В этот раз я родился… или Путешествие Души. Часть первая

– Да, ситуация. Очень хорошо, что ты это вспомнил. Мы наконец докопались – этот эпизод оказал сильное воздействие на твою последующую жизнь. Как бы ни было тяжело, теперь тебе надо погрузиться в этот эпизод и вспомнить как можно больше подробностей – это важно. Если надо, будешь проживать эту историю и пять, и десять, и пятнадцать раз. Столько, сколько нужно!

«Ладно, надо так надо», – и вот я снова на раскладушке, запущен марафон: снова и снова проживаю ситуацию с Вовкиной казнью, каждый раз всё глубже и глубже погружаясь в неё и вспоминая все, самые мельчайшие подробности. Искажённые черты лица толстой воспитательницы, красное пятно от свёклы на её белоснежном халате, скрип рывком открывающейся двери, расцветку занавесок на окнах, запах кислых щей, проникающий из кухни. Я очень ясно вспоминаю своё состояние в этот момент: в голове проносятся те необыкновенно взрослые мысли о вопиющей несправедливости и неадекватности наказания, внутри всё сжато и необыкновенно муторно. Я вижу недоуменное и испуганное лицо пухлой Маринки со слезами на глазах, проникаюсь уважением к молодой воспитательнице, которая, прикрывая и согревая собой Вовку, быстро его одевает и ведёт умывать в туалетную комнату.

Подумалось: «Уф, всё, не могу больше».

– И хватит, результат достигнут. Урок на сегодня закончен. – Я снова слышу очень нужный мне в этот момент голос учителя. – А тебе надо восстановиться, для этого я отправлю тебя в одно из твоих мест силы. Запомни его и, если случатся трудности, отправляйся туда, – поможет. Закрой глаза.

Послушно закрываю их на несколько секунд, а когда открываю, вижу себя снова взрослым и лежащим на небольшой, окружённой хвойным лесом поляне, летом. Я лежу на спине в траве в одних мокрых плавках, и это не удивляет. Рядом слышно журчание маленькой речки-переплюйки, значит, я только что вылез из воды. Светит очень яркое солнце, настолько яркое, что плывущие по небу маленькие облачка не способны даже создать хотя бы малейшую тень. Вот облачко, похожее на слоника, а вот паровозик с моего детсадовского шкафчика – нет, бесполезно, им не справиться с солнцем. Прищуриваясь, вижу вблизи своего лица ромашку и зависшую над ней, как вертолёт, стрекозу, стрекочут кузнечики, пчёлка старательно обрабатывает жиденький клевер. Заметив периферийным зрением что-то чёрное слева, определяю – это огромный чёрный ворон сидит высоко на сосне и оценивающе смотрит на меня. «Ну и пусть, за посмотр денег не беру», – мелькает мысль, и на меня вдруг наваливается такая сладкая истома. Сегодняшние картинки детсадовской спальни медленно, но полностью растворяются в летнем тёплом воздухе, а на их место в моё сердце проникает искрящееся, бело-жёлтое, бриллиантовое, солнечное тепло. Наверное, времени так проходит уже очень много, я полностью высох.

На лбу выступают капельки пота и, постепенно наполняясь и соединяясь друг с другом, начинают стекать маленькими струйками, щекоча лицо, – жарко. «Ну и снова пусть. Бодрящая речка рядом, но я всё равно не двинусь никуда. Вот оно, счастье и гармония, не хочу прерывать это мгновение – пусть оно продлится». От этой мысли глаза самопроизвольно закрываются.

Но практически сразу откуда-то сверху, может, с верхушки сосны, звучит голос учителя:

– Андрей, пора возвращаться в здесь и сейчас. Андрей, слышишь, пора вставать. Андрей, вставай, опоздаешь на работу.

«Как на работу? А сколько времени?» – вопросы повисают без ответа в воздухе. Темно, звонит будильник-телефон. Семь часов, понедельник? Рядом тёплое тело жены – она уже вернулась? Боже мой – это же опять сон?!

А какое счастье и радость переполняют моё сердце сейчас!

