Loe raamatut: «Полудёнка»
Для подготовки обложки издания использован рисунок Тимофея Беспалова
ПОЛУДЁНКА
Предисловие
…Почему так тревожно становится на душе ветреной промозглой осенней ночью? Откуда эти мурашки по спине и неподвижный взгляд из сиреневого сумрака?
Холодный ветер – это не только шорох шагов крадущегося под покровом ночи хищника, не только неслышимая поступь вражьего племени. Холодный ветер – это застигнувшее врасплох прошлое, пытающееся достучаться до нашей души.
В такую ночь истончается и без того тонкая грань между мирами, и из ледяной пустоты долетают до нас отзвуки минувшего, шёпот давно умерших, вопли никогда не рождённых.
Слушать надо в такую ночь, и – слышать. Лучше всего поглаживая одной рукой холодную сталь, а другой – поднимая стопку за упокой давно ушедших.
Блажен, кто не спит!..
Глава первая
Не стоило этого делать.
Вообще-то Софронов всегда и везде полагался на интуицию. Втихомолку даже гордился своей «чуйкой», которая действительно нередко остерегала от глупых поступков и дурных знакомств. А вот теперь поди ж ты – промолчала, зараза. Ничего не ворохнулось в душе, когда ясным осенним днём Софронов вышел к этой топкой болотистой низине, где так сильно пахло гниющей водой и прелыми листьями.
Привели его сюда два близких между собой чувства – алчность и любопытство. Впрочем, алчность в данном случае была в большей степени эфемерной, фантазийной и притянутой за уши, а поэтому винить в дальнейшем следовало именно любопытство – вообще-то не самое отвратительное качество. Если, конечно, оно не вызывает за собой лавину самых разнообразных событий, которым трудно дать какую-то определенную оценку. Являются ли они печальными или смешными, трагическими или позитивными – каждый человек может к ним приклеить свой собственный эмоциональный ярлычок. А заодно и ценник…
Когда-то пытливые люди обнаружили неподалеку от города так называемое Байбалаковское местонахождение. В сущности, это был всего-навсего лишь неглубокий, но топкий ручей, по берегам которого стали находить немыслимое количество останков различных первобытных животных – носорогов, пещерных медведей и даже мамонтов. За несколько последующих десятилетий многочисленные ученые толком так и не смогли выяснить, почему же весь этот доисторический зверинец собирался помирать именно сюда, на столь небольшой участок тайги.
В поисках истины каждое лето приезжали археологи, до самых заморозков лопатили болотистую почву, и время от времени извлекали из нее темные замысловатые кости. К началу сентября ученые мужи и девы вместе со всем найденным добром разъезжались по своим музеям-институтам, и на ручье наконец-то воцарялись покой и умиротворение. До следующего полевого сезона.
Софронову тоже давно хотелось найти бивень мамонта, а лучше сразу два. Он часто представлял, как один из них за кругленькую сумму загонит богатому коллекционеру (при этом плохо представляя себе расположение оного в пространстве), а второй водрузит дома на сервант – и тогда все знакомые лопнут от зависти. Долго смаковал и лелеял мечты подобного рода, а однажды-таки решился – бросил в багажник верной старенькой «Нивы» лопату, бродни, термос с бутербродами и сел за руль. «Что терять пролетариату, кроме своих цепей?» – легкомысленно улыбнулся и плавно выжал педаль сцепления.
Сотня километров, отделявших город от заветной цели, пролетела быстро. Он заглушил машину на обочине трассы, аккуратно сложил в пустой мешок все необходимое, закинул его за спину и двинулся вглубь тайги хорошо утоптанной тропинкой. Вскоре она вывела путника к лагерю, покинутому археологами до следующего полевого сезона.
Софронов настороженно оглядел ухоженное хозяйство, прислушался сначала к окружающему миру, потом – к своей «чуйке». Тайга безучастно шумела вокруг, а сволочная чуйка – предательски молчала. Однако, пора было приниматься за работу.
