В этот раз я родился… или Путешествие Души. Часть первая

Наш участок большой, и в самом его центре – двухэтажный сруб с тремя большими верандами и балконом-крыльцом.

С мамой и папой мы живём на втором этаже, в маленькой комнатке с балконом. Фанерные стены комнаты не оставляют меня равнодушным, я читаю их, как книжки с иллюстрациями: когда ложусь спать вечером или просыпаюсь утром. Я подолгу всматриваюсь в потемневшие от времени сучки и закорючечки, нахожу в них смешные или, наоборот, страшные рожи, экзотических животных, целые батальные сцены. Я всё это «раскапываю», скрупулёзно выявляю, причём каждый раз разное, а потом придумываю из всего этого истории: ни для чего, просто так, для интереса.

Попасть к нам можно через отдельное крыльцо по деревянной лестнице. Когда мои руки и ноги становятся длинней, для понтов на второй этаж я могу забраться по опорным столбам балкона. Но чаще всё же по лестнице.

Очень много личного у меня связано с этой лестницей. Она – основное место игр, особенно во время дождя. По перилам можно скатиться вниз, а можно лёжа на животе, подтягиваясь на одних руках, без помощи ног, забраться наверх. Каждая ступенька мне лично знакома своими сучками и трещинками, имеет важнейшее значение для разных игр и мечтаний: на этих трёх, например, разворачиваются горные баталии с участием оловянных солдатиков, на промежуточной площадке – Бородинское сражение или война с немцами, а на нижней площадке, под лестницей можно (так уж и быть) разыграть дочки-матери с двоюродными братишкой и сестрёнкой.

Поднявшись по лестнице, попадаешь на небольшую площадку, на которой обустроена кухня. Тут два столика, один разделочный, а на другом – керогазы, керосинки, а много позже – двухкомфорочная газовая плитка и маленький газовый баллон к ней.

Холодильника нет, и поэтому продукты, привезённые из Москвы, а также готовую пищу хранят в погребе, что в сарае. Но проблемы с едой всё же случаются, особенно в жару. Как-то в котлетах обнаруживаются маленькие такие, беленькие червячки с чёрными головками и, естественно, срывают обед.

Для попадания в нашу комнату надо повернуть с кухонной площадки налево и открыть дверь, которая застеклена в верхней своей части.

Если передумать и идти прямо, то попадаешь в комнаты, в которых живёт мамина мама, бабушка Соня со своей младшей дочерью Ниной, моей тётей и одновременно маминой младшей сестрой. Соня, конечно же, моя дорогая и любимая бабушка. Она бабушка «по вызову» и для «ссылки» (думаю, что моему уважаемому читателю не надо объяснять, что это такое).

Позже тут образуется ещё тёти-Нинин муж дядя Витя и почти сразу, из ниоткуда, их дети – те самые двоюродные брат и сестра, с которыми мне приходится играть и вообще воспитывать.

Ещё у меня есть дедушка Авенир, мамин папа. До моего рождения он уходит из семьи и на даче уже не появляется, но в нашей семье об этом говорить не принято.

Из комнат, где живут бабушка Соня, тётя Нина, дядя Витя и их дети, попадаешь на огромный (гораздо больший, чем наш) балкон с великолепным видом на участок и большую дорогу. С нашего балкона, кстати, вид похуже – виден только сарай с погребом да соседняя дача, но зато у нас точно тише.

Дачный участок угловой, на пересечении двух дорог. Одна идёт из Жуковского, через переезд, потом пронизывает весь дачный посёлок в сторону леса и сворачивает в местный совхоз. Дорога поменьше начинается от Т-образного перекрёстка и направляется в другую часть посёлка, где упирается в маленький сельский магазинчик. Меня в него уже с семи лет посылают за хлебом. Надо идти к определённому времени, к приезду хлебовозки, терпеливо очередь отстоять и доставить домой авоську с парой буханок на три дня.

В совхозе тоже есть магазин, он больше и богаче, но до него дальше и только в сопровождении бабушки или тёти Нины.