Гланды

Моя память что-то неохотно выдаёт детские картинки из своего дальнего-дальнего архива. Не знаю, как у вас, мои уважаемые читатели, но мне, пожалуй, понятно, почему так. Ведь жизнь рядового советского ребёнка проста, размеренна и в основном безмятежна. Я живу в любви, сыт, одет и потому в памяти фиксируются только экстраординарные события, как с плюсовой, так и с минусовой окраской. Болит горлышко, голова, ушки – вот это помнится. Вовкина казнь, например, в садике – тоже, ещё хохотушки с мамой, поездки с папой и мамой в отпуск и всякое другое такое.

И, точно, вот ещё помнится: мне в глубоком детстве вырезали гланды. В те, мои детские, начала шестидесятых, годы врачи решили, что такой атавизм, как гланды, должен быть непременно удалён за ненужностью. Тем более что у меня к тому были показания. Как говорит мама, замучили бесконечные простуды: ангины, просто частая боль в горле. Сейчас, я слышал, позиция у врачей изменилась, ну а я вот уже так и остался без них.

Сколько мне тогда было лет? Пожалуй, годика три. Да, точно! И потому очень мало помню эту историю. Получается, что почти ничего, только всего две «вспышки» воспроизводятся памятью.

Вот вижу свои маленькие ножки в чёрных валенках. Калоши с них сняты и понуро ждут своего хозяина в углу врачебного кабинета. В такой обуви, кстати, в те годы зимой ходила вся Москва – и взрослые, и дети: в кроличьих шубах и валенках.

Я «утоплен» в специальном кресле, по типу стоматологического. Зачем я тут, пока не понимаю, но огромная голова доктора в белом колпаке и с вогнутым зеркалом с дырочкой посередине, а также занесённые надо мной его волосатые руки с чем-то металлически блестящим не предвещают мне ничего хорошего.

А ещё медсестра, которая мило, но по-дежурному улыбается мне, просит открыть ротик, обращаясь почему-то по имени Мишенька. Потом, скосившись на какую-то тетрадку, исправляется, назвав Андрюшенькой, прижимает своими холодными ладонями мои руки к подлокотникам кресла и добавляет нарочито небрежно: «Не бойся, не бойся! Будет не больно!»

Начиная с этого момента я окончательно осознаю, что дело плохо, и включаю все свои защитные механизмы. А их не так много на самом деле, а точнее, только один – это ноги в валенках. Руки, как все помнят, зажаты медсестрой, а голова с открытым ртом прижата руками доктора к подголовнику. Конечно, можно закрыть рот «на замок», стиснуть зубы, и враг ни за что не пройдёт, но поздно. Там уже какая-то металлическая штуковина не даёт это сделать, и доктор шурует внутри, звеня металлом. И значит, действительно, для обороны остаются только ноги. Они и включаются тут же. Всё начинается с хаотических ударов попеременно то левой, то правой ногой, но в основном в «молоко».

А когда внутри меня что-то хрустнуло и всё существо пронизала нестерпимая боль, удары валенкового оружия стали более точными. Я попадаю несколько раз в грудь, пару раз по рукам, а один раз – точно в докторский подбородок. После таких атак человек в белом халате произносит несколько неизвестных мне слов, а потом бубнит сестре: «Вот паршивец! Держи ноги, Нюр!»

Та послушалась, что становится их общей стратегической ошибкой, ведь навалившись на ноги, Нюра невольно освободила руки, которые тут же «встали» на мою защиту. В основном, конечно, от них был нанесён невосполнимый урон лицу и шее доктора, но и руку медсестры я с удовольствием расцарапал…

Что было дальше, детская память не сохранила почему-то. Но очевидно, что та борьба была неравной. В итоге двое взрослых медиков, конечно же, безжалостно надругались надо мной, и я безвозвратно потерял часть своего организма.

Второй эпизод на тему «Гланды» короче, но чувственнее, мне кажется. В нём я вижу собственные руки, которые тянутся к мороженому. Тут «стержень» в том, что в первые дни после удаления гланд, по рекомендации тех же врачей, невинно обрезанному полагается чаще есть мороженое для ускорения выздоровления. Вроде бы здорово, супер! Скажите! Кто не любит это сладкое холодное лакомство, но это в здравии.