Полноводный в начале лета, сейчас ручей почти пересох, лишь кое-где по дну овражка блестели зеркальца воды. Когда Софронов приблизился к одному из них, то лужа буквально вскипела под ударами хвостов мелких щурогаек, не успевших скатиться в реку вслед за большой водой и теперь мечущихся от страха. «Надо будет наловить ведерко перед отъездом, – мимоходом сделал в памяти мысленную зарубочку. – Все одно пойдут на корм халеям да воронам». Разогнул голенища бродней, на глазок выбрал более-менее подходящее – в его представлении – место для раскопок и с размаху воткнул лезвие лопаты в неподатливую, уплотнившуюся за тысячелетия почву.
Копал долго и старательно. Впрочем, положа руку на сердце, скорее не копал, а ковырял тяжелую глину, с трудом разрывая лопатой вековую плоть земли и бесстыдно выворачивая ее наизнанку. Время от времени под штыком что-то хрупало, и тогда Софронов падал на колени и с колотящимся сердцем принимался орудовать острием ножа. Ему казалось, что вот-вот из-под очередного комка грязи должен появиться не то целый мамонт, не то золотые пиастры капитана Флинта. Но призрачный таежный фарт лишь посмеивался над «старателем», каждый раз подсовывая ему под лопату одни только старые ветки деревьев.
Часа через два Софронов окончательно умаялся и в сердцах отшвырнул лопату. Пропадите вы пропадом, все мамонты вместе с пиастрами, ну вас к лешему! Он вскарабкался на край оврага и уселся под громадным, высотой в рост человека, пнем, жалким напоминанием о величественном кедре, когда-то давно сломленном бурей. Налил себе чаю из термоса, достал бутерброды. В душе плескалась злость, прежде всего на самого себя. Самокритично терзался: чего вообще, спрашивается, притащился сюда, за тридевять земель? Киселя хлебать? Целый день потерял впустую! Нет, чтобы взять ружьишко, поманить по опушкам рябчиков, или поискать по профилям грибов – так нет ведь, решил палеонтологом заделаться! Тьфу!
Как назло, именно в этот момент где-то совсем рядом задорно запел-засвистел лесной петушок. Вот ведь зараза, нашел время душу травить! Софронов в полный голос послал его по матушке и от обиды долбанул каблуком по краю обрыва. Изрядный пласт земли, подмытый осенними дождями, сначала треснул, а потом мягко и беззвучно рухнул вниз, обнажив на изломе плотную кучку источенных временем шероховатых предметов…
Несомненно, это были древние кости какого-то животного. И столь же несомненно, что к мамонту это животное не имело ни малейшего отношения – слишком уж маленькими и несерьезными выглядели его останки, по виду они должны были принадлежать существу размером с теленка.
Скривившись от брезгливости, Софронов легко выдернул из земли «вязанку» костей, сросшихся за века и больше всего напоминавших причудливые корни какого-то заморского дерева. В голове тяжело ворочались колючие мысли: «Ну и чо, получил, что хотел? Пользуйся! Можешь этот суповой набор барыге продать, можешь в сервант положить и перед гостями хвастаться. Вот, мол, останки мастодонта! Самолично завалил зверюгу в жестоком поединке!»
Невеселые размышления новоявленного Шлимана прервал хруст ветки, разломившейся под чьим-то весом совсем неподалеку. «А если сейчас меня заметут с этими костяшками?! Они же по закону принадлежат государству! Блин, куда же их деть от греха подальше?!» Несколько секунд Софронов бестолково метался с ними по краю обрыва: «В кусты сунуть? Увидят! В лужу кинуть? А если всплывут?»
