Loe raamatut: «Выход за предел»
«Философия – это то, чего мы не знаем»
Бертран Рассел
Часть I
Глава 1. Василина
Я был у нее седьмым. Так она сказала: «Ты у меня седьмой». Хотя я и не спрашивал. Это, похоже, самый балбесский и бессмысленный вопрос, и на фиг его задавать? Во-первых, с какой бы целью ты ни спрашивал, все равно не услышишь правды. Во-вторых, а кому эта правда и нужна-то? Тебе? Ей? А может, читателям? Вряд ли. Я как-то близко знал одну девственницу, которая с 15 лет жила активной половой жизнью, а плеву свою девственную берегла как зеницу ока для будущего мужа. Да, и так бывает, а что?
Значит, я был у нее приблизительно седьмым. И хотя поначалу интерес к ней у меня был чисто спортивный, как говорится, мне просто понравилась ее фигура, волосы и имя. Имя настолько редкое и красивое, что я, пожалуй, и не слыхал такого раньше, – Василина.
Имя ее и весь облик говорил мне о каком-то забытом благородстве, преданности, о древности, о тайне…
Познакомились мы, как это часто бывает, совершенно случайно, на югах, в Крыму. Я прикатил в Ялту к друзьям-музыкантам оторваться. Ну и отрывался по полной каждый вечер в том же ресторане, где они работали.
Она была чуть выше меня ростом и моложе, что я немедленно записал ей в плюсик. Потанцевали, познакомились. Я в шутку спросил:
– Кто это так зорко наблюдает за нами из-за твоего столика? Не иначе старшая сестра или тетя?
– Ни та и ни эта. Эта моя подружка – Лариса Ивановна, – ответила Василина.
– Только не вздумайте сказать ей: «Ларису Ивановну хочу!» – внимательно посмотрев на меня, продолжила она.
– А я и не собирался к ней обращаться, – неуверенно проговорил я.
– Да? – спросила она.
– Да, – ответил я.
– Ну, тогда я пойду, – продолжила Василина.
– Иди, – опять неуверенно буркнул я, а сам подумал: «Если девочки идут на съем, они редко берут с собой таких сильно красивых подруг, да еще постарше и опытнее – зачем уменьшать свои шансы?»
Она направилась к своему столику, из-за которого на нас с любопытством поглядывала зовущая к себе Лариса Ивановна. А я, не без интереса оглядев Василину сзади, подумал: «Может, путаны валютные? Хотя не похоже – глаза не те». И двинулся в свою «засаду» – оркестровую комнатку музыкантов, откуда и высматривал потенциальную добычу.
На следующий день мы опять совершенно случайно, мистика какая-то, встретились по дороге на пляж закрытого санатория «Россия», ведомственного дома отдыха ЦК КПСС. Там отдыхали одни партийные шишки, и было все культур-мультур и тихо. У моих ресторанных друзей-музыкантов были обширные связи по всей Ялте, постоянная клиентура кабаков, народец деловой, вот кто-то из них и подогнал спецпропуск на пляж мечты советской номенклатуры.
Она была одна. Все такое же спокойное, приветливое и открытое лицо без улыбки и без всякой косметики, как и вчера. Все те же светлые, густые, волнистые волосы, собранные заколкой-крабом в пучок. А вот фигура была другая – не просто красивая, как вчера. Фигура ее потрясала своим совершенством, просматриваясь под легким, слегка просвечивающим, белым платьем.
– Привет, Василина! Мы, кажется, вчера танцевали? – только и смог я вымолвить, остолбенев и глупо уставившись на нее.
– Привет, Сергей! Я еще не забыла. Ты неплохо водишь и не наступаешь на ноги, – ответила она.
Понимая, что нужно что-то говорить, я и заговорил:
– А я вот купаться пришел. Народ спит, им уже надоело море, они давно здесь, а мне нравится…
– И мне нравится, хоть и я давно здесь – я здесь выросла, – ответила она просто, глядя мне прямо в глаза.
– Как здесь выросла? В этом санатории? – удивился я без всякой претензии на остроумие.
