут». Он снял мокрую одежду и осмотрел раны. Плечо, похоже, затягивается, ссадина на голове тоже, а нога – подумаешь! – всего лишь вывихнута. Можно смело идти дальше.

Греясь на солнышке, он подумал о том, что во французской кухне лягушки считаются деликатесом. Такого добра здесь было полно. Попив из болотца, вычислил по солнцу восток и, опираясь на палку, тронулся в путь. К полудню вышел на едва заметную тропинку и решил никуда не сворачивать. Припекало, в горячем воздухе роилась мошка. Антон натянул куртку на голову, но всё равно не успевал стирать с лица и шеи грязный бурый пот. Вскоре глаза окончательно заплыли от укусов, губы опухли, и он ковылял почти вслепую, изредка поглядывая на тропу.

Справа открылась небольшая, заросшая мелкой земляникой лужайка, которую пересекал сухой ствол берёзки. Облизнув пересохшие губы, Антон шагнул на неё и неожиданно провалился вниз. Упал на гнилые, хрустнувшие под ним колья. Резкая боль разорвалась в груди. Его вырвало. Разлепив глаза, он разглядел над собой просвет. Ему показалось, что попал он в охотничью звериную ловушку. Невыносимо болело тело, кружилась голова. «Всё, – тяжёло проворочалась мысль. – Здесь и останусь».

От боли и слабости не мог даже шевельнуться. Попытался глубоко вздохнуть и окунулся в безразличие. В сознании медленно проплывали бессвязные картинки: вот он, маленький, бежит навстречу отцу, вернувшемуся из военной командировки; вот торжествующе раздаёт одноклассникам выигранную в споре коробку мороженого – за выученного наизусть «Евгения Онегина»; вот тревожное лицо мамы, умоляющей не ехать в Аржаан…«Мамочка, – прошептал он, – как же так?».

Он долго неподвижно лежал в яме, пока не услышал шорох. Разлепил глаза и увидел склонившуюся над ним золотоволосую девушку с ангельской внешностью – ту самую, которая приснилась в вертолёте. Призывно махнув тоненькой ручкой, она медленно исчезла на поверхности. Антон от неожиданности приподнялся, напрягся и на одном дыхании вскарабкался наверх. Оглянулся – никого не увидел. «Привиделось, должно быть, опять» – вяло подумал он. Отдышавшись, попытался встать, но не смог. Тогда он пополз.

Стемнело, когда он выбрался на каменистую почву. Впереди виднелась невысокая гряда с редкими широкими деревьями. Антон полз, сбивая руки, хватаясь за камни и траву. Куртку оставил у ямы, она сковывала движения, и теперь жалел об этом: футболка разодралась, и кожу пощипывало. «Заражения не миновать, – морщась, думал он. – Надо найти воду, промыть. Неужели и ребро сломал? А может, просто ушиб? Воды надо, воды…».

Наконец он добрался до кривой ветвистой берёзы. Хотел осмотреться, но сил не было никаких. Лежал и безучастно глядел в ночное звёздное небо. Стояла тишина, изредка прерываемая всплесками. «Значит, где-то рядом вода. А где вода, там жизнь». Представил, как окунается в живительную влагу и сдвинулся с места.

Вдруг неподалёку прозвучал жалобный детский плач, следом послышался негромкий стук. Антон насторожился, приподнял голову и на фоне синеющего неба увидел несколько фигур с палочками. Опираясь на них, существа шли в его сторону. Он разглядел лохмотья, прикрывающие их кости, скелеты. Голые черепа поблёскивали в лунном свете.

Страх и ужас пронзили его. Мертвецы, постукивая посохами, неотвратимо приближались к берёзе. Сбивая локти, Антон попятился к широкому стволу, стремясь укрыться за ним, и неожиданно провалился в пустоту. Миг, и он летел вниз, в глубокое ущелье, сквозь ветви растущих на склоне деревьев, а они впивались в его тело, в лицо, рвали на части, но он уже ничего не ощущал, когда бездыханный упал на каменистую площадку.

