Глава четвёртая. Соседи. Анастастия Фёдоровна
Наш дом очень большой, можно идти вдоль него целый квартал, завернуть за угол и снова идти, идти вдоль нашего дома, который застыл огромным квадратом на шумном проспекте.
Этажей в нашем доме где семь, где восемь, где девять, архитектура ступенчатая, необычная. На последнем этаже в углу дома бывшая мастерская скульптора. Очень большое помещение. Фамилию скульптора уже никто не помнит.
Я живу на седьмом этаже в малонаселённой квартире. В исполкоме мне так и сказали: «Квартира малонаселённая, дом сталинский»
– Как это «сталинский», – спросил я, – с решётками?
Женщина-инспектор строго на меня посмотрела и ничего не сказала. Тогда я задал ещё один глупый вопрос:
– А капитальный ремонт был?
Мне объяснили, что сталинским домам капитальный ремонт нужен будет не скоро, потому что построены они прочно, стены у них толстые, а потолки высокие. Малонаселённые квартиры в этих домах – большая редкость, обычно в одной коммунальной квартире людей много, но когда они вселялись, люди были согласны на всё, и все были очень счастливые, потому что въезжали из бараков.
Я иду за чайником, он должен быть на плите. Так и есть. У меня прекрасный чайник – куда поставишь, там и стоит. За мною на кухню выходит Анастасия Фёдоровна. Это моя соседка.
– Вчера, когда вас не было, звонил ваш приятель. Который вежливый такой. Всё говорит «пожалуйста», «будьте любезны», что-то он давно не звонил и не заходил.
– Прикован к постели, – поясняю я. – Женился две недели назад.
Это Эдик. У него медовый месяц. Не так давно он увидел в своей холостяцкой кухне таракана, то ли задумался, то ли испугался, и женился.
Анастасия Фёдоровна сначала картинно пугается, а потом довольно кивает: «Дай-то Бог, дай-то Бог…»
– Даст, – говорю я уверенно, – потому что этого вежливого знаю давно.
Мы с Эдиком наведывались сюда перед моим визитом в исполком. Я ещё сомневался – соглашаться мне на этот вариант поселения или нет. Дважды я уже отказывался. Эдик сомнения мои развеял, он резко открыл форточку и принюхался: «Чистейший воздух! Не выдумывай, соглашайся. Тем более я тут рядом работаю, на Школьной. Буду к тебе на чай приходить».
Я согласился. Так в моей жизни появился Дом-на-Энгельса. Дом, в котором, как выяснилось, мне предстояло прожить многие годы…
А Эдик так ни разу и не заглянул. За чаем мы сиживали с Анастасией Фёдоровной. Вот как сейчас.
– Асенька, Асенька… – раздаётся из комнаты пенсионеров.
Это Фёдор Иванович. Когда я вселялся, Фёдор Иванович встретил меня радостно: «Мы старые, нам вдвоём скучно, а комната твоя хорошая, она только летом жаркая, зимой – холодная, и всё время шумная. Окно, как у нас, на проспект. Но я не слышу – глухой».
– Да, вам повезло, – сказал я. – Хорошо, что этих слов старик не услышал.
– Асенька…
– Пойду, что-то мой раскудахтался, – вздыхает Анастасия Федоровна и нехотя уходит. На сегодня мы с ней поговорили.
«Асенька, – слышится из соседней комнаты, – я пойду погуляю. Погода хорошая» – «Никуда ты не пойдёшь, нельзя тебя выпускать!»
Анастасию Фёдоровну узнать трудно, со мной она говорит мягким, душевным голосом, немного нараспев, а сейчас слова отрывистые, хлёсткие, отчасти для того, чтобы слышал туговатый на ухо Фёдор Иванович.
– Нельзя тебя выпускать, ты мигом провинишься.
– Так ведь время непродажное, – хитрит Фёдор Иванович.
– А ты и в непродажное своё добудешь. А мне надоело тебя на седьмой этаж волочить.
В комнате пенсионеров нависает тишина. Фёдор Иванович обиделся, и Анастасия Федоровна его жалеет: «Подожди, Федя, обед приготовлю, так вместе и погуляем».