– Да нет, в санатории у меня мама отдыхает, а выросла я здесь, в Ялте, у бабушки, под Чинарой, – ответила она опять так же просто и приветливо, улыбнувшись губами.
– Мама мне пропуск сюда выписала для подтверждения своей порядочности, – продолжила она и опять улыбнулась губами.
– В смысле? – спросил я и, посмотрев на нее, совсем смутился – так она меня обескураживала и делала каким-то дурачком зеленым.
– В прямом смысле. Сказала – вот тебе пропуск, приходи, будешь подтверждением моей порядочности. Я, говорит, женщина одинокая, свободная, но порядочная: в отличие от большинства присутствующих отдыхаю с дочерью. К тому же ты, говорит, стала на себя сильно внимание мужчин обращать, с тобой, небось, повеселее будет на этой ярмарке тщеславия.
Расценив это как шутку, я проговорил:
– Неплохой роман, а что еще твоя мама читает?
– Она читает лекции в ВПШ, в Высшей Партийной школе, значит, – ответила она.
– А ты что читаешь? – опять спросил я автоматически.
– Сейчас посмотрю, – ответила она и полезла в пляжную сумку из модной мешковины.
– О! Какой-то М. Булгаков. «Мастер и Маргарита», – прочитала она, – я вообще-то ее уже второй раз читаю, а вот имя автора запомнить никак не могу.
– Михаил, – произнес я грустно.
– Что? – спросила она, взглянув на меня.
– Имя автора – Михаил, – ответил я, и мы оба рассмеялись.
– Если у тебя нет лежака, можешь присоединиться к нам с мамой Дашей, у нас два и зонтик – как-нибудь поместимся, – продолжила она, улыбаясь.
– Ну, если я не скомпрометирую вас с мамой в смысле порядочности, то с удовольствием присоединюсь, – опять пробормотал я. Говорить нормально с ней у меня как-то не получалось сегодня.
И мы пошли по тенистой аллее к лежакам.
Мама, лежа на лежаке, читала какую-то книжку и курила сигарету с приятным запахом, вставленную в длинный мундштук.
– Привет, мама, – сказала Василина, подойдя к лежаку с зонтиком, – это Сережа, мы с ним уже танцевали.
– Салют, Васька! Салют, Сережа, – ответила мама Даша и, внимательно посмотрев на меня, затянулась.
– Как Машуля? – переведя взгляд на дочь, спросила она.
– Нормально, рисует, – присев на соседний лежак и положив руки на колени, ответила дочь.
– Рисует – это хорошо. Сергей, а вы пива не хотите? – снова внимательно посмотрев на меня, сказала мама Даша.
– Не понял, какого пива? – удивился я в ответ.
– Чешского, бочкового, холодненького, с раками, – промолвила она и, так же как дочь, улыбнулась одними губами.
– А где дают? – спросил я и тоже улыбнулся, немного злорадно.
– Вон в том павильоне, – повернув голову, указала своим мундштуком направление мама Даша.
– Понятно, – ответил я и уже открыто ухмыльнулся. – Только боюсь, у меня денег не хватит на раков, я ведь на пляж пришел.
– А денег и не надо, здесь коммунизм, надо только иметь «золотой ключик» с номером комнаты и все, – ответила мама Даша, меланхолично поднялась, потянулась, достала из такой же холщовой сумки, как у дочери, ключ и протянула мне.
«Сумки, видать, из одного фирменного магазина, не иначе как из „Лейпцига“ или „Ядрана“», – подумал я, взял ключ и пошел.
«Хочешь увидеть, как будет выглядеть твоя будущая жена – посмотри на тещу», – почему-то вдруг вспомнил я слова своего отца, воспитывавшего меня подшофе.
«Только вот жениться здесь никто не собирается, батя», – ответил я ему мысленно.
«Да, дама властная, знающая себе цену. По виду – не больше сорока. Фигура ненамного уступает фигуре дочери – ни жиринки, ни целлюлита, ни послеродовых растяжек, лишь грудь слабее и кожа на руках дряблее, а так – ничего, еще в строю!»