Повинуясь какому-то непонятному наитию, он вдруг стал запихивать свою злосчастную находку в пустую сердцевину полусгнившего кедрового пня, под которым обедал. Кости застряли, и тогда он с усилием пропихнул их внутрь лопатой. Где-то уже на периферии восприятия остался чей-то короткий вскрик: «Нет! Не надо!» А потом в лицо ударила чернота…
– …Очнись, придурок лагерный! На том свете отоспишься! Если, конечно, тебе еще очень сильно повезет…
Грубый голос, несомненно, принадлежал пожилому мужчине. Чтобы убедиться в этом, Софронову пришлось с усилием разлепить глаза. Оказывается, он лежал навзничь на знакомом берегу ручья. Пейзаж вокруг практически не изменился – по-прежнему пригревало теплое солнышко, неподалеку все так же насвистывал рябчик, по щеке деловито карабкался шустрый муравьишко. Правда, рядом сидел на корточках совершенно седой, но довольно крепкий старик в стоптанных кирзачах и добела выгоревшей армейской плащ-палатке, под которой виднелась такая же выцветшая энцефалитка. Узловатой морщинистой рукой он привычно сжимал видавший виды карабин СКС, дымил «Примой» и с явным отвращением разглядывал Софронова. Потом поинтересовался:
– Ну, вот скажи мне, какого рожна ты вообще сюда приперся? Чо, не сиделось спокойно в родном офисе, приключений захотелось на свою задницу? Тады поздравляю – ты их нашел! Правду говорят, что ни один враг столько вреда не принесет, сколько один-единственный придурок…
Легкий звон в ушах наконец прошел, Софронов завозился, нашел в себе силы сесть и даже попытался оскорбиться:
– Послушайте, уважаемый, почему вы меня все время называете придурком? Чего я вам плохого сделал? На мозоль в трамвае наступил?
Старик возмутился:
– Ума палата, да и то дыровата! Кому сделал – мне?! Да ты себе на задницу столько добра спроворил, что не унесешь! Хотя верно заметил – какой из тебя полудурок, ты же круглый дурак! Объясню, почему я тя в звании повысил: наверно, у придурка еще хватило бы ума случайно потревожить шаманскую могилу, но только полный кретин додумался бы соединять кости Ушедшего с пеплом Черного Знающего.
От возмущения дед смачно сплюнул, отвернулся и замолчал, вперив свои слегка раскосые глаза куда-то в пространство. «Местный, это несомненно, – отстраненно размышлял Софронов. – И скорее манси, чем ханты. Интересно, а кто такой ушедший? Археолог, что ли, из прошлой экспедиции? Но откуда здесь тогда взялись его кости?»
Наконец, пришелец соизволил заговорить:
– Вообще удивительно, что ты до сих пор еще жив. Крещенный, небось?
Получив утвердительный ответ, старик продолжил:
– Ясно. Счастливому и на воде сметана. Ожегся Знающий о твой крест, да и ослаб он все-таки за минувшие века, вот и вышла у него промашка. Ну, дай только срок, он свое возьмет, ты не переживай! Тихий воз всегда на горе будет!
При этом нахальный абориген еще и одобрительно хлопнул Софронова по плечу. Последний, чувствуя в словах незнакомца какой-то скрытый подвох и где-то даже издевку, решил немножко уточнить свое положение. Спросил осторожно:
– И что же он возьмет?
Старик усмехнулся:
– Да все! Сначала душу твою высосет, а потом и тело оприходует. У него это быстро.
А потом сразу посерьезнел и даже перестал называть Софронова «придурком»:
– Учти, тяжко теперь придется – везет тебе, как утопленнику. Разбудил ты Знающего, да не какого-нибудь, а настоящего Черного. И с Ушедшим лопухнулся – это Папа за тебя от любого врага мокрое место бы оставил, а мудрая Мамка помогла бы советом. Так нет же, ты выбрал глупого мамонтенка, к тому же еще… – в этот момент старик глубоко принюхался, – умершего от патологического состояния с научным названием «диарея»…
Софронов готов был поклясться, что при этом у явно спятившего дедушки весело блестели глазки…
Глава вторая
В полной темноте «Нива» старательно молотила колесами по изгибам лесного проселка. Вообще-то Софронов любил надавить на педаль газа на такой вот достаточно ровной и пустой дороге, ощущая себя при этом по меньшей мере Шумахером. Теоретически может же у Шумахера оказаться старенькая «Нива» цвета «баклажан»? Правда, на этот раз машина еле ползла, потому что резво скакали мысли ее водителя.