Но эта совместная прогулка интересует Фёдора Ивановича гораздо меньше. Весь фокус в том, что слово «провинишься» двоит, выдавая старика как ветерана винно-водочных баталий.
Интересно Фёдор Иванович выразился о времени: мол, оно «непродажное», но, по всем приметам, ошибся старик.
Я ополаскиваю чашку и начинаю одеваться.
– Анастасия Фёдоровна! – нужно сказать, когда я приду. – Анастасия Фёдоровна! Вы меня слышите?
– Иду, иду, иду, – приближается мягкий и певучий голос Анастасии Фёдоровны.
– Я приду поздно, будут звонить, так и говорите – придёт поздно.
Моя соседка широко улыбается и кивает. Когда я уезжаю по делам дней на семь-десять (моя малоответственная работа связана с ответственными командировками), старушка провожает меня особенно торжественно: приобнимет и для порядка немного всплакнёт. Сегодня расставанье штатное.
Я роюсь в сумке в поисках ключа.
– Да вы идите, я за вами закрою.
– Да что вы, я сам, вот он, этот проклятый ключ…
– Нет, я закрою, закрою.
В лифте я думаю о том, что Анастасия Фёдоровна хорошая и что надо бы ей подарить цветы. Когда я еду в лифте вниз, мне всегда приходят в голову правильные, светлые мысли. Да, нужно обязательно подарить цветы Анастасии Фёдоровне. Вот и Восьмое марта скоро, прекрасный повод отличиться. Если только меня не зашлют куда-нибудь к восьмому. Опять это «если только». Как только соберёшься на доброе дело, обязательно возникает какое-нибудь «если только».
Стоп, приехали. Первый этаж. От седьмого до первого этаже – двадцать пять секунд. Поздно вечером я войду в этот лифт и нажму кнопку седьмого этажа. Наверху буду долго искать ключ, который, в отличие от чайника, всё время от меня прячется, и, закрывая за собой дверь, громко щёлкну засовом.
«Пришёл», – зафиксирует Анастасия Федоровна. Спит она очень чутко: одним ухом прислушивается, как дышит Федя, а вторым – что происходит в квартире. Засовом можно и не щёлкать, но тогда, выждав некоторое время, Анастасия Фёдоровна встанет проверить, закрыта ли входная дверь.
Но всё это будет вечером, а сейчас – вперёд. Сегодня я начинаю новую жизнь. Я начинаю её каждый понедельник, каждый новый месяц. И уж, конечно, каждый Новый год неистребимо во мне желание начать новую жизнь, как сказано у поэта, «с белоснежного дня и листа». Эта жизнь должна быть чистая, неудачами не запятнанная…
Сегодня старикам принесут пенсию. Для Фёдора Ивановича пенсия – праздник, под это дело удаётся выпить чекушку. Ну, а дальше – как получится. Обычно получается лихо. Второй радостный момент заключается в том, что принесёт пенсию Ниночка – симпатия Фёдора Ивановича. Молоденькая, крепенькая, не так давно ещё деревенская девчушка.
Обычно в день пенсии Фёдор Иванович с утра беспокоен, а нынче что-то тише воды, ниже травы. Старику нездоровится. Утром мы повстречались в коридоре, на вопрос о здоровье Фёдор Иванович ответил: «Хуже некуда…».
У старика склероз, он часто пьёт крепкий чай. Врач сказал, что крепкий чай расширяет сосуды головного мозга. Про коньяк врач предусмотрительно не сказал, но Фёдор Иванович о свойствах спиртных напитков знает без подсказок.
Ниночка! Непрерывный и громкий звонок. Ниночка никак не может приладиться к нашему звонку. Она сильно давит крепким пальчиком, кнопка западает и звон-трезвон наполняет нашу квартиру. Я открываю дверь и поправляю кнопку.
Ниночка стоит сконфуженная:
– Ну вот, опять забыла про ваш звонок.
– Ничего, ничего, проходите.