Так, рассуждая, я подошел к указанному павильону и спросил у человека в белой рубахе с бабочкой:
– Меня вот за пивом послали кровопийцы трудового народа. Где бы получить, уважаемый?
Человек, по прикиду – официант, улыбнулся сладенько и сказал:
– А номерок, будьте любезны, пожалуйста.
Он записал что-то в книжечку и сказал:
– Они уже разливное кушали, разливного больше нет – насос сломался, бутылочное будете пользовать, тоже чешское?
Я кивнул головой и сказал:
– Да, будем!
– Сколько бутылочек изволите? – спросили меня с улыбочкой.
– Три, – сказал я и тоже улыбнулся.
– А раков сколько порций? – поинтересовался халдей (так мои друзья-музыканты называли официантов, а те их, в свою очередь, именовали лабухами).
– И раков три порции будем пользовать, – еще раз улыбнувшись, отозвался я.
Он куда-то исчез, но очень скоро вернулся с посеребренным металлическим подносом, на котором уютно разместились три запотевшие бутылки пива и три порции дымящихся красных раков с укропчиком.
– Подносик и открывашку нужно вернуть побыстрее, а посуду заберут позже, – наклонив голову вправо, проговорил человек в бабочке.
– Хорошо, – ответил я и тоже наклонил голову вправо.
Подойдя к дамам с подносом на одной руке и со словами на устах «Кушать подано!», я почувствовал, что они только что о чем-то спорили и перестали, лишь заметив меня. Василина спокойно встала, взяла сумку и сказала мне:
– Сережа! Если хотите размяться пивасиком с раками, оставайтесь, а я пойду.
И, посмотрев на мать, добавила: – Утюг дома забыла выключить. – Повернулась и направилась к аллее, по которой мы пришли на пляж.
Я поставил поднос на опустевший лежак и с трагическим лицом посетовал:
– Как жаль, что не придется раков с пивом откушать, надо бежать пожар тушить – полыхает, наверное, домик…
А пока я это вещал, мама Даша безразлично завалилась на лежак и, не глядя на меня, закурила импортную цигарку, умело вставленную в мундштук.
Ну, а я двинул во весь опор за дочкой. Подошел к аллее, но Василину не увидел. Тогда, прибавив ходу, я направился к выходу из санатория, он же был и входом. Но ее нигде не было. Я побежал обратно на пляж, но, увидев, что мама Даша уже разминается пивом с каким-то мужиком, а Василины с ними нет, рванул обратно по аллее. Добежав до середины пути, остановился и сел на мраморную скамью со спинкой – в растерянности и злости. И тут увидел тропу, ведущую от аллеи в заросли. Я встал и пошел по ней. Через пару минут тропа вывела к большой белокаменной парадной лестнице, ведущей к морю. На ее ступеньках, в тени, она и сидела рядом со своей модной сумкой. Смотрела куда-то вниз. Приободрившись, я подошел и сказал:
– Ну, вот я и нашел тебя, Василинка.
Она подняла на меня испуганные глаза и заплакала. Я быстро присел рядом и с тревогой спросил: «Что случилось-то?» Она вновь посмотрела на меня ставшими очень красивыми глазами.
– Она все знала.
– Кто? Твоя мама Даша?
– Да нет. Прабабка моя Катерина, из Лондона, – простонала она с мукой в голосе.
– Вот-те на! Какая еще бабка-прабабка из Лондона? – А про себя подумал: «Девочка-то чокнутая, кажись, малость».
Она снова посмотрела на меня без тени смущения и сумасшествия в глазах и сказала: «А за маму прости. Она всегда такая, и все мужики ей должны. Прости, одним словом, если умеешь».
– Умею, умею! Да и никаких проблем с твоей мамой. Очень даже приятная красивая женщина.
– В этом-то вся проблема ее и есть! Ее ум, красота и щедрость, с которой она дарит себя всю, без остатка, – выпалила Василина. – Это мне тоже прабабка из Лондона сказала. – И засмеялась, а я вслед за ней.