А тут всё плохо: жутко болит горло, от всего пережитого накануне шатает. Но главное – грудь, её сжимает неизвестное ранее чувство несправедливости, а в уме звонко звучат вопросы: «За что? Почему? Для чего?» То есть не только на мороженое, но и вообще на еду смотреть не хочется. Но мама кричит с кухни:

– Андрюшенька, иди, съешь мороженое!

И я нехотя поднимаю свой обиженный и частично покромсанный организм с постели и плетусь в кухню.

Тут мороженое в рожке стоит в стеклянном стаканчике в глубине кухонного стола. Его максимально привлекательный вид на мгновение улучшает моё настроение, и я, встав на цыпочки, тянусь правой рукой в его направлении.

И… с невольным воплем отдёргиваю её назад – на траектории моего движения оказывается горячий утюг. Точно – это же бабушка закончила что-то гладить минуту назад.

Ещё большая обида, ещё больше укрепившееся чувство несправедливости, ну и, конечно, слёзы по малолетству следуют за этим.

Но… конечно, то самое мороженое и потом ещё несколько последовавших за ним сглаживают и скрашивают всё.

Хотя осадок, как говорится, остаётся. Я ведь до сих пор постоянно разбираюсь по жизни с вопросами, сначала: «За что и почему я?», а последнее время всё чаще: «Для чего?..»

Иногда всё совсем не так, как видится…

 
Никогда не верь
зеркалам и газетам.
 

Джон Осборн

Ну вот, мои уважаемые читатели! Настал момент анонсировать следующий кульбит в моём повествовании – очередной, так сказать, «скачок».

Но прежде чуть-чуть про число тринадцать – номер этой главы.

Не хочу долго распространяться по поводу банальной «чёртовой дюжины», суеверий, связанных с этим числом. Хотя во многих странах к этому очень серьёзное отношение: в гостиницах, например, могут отсутствовать тринадцатый этаж и номера, содержащие эту цифру.

Но для меня эта цифра, пожалуй, счастливая. Вернее, не совсем так – она для меня обычная, как все остальные, я её часто вообще не замечаю, не выделяю, точнее. Хотя иногда, если есть возможность выбора места в кино, поезде или самолёте, я выбираю именно её. У меня нет объяснения этому, но лететь или ехать в кресле под номером тринадцать приятно. И всё, пожалуй, всё о ней!

Хотя… вот получается, что дописался до тринадцатой главы – и тут тормоз! Не с главой, а с введением к ней. Всего-то пара страниц, а вот туго идёт. Думал почему, и вот – давайте разъясню.

Получается, что в этот конкретный момент я заново переписываю вступительные страницы к главе номер тринадцать. Переписываю, и дело тут, наверное, совсем не в цифре, а в важности того материала, который хочу представить своему читателю.

Итак, речь пойдёт о скачках.

Первый вариант текста я написал, как обычно, довольно быстро, мало правил, и мне сразу понравилось. Но потом, за важностью материала, решил показать написанное двум экспертам, ценителям моего творчества и специалистам по тематике. Мнения обоих ценителей и специалистов мне бесконечно дороги, но они оказались местами диаметрально противоположными. Один считает, что надо усилить и обострить, а второй, наоборот, сгладить и перестраховаться.

Не знаю?! Я «пораскинул» на это своим «серым веществом» и принял решение переписать всё в третий раз. Что-то с учётом мнений, а вернее, то, где можно было творчески совместить все три, включая моё.

Но в большинстве мест решаю не слушать никого, а исключительно себя любимого, своё сердце! Мои уважаемые эксперты, конечно, тут же увидят всё по прочтении, но, надеюсь, простят за экстремизм.

И вот поговорим про скачки!

Кто-то из моих уважаемых читателей, возможно, спросит: а что это вообще такое – сны, не сны, видения?

Отвечу так: «Не важно!» Правда, поверьте: это не имеет значения. Но я уверен, что это истории из моей прошлой жизни, а вернее, из моих многочисленных прошлых жизней.