– Ну, уж теперь-то я его запомню…
Фёдор Иванович услышал знакомый голос и как есть с дивана выскакивает в коридор. Старик улыбается и юлит вокруг молоденькой девушки. В прошлом Фёдор Иванович ходок, это видно по неугасшему блеску в глазах. «Ты на него, на молодого, не смотри. На меня смотри, на старого. Старый конь борозды не испортит», – говорит Фёдор Иванович. И ещё добавляет: «Хоть глубоко и не вспашет». Этой добавки я раньше не знал. Ниночка краснеет и спрашивает Фёдорова Ивановича, как его здоровье. «Отличное! – бодро отвечает старик. – Мы ещё на танцы пойдём, если от жёнки сбегу».
Фёдор Иванович задорно подмигивает, Ниночка прыскает в кулачок, Анастасия Фёдоровна стоит тут же рядом и качает головой: «Надо же, кобель старый, а только-то лежал на диване, стонал…»
Отсчитав деньги и получив на мороженое, Ниночка уходит до следующего раза. Через месяц она опять позвонит своим фирменным звонком, забыв про особенность нашей кнопки, потому что память у Ниночки девичья, я снова выручу кнопку из беды, и мы соберёмся в коридоре слушать, как соловьём заливается Фёдор Иванович.
Какой сегодня выдался погожий денёк! Какое это чудо – солнечный октябрьский день! Больше всех остальных месяцев я люблю тёплый октябрь, и как же редко он случается в наших северных краях. Всё больше дождики поливают золотую осень.
В нашей квартире, да, я думаю, и во всём нашем большом доме погода тоже установилась очень хорошая. Фёдор Иванович и Анастасия Фёдоровна вспоминали утром свою деревню. Обычно это происходит весной. Особенно, если весна, как говорит Фёдор Иванович, дружная. Тогда-то и начинаются разговоры о предстоящих сборах и переезде. Но вот, оказывается, и осеннею порою «бывают дни, бывает час», когда распогодилось, когда повеяло весною, и заговорили старики
о земляках, о собаках, об огороде, о грибах, о своей деревне в Псковской области, из которой они молодыми уехали в большой город Ленинград.
А тут возьми и случись война. Фёдор Иванович, токарь высшего разряда, был эвакуирован с заводом на Урал. Анастасия Фёдоровна всю блокаду проработала в больнице, на кухне. Это её и спасло.
Однажды я спросил соседку: « А почему уехали из деревни?» Спросил, потому что видел, что душою старики остались там, в псковских лесах, полях, огородах.
– Так не прокормиться было, – ответила Анастасия Фёдоровна.
– А-а-а, – голод погнал.
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я на третьем съезде комсомола, на моей груди горит комсомольский значок, горят и мои глаза. Мы, молодые комсомольцы, затаив дыхание, слушаем Ленина:
– Очегедная задача Советской власти – отогвать от земли Фёдога Ивановича и Анастасию Фёдоговну! Покончим со стагиками, возьмёмся за молодёжь…
Ильич делает характерный жест в сторону зала.
– За вас, ублюдки поганые, недоумки, позогные, кухагкины дети. Куда вам стганою упгавлять? Вам надо лечиться.
– Ура! – не в силах больше сдерживать восторг, кричим мы.
– Лечиться, лечиться и ещё раз лечиться, – трижды бьёт лысиной по трибуне Ильич.
– Ура Ленину! Да здравствует вождь мирового пролетариата!
Все встают. Долгие несмолкающие аплодисменты.
Позвонила мама. Первая мысль: она, потомственная коммунистка, телепатическим образом узнала о моих фантазиях на ленинскую тему и сейчас отругает меня за непочтительное обращение с кумиром её поколения. Но нет, просто позвонила поговорить. Напомнила, чтобы я поздравил с днём рождения сестру Леночку, сказала, что море очень тёплое и люди до сих пор купаются.
Трубку поднимала Анастасия Фёдоровна:
– Да, да, Лиля Андреевна, здесь он… здесь ваш сын… Счастливая женщина, которая может спросить: где мой сын?
Когда Анастасия Фёдоровна передавала мне трубку, рука её дрожала, дрожал голос, а в глазах стояли слёзы…
У стариков нет детей. И не спросишь, почему. Легко сказать: «Какие у вас милые детишки! А какие умненькие! Да сколько их!»