Мы сидели рядом на прохладной каменной ступеньке и молчали, глядя вниз, на синее море.
– Ты же говорила, что выросла здесь, под Чинарой, с бабушкой. При чем тут какая-то прабабка из Лондона?
– Да я и сейчас здесь у бабушки Маши-Мамашули остановилась, а про прабабку Катю из Лондона забудь, не сейчас.
Она замолчала, задумавшись, как будто что-то решая для себя. И вдруг продолжила: «Ты не думай, это правда, хоть она и не настоящая. Она – призрак».
И опять посмотрела на меня, но уже с улыбкой.
– Только не пугайся, я не чокнутая, я нормальная, а она иногда приходит ко мне как бы во сне, когда мне очень трудно, и нужна помощь. И сегодня ночью приходила после нашей вчерашней встречи с тобой. Сказала, чтобы я не волновалась: «Увидишься ты с ним и оконфузишься не по своей вине, но если найдет он тебя, значит, он твой подарок судьбы – принимай». А почему ты назвал меня Василинкой? – повернувшись ко мне и глядя прямо в глаза, весело спросила Василина.
– Да так просто, чтобы успокоить тебя, приласкать, что ли… – ответил я и почему-то занервничал.
– Ну, вот и успокоил, приласкал, подарочек ты мой долгожданный, – сказала она, продолжая все так же смотреть на меня.
Мне аж не по себе стало и захотелось уйти.
«Может, шизофрения какая у нее? С красивыми это тоже бывает», – пронеслось у меня в голове, но я снова заговорил: «Да ладно тебе – подарочек! Знаешь, сколько у тебя будет таких подарочков-то в жизни?»
– Знаю, – ответила она. – Их будет восемь, но восьмой – не в счет, и первые шесть – тоже.
И мы снова замолчали. Я заметно нервничал, а она сидела совершенно спокойная и беззаботная, будто птичка на карнизе, не видящая, что за ней зорко наблюдают через оконное стекло. И тут меня осенило: «Да она же Булгакова начиталась! Вот ей мистика и мерещится повсюду. Призраки у нее из Лондона, прабабки с того света – предсказательницы, подарочки судьбы… Сейчас Воланд у нее появится, Коровьев с котом Бегемотом, темные рыцари справедливости. И кто там еще?.. Вот же я дурында! А может, она на театральном учится? Там они все двинуты на перевоплощениях. А может просто растыкает надо мной?»
– Так кто ж ты, наконец? – промолвил я загадочно и продолжил: – Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Великолепный эпиграф Гёте к книге, лежащей у тебя в сумке. Булгаков разглядел в нем целый роман. – Но не стоит мистифицировать реальную жизнь, – проговорил я негромко. – Пойдем лучше погуляем куда-нибудь.
– Пойдем куда хочешь, – ответила Василина. Встала, отряхнула платье и подняла сумку. Я тоже встал и отряхнул сзади свои единственные светлые брюки, купленные у фарцы по случаю поездки на юг. Мы пошли не сговариваясь на тропинку, ведущую к центральной аллее к выходу.
Выйдя за территорию, я предложил:
– Может, в Грот сходим? Мои друзья-музыканты рекомендовали. Говорят, там музон фирменный, и кофе варят настоящий – в турочках, на песке.
– Там шумно и суеты много, а мне с тобой побыть надо, узнать тебя, – ответила она и, улыбнувшись, добавила: – Пойдем на Царскую тропу – там бар не хуже и музыка неплохая.
– Пойдем, – ответил я, подумав: «Местная, все знает, да и ее, наверное, все знают».
В баре было немноголюдно и тихо. Видимо, оттого что далеко от моря и от основной массы отдыхающих – «дыхов», как называли местные приезжих. И она опять была спокойна и естественна, как вчера вечером. Никакой реакции на окружающих, как будто их и не было, никакой рисовки перед ними, хотя на нее посматривали многие. Я это видел и вчера и отметил про себя сегодня. Мы уселись за столик и заказали кофе.