Мы давеча чуть коснулись теории многожизния Души, и вот предлагаю ещё поразмышлять на эту тему.

Но сначала… да-да, и это очень важно, хочу сказать, что представляю вашему вниманию исключительно свой собственный-личный опыт. Показываю картину так, как вижу её сам, при этом не хочу, не могу, не имею права навязывать её.

Я чувствую, мне кажется, что происходящее со мной, и особенно в части этих самых скачков, является Божьим провидением, Его даром. Не знаю за что, но смиренно принимаю как благо и обязанность поведать информацию вам, своим читателям.

Ну, так! Если многожизние в принципе возможно, то информация о прошлых жизнях моей Души, да, впрочем, и вашей, каждого из нас, должна где-то храниться. А как же? Не знаю где, и это тоже не важно, а очень важно найти способ как-то к источнику этой информации подключиться. Причём образно работает это примерно так: вы как бы втыкаете штепсель в розетку, и зажигается лампочка – от этого и видно всё становится сразу, как в тёмной комнате, или запрашиваете в каком-нибудь поисковике требуемую информацию и тут же её получаете на экране компьютера или смартфона. Возможны, наверное, и другие образы, но главное, чтобы результат был.

У меня, кажется, получается. Это может произойти со мной во сне, во время медитации, утром в переполненном вагоне метро, в сауне атлетического клуба, на белоснежном керамическом друге, на природе.

А как понять, что это не глюки? – спросит мой уважаемый, но сомневающийся читатель. Смотрите: во-первых, это возможно только помолясь Богу, а во-вторых – в полном сознании, по отдельно-специально сформулированной просьбе и под водительством кого-нибудь из Его «Рати».

А с чего ты взял, что это про тебя, наш уважаемый писатель? – спросит мой уважаемый читатель. Тут всё дело в нюансах и приметах, а их много. Попробую разъяснить.

Первое: ты чувствуешь, ощущаешь – это ты, и нет сомнений в обратном.

Второе: ты видишь себя и всё происходящее ещё одновременно и со стороны.

Третье: твои мысли – это твои мысли, только в другом теле, человеческом существе из другого временного периода.

Четвёртое: ты очень подробно, во всех мельчайших деталях видишь своё тело (а оно может быть как привычно для меня мужским, так и женским), одежду, которая на тебе надета, общаешься с людьми другой эпохи, погружаешься, если хочешь, в самые глубокие нюансы и закоулочки происходящего вокруг.

Тут только очень важно сразу после этого, ну, как всё закончилось, бежать за стол с бумагой и ручкой или за компьютер и записывать всё-всё, вспоминая самые мельчайшие подробности. Иначе всё можно расплескать. А ещё тут можно пережитое осмыслить и проанализировать, а главное, сделать выводы для современности.

Я перечислил сейчас самое основное, а есть ещё пятое и десятое, но это уже совсем тонкости, и для начала достаточно.

Друзья, коллеги, читатели, пожалуйста, обратите внимание, что всё вышеперечисленное – это мои пункты и мой личный опыт. У вас может быть всё совсем по-другому.

Да, ладно, движемся дальше. Тут возможна ещё очень важная вещь! Там, то есть в прошлых жизнях, можно не только порыскать, погулять, насмотреться, навоеваться, настрадаться и налюбиться, но кое-что ещё и аккуратненько-легонечко подправить, подрихтовать, спрося, конечно, предварительное разрешение на то у «водителя» из Его «Рати». В целом дело очень увлекательное.

И, наконец, возможно, мой уважаемый читатель спросит, а как это всё освоить, хотя бы заглянуть одним глазком, мы тоже хотим?

Вот на этот вопрос ответа от меня не ждите, пожалуйста. У меня свой путь (читай предыдущие и последующие главы), у вас наверняка будет свой. Может быть, всезнающий Интернет что-нибудь подскажет, может, книга. Но лучше, чтобы с вами, хотя бы поначалу, был знающий человек – Учитель, у меня, слава богу, так и получилось. В любом случае хочу предупредить: самостоятельно делать это без «разрешения» свыше и соблюдения определённых мер техники безопасности не следует.