А вот спросить: «Почему нет детей?» – не спросишь. Язык костенеет.
Я шёл ставить чайник, но не дошёл. Свернул и затаился на пару минут в ванной. Старики, не скажу, что целовались, скажу осторожнее, ласкались. Бывший высококлассный токарь приобнял нынешнюю домохозяйку и что-то шептал ей на ухо. Когда я всё-таки появился на кухне, Фёдор Иванович глянул на меня вопросительно (видел – не видел?), немного подумал и сказал:
– Молодым был, любил целоваться взасос со свистом. Сегодня жену обучу. Она неопытная, не всё знает.
– Болтаешь незнамо что, – рассердилась Анастасия Фёдоровна.
– Сказал обучу, значит обучу, – шутливо упёрся Фёдор Иванович, посмотрел на сконфуженную жену и довольно засмеялся.
Старик умеет смеяться весело и заразительно, как Ленин в старых кинофильмах.
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я – знаменитый художник. Моя мастерская на 5-й авеню, на 47-м этаже одного из небоскрёбов. Я рисую Арманда Хаммера с натуры. Бизнесмен излишне серьёзен и таким мне не нравится. «Послушайте, Арманд, – говорю я. – Русский писатель Эдуард Дворкин в романе «Арманды» утверждает, что вы сын Ленина от Инессы Арманд». «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» – хохочет Хаммер. Таким я его и изображаю. Арманд восхищён портретом, суёт мне в карман миллион долларов и предлагает дружить небоскрёбами. Если бы рассердился, мог бы и с лестницы спустить. А ведь этаж-то 47-ой…Ой-ой-ой…
У нас седьмой этаж, но когда человек стар, ему кажется, что он живёт в небоскрёбе… Анастасия Фёдоровна каждые три минуты бегает слушать лифт. Не идёт ли? Покружит по комнате и снова выскакивает на лестничную площадку. Вот соседку Галину Викторовну привёз лифт. Но не этого ждала от него старушка. Федя запропастился.
– Ушёл, и нет, и нет, – сетует соседка.
– А далеко пошёл?
– За подсолнечным маслом на Пархоменко.
– Там же винный рядом.
– Ох, и верно – всплеснула руками Анастасия Фёдоровна, – может, не приметит?
– Да как не приметит? Он только очередь полчаса обходить будет.
Что я говорю? Когда это Фёдор Иванович обходил очереди за спиртным? Он всегда кричал: «Кто последний?» или лез вперед без очереди.
– Ох, дура, дура старая, – сокрушается Анастасия Фёдоровна и бежит на лестничную площадку, а я опять фонтанирую фантазиями…
Я – знаменитый писатель. Последний роман «Суслики на утренней заре» упрочил мою мировую славу. Опять миллионные тиражи, опять переводы на все языки мира. Моим романом зачитываются все, иногда кажется, что даже сами мелкие симпатичные зверки – и те почитывают и присвистывают от удовольствия… Я на Азорских островах. Недалеко у берега покачивается моя белоснежная яхта – «Инесса». Негры-поварята шустрят на кухне. Гововят моё любимое блюдо – суслик, запечённый в стойке. На берегу нагуливают цвет лица и аппетит мои наложницы, но сейчас не до них. Я за письменным столом. Скрипит золотое перо, роман «Полуденные суслики» пишется легко и свободно благодаря доскональному знанию темы. Уже недалёк финал, когда все суслики заснут крепким сном и угомонятся до радостного утра. Я поставлю точку и, подобно Жорж Санд, сразу же начну писать следующий роман, самый остросюжетный и самый драматичный из этой удачной серии. Название пока известно только мне – «Суслики в ночи». За эту трилогию я получу Нобелевскую премию в области литературы. Или – зоологии.
Фёдор Иванович пришел сильно выпивший, грозный, без даденных денег, но живой и невредимый. И на том спасибо. Поругать его у Анастасии Фёдоровны не получилось. Все её старческие силы отняло ожидание.
Поправка в фантазию: нобелевку будет в области литературы. На сусликов скупой швед ничего не оставил…
Фёдор Иванович запил. Пьёт с каждым днём всё решительнее. Сегодня позвонили из Опорного пункта милиции: «Забирайте!»