Как рассказал ему так и не представившийся старик с СКСом, ситуация для Софронова складывалась поганенькая. Если, конечно, допустить, что дед не сбежал из ближайшего дурдома – на что Софронов, если честно, в глубине души крепко надеялся. Так вот, по его словам выходило, что тутошние древние аборигены, предки современных ханты и манси, своих шаманов хоронили иначе, чем остальных соплеменников. Тело колдуна при соблюдении приличествующих покойному обрядов сжигали, кости складывали в сердцевину особого зачарованного дерева, а вход навеки запечатывали. Считалось, что отныне их ни в коем случае нельзя тревожить, а виновного в том ждала скорая и неминуемая смерть, так как на страже шаманских останков дежурили злые духи.
Но, оказывается, любого охранного духа может с легкостью прогнать одно-единственное существо – мамонт, занимавший в пантеоне угорских небожителей место сурового, но доброго божества. «Видать, когда я стал запихивать останки этого местного «демиурга» в шаманский «мавзолей», то дух-«секьюрити» от ужаса застрелился из табельного «макарки», – поневоле хехекнул Софронов. – Чисто экзорцист, блин…»
И резко ударил по тормозам. «Помяни черта…» – эта фраза безостановочно крутилась в мозгу, пока Софронов тупо таращился сквозь грязное лобовое стекло. Если он не сошел с ума, то как раз сейчас в свете фар посреди дороги стояло это самое божество, то бишь доисторический мамонт, вроде бы вымерший много-много тысяч лет назад. Только очень маленький и жалкий мамонтишко, с клочковатой свалявшейся бурой шерстью, который в данный момент приветливо махал ему своим хоботом и таращил влажный блестящий глаз, снабженный неожиданно густыми и красиво изогнутыми ресницами.
– Чо сидим, кого ждем? – голос божества оказался мелодичным и звонким. – Выходи уже, подлый трус.
Проявив таким образом определенное знание советской мультипликационной классики, мамонтенок просеменил ножками к ближайшему дереву и принялся энергично шоркать свой мохнатый зад о шершавый ствол.
– Чешется – просто ужас, – доверительно сообщило божество Софронову. – Представляешь, одиннадцать с половиной тыщ лет назад налопалась каких-то папоротников, а до сих пор несет…
На негнущихся ногах Софронов вылез наружу. Ему нестерпимо хотелось проснуться. Завтра утром надо сдавать квартальный отчет, рубль падает, в Ливане боевики захватили французских инженеров, весь мир замер в ожидании выпуска нового айфона, а тут – оживший шаман и обгадившийся мамонтенок. Вернее, мамонтиха… Нет, все-таки надо сходить к Самохину, он хороший психиатр, он обязательно поможет.
Вообще-то Софронов в свои тридцать с небольшим лет отличался несокрушимым здоровьем, как физическим, так и психическим. «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла» – эта строчка из романтического пионерского детства давно стала его девизом по жизни. Жена ушла к другому? Баба с возу – кобыле легче, никто теперь не будет нудить из-за ночных посиделок с друзьями. «Тойоту» разбил в ДТП? Ничего, «Нива» куда экономичнее и в тайге гораздо практичней. Споткнулся, упал и порвал штаны? Подумаешь! Зато теперь буду знать, что здесь за углом – ямка, да и новые джинсы куда удобнее прежних.