Теперь стоит описать первый этаж. Тут тоже несколько больших комнат. В одной части дома комнаты, которые занимают дедушка, а вернее, мой прадедушка Еремей и прабабушка Ева.

Именно прадед Еремей строит эту огромную дачу за пару лет до начала войны. В конце ноября сорок первого года вся семья вместе с малолетней мамой и беременной бабушкой эвакуируется отсюда в Куйбышев. Там на свет появляется тётя Нина, а дедушку Авенира после никчёмных обвинений лишают брони и призывают в армию, в штрафной батальон. К счастью, дедушке удаётся выжить, пройти всю войну и вернуться домой в орденах и медалях только в сорок шестом.

Весной сорок пятого вся семья возвращается в Москву, в Отдых, где вдруг обнаруживается, что дача разгромлена. «Добрые люди» вынесли всю мебель, вскрыли полы, ободрали стены, был перекопан весь участок. Дедушка Еремей рассказывает, что искали дореволюционное злато-серебро. Но не нашли, ведь ещё во время революции и Гражданской войны всё улетучилось.

Я очень хорошо помню деда Еремея, он умер в возрасте девяноста семи лет, когда я стал уже старшим школьником. Прабабушка Ева умерла много раньше. Не уверен, что прадед проявлял ко мне какие-то родственные чувства, по крайней мере, сидящим у него на коленях я себя не вижу. Помню только неизменные «Известия» у него в руках, за которыми он отгораживался от всего окружающего мира, в том числе и от назойливо-любопытного правнука. Но вы знаете, уважаемые читатели, при всём при этом ощущение величия и значимости этого родного мне человека я сохраняю и по сей день.

В комнатах прадедушки и прабабушки я бываю не часто и плохо помню, как всё внутри. Память сохранила только образ большой, заставленной разнородной мебелью веранды и примыкающий сбоку низкий балкон-крыльцо, через который тоже можно войти и выйти. А ещё помнится, что прабабушка и прадедушка часто в разговоре неожиданно переходят на непонятный мне, какой-то «космический» язык – словно отгораживаясь от всего земного.

Из их веранды по трём ступенькам можно спуститься на песчаную дорожку к калитке – основному входу на участок. Вообще есть и другие калитки, но они чаще замотаны наглухо медной проволокой для непроходимости.

В другом блоке первого этажа я бываю ещё реже. В нём живёт дядя Аля, родной брат бабушки Сони, со своей женой тётей Любой и их сыном Мишей. К их блоку тоже примыкает большая застеклённая веранда, которая смотрит на ту часть участка, которая обращена к большой дороге. От веранды идёт залитая солнцем аллея, на которой всё лето цветут очень красивые тёти-Любины цветы. Тут же, неподалёку – колодец, единственный источник воды на даче.

Дядя Аля – обаятельный мужчина с маленькими усиками по моде сороковых-пятидесятых, а также с видом и замашками аристократа. Мне это очень нравится в нём, и некоторые его черты и повадки я интенсивно «впитываю». Где и кем он работает, я не знаю, но все намекают на что-то очень важное и засекреченное.

По-моему, дяде Але интересно со мной общаться. Он часто экзаменует меня, прося решать всякие математические задачки и ребусы: за решённые с улыбкой не хвалит, а за нерешённые – необидно обзывает бестолочью.

Тётя Люба – душевная и на редкость красивая женщина. Постоянно возится со своими цветами в саду. Очевидно, осознавая свою красоту, всё время ходит по участку в полупрозрачном нижнем белье из двух предметов, при этом излучая во все стороны аристократичность и величие. Должен признать, что этот её вид возбуждает во мне неосознанные, ещё детские позитивно-эротические фантазии.

Их сын Миша, как теперь бы сказали, тинейджер, вечно гоняет на мопеде по дачному посёлку. До меня, малолетки, ему нету ровно никакого дела.