– Ну что же ты не расспрашиваешь меня, кто я таков и откуда? – спросил я как-то резковато.
– А зачем? – промолвила она все так же спокойно и даже весело.
– Ну, ты же хотела меня узнать? – ответил я и вопросительно посмотрел на нее.
– А я уже узнаю, – улыбнулась она и продолжила: – Узнать человека помогут только общая дорога, общая радость и беда, общее время, проведенное вместе, а детали выяснятся попутно.
Подошел официант совсем не халдейского вида в клевых джинсах и принес кофе.
– Ринат, принеси, пожалуйста, еще воды холодной, негазированной, – переведя взгляд на официанта, попросила она.
– Хорошо, Василина, – ответил тот, а потом, посмотрев на меня, спросил: – Может, еще чего-нибудь? Скоро здесь яблоку будет негде упасть – не высидеть вам с этим. Возьмите хоть коктейльчик безалкогольный.
Я глянул в его сторону и невозмутимо ответил: – Нет, только кофе и холодной воды без газа. Мне хотелось броситься на него и дать в морду.
– Хорошо, будет сделано, – ответил Ринат и удалился.
– Сережа, у меня есть деньги, – услышал я голос Василины. Внутри меня что-то закипело.
– Неплохо начинается денек для охотника на интересных телок, – промолвил я, откинувшись на спинку стула и положив нога на ногу. – И пивасик с раками с утра, и кофе с коньячком на халяву.
– Не злись. Злость затмевает разум, а это – кратковременное помешательство. Кто не отвечает гневом на гнев, спасает обоих, – спокойно ответила она.
– Да ты что, еще и Фрейда начиталась, что ли? Послушай меня, спящая красавица, зачарованная мистикой Булгакова и психоанализом Фрейда! Я обычный съемщик баб, приехал на юг исключительно затем, чтобы клеить телок, развлекаться с ними и сексуально эксплуатировать – это ты понимаешь? А ты меня уже в подарочек зачислила какой-то, – глядя ей прямо в глаза, по-настоящему возмутился я.
– Понимаю, – невозмутимо ответила Василина, – большинство сюда за этим и приезжает. И это нормально. Мужчины на охоте и женщины – тоже. Это спасение от одиночества, приобретение опыта, познание противоположного пола.
– Ничего себе – нормально! Приобретение опыта, говоришь? Да я же отпетый бабник, у меня этого опыта на десятерых хватит – поняла? – выпалил я.
– Да, – просто ответила она.
Ринат принес графин и два стакана. Разлив в них воду, пожелал нам приятного времяпрепровождения и ушел. Я встал, сказал: «Пока» и тоже ушел, ужасно злясь на себя, на Рината, на маму Дашу, на какую-то Мамашулю и прабабку из Лондона, на нее и на весь свет.
«На фига мне все эти заморочки золотой молодежи из высшего общества с их снобизмом, умничаньем и ненормальными чувихами, хоть и очень интересными. Психоанализ Фрейда на русской почве такими сорняковыми зарослями расцвел в их головах, что уж давно не лечит, а калечит».
С такими мыслями я дотопал до жилища, где остановился, перелез через забор и сразу очутился в реально своем мире. А мир этот реальный, и очень самобытный, и интересный предстал передо мной во всей красе, когда я в первый раз перелез сюда через этот забор. В этот мир все перелезали через забор или пролезали в дыры этого забора, потому что на калитке висел большой ржавый амбарный замок, ключи от которого были давно потеряны…
Глава 2. Жилище
Жилище находилось на окраине Ялты в неудобице окружающих гор. Соток пять-шесть земли, обнесенной кривым забором, обвитым виноградом – живая изгородь. В центре – деревянный одноэтажный покосившийся дом с крылечком и летней кухней перед ним, под навесом, тоже сплошь обвитым виноградом. Территория вокруг дома напоминала заросший заброшенный сад, каковым он и был. Дом этот ребята-музыканты арендовали без регистрации у метрдотеля ресторана – толстой, но симпатичной армянки Лейлы. Она очень любила музыку и музыкантов, поэтому платили они немного: шестьдесят рублей в месяц – и зимой, и летом. Хотя в сезон эту халабуду можно было бы сдавать «дыхам» и за сто пятьдесят колов в месяц.