Вот и приятельство с Самохиным, доблестным ударником психиатрического труда, началось с неприятностей. Они заочно познакомились на городском интернет-форуме, где Софронов подвизался в качестве активного пользователя, а Самохин втихушку собирал материал для кандидатской диссертации. Поначалу они вдрызг разругались из-за разницы взглядов на творчество футуристов и даже отправились бить друг дружке морды. Но будучи в глубине души людьми неизбывно интеллигентными (в чем никогда не признавались окружающим) вместо кровопролития напились до положения риз и впоследствии стали добрыми приятелями. Настолько добрыми, что Софронов называл товарища не иначе как «братом», а Самохин однажды устроил ему экстремальную экскурсию по областному психиатрическому диспансеру – с посещением палат самых буйных пациентов…
Тем временем оживший реликт деловито – и абсолютно беззвучно – подошел вплотную, своим хоботком принялся деловито исследовать сначала интерьер салона, а потом экстерьер Софронова. Нельзя сказать, что последнего обрадовала данная процедура. Этот процесс сопровождался несколько унизительными для человечества комментариями:
– Надо же, как изменились вы, двуногие. Нежные стали, мягкие, голые. Ваши предки на земле спали, шкурами накрывались, падаль жрали. А вам фуагру подавай и матрасы двусторонние «зима-лето». От вида вшей в обморок падаете, а твой пра-пра-в какой-то степени-дедушка трескал их с величайшим удовольствием, совсем как ты – трюфели.
– Я трюфели никогда не ел, – разлепил наконец пересохшие губы Софронов.
– Да ну? Много потерял, скажу я тебе. Трюфели, конечно, обладают специфическим ароматом, но одновременно и очень тонким терпким вкусом, сравнимым с… – она помедлила. – Впрочем, зря мы сейчас завели разговор о еде… Так, садись в машину, я скоро. И не подглядывать! Глаз вырву!
Мамонтенок заторопился в кусты, а Софронов откинул голову на спинку сиденья и вытер лоб. Все-таки действительность, к сожалению, не являлась дурным сном. Слишком уж много ощущал он посторонних раздражающих факторов, не характерных для сна. Софронов чувствовал резкий «специфический аромат», порой доносившийся из кустов, саднила где-то расцарапанная рука, бурчал оголодавший желудок.
А вот каких-то новых, непривычных для своего организма проявлений он не ощущал. «Непорядок, – подумал с сожалением. – Во всех фантастических книжках главный герой внезапно приобретает сверхчеловеческие способности, ему дают Кольцо всевластья, какое-нибудь супероружие или на худой конец – палочку-выручалочку. А мне почему-то никто и ничего не собирается давать…»
Наверное, последние слова он произнес вслух, потому что на них тут же откликнулась новая знакомая:
– Надо же, размечтался! Выручалочку ему захотелось! – на фоне начинающего светлеть неба появился силуэт мамонтенка. – Ты лучше подумай, что через три часа будешь своему начальнику мямлить, когда он с тебя отчет станет требовать! А самое главное – как попытаешься спастись от Знающего, когда он придет за твоим скальпом!
Софронову явно стало дурно:
– А зачем ему мой скальп?
Мамонтенок взглянул на него с явным сожалением.
– И чему только вас в институтах учат… Если с убитого врага не снять скальп, то он лишается души и превращается в вечного раба своего убийцы. Поэтому раньше всегда скальпировали смельчаков, тем самым отдавая дань их мужеству, и оставляли нетронутыми головы трусов. Ты же не хочешь и в Нижнем мире ближайшую тысячу лет служить Черному? Так что перед смертью не забудь попросить его оказать тебе эту честь. Или, может, ты из атеистов и тебе безразлична судьба собственной души?
То ли со временем фантасмагоричность ситуации стала казаться Софронову более обыденной, то ли всему виной был безучастный шум древнего бора и первые проблески утренней зари, но Софронов уже без прежнего леденящего ужаса воспринимал слова новой знакомой. Он даже попытался поиронизировать:
– А ничего, что я уже неделю голову не мыл? Не побрезгует твой Черный таким скальпом?
Знакомая тему охотно поддержала:
– Лишь бы в нем блох не было! Ты себе даже не представляешь, какая это гадость!
Похоже, ей понравилась реакция собеседника, и она ободряюще похлопала его хоботком по щеке. Софронов передернулся.
Меж тем нахальная мамонтиха продолжила свои не в меру назойливые нравоучения:
– Ты главное раньше смерти-то не помирай! Глядишь, и прорвемся. Если повезет, конечно. Все-таки наш Знающий – зверь злобный и сильный.
– Зверь?! А разве он не человек?
