Как-то в полете во Вьетнам я познакомился с высокопоставленным сотрудником Госплана, и потом он рекомендовал меня своим сослуживцам, создававшим коммерческий банк «Виза». Меня пригласили заняться в нем валютными операциями. Так я в 1991 году перешел в коммерцию, стал начальником отдела, затем – единственным заместителем председателя правления банка, курировал в нем всю рыночную (некредитную) деятельность, содействовал с самых начальных этапов становлению Валютной биржи, которая впоследствии преобразовалась в крупнейшую торговую площадку страны – Московскую межбанковскую валютную биржу (ММВБ) и Московскую Биржу. Несколько лет подряд входил в состав ее «законодательного» органа – биржевого совета, работал председателем совета секции валютного рынка.
Несмотря на отсутствие на старте генеральной лицензии, банк «Виза» быстро обрастал контрагентами и клиентурой, стал одним из крупнейших операторов валютного рынка России. Как только нам удалось получить право на открытие прямых корреспондентских счетов за рубежом, могу смело утверждать: быстрее и качественнее с клиентами в России не работало ни одно кредитное учреждение. А основной долларовый счет я открывал в Bank of New York[440], и с тем банком в деловой столице США меня знакомил его вице-президент князь Голицын.
Поэтому совсем неспроста два первых раза, когда ведущим экономическим журналом сравнивались квартальные итоги по прибыльности, мой банк был признан победителем среди всех средних и малых кредитных учреждений России[441]. Официальный триумф закончился тем, что в последующие разы журнал вообще не стал включить «Визу» в конкурс, объяснив это тем, что его столь высокая эффективность в принципе необъяснима.
Помню сложившуюся тогда атмосферу доверия между руководителями валютных подразделений московских банков. Все мы прекрасно друг друга знали и проводили совместные операции долгое время без официально установленных лимитов, на чистой интуиции. Как-то мне нужно было для моего довольно небольшого банка привлечь сроком на один день сразу двадцать миллионов долларов (а рублевые средства мы сами размещали под большой процент). Нашел семнадцать у традиционных контрагентов, а еще три – никак. Звоню Андрею Мельниченко, который в то время возглавлял МДМ-банк. Говорю: «Андрюх, дай, плизз, трешку на овер[442]!». Он мне: «А завтра точно вернешь?» – «Точно» – «Бери!».
Или, скажем, просит меня по телефону Александр Осмоловский из Альфа-банка приобрести для него на ближайших биржевых торгах за рубли миллион-другой долларов, покупаешь их, а пока возвращаешься на рабочее место, рыночный курс валюты вырастает на несколько процентов. Но ты все равно совершаешь сделку на прежних условиях. Было и наоборот, когда, к примеру, я договорился в «черный вторник» с Сергеем Агеевым о продаже полутора миллионов долларов банку «Империал» с расчетами на следующий день по действовавшему тогда на рынке высочайшему курсу, а уже через час этот курс начал валиться. Однако рубли пришли в «Визу» вовремя и в полном объеме. Можно было бы сказать, мол, извини, забыл о сделке или что-то не получилось, а затем продать ранее купленные и подорожавшие или купить подешевевшие доллары в прямой сделке с другими контрагентами, поделить прибыль и заработать сразу на пару добротных московских квартир. Но у нас и мысли не появлялось кого-то подвести, не подтвердить делом устные соглашения, пусть даже они стали совсем невыгодны. Можно сказать, что тот еще молодой валютный рынок был рынком банкиров-купцов: на нем царствовали заветные принципы купечества на Руси «доброе имя лучше богатства» и «уговор дороже денег». Да и что в характере мужчины может быть важнее ответственности за дело и собственные слова? Не уверен – не обещай. А если обещал – отдай все, умри, но выполни.
Поэтому для меня стало шоком невозвращение в 1995 году из Всероссийского биржевого банка в «Визу» солидной суммы кредита. А ведь его брал под свою ответственность мой старый знакомый, который, как потом выяснилось, элементарно лгал своим товарищам о надежности банка. Некоторое время после того «кидания» было очень тяжело с поддержанием ликвидности «Визы», но постепенно справились, восстановили доходность, хоть и далеко не прежнюю. Только романтика доверия пропала, во всех банках появилась система жесткого контроля устойчивости контрагентов. Да вот что-то не очень она помогала и помогает.