С ребятами я познакомился в прошлом году в этом же ресторане, где они лабали и сейчас. Стройный и высокий бас-гитарист Вовка, сильно похожий на Харрисона из битлов, имел прозвище Данила, видимо, из-за того, что все свободное время мастерил колонки, паял усилители и делал самопальные «Фендера». Он был немногословным, веселым парнем и обожал портвешок ящиками. Димку-барабанщика звали Дитером, он довольно сильно смахивал на Дитера Болена – одного из двух участников ставшей не так давно популярной группы «Модерн Токинг». Такие же светлые длинные, прямые волосы и черты лица. Похоже, этот все свободное время колотил грабовыми палочками по резиновым блинам, расставленным на приспособах в виде ударной установки и тоже обожал портвешок и пыхнуть косячок. И наконец, третий мой друг-музыкант, Валерка-гитарист, которого все звали Степан, видимо, из-за фамилии. Длинный худощавый парняга в круглых очках, как у Джона Леннона. Виртуозный гитарист, не выпускавший из рук свой «Гибсон» ни на минуту. Он и спал с гитарой в обнимку, если не было рядом какой-нибудь симпатичной ценительницы его таланта.
Все как один хиповые, в джинсе днем и ночью, длинноволосые и отстегнутые на полную катушку. Я тоже был малость музыкантом, но не таким отстегнутым, как они, ненастоящим. Для них в жизни не существовало ничего, кроме кайфов от музыки, пивасика, портвешка, косячка и девочек. Еще они тащились от сейшенов и тусни на пятачке в центре Ялты. Там собирались музыканты из всех кабаков каждый день, в районе двух-трех часов, для обмена новостями, дисками-пластами. Покупали и продавали инструменты, аппаратуру, струны, медиаторы, фирменный пластик, барабанные палочки и т. д. Этот пятак облюбовала местная фарца. Здесь торговались за джинсы, батники, майки, бейсболки, плавки, шузы, в общем, тусили. Вся эта музыкальная троица частенько подтрунивала надо мной. «Мог бы быть клевым лабухом, а занимается лажей всякой», – говорили они между собой, застав меня за столом, читающим книгу или молотящим кулаками по боксерской груше.
Вообще-то и мое отношение к друзьям-музыкантам было неоднозначным. Несмотря на их полное раздолбайство и отстегнутость, они были беззащитны перед реалиями жизни и полностью преданы музыке. Они рождали радость, дарили радость и жили в радости. За это я их любил по-братски и ценил. А жить по правилам общества, правильно, для них было верхом лицемерия и свинством. Хотя на практике у моих дружков свинства было не меньше, чем у адептов лицемерия. Они были жуткими обалдуями, лентяями, неряхами, капризными, вредными, мелкими тщеславными эгоистами, скрывающимися за философией хиппи: мол, низкие побуждения лежат в основе самых высоких. Так считали теоретики движения хиппи, рок-идолы, да и я когда-то.
Приехав в этот раз к ним на месяц оттянуться и перебравшись утром через забор, я очутился в атмосфере сюрреалистического ужаса – бардака и антисанитарии. Из холодильника, в который я хотел забросить продукты, привезенные из Москвы, вылетел такой рой зеленых мух, от какого свалился бы в обморок даже известный режиссер ужастиков Хичкок.
Народ дрых вповалку после ночной гульбы с полураздетыми тетками неопределенного возраста, все в той же нестираной джинсе, которую никто не снимал, похоже, и в процессе акта. Один Славка Слива спал на чисто застеленном диванчике.