И ещё, пожалуйста, не делайте этого только из любопытства! Конечно, очень интересно посмотреть, где мы там «наследили» в прошлом, согласен – сам такой, каюсь. Но точно могу сказать, что просто любителям истории не сюда – небезопасно. При прочих, вышеописанных условиях «скакать» можно только тем и тогда, кто и когда очень хочет изменить что-нибудь в своей нынешней жизни, то есть терапии ради…

Ну вот!.. Обратите внимание: я начал введение в главу номер тринадцать со слов «Ну вот!», ими и заканчиваю безо всякой на то причины, но исключительно для красного словца, да ещё для шутки юмора – без него нельзя!

И тем не менее: ну вот, уважаемые читатели, сейчас предлагаю вам погрузиться в повествование про очередное моё путешествие Души.

Я мужчина, ну и слава богу, ведь в женском теле как-то не очень комфортно. Мне лет тридцать с небольшим, похоже.

Густой туман вокруг рассеивается, и я вижу, а главное, понимаю: кто я и где нахожусь.

На мне доспехи… а значит, снова воевать!.. Да, ещё, это не Европа – точно Восток.

До (кованая кираса) из двух панцирей, защищающих спину и грудь, покрытая лаком и кожей с изящными, в чеканных орнаментах, золотыми пластинами-вставками. Такая же гэссан (латная юбка) ниже колен, раздвоенная спереди и сзади для конного боя. Далее татэ-огэ (наколенники) и сунэатэ (поножи). На ногах сабатоны (латная обувь) с отдельным большим пальцем – когакэ.

Сверху ещё содэ (наплечники) и дальше котэ (наручи), а ещё дальше тэкко (полурукавицы) и югакэ (перчатки).

Все пластины в доспехах скреплены между собой кумихимо (алыми шёлковыми шнурами).

В правой руке у меня тэссэн (боевой веер) и одновременно символ власти со стальными, заточенными, как бритва, спицами-пластинами с золотыми и перламутровыми вставками.

Чувствую я себя спокойно и уверенно, с явным превосходством. Периодически резко раскрываю веер, а потом так же резко складываю и постукиваю им по левой закованной руке.

Пелена тумана ещё более рассеивается, и я вижу, что стою на высоком крыльце своего дома-дворца, а вокруг слуги, оруженосцы и внизу много простолюдинов.

Один из оруженосцев держит в руках мой кабуто (шлем), украшенный золотыми кувагата (фигурными пластинами) в форме рогов. К шлему алыми шнурами привязана мэнгу (золотая маска), на которой домашний кузнец отчеканил брови, нос, рот, прорези вместо глаз и даже усы и бороду. Акеми говорит, что эта маска очень напоминает черты моего лица. Может быть, наверное.

Другой оруженосец нарочито торжественно держит в вытянутых руках цуруги (старинный прямой заточенный с обеих сторон меч) – родовую реликвию. Этим мечом более четырёх веков владели старшие мужчины нашего славного рода Абэ.

Ко мне по наследству он перешёл от отца Абэ Тадаёси. Это оружие уже давно не используется в бою, но неизменно сопровождает главу нашего рода как атрибут знатности и власти.

Третий оруженосец держит дайсе (длинный и короткий мечи) – катана и вакидзаси. Вот они уже – для боя, и я часто пускаю их в дело.

Чуть поодаль двое других оруженосцев в качестве дополнительного вооружения держат тати (большой длинный изогнутый меч для конного боя) и нодати (полутораметровый меч для ношения за спиной).

Да, такое богатое вооружение может быть только у меня – даймё – владетельного князя княжества Оси в провинции Мусаси региона Токайдо на острове Хонсю.

Зовут меня Абэ Тадааки. Я переведён в Оси совсем недавно, чуть больше года назад, своим владетельным сувереном, третьим сёгуном из династии Токугава – Токугава Иэмицу. До этого я, как и мой покойный отец, владел меньшим по размерам и богатству княжеством Мибу в провинции Симоцукэ…

Я поворачиваюсь вполоборота влево и вижу своего первого министра. Он в чёрном платье, седые волосы собраны в пучок на голове, висячие усы с проседью.