Глава 7

По Руси великой, без конца, без края,

Тянется дорожка, узкая, кривая…

Да куда ни глянешь освежённым взором,

Отовсюду веет тишью и простором.

(А. Н. Апухтин).

Охотник Пётр Матвеевич проснулся, как обычно, на рассвете. Зажёг лампу, воткнул ноги в калоши и подошёл к печке. Огонёк осветил бледное осунувшееся лицо парня. Глубокие рваные ссадины на щеке подсохли и затянулись. Хозяин перевёл лампу ниже: плечо не кровоточило, опухоль на ноге опала, дыхание было ровным. «Кроме смерти, от всего вылечишься», – довольно усмехнулся он, взял сухари для Чары и вышел на крыльцо.

В тайге стояла предутренняя тишина. Лапы могучих сосен, окружавших избушку, застыли во сне. На желтоватом фоне горизонта неподвижная черемуха у баньки казалась нарисованной. Безоблачное серо-голубое небо предвещало ясный день.

Пётр Матвеевич жил в охотничьей заимке, приютившейся на вершине пологого каменистого склона, заросшего у подножья родниковыми травами. В трёх верстах от него рядом со сгоревшим хутором обитала знахарка Татьяна с внучкой Дарьей, да где-то за Нечистым ущельем в похожей на землянку избе гнездился седобородый дед Фрол. До ближайшей деревни, куда охотник изредка ездил на лошади за продуктами, было почти полдня пути. Оттуда он взял в жёны вдовую женщину, но прожил с ней недолго – напилась она студёной воды из родника, занемогла и быстро угасла. Позже таёжник закопал и старого пса. Остался с лошадью и тремя козами. А несколько зим назад в капкан попалась матёрая волчица. Когда вытаскивал окоченевшую хищницу, увидел чёрный пушистый комочек. Был он такой шустрый да забавный, что охотник не удержался, ласково прижал тёпленькое тельце к щеке: «Ах, ты, волчара моя». Так и приклеилось – Чара да Чара. Вскоре он не представлял свою жизнь без поджарой мускулистой помощницы.

Петр Матвеевич был белобрыс, сухощав, бородат. На широком лице голубели по-ребячески распахнутые глаза, из пшеничных зарослей торчал крупный, свёрнутый набок нос. Родился и вырос он в тайге, в староверческой семье. С детства отличался порывистостью, неусидчивостью, мечтал посмотреть белый свет. Служил на востоке моряком, ходил на торговых судах, попал в кораблекрушение. Выжил кое-как, осел на берегу, устроился на рыбную базу механиком автомастерских.

О прошлой жизни вспоминать не любил, хотя постоянно носил выцветший, перештопанный полосатый тельник. В бурные времена перестройки, уже на суше, ему пришлось два месяца отсидеть в заключении. Однажды весной командировался он в крупный портовый город, где на площади попал в бушующую митинговую толпу. Помятого, ничего не соображающего зеваку притиснуло к памятнику Ленину. Трое мужчин разъярённо стаскивали с постамента упирающуюся женщину с красным бантом на груди. Её горький отчаянный взгляд резанул сердце моряка. Пётр оторвал двух молодчиков, но получил сокрушительный удар палкой в лицо. Сплевывая сгустки крови, нащупал он в кармане свинчатку, бросился к ним и… очнулся на больничной койке. Там и узнал об окончании истории. Одного громилу чудом вытащили с того света, другой стал заикаться, а третьего найти не смогли. В камере, пока шло дознание, измусолил Пётр кем-то забытую потрёпанную книжицу писателя Даля – без начала и конца. Почти наизусть выучил сказку-притчу о журавле, который сидел в поле и думал о том, чтобы хозяйством обзавестись, гнездо свить да хозяюшку добыть. Прочитал и затосковал о доме; вскоре и вернулся в тайгу.

Теперь ему было под шестьдесят.