В той части участка, куда как раз обращён наш балкон, размещается уже упомянутый сарай с погребом и чуть левее, в дальнем тёмном углу – туалет теремком. Бывает, если приспичит вечером или даже ночью, мама или папа сопровождают меня туда. В пути лучик фонарика «вырывает» из темноты огромных злых комаров, контуры сказочных животных и разбойников. Потом, когда мы наконец доходим, я сижу на «очке» с открытой дверью и всё время ёрзаю. Это же понятно?! Ну, чтобы кто-нибудь неизвестный и страшный снизу, из туалетных недр, не успел прицелиться и схватить за попу, а потом уволочь в подземелье теремка.

Позднее дядя Аля строит вблизи своей веранды отдельно стоящую кухню, а возле сарая-погреба – гараж, поначалу для «горбатого» «Запорожца», а потом – для белой «копейки». На этой стройке – я главный! Наблюдатель! А дядя Петя, вечно пьяный рабочий-строитель из совхоза, на этот период – мой лучший друг.

Весь участок утопает в зелени, по сути дела, дом стоит в лесу. Солнце слабо пробивается сквозь кроны деревьев, под ними всегда тень и прохладно даже в самые жаркие летние месяцы.

Ну, а где во всём этом великолепии я? – возможно, дополнительно захочет уточнить читатель. Да везде. Я излазил все закоулочки участка, особенно те, на которые никогда не ступала нога взрослого человека. Я играю в ножечки возле сарая, катаюсь на велосипеде по дорожкам, качаюсь на качелях меж двух сосен, с разрешения дяди Али кручу руль, жму на все педали и дёргаю за все рычаги у «Запорожца» или «копейки», играю в машинки или вожусь в песочнице. Без всякого сомнения, Отдых – это место и время полной гармонии, счастья и защищённости, это совершенно точно – мой рай на земле.

Ещё одно такое место или малая родина – это квартира на Бойцовой улице, дом номер (не помню), второй подъезд, второй этаж, квартира двадцать пять. Это маленькая двушка в хрущёвке (как теперь принято говорить) со смежными комнатами и малюсенькой кухней.

В маленькой дальней комнате я живу с бабушкой Полей, а после её смерти эта комната полностью переходит в моё владение. В ней кушетка, на которой я сплю, и позднее, к школе, тут появляется письменный стол. К этой комнате примыкает кладовка, в которой хранится всякое барахло, а главное – это основное моё тусовочное место.

В большой комнате стоит большой раскладной диван, где спят мама с папой и который, кстати, жив и сейчас. Тут ещё светлая, по моде шестидесятых, простенькая советская мебель с креслами. Позднее шкафы сменяет югославская стенка, ради размещения которой приходится чуть сдвинуть дверной проём в мою комнату.

Очень важной достопримечательностью нашей квартиры одно время являются аквариумы, которые папа мастерит сам. Их два, размещены они на стильных конструкциях из алюминиевых труб. Рыбок много и разные: барбусы, меченосцы, неоны и ещё какие-то экзотические. Папа очень любит это дело, и мне тоже нравится. Летом мы ходим на расположенные рядом Архиерейские пруды ловить мотыля для наших водоплавающих. Но позднее, к сожалению, любительская ихтиология заканчивается – в воспитательных целях аквариумы заменило ненавистное мне пианино «Лира».

Вход в квартиру начинается из крошечного коридора, в котором имеется ещё дверь в совмещённый санузел с характерным (типовым) для хрущёвок окном на кухню. Именно в этом санузле однажды мама случайно закрывает меня и уходит на работу. Я тогда вынужденно сижу там почти весь день, но это отдельная история.

Из большой комнаты – проход на кухню, площадью метров пять квадратных. В ней умещается холодильник «Юрюзань», раковина с плитой, маленький шкафчик для хранения посуды и ещё чего-то, а также небольшой обеденный стол.

Из этой самой квартиры, моего земного рая, я впервые выхожу в мир. Сначала в детский сад, потом в школу, а потом в институт и уже потом жениться.

Вот! Значит!.. Значит, вот с этим исходным «багажом» или бэкграундом, если хотите, я и пришёл на этот раз в этот мир.