Бросаю в его сторону вопрос:

– Почему так?

Тот как-то невпопад и странно-нейтрально, с поклоном отвечает на это:

– Да, господин!

Ловлю себя на мысли: «Зачем спросил? Что он мог ответить на такое? – И ещё: – Я ведь и без него точно знаю, почему так…»

Но в сторону все сомнения. Решительно спускаюсь с крыльца вниз по лестнице. Люди вокруг – мои подданные – как бы нехотя расступаются и пропускают. Делая вид, что не замечаю их суровые и даже враждебные взгляды, я прохожу через двор замка, который окружён каменной изгородью – стеной, покрытой черепицей, – и выхожу за ворота, охраняемые каменными драконами.

Тут слуги держат под уздцы коня в броне, а вокруг вооружённая и тоже закованная в броню конная свита, состоящая из слуг и приближённых самураев. Все они готовы повиноваться мне безпрекословно.

Один из слуг кидается на колени, подставляя спину. Я ступаю на неё коваными сабатонами и ловко, несмотря на тяжесть панциря, вскакиваю в седло.

Дайсе на поясе, тати пристёгнут к седлу, а нодати за спиной. Только кабуто надёжно пристёгнут к седлу оруженосца.

Всё, можно двигаться. Сильно бью пятками в бока коня, и мы все устремляемся вскачь…

Сильный, влажный ветер с моря приятно холодит чуть разгорячённое лицо. Несусь быстро вниз с горы, к пристани. Мелькают лачуги крестьян, рыбаков, ремесленников. Некоторые из них вышли на улицу и провожают меня очень недобрыми взглядами. Но мне не до них, я же даймё – их повелитель. Могу казнить, могу миловать.

На берегу ждёт большой корабль.

Чувствую решимость, уверенность. Зачем плыву пока не знаю. А может, знаю, ведь есть уверенность, что очень надо и, конечно, надо вернуться.

Я со слугами, самураями и лошадьми на корабле. Чёрный министр остаётся на берегу. Плывём.

Ко мне подходит какой-то, видимо, приближённый и говорит: «Господин, вы уверены, что мы правильно делаем, оставляя всё?»

Я отвечаю на это: да, уверен. Ведь там остаётся преданный мне министр, он справится. При этом я чувствую уверенность и, можно сказать, даже высокомерную уверенность.

Человек, который ко мне подходил, погрустнел, он готов беспрекословно подчиняться, но явно сомневается в правильности моего поступка.

Мы плывём вдоль берега на север.

Но тут во мне неожиданно рождается сомнение. С каждым часом я всё больше и больше сомневаюсь в правильности своего решения и на третьи сутки приказываю повернуть назад.

Я понимаю, что не могу плыть дальше. Былая уверенность исчезла куда-то, я не нахожу себе места, и высокомерие пропало куда-то.

Странно, для меня это очень необычно. Я ведь всегда уверен в своих решениях и никогда не поворачиваю назад.

А ещё ближе к дому рождается страх – это вообще незнакомое мне чувство. Я опасаюсь, что в моё отсутствие может произойти что-то совсем плохое.

Мы возвращаемся. Ещё при заходе в бухту я вижу на горе чёрный дым и языки пламени, которые пожирают мой замок. Я объявляю тревогу и со своей свитой скачу туда, наверх.

Но вот единственная дорога, по которой можно проехать, перегорожена поваленными деревьями и каким-то скарбом. Оказывается, это баррикада, за которой явно кто-то есть. Я кричу в их сторону и приказываю пропустить меня, но в ответ в нас стреляют из одноразовых аркебуз – этого плебейского оружия.

В этот момент всё вокруг меня как бы замедляется, такое происходит со мной уже не раз. Именно во время сражений и опасности происходящее часто замедляется, и оказывается, что бой, который, как кажется, длится несколько часов, на самом деле скоротечный и продолжался всего несколько минут.