Лежащего без сознания парня они подобрали в Нечистом ущелье дней десять назад. В то утро, добыв трёх куропаток, он возвращался к избушке, как вдруг Чара сорвалась с места и огромными прыжками помчалась вперёд. «Гости», – решил охотник. Так и есть: навстречу меж сосен, легко скользя по валежнику, бежала Дарья, знахаркина внучка. Ветерок плескал её длинные золотистые волосы, белое платьице развевалось парусом, по худеньким ножкам хлопал полотняный мешочек. Она мчалась так стремительно, что, казалось, опережала даже слова, которые выкрикивала на ходу.

– Стой, стой! – поймал охотник девочку, пролетевшую было мимо. – Стой! Да что случилось-то? С бабой Таней что?

– Там, там! – округлив огромные синие глаза, нетерпеливо подскакивала на месте Даша, отталкивая прыгающую же волчицу. – В ущелье лежит. Там. Быстрее…

– Да кто там!?

– Человек. Весь побитый, раненный. Не дышал. Я пошептала, сейчас дышит. Его в дом надо. Скорей! Бежим!

– Стой! Не Олег ли случайно?

Девочка отрицательно мотнула головой, рванулась вперёд и, оглядывась на ходу, скрылась из глаз. Чара метнулась следом, но остановилась, дожидаясь хозяина. Пётр Матвеевич очень любил Дашу. Его поражали необыкновенные способности девочки. Она напоминала свою бабку, Татьяну, в молодости. Тогда они с друзьями-подростками стайкой ходили за хуторской красавицей и украдкой подсматривали за её чудесными приёмами лечения.

Однако то были детские впечатления. Седого же, немало повидавшего охотника удивить было непросто, – девочка изумила. Однажды Пётр Матвеевич шёл мимо Змеиной поляны и услышал громкое шипение. Подкравшись ближе, раздвинул кусты и обомлел. С десяток крупных пятнистых змей кружили вокруг Дашиных хрупких ножек, а она, поводя узкими ладошками в воздухе, шипела вместе с ними, извивалась, и в этом магическом танце трудно было разобрать: где змеи, а где ноги…

Но девочка не росла лесной затворницей. Несколько лет назад охотник отвёз её в райцентр, где она записалась в школу и две зимы прожила у двоюродной сестры бабы Тани. Именно тогда появилась у Петра Матвеевича страсть. Зашли они с Дашей в книжный магазин за учебниками, и увидел он толстую книгу «Пословицы русского народа» В. И. Даля, того самого, написавшего сказку о журавле. Ёкнуло в душе охотника, осторожно перевернул обложку. Так и застыл перед полкой, шевеля губами. Но уж очень дорого стоила книга, и он ещё долго оглядывался на магазин, провожая девочку к дому.

А следующей весной притихшая, необычайно серьёзная Дарья зашла к нему в избу и протянула красочный пакет. «Это тебе, дедушка, от нас с бабой Таней», – будничным голосом произнесла она, но её огромные глаза торжествующе сияли. Когда он дрожащими руками взял в руки желанную книгу, она подскочила к нему, расцеловала в заросшие щеки и умчалась, сопровождаемая радостно прыгающей Чарой.

С тех пор Даша не жила в городе, – не приспособилась, хотя и ездила туда два раза в год сдавать экзамены. В лесу же девочка знала каждую травинку, и каждая былинка знала её. Поэтому Пётр Матвеевич совсем не удивился тому, что «побитый» человек попался именно ей.

Вот и ущелье. Глубокое и каменистое, поросшее по склонам многоцветьем, оно издавна считалось нечистым местом. Солнечные лучи почти не освещали его дна, устланного костями то ли людей, то ли животных. Недолго гостивший у охотника молодой парень Олег однажды прикатил оттуда бронзовый котёл с массивными вертикальными ручками – для банной, мол, воды. Но Пётр Матвеевич убрал посудину вглубь загона, укрыл сенной трухой: из ущелья же, мало ли что… Хранится котёл до сих пор, а Олега уже нет – повадился ходить в глухие чащи и топи, да сгинул. Остались от него лишь книжка и стопка исписанной бумаги…

Охотник осторожно спустился по едва заметной тропинке, вьющейся между сумрачных скал, и перешёл ручей. Девочка была внизу, на крохотной каменной площадке, возле неподвижного человека.