Нашли у Фёдора Ивановича карточку, где написано, что он, такой-то такой-то, болен склерозом, тут же – его адрес и телефон. Мы с Анастасией Фёдоровной волочим старика домой. Самый трудный участок по лестнице к лифту, тут Фёдор Иванович может выскользнуть, а когда его не так возьмёшь – сердится.
У Анастасии Фёдоровны врач. Уговаривает полежать в больнице:
– Сердечко слабое, давление прыгает, понервничали…
– Федя один остаётся…
– Не маленький, неделю-другую переживёт…
Уговорил, уговорил врач Анастасию Фёдоровну, её отвезли в больницу. Вчера её навещал Фёдор Иванович, а сегодня пошёл я. После этого визита мне захотелось немедленно укреплять своё здоровье и заботиться о своём организме, словно я прочёл разом сто тысяч научно-популярных брошюр.
Анастасия Фёдоровна лежала в коридоре.
– Ничего, обещали переложить в палату…
– Как-то сыровато тут, извёстка сыпется.
– Нет, тут хорошо, я вот в больнице на Ленина лежала, там было плохо…
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо, хорошо, а старик пьёт?.. Знаю, пьёт… Вчера приходил, а от него пахнет. Вы никуда не едете?
– Да пока нет.
– Ну, и слава Богу… старья-то тут, старья, – горестно качает головой Анастасия Фёдоровна…
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я мудрый педагог. Я учу молодежь, пытаясь своим опытом смягчить те удары судьбы, которые ребята неизбежно получат в будущем.
– Берегите вашу юность, – говорю я. – Пройдёт время, и вы станете старыми и немощными, помните об этом. Старайтесь не омрачать пороками юные годы, и тогда они подарят вам незабываемые воспоминания. Первый экзамен, первый поцелуй, первая близость – всё это волнует безумно, потому что впервые. Ощущения новизны и свежести катастрофически быстро тускнеют, ослабевают, а потом и улетучиваются вовсе. Чтобы испытать эмоции равные по силе юношеским, нужны сверхсильные раздражители: первое погружение в Марианскую впадину, первая встреча с гуманоидом, первая Нобелевская премия в области литературы…
– Нет, таким вы к ней не пойдёте! Нет, даже не думайте!
Фёдор Иванович напился и собирается идти в больницу. Я его не пустил, и мы с ним впервые серьёзно поссорились.
Фёдор Иванович отвлёк, а я ведь ещё не закончил учительствовать. Я заканчиваю свою благородную проповедь в постели, перед сном:
– Жизнь принадлежит не тем, кто рано встаёт, а тем, кто рано ложится. И сразу крепко засыпает. Чтобы заснуть сразу и крепко, день нужно прожить активно, интересно и бодро в каждый преходящий момент. В этом случае к десяти вечера вас будет клонить в сон, а в пять утра вы проснётесь. Вас разбудит космический будильник…
Громкий стук в дверь, среди ночи… Я разбужен и совсем не космическим будильником… На пороге Фёдор Иванович:
– Слушай, а где Ася?
– В больнице, в больнице она… Федор Иванович, вы же сами её навещали… Она ещё ругалась, что пахнет от вас…
Фёдор Иванович подносит руку к виску, начинает припоминать, что-то в его голове проясняется:
– А… ну да…
Качает головой:
– Надо же, забыл… Извини…
Потом, когда Анастасия Фёдоровна умерла, старик ещё не раз стучался ко мне с неизменным вопросом:
– Слушай, а где Ася?..
Глава пятая. Соседи. Фёдор
Ив
анович
Ударили морозы. За тридцать. На улицах малолюдно. Детей поверх пальто перематывают шарфами, они стоят на остановках замотанные, с растопыренными ручонками, как пингвины. Стоят долго, автобус заводится в такой мороз не у всякого водителя. Ветви деревьев заиндевели так, что сами деревья кажутся растительностью какой-то далёкой планеты. Того гляди, встретишь гуманоида. Нет, в такую погоду много не нагуляешь…
Продрогший до костей, возвращаюсь. Фёдор Иванович на кухне. Пьёт. Но, к счастью, на этот раз чай.