Вот и сейчас я вижу, как из бамбуковых стволов, обмотанных джутовыми верёвками, вырываются струи пламени. Грохота при этом поначалу не слышно – он ударяет по ушам позднее. Пламя в основном жёлтого цвета, только на периферии алое, а по центру – даже с белыми искрами. При этом два или три бамбука разрывает в клочья при выстреле, видимо, поражая стрелявших. Из остальных вслед за пламенем вырывается и летит картечь, медленно-медленно направляясь в мою сторону. Мне всё очень хорошо видно до мельчайших подробностей.

Понятно, что бунтовщики набили в свои орудия всё, что попадалось под руки, – это и крупная галька с берега моря, и рыболовные грузила, и куски железа различных размеров.

Несколько таких смертоносных предметов пролетают с шипением слева и справа от меня, поражая самураев и слуг из свиты. А вот два зазубренных куска железа и свинцовое грузило с рыбацкой сети пробивают бронированную грудь и шею моего коня. От невероятной мощи такого удара в сторону нападающих вырывается фонтан тёмно-красной жидкости, а самого коня вместе со мной в седле через круп опрокидывает в противоположную сторону.

В момент удара картечи, который сотряс и меня целиком, замедленная картинка снова вдруг ускоряется, а моё натренированное тело, сгруппировавшись, «выстреливает» в сторону от бездыханного уже коня и позволяет оказаться на земле, готовым к бою ещё до того, как бронированная туша накрыла бы меня при падении.

Выясняется, и я это вижу, всем руководит мой министр в чёрном. Вон слышу, как он командует: «Схватить его!»

Я негодую: «Как же так?» Я не понимаю, что происходит, за что? Я, конечно, жёсткий правитель, но зря никого не наказываю!

Несколько простолюдинов и даже изменники из самураев подскакивают сзади и хватают меня за руки, срывают с головы кабуто, выбивают из рук тэссэн, отнимают другое оружие.

«Что с моими родными?» – безответно кричу я в сторону чёрного министра.

Всё как в тумане, кровь из разбитого при падении лба застилает глаза. Меня ведут под руки на площадь, ставят на колени. Вокруг люди – это крестьяне, рыбаки, самураи – все мои подданные.

Чья-то кованая нога упирается в середину позвоночника и прижимает к земле. Понятно: сейчас меня казнят. Я уверен, что это несправедливо, но честь превыше всего – просить пощады я не буду. Есть единственная мысль, что с родными, но она прерывается свистом меча, и вокруг всё становится абсолютно чёрным…

Страшновато открывать глаза. Но что – я не мужчина, что ли? Надо сделать усилие над собой и посмотреть, наконец, чем всё закончилось. Ну… ладно-ладно, может, ещё чуть повременю, ведь действительно страшно. А что я чувствую? Надо разобраться, где я и жив ли?..

А, вот! Жив, точно… потому что чувствую… чувствую, как сердце бешено вибрирует в груди, что лежу на спине, которая даже сильно затекла. Попробую пошевелиться, но нет… не очень получается! Заблокирована правая рука и… тоже сильно затекла – что-то тяжёлое придавливает её и всё моё тело – не повернуться! От осознания этого становится ещё страшнее. По-прежнему не открывая глаз, пытаюсь ощутить, что же на мне, и хотя бы чуть пошевелиться.

Странно, но эта очередная попытка даёт некий результат – то, что, а вернее, кто на мне, тоже начинает шевелиться. Фух! Слава богине солнца Аматэрасу, прародительнице и покровительнице императорской семьи!

Со мной рядом… на мне – женщина. Она, похоже, спит и прижимается всем своим соблазнительно-обнажённым и размякшим ото сна телом к моему правому боку, придавливая к мату и подголовной скамье. Её головка с ароматной шапкой волос лежит на моём плече. Вот оно, ещё одно подтверждение, что жив, – я, оказывается, запахи чувствую. Я чувствую, ощущаю её маленькую грудь и чуть выпуклый живот. А ещё – правую ручку, которая лежит на моей груди и левом плече, и – правую ножку на обеих моих ногах чуть пониже источника силы и творчества.

От осознания всего этого волна возбуждения, зародившаяся самопроизвольно именно там, начинает распространяться по всему телу вверх к голове. И пока она не ударила в мозг всей своей мощью, я окончательно понимаю, что жив и просто только что проснулся в обнимку с обнажённой женщиной.