Не знаю!.. Что-то подумалось вдруг, а может, моим искушённым в литературе, читающим читателям показался затянутым, перегруженным, что называется, приведённый выше текст. Ну, мол, слишком много подробностей про места жительства там, про события дня и года рождения. И вообще, что тут такого нового-интересного? Только «тупое» описание какого-то дачного участка, комнат в квартире, аквариумов и пианино?! И диалогов нет, неинтересно, скучновато читать. А вот ещё – автор сходил в Ленинку и просто переписал события дня и года рождения из центральных газет. И это творчество, это литература?

Не знаю, серьёзное замечание, обвинение прям даже. Дайте подумать…

Что ж, отвечу. Не по порядку. В библиотеку ходил, хожу и буду ходить, в первый, профессорский кстати, зал. Ну поймите, основная линия, если хотите, фабула моей литературы приходит откуда-то самопроизвольно. Впрочем, я уже говорил об этом. А вот дальше без уточнений и некоторых исторических привязок ну никак не обойтись. При этом я вывел аксиому: Интернет знает многое, но не всё! И, значит, без «старорежимной» и малооплачиваемой библиотекарши ещё долго не обойтись, что, может, и хорошо. А об «излишних» подробностях… Ну, если читатель считает, что затянуто, – пропускайте. Да-да, я уверен, пропускайте такие места. Я не обижусь, честно, а для «ваяния» глубины образа у меня заготовлены и другие литературные приёмы. Увидите! Но прошу понять правильно – не рассказать об этом не могу, правда. Это же всё моё, моё пространство, как и Ё – моё. Да и потом, осваивал я всё это моё пространство гораздо дольше, чем описывал.

Ладно! Будем считать, что более или менее понятно: когда, кто родился и где? Надеюсь, понятно, но теперь второй вопрос: а что дальше? Что дальше, скорее всего, дополнительно спросит читатель? Ну, что?.. Как известно, Бог даровал людям свободу выбора… Кстати, спорное решение, но Он – Бог, Ему виднее, и, значит, быть посему. Что выберу я, покажет время и нынешняя жизнь, а читатель, если захочет, узнает об этом из моей «книги глаголемой».

Разговор с Учителем

Учитель берёт руку, открывает ум и трогает сердце.

Народная мудрость

Ну вот, уважаемые читатели, мы и начали движение по моей биографии. Искренне благодарен вам, что дочитали до этой страницы и попробовали на «зуб» мой «слог», так сказать. Кстати, «слог на зуб» – это метафора, если помню из школьного курса, а может, аллегория или гипербола, скорее аллегорическая метафора, или гиперболическая метафора, или метафорическая аллегория, гипербола. Ладно, не важно, не отвлекаемся.

Предполагаю, что кому-то непросто читать всё, понимаю, а каково мне это писать? Зато интересно, мне кажется. Ранее уже звучало авторское предупреждение о том, что болтать нас будет в разные стороны и с разной амплитудой, ну, как на «американских горках». При этом я планирую поначалу поберечь вашу психику и напомнить ещё раза три об этом, через пару «виражей», например, но потом перестану, так что дальше уж сами, если хотите.

А пока двинули дальше, помолясь…

Проснулся я сегодня удивительно поздно. Сколько сейчас? Не знаю, но, похоже, много – уже совсем светло. Сквозь наглухо закрытые занавески в спальню весело пробивается солнышко.

Подумалось: «Странно, обычно я просыпаюсь очень рано, часов в пять или в шесть, ещё темно, и лежу до семи, жду, когда прозвенит будильник. Не спится: возраст, наверное, уже, да и не переставая крутится “бетономешалка” не самых позитивных мыслей». Это знаете, как в анекдоте: «Если женщина стала рано просыпаться, значит, она уже бабушка (заменяем женщину на мужчину, а бабушку на дедушку, и получаюсь я со своими заботами)!»

Ну, всё! Значит, проспал. Надо вскакивать и бежать на работу. Странно, на тумбочке нет телефона-будильника. А, понятно, забыл с вечера его в другой комнате и оттуда его не услышал. А почему меня тогда не разбудила жена? Кстати, где она, вон холодная постель рядом пуста.