– Сколько? – машет он в сторону окна.
– Тридцать два.
– Это не много, в финскую сорок четыре было, а нас в ботиночках выгнали, так помёрзло больше, чем постреляли.
– Да, в ботинках по такому холоду… Сподручней в валенках.
– Тогда, парниша, не спрашивали. В чём вывели, в том и беги.
Фёдор Иванович собрался в больницу, навестить жену. Трезвый, деловой:
– Не могу дома, хочется ближе к ней, в прошлую зиму, когда я лежал, она ночами у постели моей дежурила, всё одеяло поправляла…
Я вспоминаю прошлую зиму. Анастасия Фёдоровна собирается в больницу:
– Пойду к старику. Всё-таки это самый близкий мне человек… Хоть рядом посижу, хоть одеяло поправлю, кому он ещё нужен…
Я фантазирую, мои фантазии не дают мне покоя. Я – писатель. Но на этот раз – писатель-неудачник. Роман, задуманный мною, грандиозен, он мог обессмертить моё имя, но главный герой – вот гнида! – меня не послушал, затеял ссору и был убит на дуэли уже на пятой странице. А какой роман без главного героя?..
Мои соседи, наконец, оба дома. Но оба болеют, их навещает врач. После очередного посещения пенсионеры расстроены:
– Дожили, дожили, – мотает головой Фёдор Иванович.
У Анастасии Фёдоровны слёзы на глазах. Врач предложил им лечь в «хронику». Так на пенсионерском жаргоне называется дом престарелых.
Анастасия Фёдоровна ловит меня на кухне, присаживается рядом:
– Мне с вами нужно посоветоваться… нам, я думаю, ещё рано туда… мы ведь ещё и тут сможем…
– Конечно, конечно, вы даже не сомневайтесь…
Мне вторит Владимир –двоюродный брат Анастасии Фёдоровны:
– Ася, в голову не бери. Им нужна комната ваша и пенсии. Они за это премии получают…
Вроде, старики немного успокоились. Но вечером Фёдор Иванович мне по секрету сказал:
– Сегодня одежонку подготовили.
– Какую?
– Ну, ту, в которой хоронить… Кому ещё этим заниматься.
Пока мы секретничаем, Анастасия Фёдоровна беседует по телефону. Позвонила приятельница, вместе лежали в больнице:
– Нет, не будем продавать… этот дом, он нам особенный… здоровье у обоих плохое, но там, оно у нас улучшается… да, Ольга Ивановна, я тоже так думаю… хотя бы на пару неделек… на недельку… грибов там на Псковщине, ягод… хотя бы в последний раз…
– Ольга Ивановна звонила, – делится с нами радостью Анастасия Фёдоровна.
– Кто? – переспрашивает Фёдор Иванович.
– Ольга Ивановна, – громче говорит Анастасия Фёдоровна.
– Кто, кто? – опять не разобрал старик.
– Ольга Ивановна звонила! – кричит Анастасия Фёдоровна.
Фёдор Иванович радостно кивает, мол, понял.
– Как здоровье его?
– Кого?
– Ну, так Володи…
– Эх, Федя, Федя, – горестно вздыхает Анастасия Фёдоровна, – каким ты стал… да и я не лучше…
У Фёдора Ивановича – обострение болезни, он почти не слышит. И голова сильно шумит. Раньше я о склерозе знал по остроте: «Ничего не болит, и каждый день узнаёшь что-то новенькое».
Фёдор Иванович открыл мне эту болезнь с новой, неизведанной стороны: «Колол я дрова в деревне, поднял топор и щёлкнуло что-то в голове и зашумело. С тех пор так и шумит, иногда так шумит, что сил нет терпеть. Я почему выпиваю? Примешь стакан и, вроде, шумит меньше… а потом опять… никто не знает, какую я муку принимаю. Давно бы в окошко прыгнул, да жены жалко».
Иногда Фёдор Иванович просыпается и не знает, где он. Забывает номер дома, номер квартиры и своё имя. Во время прошлого приступа старику показалось, что они в деревне, он спросил Анастасию Фёдоровну: «Где мама?.. Когда они пойдут на покос?..» Потом стал разговаривать с давно умершими людьми.