– Между прочим, чтобы стать шаманом, надо сосчитать хвою на семидесяти семи елях, ртом натаскать воды и наполнить ею овраг, а потом сплясать на натянутом оленьем сухожилии. Как думаешь, человеку такое под силу?
Софронов глубокомысленно заметил:
– Ты знаешь, я раньше об этом как-то не задумывался. Теоретически иголки посчитать можно, а вот чтобы овраг водой наполнить, для этого надо пасть иметь побольше, чем у взрослого мамонта…
И в тот же миг Софронов получил хоботом чувствительный подзатыльник.
– Если будешь обзываться, то я тебе на ногу наступлю, – сообщила подруга и тут же посерьезнела.
– А теперь слушай внимательно. Опасность со стороны Знающего исходит настоящая и смертельная, но ее можно попытаться отвести. Если хочешь спастись, то собери снаряжение для недельного перехода по тайге и приезжай сюда, на это самое место. Только я тебя умоляю, давай без соплей – работа там, отчет, некормленные домашние рыбки.
Она помолчала и тихо добавила:
– Надеюсь, ты уже понял, что все это – никакие не шутки? Езжай, готовься, а вечером встретимся здесь же.
Когда Софронов уже завел машину и собрался тронуться в путь, мамонтиха опустила голову и смущенно попросила:
– И это… Привези, пожалуйста, пару килограммов сушеной черемухи…
Глава третья
Реальность всех происходящих событий больше не вызывала сомнений в душе Софронова. Он и прежде никогда не отличался склонностью к долгим сопливым рассуждениям вообще и философским – в частности. Да и когда ему было философствовать? За плечами имелось солнечное и беззаботное поселковое детство, суровое студенческое отрочество в городе у тетки – главбуха промкомбината, достаточно спокойная – «через день на ремень» – служба на погранзаставе, потом постылая должность юриста в одном из управлений районного масштаба и пятилетнее супружество, не оставившее после себя ни детей, ни особого сожаления.
Если бы рядом сейчас оказался Самохин, он наверняка смог бы тут же препарировать все подсознательные причины, позволившие – или заставившие? – Софронову поверить рассказам старика и мамонтихи, и очертя голову кинуться куда-то и зачем-то. Скорее всего, психиатр выдел бы две основные причины такого легкомыслия: опостылевшее многолетнее существование в качестве офисного планктона и слишком большое количество приключенческих книг, прочитанных в детстве…
Во всяком случае, вернувшись в город, Софронов «рубил хвосты» легко и безжалостно. Первым делом заехал в аптеку и под недоуменные улыбочки фармацевтов скупил всю имевшуюся там сушеную черемуху. Потом явился на работу, куда только-только начали подтягиваться сотрудники. Написал заявление на двухнедельный отпуск без содержания, приложил к нему недоделанный отчет (а будь что будет!), оставил все это в приемной, и побыстрее сдернул из офиса. Улыбнулся мстительно: «Представляю, как начнет истерить наш толстопуз, когда увидит мою заяву!».
Начальника управления господина Льва Вальцмана ненавидел весь дружный коллектив и втихомолку над ним потешался. В полном составе бросали работу и бежали к окнам, чтобы понаблюдать за тем, как их маленький, упитанный и лысый босс карабкается в салон своего служебного «лендкрузера». Мстительный, недалекий и злобный, получивший свой пост только благодаря папе-олигарху местного разлива, он к тому же отличался редкостным интеллектом.