Открыв окна и двери, чтобы выгнать мух и впустить свежий воздух, я обнаружил на веранде обнаженную Лейлу, спавшую в обнимочку с Данилой. Весь двор был усыпан стеклотарой разного калибра и цвета. Если бы все эти бутыляки собрать в одну кучу, получилась египетская пирамида. По всему было видно, что сезон удачный и жизнь удалась. «Надо будет устроить субботник», – подумал я. Эти субботники после сейшенов были учреждены мною же в прошлом году, и их страшно не любили мои друзья-музыканты. А вот сейшены они обожали. К сейшенам готовились: снимали новые вещи из репертуара любимых западных групп – «Пинк Флойд», «Дип Пёрпл», «Лед Зе́ппелин», «СуперМакс», «Роллинг Стоунз», «Битлз», конечно. Очень почитали Джимми Хендрикса, Стива Вандера и, как ни странно, Майкла Джексона. Он, конечно, считался попсятиной, но у Степана получалось копировать его «в ноль», и потому новые композиции Джексона звучали постоянно. Я тоже принимал участие в этих мероприятиях – играл на клавишных и пел хрипатых исполнителей: Джо Кокера, Джо Дассена, Марка Нофлера, Криса Ли, «СуперМакса» и даже попсовых итальяно, а из наших – глубоко почитаемого мной Высоцкого. Но гвоздем моей программы было исполнение песни «Бенсонхертский блюз» Оскара Бентона, которую в обиходе называли «Лошадиный Блюз», или просто – «Бу-Бу-Бу». Ее заценили и мои друзья-музыканты, у которых я парковался, и все лабухи Ялты. Именно они и прозвали меня Бенсоном почему-то, а не Бентоном. Я пел этот блюз на всех сейшенах с большим успехом и не без удовольствия.
Сейшен проводили в выходной день, понедельник. Это был официальный выходной у всех лабухов черноморского побережья, день тишины во всех кабаках. С утра (ну, как с утра? Где-то после часа дня) в Жилище начиналось шевеление. Данила с моей помощью вытаскивал на веранду огромные самопальные колонки, им же смастеренные из ДСП, обтянутые черным дермантином, с нулевыми динамиками JBL(«ДжейБиЭл»), которыми Данила приторговывал на пятаке в центре Ялты. Затем выносился пульт «Динакорд», усилители, микрофоны на стойках, и начиналась коммутация, а затем и настройка аппаратуры. Дитер привозил из кабака ударную установку «Амати» с дополнительными бонгами, конгами, тарелками и начинал озвучиваться с помощью четырех микрофонов на разных стойках. Степа к своей гитаре «Гибсон» доставал множество примочек: файзеры, сустейны, квакеры-шмакеры и прочие гитарные примочки, врубал на полную мощность гитару и тоже настраивался. Отстраивали вокальные микрофоны, ревер, а уж потом Данила выносил на свет божий свой «Фендер Джаз Бас» и начинал фанковать. Кстати, «Фендер» его был настоящим, фирменным, он его выменял на свой новенький самопал у югославов, приезжавших с концертом в Ялту. Их басист даже обрадовался, когда Данила предложил поменяться в память о встрече – его «Фендер» невозможно было отличить от настоящего, и он был «новым»! Часам к четырем все звучало и не трещало.
Начиналась наша репетиция, а потом подтягивались музыканты из других кабаков и с танцев, настраивались, суетились, галдели, потягивали пивко, сушнячок, колотили косячки, болтали о музыке и поджидали остальной народ.
На югах темнеет быстро, как будто кто-то неожиданно вырубает свет. Вот тут и включалась наружная иллюминация – самодельные гирлянды, спаянные Данилой-мастером и развешанные им же по всему участку, а также три-четыре прожектора «лягушки», установленные перед сценой-крыльцом дома. И начинался сейшен! Веселье, одним словом.
Сначала лабали свой приготовленный материал разные команды. И наша, в том числе. Команды сменяли друг друга, а потом любой музыкант мог играть, с кем хочет и что хочет. Народу собиралось немерено, все со своим бухлом и закусью. Усаживались прямо на траве вокруг крыльца и кайфовали под музыку от музыки, от общения и от молодости! И, что удивительно, никто из соседей близлежащих домов не возбухал. Говорят, потому что местный участковый милиционер, армянин дядя Ашот, отец метрдотеля Лейлы, тоже очень любил музыку, и его все уважали как человека, как правильного мента, который, впрочем, знал подноготную всех на его участке.