Встаю, иду в гостиную. Никого, и телефона нигде нет. Что ж такое, без него как без рук.

Вот ещё закавыка: нет настенных часов, и мои наручные куда-то делись.

На большом обеденном столе лежит записка с почерком жены: «Привет! Ждать не стала, уехала на занятия. Каша на плите. Тебе звонили из соседней школы и просили обязательно зайти. До вечера!»

В голове журавлиным клином проносятся вопросы: «Почему она уехала без меня, почему не разбудила, да и зачем мне идти в эту школу для одарённых детей?» Ну, ладно, разберёмся.

Странно, при всей абсурдности и нелепости ситуации почему-то во мне селится стойкая уверенность, что в школу эту я должен сходить.

Быстро завтракаю, почти не ощущая вкуса пищи. Одеваюсь как обычно: хороший, дорогой костюм, молочного цвета рубашка с красным галстуком, зимнее пальто.

Отмечаю про себя, что за окном погода великолепная: морозно, светит яркое солнце, искрится первый снежок. Пока спускаюсь по лестнице со второго этажа, визуализирую позитивную мысль о том, что у подъезда, как всегда, стоит моя персональная машина, и я плюну на эту школу и поеду привычно на работу.

Но нет! Машины всё-таки нет! Подумалось: «Вот паршивцы, бросили меня одного и уехали. И тут ещё нужно зачем-то в школу идти!» Ладно, делать нечего. Иду. Школа расположена тут, совсем рядом, через забор от нас. Это современное четырёхэтажное здание, построенное года три тому назад, носит название «Школа-сад гуманной педагогики. Европейская классическая прогимназия». В простонародье – «Школа для одарённых родителей», понятно, наверное, почему.

Выходя из ворот нашего двора, спрашиваю у охранника, видел ли он, когда и как уезжала жена? Говорит, что видел: утром приехала моя машина, жена села в неё и уехала. В общем, всё как всегда, но без меня. От этих слов гнев и недоумение ещё активнее заметались в промежутке между темечком и под ложечкой. Решаю звонить на работу или жене из будки охранника. Но опять облом: телефоны-то я не помню, они все в записной книжке исчезнувшего телефона.

Всё, ладно, иду в школу, может, там что-то прояснится.

Тут чуть вверх, вдоль забора и равняюсь с тамошним охранником. Только разеваю рот, чтобы спросить и объяснить свой необычный визит, как тот радостно улыбается, делает вид, что знает меня уже сто лет, и обращается по имени-отчеству со следующей фразой: «Здравствуйте, вас давно ждут! Проходите, пожалуйста, и поднимайтесь на третий этаж в кабинет номер 551».

Во дела, меня тут знают и ждут. Понятно, что я многим уже известен в этом городе, но чтобы до такой степени, тут, в школе?

Ладно, посмотрим. Вхожу в здание, поднимаюсь не спеша на третий этаж и попадаю в большую рекреацию, выкрашенную в весёленький лаймовый цвет.

Про себя отмечаю гул собственных шагов по ламинированному полу. Кроме этого, – тишина, а где все дети, ведь время урочное, может, сейчас на прогулке или на физкультуре?

Почти в центре – светлая дверь, на которой табличка с цифрами «551» и чуть ниже надпись: «Лаборатория».

Ничего не понимаю. Ладно бы это кабинет директора был, а сюда-то мне зачем?

Нажимаю на ручку, дверь подаётся, она явно очень тяжёлая, но открывается легко.

На всякий случай говорю: «Здравствуйте» и вхожу.

В кабинете светло от солнечных лучей, беспрепятственно врывающихся через три огромных окна, но пусто. Оглядываюсь.

Справа от входа стоит огромный учительский стол, он же лабораторный. Отдалённо он напоминает мне тот самый стол в кабинете химии в моей школе номер триста восемнадцать. Он явно не первой свежести и выкрашен в ужасный коричневый цвет моих воспоминаний о нём.

Стоит этот стол на ещё более заслуженном дощатом полу, по которому ходили, носились и шаркали наверняка несколько поколений младших школьников.