Весь район бурно обсуждал случай, когда в бухгалтерию управления однажды позвонил один из глав поселковых администраций и долго благодарил за внезапно свалившуюся на поселок крупную субсидию, о которой они даже не просили. А потом глава поинтересовался:
– А деньги-то лучше перечислять или наличными привозить? Как «какие деньги»? Так ведь Лев Васильевич предупредил, что десять процентов от субсидии надо вернуть ему…
Дома Софронов отнес соседям аквариум с рыбками, обильно полил цветы, позвонил маме и предупредил, что уходит в отпуск. А так как уже несколько лет все свои отпуска он проводил в тайге, то мама известию нисколько не удивилась, лишь привычно попросила быть осторожнее. Заодно поделилась новостью:
– Представляешь, сынуля, вчера у меня с котом такой конфликт произошел – до сих пор стыдно. Началось с того, что он раздурился и порвал когтями новые обои на кухне, хотя прежде такого за ним отродясь не водилось. Ну, я его отругала и – не ударила даже! – а так, легонько шлепнула по заду. И, оказывается, тем самым с грохотом опрокинула все его шаткое мироздание…
Кот был просто потрясен моим вероломством, ведь я его прежде в жизни пальцем не тронула! Ты бы видел: вскочил, очертя голову бросился бежать, да этой же самой головой треснулся о стену и выбежал из комнаты. Я стала его искать и обнаружила за шторой: сидит, смотрит на меня – и плачет! Никогда в жизни предположить не могла, что коты на такое способны, а тут вижу, как у него слезы из глаз катятся. Представляешь?! Он плачет, я тоже реву и прошу у него прощения…
Только ночью он меня простил и под утро забрался на кровать. Лежу я, глажу его и думаю: пропади они пропадом, эти обои, если живому существу из-за них так страдать приходится!..
Посмеявшись и пообещав надевать только сухие носки, Софронов попрощался с мамой, свалился на диван и мгновенно заснул.
Обратно к реальности его с большим трудом вернул хриплый треск старенького будильника, который вопреки сложившемуся мнению о недолговечности китайских товаров исправно трудился вот уже больше двадцати лет. От бесчисленных ночных падений он давно потерял одну из ножек, корпус потрескался и покрылся паутиной царапин, но, тем не менее, заслуженный китаеза продолжал усердно отстукивать мгновения хозяйской жизни.
Следовало поторапливаться. В потрепанный объемистый рюкзак аккуратно легли банки тушенки и «бичпакеты» с лапшой, теплый свитер, бинокль и куча других крайне важных в лесу предметов. Из абсолютно бесполезного захватил с собой брелок-флешку в металлическом корпусе, на которую записал несколько выпусков «Битвы экстрасенсов» – вдруг выпадет свободная минутка и удастся посмотреть на проигрывателе в машине.
Открыв оружейный сейф, Софронов на несколько секунд задумался – какой ствол лучше взять на этот раз? Вообще-то в надежде на свежий приварок к котлу следовало отдать предпочтение безотказной «вертикалке», но ведь по словам новых знакомых впереди вроде бы маячила встреча с неведомым и лютым ворогом. А потому он все-таки решил отдать предпочтение «Егерю» – карабину ОЦ-25.
Этот почти раритет, являвшийся конверсионной переделкой «калаша», несмотря на приличный возраст, до сих пор оставался «невинным». Прежний хозяин, старый таежник, купил его на заре перестройки, но поохотиться с ним не успел в силу обострения своих многочисленных болячек.
Андрианыч был фигурой колоритнейшей и весьма непосредственной. Однажды он очень эмоционально рассказывал Софронову о том, что вернулся с поминок родственника, который умер в тридцать лет:
– Чо деется! Поди, экология щас виновата – как исполнится мужику тридцать лет, так он помират! Знашь, сколь знакомых аккурат в тридцать-то померло – у-у-у! Тебе, кстати, сколь?
Внутренне усмехаясь, Софронов ответил:
– Ты не поверишь, Андрианыч, мне через неделю как раз тридцать исполняется…
С минуту старик не мог вымолвить ни слова, потом смачно сплюнул:
– Тьфу-тьфу, не дай Бог!
Однажды старик показал приятелю свой внушительный арсенал, и Софронова буквально заворожила строгость линий и особая аура «Егеря». А потому после недолгих переговоров с Андрианычем он и сторговал этот ствол за вполне божескую цену. «Вот и проверим его в деле» – решил Софронов, бережно укладывая в рюкзак одну за другой пачки патронов.