После одиннадцати аппарат отключали, и народ расползался по Жилищу, по малым компашам с гитарами, девушками и оставшимся бухлом. Ну и, естественно, лямур, бонжур, тужур до утра.
Этой весной дядя Ашот умер, и новый участковый запретил сейшены. И что-то классное ушло из Жилища, но что-то и осталось: беззаботность, пофигизм, заросший сад, свобода и кайфы от подружек, от портвейна, от домашнего вина «Изабелла», от красивой южной жизни.
Зная всеобщее пристрастие моих дружков-музыкантов к портвейну, я покупал этот «эликсир молодости» по дороге в кабак, в спецмагазине «Вина Крыма», укладывал в свой джинсовый дипломат и отправлялся в ресторан ко второму отделению. Так было и в этот вечер.
Музыканты меня за такое внимание очень даже уважали.
– Бухло-то в кабаке нынче дорого, а «на сухую» не поется та лажа, которую заказывают, – гундел клавишник Слива – официальный руководитель ансамбля и главный коллекционер винила в Ялте, разливая портвейн по стаканам.
Все собирались кирнуть, но отворилась дверь и на пороге появилась она – Василина.
– Привет музыкантам! Не пригласите девушку пригубить за компанию? – проговорила она весело, по-свойски.
Я аж остолбенел, а Слива присвистнул и, заценив взглядом вошедшую, запросто налил ей полстакана.
– Причаливай, Василина! – пробасил он нежно.
Она вошла в комнатуху, присела на стул рядом со мной, взяла стакан и сказала: «Ну, за „парнас“!» («парнасом» в кабацких музыкальных кругах называют деньги, полученные за исполнение песен).
Василина, отхлебнув немного, поставила стакан обратно и только тут посмотрела на меня. Слива перехватил ее взгляд и проговорил, с любопытством глядя на нас: «А это – Серёга, кент наш из Москвы. Клевый чувак и музыкант такой же – рекомендую. – Потом перевел взгляд на меня и добавил: – А это Лина. Вокалистка, которой цены нет. В любой кабак на полный „парнас“ возьмут хоть сейчас, да она не хочет. Говорит, что здесь много водки пьют и „Крышу дома твоего“ поют. Серёга, но ты не обольщайся: динамо она, многие пытались, но не вышло».
– Ну, это не я говорю – Слива. А Юра Лоза поет. А с Сережей мы уже знакомы, – проговорила Василина и улыбнулась своими красивыми, с лучиками по краям, губами.
– Во как! Наш пострел везде поспел! – весело пробасил Слива и, посмотрев на ребят, скомандовал: – Ну, лабухи, пора в забой! А вы, голубки, поворкуйте тут наедине. Все музыканты отправились на сцену удовлетворять культурные потребности отдыхающих. Ни Слива, да и никто в Ялте, еще не знал, что произошло с Василиной. А я и подавно.
Мы сидели и молча глядели друг на друга.
– Значит, ты у нас еще и музыкальная знаменитость? – спросил я и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
– Так, местного разлива, – ответила она и тоже откинулась на спинку, положив одну красивую ногу на другую.
И мы снова замолчали. На сцене за стеной музыканты заиграли «Филинс».
– Давай потанцуем, – вдруг тихо сказала она.
– Давай, – ответил я.
Мы встали и прижались друг к другу, и вдруг в эту маленькую обшарпанную комнатку пролилось столько счастья, сколько не смогло бы поместиться в огромном Ливадийском дворце. А звуки удивительно красивой песни, дыхание и тепло женщины сделали это счастье осязаемым. Я коснулся своими губами ее губ, и легкая дрожь пробежала по ее телу. Я взял ее за руку и вывел на улицу, поймал машину и повез в Жилище, пока там никого не было. На поворотах в окна машины к нам заглядывало огромное звездное небо, а по морю, за кипарисами, до самого горизонта серебрилась лунная дорожка, а мы по-прежнему молчали и смотрели друг на друга…