В центре кабинета – одинокая двухместная парта, плохо отмытая от чернильных пятен, с откидывающимися на рояльных петлях частями столешницы, двумя продольными ложбинками для перьевых ручек и двумя же дырками, в которые в моём школьном детстве вставляли чернильницы с фиолетовыми или синими чернилами.

Вид этого кабинета, мягко говоря, удивляет. Безобразие, современная школа и такая допотопная лаборатория! Почему только одна парта?

И вообще, странно всё!

К мечущемуся гневу и недоумению, в упомянутый ранее промежуток, добавляется ещё возмущение.

Но тут я замечаю на стене за учительским столом современную интерактивную доску. Ну, слава богу, оборудование-то хоть у них современное, а на мебель и ремонт, похоже, денег не хватило.

Подхожу к окну, в него виден наш дом и дерево рядом, облюбованное для бесед семейством чёрных воронов (Владивосток всё-таки). И тут вдруг за спиной слышу отдалённо знакомый голос: «Андрей, здравствуй!» От неожиданности вздрагиваю и поворачиваюсь. За лабораторным – учительским столом стоит женщина лет сорока, с незапоминающимся лицом, абсолютно без макияжа, седеющие и неокрашенные волосы собраны в большой старомодный пучок на макушке. Она в строгом синем костюме с юбкой ниже колен и в белой блузке. Кого-то она мне явно напоминает… «Галина Александровна?!»

Боже мой, это же моя учительница и классный руководитель в средней и старшей школе! Помнится, сначала она во мне души не чаяла, а потом наши отношения подпортились, двойки с тройками пошли.

Но нет, не может быть, той же сейчас должно быть уже много лет, наверное, как маме, а эта даже моложе меня. Мягкий, но строгий голос подтверждает:

– Ну, что ты, Андрей, меня зовут Александра Геннадьевна, ты что – забыл?

После этих веских слов я выдавливаю из себя только:

– Да?! А почему на «ты» и по имени?

Ответ следует веский, строгий и не оставляет вариантов:

– Я учитель, садись!

Тело тут же почему-то вспомнило детские, школьные повадки и съёжилось, стал запихивать себя в парту Тогда, в детстве, она казалась огромной, а сейчас я еле всунул ноги, и то по очереди. Руки автоматически сложились перед собой, правая на левой.

Учитель согласно кивает головой и говорит:

– Хорошо, начнём первый урок.

Голова моя взрывается: «Какие уроки, при чём тут я! Мне же надо на работу ехать!»

Она как будто прочитывает мои мысли:

– Сегодня мы начинаем цикл занятий-уроков, которые включают в себя практические и лабораторные работы. А тема их имеет к тебе, Андрей, непосредственное отношение: «Твоя болезнь – твой учитель».

Честно, в этот момент мне почему-то сильно захотелось домой. Но вот незадача, ноги неподъёмные, как две двухпудовые гири, – двинуться не могу. А строгий голос назойливо продолжает:

– Андрей, достань из портфеля тетрадку и ручку, будешь записывать!

Я перестаю сопротивляться, затихаю, становится страшновато, нагибаюсь к портфелю. Странно, вместо моего начальственного и недешёвого портфеля, с которым я пришёл, под партой лежит маленький дерматиновый, чёрный, потёртый портфельчик из моего детства.

Открываю, в нём действительно лежит тетрадка в линейку за две копейки и простенькая шариковая ручка из белой пластмассы (таких теперь и не делают уже) с обгрызенным от мечтаний колпачком.

Строгий голос снова возвращает в класс:

– Так, повторяю, записываем! Тема цикла наших уроков следующая: «Твоя болезнь – твой учитель!»

В этот момент в руках Галины, то есть Александры, появляется длинная деревянная указка, а за её спиной зажигается интерактивная доска.

На ней сначала медленно, а потом всё ускоряясь и ускоряясь до мелькания, проносятся волнующие кадры моей жизни. Я вижу себя: сидящим на горшке в детском саду; прыгающим через забор, для того чтобы разбить бровь и не выйти из-за этого на сцену для чтения стихов; на ветке дерева в пионерском лагере на Оке; на выпускном вечере; в институтской аудитории. Вижу свою свадьбу, рождение детей, похороны Брежнева и последующую перестройку, свою бесконечную работу в науке и в должностях.