Его сборы прервал мелодичный сигнал мобильника – пришла СМСка. Опять спам – какая-то пиццерия извещала о расширении своего ассортимента. Чертыхнувшись и удалив сообщение, Софронов вспомнил одного из своих приятелей, обладателя гигантской комплекции, который умудрился превратить борьбу с назойливым спамом в нешуточное развлечение.
Как только к нему приходило очередное сообщение о «новом поступлении джинсов, все размеры!», он тут же отправлялся в указанный магазин и начинал требовать, чтобы ему продали джинсы. Робкие попытки продавцов объяснить, что такую одежду шьют только по спецзаказу, пресекались убойным аргументом – демонстрацией телефонной рекламы. Мол, раз вы написали «все размеры», значит, предъявите товар на меня, а не то я щас вызову весь отдел по защите прав потребителей и прокурора с уполномоченным по правам человека впридачу!
В последний раз СМСку приятелю отправил, на свою беду, салон женского нижнего белья… Приятель тут же явился в это царство боди, панталон и стрингов, и с порога потребовал себе «трусы 72-го размера». Пока девушки-продавщицы медленно сползали по стеночке и хватали ртами воздух, он прочитал им лекцию о вреде рекламы и с торжеством удалился. Кстати, после таких визитов повторные СМСки ему никогда не приходили…
Вновь пришлось взять в руки мобильник – кто-то звонил. Надпись на мерцающем экранчике услужливо оповестила, что на контакт пытается выйти старый приятель – Колька Сайнахов, мутный и хитроглазый тип. Когда-то на заре туманной юности они жили в одном доме и даже дружили, а потом их пути разошлись, когда мать увезла Кольку в маленький приобский поселок. Повзрослев, Сайнахов время от времени появлялся в городе вместе с явно браконьерскими муксунами или партией «левой» лосятины, которые сбывал через верных людей. Судя по некоторым данным, он пользовался непререкаемым авторитетом среди своих сородичей, но при посторонних всегда держался в тени.
– Привет, Софрон! Как жизнь?
– Пока жив, почти здоров, бодр и весел, суставы ноют, сердечко пошаливает, в кишечнике что-то булькает – короче, все как всегда. Но в последнее время стал замечать, что еще, похоже, и маразм… Привет, Колян. Надо чего? Извини, я тороплюсь.
– Ты ведь давно просил взять тебя на медвежью охоту. Так вот – приглашаю. Я тут прикормил на падали одного косолапого из крупных, он на Архиерейском уже который день пасется. Так что собирайся, завтра утром выедем, послезавтра зверя возьмем, через день – обратно. Ага?
Еще накануне от такого предложения у Софронова захватило бы дух и он сломя голову кинулся бы на охоту. А сегодня… Сегодня его ждало куда более увлекательное приключение.
– Извини, Колян, не могу. Срочные дела образовались. Давай как-нибудь в следующий раз!
В трубке помолчали.
– Дела, говоришь… Софрон, мой тебе совет – не езди сегодня туда. Просто поверь старому товарищу – и не езди, если тебе дорога собственная шкура.
Софронов очень удивился и даже слегка растерялся:
– Колян, да ты никак меня попугать вздумал?
Казалось, друг детства даже обрадовался такому предположению:
– Именно, братка, именно! Мы же с тобой на один горшок какать ходили, поэтому не буду танцевать вокруг да около. Я тебя и вправду пугаю. И мои пугалки верные, как скажу, так оно и будет. Расклад такой: если ты сегодня в тайгу поедешь, то обратно не вернешься. И у тебя даже могилы не будет. Согласись, поганая перспектива для православного человека. И умирать ты будешь мучительно и долго. Ты же знаешь, у меня к тебе претензий нет, поэтому я не просто стращаю, я точно рисую твое скорое будущее.
И страх действительно стал понемногу заползать в душу Софронова. Сайнахов прежде слов на ветер не бросал и чужой крови никогда не боялся. Однажды в детстве Колька наловил в ближайшем пруду целое ведерко лягушек, всех по очереди перецеловал, а потом прикончил, с размаху шмякая о бетонную стену. Объяснил свои действия просто: они оказались не царевнами…