Фух! Слава Аматэрасу: то был сон! Но что за сон?! Странный, надо будет потом поразмышлять о нём и посоветоваться с толкователем, ведь просто так отмахнуться и забыть будет неправильно.

А, вот уже и светает. Открываю глаза и вижу первые лучи солнца, настойчиво надрывающие полумрак комнаты. Всё-таки как хорошо, что тогда был только сон, я жив, я даймё большой провинции, и на мне спит соблазнительная молодая женщина.

От этих моих мыслей и невольного шевеления тело на мне тоже потягивается, просыпаясь.

Видимо, поначалу только почувствовав во мне нарастающее возбуждение, она подтягивает для проверки свою правую ножку прямо к его источнику и, убедившись, что не ошиблась, просовывает туда же правую ручку, до этого лежавшую на моём левом плече. Окончательно меня чуть не уносят в небеса тёплые губы, которые в дополнение упираются в ложбинку между плечом и шеей.

Ох, как эта девушка хороша! Она одна из шести наложниц, живущих в моём доме. Неделю назад свою дочь прислал мне один из самураев, мой вассал. Я не помню ещё её имени… а, нет, помню: Кику, по-моему, – хризантема!.. А вот, оказывается, чем так тонко пахнут её волосы.

Со мной она всего третий раз, и я, пожалуй, понимаю только вчера, но и сейчас, конечно, тоже, что она лучшая из всех.

Тот первый раз не в счёт – она была смущена и скована, ведь боль и кровь часто сопровождают девушку.

Видно, что она хорошо воспитана, нежна со мной, скромна и одновременно от природы похотлива и опытна в искусстве любви. Вот ведь церемонию омовения она провела вчера просто замечательно. Дубовая бочка с остывшей уже водой стоит в дальнем углу комнаты…

Но нет! К сожалению, не сейчас! Вчера всё было очень хорошо, но не утром. Я нежно отстраняю её со словами:

– Ладно, Кику! Не сейчас, мне надо делами заняться. Иди, дорогая, и приходи сегодня вечером!

Действительно, пора. Надо проводить совещание с министрами, ведь скоро ехать к сёгуну.

Кику беспрекословно, но с явным сожалением и напоследок чуть сжав правой ручкой источник возбуждения, отстраняется и осторожненько вылезает из-под алого шёлкового одеяла. Я из последних сил сдерживаюсь от её такого озорства и с большим удовольствием наблюдаю за тем, как в лучиках солнца сверкает соблазнительной белизной тело, как она набрасывает халат и выскальзывает за ширму и из комнаты.

Ну, всё, теперь действительно всё. Надо подниматься и работать. Хлопок в ладоши, и в комнате моментально появляются трое слуг. Меня ждёт омовение в той самой бочке для бодрости, потом они вытирают меня и одевают.

Далее быстрый завтрак, упражнения фехтования и верховой езды с несколькими ближними самураями, и дальше меня ждёт совещание с моими министрами, а также Совет младших старейшин.

Совещание, как всегда, проходит в большом зале моего замка. С моего разрешения поднимается тот самый первый министр в чёрном. Я сразу настораживаюсь, но слушаю с большим вниманием. Он, этот человек, много сделал для моей власти, я, конечно, доверяю ему, но картинка из сна не даёт расслабиться.

Он говорит и даже требует провести дополнительные реформы, аналогичные тем, что проводит сёгун. Считает, что необходимо дальнейшее значительное увеличение налогов.

Но это всё для меня не ново, чёрный министр и раньше требовал повышения налогов. Я соглашался и шёл на это, а сейчас сомневаюсь, жалко людей. Да, пожалуй, я и раньше сомневался в необходимости таких жёстких мер, но думал, что чёрный министр знает лучше. Тем более что мне его прислал сёгун как своего доверенного и знающего человека.

Я начинаю спокойно и вежливо объяснять свою позицию, задаю вопрос, а могу ли я поступить по-другому? Он активно и довольно резко не соглашается, ссылаясь на сёгуна.