Я сижу заворожённый и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой от восторга и изумления.

Мне показалось, что этот фильм про жизнь шёл всего несколько минут. Однако, когда мелькнули кадры про переезд во Владивосток, я обратил внимание, что за окном уже темно, а в кабинете горит искусственный свет. Это не удивляет, я уже перестал вообще всему удивляться.

В тот момент, когда жизненный поток притормозил, учитель говорит:

– Итак, чуть более года назад ты и твоя жена приехали в этот город с важной миссией, но обсуждать сейчас это мы не будем. Сейчас наша цель в другом. Записываем!

На доске появляется синяя цифра «1» с точкой, а следом медленно всплывает фраза: «Полное погружение в работу, до самоотдачи. Работа с утра до позднего вечера. Без выходных и отпуска. И ни на что другое времени нет, включая твою семью!»

Сразу, как только в конце последнего предложения медленно, словно в замедленном кино, появляется восклицательный знак, звучит вопрос учителя:

– Ты согласен с тем, что тут написано?

Спорить бессмысленно, и я киваю. За этим сразу появляется вторая синяя фраза: «За истекший год пять раз ты попадал в больницу, один из которых – в реанимацию».

Подумалось: «Неужели пять раз?»

Но считать некогда, я записываю, а на доске уже вырастает третья фраза: «Сеульское обследование выявило… да, в общем-то, ничего не выявило».

Только записал это, как на доске сразу появляется следующий текст: «Несмотря на обследование и лечение симптомов, тебя продолжает преследовать плохое самочувствие, высокое давление и головокружение».

И сразу дальше: «Появились страхи и даже фобии. Реально, ты боишься оставаться один, ходить на работу и даже гулять. Ты устал от негативных мыслей. Ты надломлен и уже несколько раз думал о смерти как возможном и лёгком избавлении от того, что с тобой происходит».

Во время очередной медленно образующейся точки я успеваю подумать о том, что тексты, в общем-то, страшные, но абсолютно правильные, соответствующие действительности и, самое интересное, что в последнее время я встречаю что-то такое периодически среди вороха своих мыслей.

Учитель подтверждает:

– Вижу, что тебе не нужно доказывать очевидность этих исходных данных. Тогда сформулируем цель нашего цикла: осознать и прожить те уроки, которые тебе «подбросила» болезнь. Зачем, для чего тебе дано это всё? Тема урока…

Пока на доске выписываются все слова, а в моей голове крутятся описанные выше мысли, я периферийным зрением наблюдаю, что несколько раз в кабинете сменяется освещение от естественного до искусственного, а за окном ночь периодически высвечивается ярким и солнечным днём. Меня это чуть удивляет, но точно не волнует, мне уже очень важно всё, что тут происходит.

В тишине звучат слова:

– Так, Андрей, не отвлекайся, записывай тему первого урока.

На доске уже повисают зелёные готические буквы, складывающиеся в слово «Гордыня».

Прочитываю и тут же выпаливаю с места:

– Я так и думал, что!..

Это вступление обрывает строгий голос:

– Андрей, в чём дело? Ты что, забыл, как надо вести себя на уроках? – А потом более смягчённый: – Ну, ладно, объясни, как положено!

Я подчиняюсь, медленно вытаскиваю себя из-за парты и отвечаю подрывающимся голосом:

– Гордыня является темой первого урока, потому что… потому что… Мысли путаются. – Нет, тут коротко не скажешь!

– Мы не торопимся, говори, – кивает учитель.