У нас ремонтируют лифт. Вернее сказать, старый лифт меняют на новый. Для моих пенсионеров это непростое испытание. Когда они не болеют, оно, конечно, переносится легче. Помню, по осени послан был Фёдор Иванович за картошкой, поднимался медленно, отдыхая на каждой площадке, поднялся весь мокрый.
– Надо же, взопрел весь, – заботливо обняла его Анастасия Фёдоровна.
– Так я бегом бежал, – бодро ответил старик.
Не дождался я, пока новый лифт начнёт функционировать, уехал в командировку. А когда приехал – дома горе. Анастасия Фёдоровна скончалась.
Соседи сказали, мужа пожалела (болеет, пусть спит) и пошла за газетами сама. А подняться смогла только до пятого этажа – инсульт. Там на лестнице и умерла. Похоронили – в деревне.
– А Фёдор Иванович где?
– В больнице… очень переживал…
Фёдор Иванович вернулся. В больнице старика подправили, подкололи, и теперь он тихий. Достал инструмент и где надо по квартире подремонтировал. Руки у старика золотые, если он что-то делает, то любо-дорого глянуть… Но медикаментозного воздействия для смирения Фёдора Ивановича хватило ненадолго. Старик запил. В нашей квартире стали появляться малосимпатичные личности, с ними Фёдор Иванович хочет поделиться своим горем, про жену рассказать. Но пришельцам нужны только стаканы, а разговоры о жене, тем более покойной, ни к чему. Выпив, они уходят, оставляя старика обиженным, пьяным, одиноким.
– Асенька, возьми меня к себе, – слышится из его комнаты.
Фёдор Иванович может часами твердить это своё заклинание, эту свою безысходную мантру. Иногда он выходит на лестничную площадку к лифту и зовёт: «Ася, Ася…»
Это делается для соседей, чтобы они подошли, посочувствовали. Но никто к старику не подходит, а если и сочувствуют, то издалека.
Однажды он вышел к лифту голый и стоял, я с трудом его затащил назад в квартиру:
– Зачем вы это сделали, Фёдор Иванович?
– Я хотел, чтобы мне кто-нибудь что-нибудь сказал…
Когда в квартире такое творится, заснуть трудно. Я закрываю глаза и представляю себя на пляже. Я лежу на песке, светит южное солнце, ласковое море едва слышно бьётся о берег, звенят цикады, летают чайки. Утренний туман скрывает лодки, как сказано у Пушкина, рыбарей. Странный какой-то туман, нет чтобы рассеяться в положенный срок, он надвигается на меня всё ближе, ближе, ближе и превращается в едкий дым, мне тяжело вздохнуть, я просыпаюсь, вся комната полна едкого дыма, входная дверь раскрыта настежь, Фёдор Иванович стоит на лестничной клетке, на шестом этаже идут сварочные работы. Сначала лифт ставили, теперь они его ремонтируют. Весь дым валит в наш коридор, я затаскиваю старика в квартиру. Плотно закрываю обе двери…
У нас большое горе, эпицентр горя – Фёдор Иванович, он навалился на стол, прижавшись щекой к липкой скатерти, руки закрывают голову. Прямо перед ним фотография покойной жены, Анастасия Фёдоровна с букетом полевых цветов, улыбается. На фотографии она уже старенькая, но Фёдору Ивановичу она кажется молоденькой девушкой. «Доченька моя», – плачет бездетный старик. Жена ему была и матерью, и нянькой, и сестрой-сиделкой, и наставницей, и дочерью. Потерю Фёдор Иванович переживает очень тяжело, он всё время плачет, а когда устаёт плакать, вздыхает: «Пропащий я теперь человек…», – немного отдохнёт и снова плачет.
Никогда до этого я не видел, как плачут пожилые люди. Наверное, мне повезло. Даже трудно себе представить, чтобы мой дедушка, Андрей Фомич, заплакал на людях. Бабушка тоже была человеком мужественным и сдержанным. Слёзы на её глазах я видел лишь однажды.