– Дышит? – он приложил пальцы к горлу, стараясь уловить биение. Перед ним лежал совсем ещё молодой парнишка. На перепачканном кровью и грязью лице застыл страдальческий оскал, одежда была разодрана в клочья, голова и тело кровоточили, кулаки сжимали засохшую траву.

Даша протянула тонкие ладошки к его голове:

– Холод от него.

Пётр Матвеевич взглянул вверх. Высоко над ними, вдоль каменной гряды, свисали корневища деревьев, которые уже не умещались на склоне, сползали вниз, загораживая свет. Тянуло промозглой сыростью. Охотник вспомнил о маленьком самолёте, кружившем над тайгой. Обычно он прилетал во время пожаров, но в лесу палёным не пахло. «Может, его искали?». Он оглянулся. Волчица наблюдала за девочкой, которая что-то шептала, легко проводя ладонями по голове незнакомца.

«Да-а-а… Совсем ещё мальчик. Собираемся жить с локоть, а живём с ноготь». Вздохнув, он полез за ножом. Неподалеку росли невысокие берёзки, пора было мастерить волокушу.

– Деда Пётр, – вдруг низким голосом проговорила девочка, – отойди от нас. И Чару уведи.

Охотник пристально взглянул на неё, подозвал волчицу и отошёл к краю площадки. Даша постояла с зажмуренными глазами, сняла с плеч полотняную сумку, достала туесок со снадобьем, маленькие ножницы, иконку с изображением Девы Марии, берестяную фляжку с водой. Извлекла из мешочка золотой обруч с вкраплёнными драгоценными камнями, золотое ожерелье и два сверкающих золотых браслета. Тоненькая гибкая фигурка выпрямилась, и Пётр Матвеевич окаменел. Перед ним стояла прекрасная юная девушка: золотые украшения сияли, жёлтые пушистые волосы разметались по стану, огромные синие глаза засветились такой силой, что, казалось, солнце снизошло в тёмное ущелье, и камни заблистали радужными красками.

– Дарья, ты что? – прошептал изумлённый охотник.

А девушка между тем вливала снадобье в полураскрытые губы незнакомца, и щёлкала ножницами над ним, и приговаривала нараспев, склонившись над чашей с водой.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

Стану я, благословясь, пойду, перекрестясь,

Из дверей в двери, из ворот в вороты, во чисто поле.

В чистом поле стоит церковь. В этой церкви стоит престол,

За престолом сидит Матушка Пресвятая Богородица…

Она приговаривала всё быстрей и быстрей; ножницы, стрекоча, стремительно порхали вокруг бесчувственного тела. Петра Матвеевича словно обволокло туманом. Всё затихло; в пустоте раздавался только напористый страстный заговор.

…Так сгрызай и скусывай с его головы,

С мозгу, с горла, с лица, с рук, с ног, с нутра,

С белого легка, чёрного печени, с ретивого сердца,

Со всего тела белого щипоты, ломоты, скорби, болезни…

Пётр Матвеевич вспоминал потом, что назад он двигался, едва волоча ноги, будто тащил на волокуше громоздкую тушу медведя, а не худенького паренька. Причем деревья как бы расступились перед ними, открывая ровный путь домой. Даже Чара, и та, необычайно присмиревшая, шла рядом, а не бежала стороной. Позже он решил, что Дашино колдовство коснулось и волчицы.

Почти десять суток пробыла девочка в избушке охотника, лишь слетала, как ветерок, к своей бабке-знахарке да к Фролу за снадобьем и мазями, и снова села у изголовья парня. Пётр Матвеевич тем временем съездил в деревню за продуктами, где узнал об аварии вертолёта и о пропавшем человеке. И даже захватил местную газетку с сообщением.

Вернулся вчера днём, а вечером Даша известила его о выздоровлении больного, окинула незнакомца долгим взглядом и ушла домой.