Я громко сглатываю, чтобы чуть смочить горло, и отвечаю как по выученному:

– Слово «гордыня» периодически приходит ко мне. Чаще всего я слышу его от самого близкого мне человека – жены. Раньше, как только оно звучало, я сразу начинал прополку собственного «огорода» от зарослей этой самой гордыни. Чем больше полол, тем реже звучало это слово. А сейчас…

– А сейчас, последнее время, ты постоянно только отмахиваешься от слов жены про гордыню. Разве не так? Чего стоит недавний случай с твоим секретарём, которая почему-то в воскресенье должна была тебе напомнить про твои же личные дела? Что-то ты давно не полол свой «огород»! Конечно, может быть, ты думаешь, что в части гордыни к другим людям можно предъявить больше претензий, чем к тебе. Может быть, но сегодня – твой урок, с тебя и больше спрос.

– Да, – выдавливаю я из себя.

– Ну вот и приступим к разработке темы нашего урока. Для этого напишем классное сочинение. Тема объявлена, время пошло, и не забудь отразить в сочинении такие важные для тебя аспекты, как значимость и ответственность.

Я снова втискиваю себя в парту, привычным движением вырываю из тетрадки двойной листок, надписываю его в правом верхнем углу и начинаю писать, но почему-то левой рукой.

Предложения рождаются очень нелегко. На листе постепенно появляются корявые слова, смысл которых я понимал и раньше, но наиболее очевидными в своём сочетании они становятся только сейчас – на бумаге.

Одновременно вся моя писанина проявляется и на интерактивной доске: «Значимость. Именно значимость того, что я делаю, чем занимаюсь, всё время возрастала, а значимость нынешней моей работы подскочила до небес. Но вот удивительно, весь парадокс в том, что её величина является таковой только для меня. Для других людей то, что я делаю, может ведь и не иметь такого значения или даже быть полным нулём, пшиком».

Пока всё это писалось, вдруг стал очевиден вывод, и его тут же вывела рука: «Из-за значимости, которую я придаю своей работе, отчётливо выглядывают “ослиные уши” гордыни».

На весь кабинет торжествующе звучит:

– Да-да. Правильно. Жги дальше!

Левая рука отваливается, но я всё равно пишу дальше: «Моя жена считает, что последнее время для меня возросла ещё значимость собственной болезни. Пожалуй, эта вторая даже затмила собой значимость работы. Я ловлю себя на мысли, что постоянно говорю и думаю об этом. Меня уже самого это порядком утомляет, а каково это всё терпеть любимому человеку?»

Тут останавливаюсь на мгновение: «Ну, вроде всё с этим?!»

Но учительский голос не даёт расслабиться:

– Как всё? А собственная значимость, она-то уж точно разрослась до невероятных размеров. Разве не так? Помнишь название сталинской работы «Головокружение от успехов»? Тебе это ни о чём не говорит?

– Да, в общем, да! – выдавливаю я из себя, а рука пишет: «Конечно, приходится признать, что это гордыня в чистом виде. От огромных перспектив и колоссального интереса работы в этом городе у меня захватило дух, и в результате закружилась голова в переносном, а потом и в прямом смысле этого слова».

– Вот-вот. Именно так. Ладно, теперь про ответственность. Продолжай!

Ободрённый похвалой, я пишу дальше: «То, чем я занимаюсь сейчас на работе, а также то, что делаю последние лет пять, я делаю с чувством величайшей ответственности. Мне кажется, что я потерял, не заметил того момента, когда перешёл от состояния “просто хорошо и качественно делать своё дело” к состоянию “постоянного перетаскивания невероятно тяжёлого для себя груза ответственности”. Чем больше и дальше я тащу этот груз, тем невыносимее и тяжелее он становится. Это последнее время сопровождается ещё постоянной неудовлетворённостью собой. Чем тяжелее груз и чем дальше я его тащу, тем хуже всё получается, чаще и изощрённее я себя ругаю за это!»

Тут я вздрагиваю от неожиданности прозвучавшего за спиной голоса:

– Да-да. А кто ты, собственно, такой, чтобы брать и нести такую ответственность без Божьей поддержки? Вот это уже и есть гордыня! Ладно, продолжаем.

Рука самопроизвольно выводит дальше: «Гордыня – потому что тащу груз, который не мой. А ещё потому что не принимаю себя таким: ругаю и осуждаю».