Меня провожали на учёбу в институт, впереди были первый семестр, лекции, зачёты, экзамены и прочие атрибуты студенческой жизни, поезд громыхнул вагонами и медленно двинулся в дальний путь. В этот момент бабушка заплакала. Я не ожидал увидеть на её глазах слёзы. Я закричал через вагонное стекло: «Я же буду приезжать!.. Буду приезжать!.. Приезжать!..» Но бабушка шла за вагоном и тихо плакала. Она знала, что это уже другой внук будет навещать наездами, что мы неизбежно теряем бОльшую часть родства…
– Слушай, а ты «скорую» вызвал?
– Вызвал, вызвал, ещё час назад вызывал.
– Русский час длинный, – вздыхает Фёдор Иванович.
Ждём «скорую». Она у нас теперь частый гость. Фёдор Иванович просит вызвать чуть ли не каждый день. С приездом врачей вокруг него некоторая суета, какое-никакое внимание. Вопросы, ответы. Укол снотворного, после которого долгий и глубокий сон.
Это Фёдор Иванович усвоил хорошо, и если я прошу его потерпеть, не дёргать врачей, не трезвонить, он просит вызвать «скорую» соседей.
На следующий день после приезда «скорой» к нам приходит участковый врач Наталья Владимировна, женщина с низким, хриплым голосом. Она выкуривает «беломорину», говорит со мной, стараясь не смотреть на Фёдора Ивановича. На прощание выписывает снотворное и говорит: «Если он не напишет заявление, в дом «хроников» его не положат».
Последний раунд с жизнью Фёдор Иванович проиграл. Раньше всегда выигрывал, в крайнем случае – бился на равных, а сейчас потерпел поражение и от непривычки проигрывать ему ещё тяжелее.
Бабушка долго болела… Я приезжал, как и обещал, после каждого семестра. Вот и в этот раз приехал на каникулы. Мой приезд мы решили отметить походом за пенсией. Из-за болезни бабушка долго не выходила на белый свет, и вот решилась…
На улице бабушка стесняется, ей кажется, что все замечают, какая она неуклюжая, какая она неловкая при ходьбе. Ей непривычно ощущать на себе старенькое пальтецо, непривычно далеко идти, иногда бабушку пошатывает, тогда она хватается за меня и останавливается. Бабушка смотрит на меня и виновато, и с гордостью: «Вот вырос внук, можно на него опереться».
Фёдору Ивановичу опереться не на кого.
– Слушай, ты добрый… Убей меня…
– Что вы такое говорите, Фёдор Иванович?
– Господи, и зачем я только дожил до такого?!
– Вы поправитесь, обязательно поправитесь. Вы ещё…
– Нет, не поправлюсь, я по себе чувствую – не поправлюсь, – тихо перебивает старик.
Все нити, соединяющие его с жизнью, порваны, а жизнь осталась. И никак Фёдору Ивановичу не умереть. Мешает здоровое крестьянское сердце, которое стучит и стучит, стучит и стучит…
Сегодня старик учудил: открыл газ, а спичку к конфорке поднести забыл. Сидел, ждал, пока закипит чай. Кухню я проветрил, чайник ему вскипятил, но вот как его такого оставлять? А у меня на носу командировка.
– Федя, Федя, каким ты стал, – доносится с небес голос Анастасии Фёдоровны.
Она помнила Фёдора Ивановича молодым, задорным, жизнелюбивым. Мужчиной, который любил быть в центре внимания. Ходил на танцы, на футбол, с удовольствием употреблял спиртные напитки. К старости и немощности Фёдор Иванович приспособиться так и не смог, а тут и жена умерла. И начались хождения по мукам, начались испытания, которым старику противопоставить было ничего. Не было у него запаса духовности, книжек умных он не читал, по телевизору смотрел только футбол и программу «Спокойной ночи, малыши». После которой они с женой по-деревенски рано ложились спать…
В новом просторном лифте спускаюсь вниз. Обычно в такие минуты меня посещают радостные, светлые мысли, а в этот раз мысли мои чёрные, чернее некуда. Пока я разъезжал, пока меня не было, Фёдор Иванович покончил с собой. Выбросился из окна. Реализовал старик свою давнюю идею.