Вскоре мне пришлось столкнуться с вероломством части бывших сослуживцев, которых взял в банк и обучил навыкам профессии. Они прежде прозябали на низких зарплатах, а, дорвавшись до высоких банковских и привыкнув к ним, но не имея способности к совершенствованию методов законного и надежного извлечения прибыли, начали тупо опустошать «кормушку», фактически топить банк «Виза», как только я из него ушел[443].
А ушел я в сентябре 1996 года, приняв приглашение заместителя председателя Центрального банка Российской Федерации, бывшего руководителя Валютной биржи Александра Потемкина возглавить валютное управление в составе департамента иностранных операций (ДИО) главного банка страны. Через два года, минуя должность заместителя, стал директором департамента, занимался реализацией курсовой политики и управлением золотовалютными резервами, входил в состав комитета Банка России по денежно-кредитной политике.
Но, уверен, что ключевой, наиболее ответственный период моей работы в ЦБ начался с возвращением в него после августовского кризиса 1998 года известнейшего банкира Виктора Геращенко. Сразу скажу: на мой взгляд, Виктор Владимирович – человек исключительно яркий, эрудированный, высокий профессионал, но ему близки социалистические воззрения, и поэтому деятельность его команды в ЦБ – что в 1989–1994, что в 1998–2002 годах – приносила совсем немного пользы.
Помню, как в конце сентября 1998 года руководители Банка России приняли решение о введении института торговли валютой на бирже с искусственным, внерыночным завышением цены рубля путем валютных ограничений. Я же всегда считал, что валютные ограничения заявленного смысла не достигают, а как антипод свободного предпринимательства препятствуют развитию страны, обязательно ведут к ее деградации. Поэтому они поддерживаются только сторонниками распределительной системы хозяйствования или экономически безграмотными людьми, либо коррупционерами и «серым» бизнесом. Но решение было принято, и первый заместитель председателя Банка России Андрей Козлов, с которым мы были добрыми знакомыми еще со студенческих времен и единомышленниками, попросил меня написать инструкцию (положение) о порядке и условиях действия такого института. Мол, если инструкцией займется инициатор решения – подчиненный ему зампред, курирующий валютное регулирование[444], можно себе только представить, что он в ней понапишет.
Я взялся за дело с главной мыслью не допустить столь любимых валютными регуляторами из ЦБ индивидуальных разрешений на проведение операций, иначе коррупционные аппетиты закрепили бы порочный порядок надолго. И мне это удалось. Тем не менее лист согласований инструкции открывался моей визой с комментарием: «Технически верно, экономически – вредно». И тут же я начал буквально заваливать Совет директоров Банка России служебными записками с подробными доводами, подтвержденными расчетами, в пользу скорейшей отмены ограничений.
Мой конфликт с представителями команды Геращенко вступил в открытую фазу, когда я категорически отказался выполнить письменное поручение зампреда ЦБ, курирующего международную финансовую деятельность[445], предоставить определенному им швейцарскому банку сведения об объемах размещенных Банком России у конкретных контрагентов за рубежом депозитов в золоте. Из-за такого моего отказа делиться коммерческой тайной взбешенный зампред добился объявления мне строгого выговора за нарушение субординации. А я направил Виктору Геращенко разъяснение происшедшего с настоятельной просьбой отменить явно необоснованное взыскание или уволить меня по собственному желанию, чтобы я мог отменить выговор в суде.
Увольнять не решились, ведь в то непростое посткризисное время в Банке России не было других специалистов с большим опытом коммерческого банкира, досконально знавших и буквально «кончиками пальцев» чувствовавших рынок, легко прогнозирующих его реакцию на каждое действие ЦБ. А во избежание дальнейших конфликтов меня просто вывели из-под кураторства зампредов, неформально переподчинили напрямую здравомыслящему и прогрессивному первому заместителю председателя ЦБ Татьяне Парамоновой. Вместе с ней нам удалось сделать много полезного и, главное, остановить атаку сослуживцев-антирыночников на Россию, довольно быстро добиться отмены тех самых валютных ограничений.
И еще: начиная с апреля 1999 года я самостоятельно принимал решения об интервенциях Банка России на внутреннем валютном рынке и величине устанавливаемого курса, только в отдельных случаях заранее ставил о том в известность председателя ЦБ. Использованная мною в тот период тактика курсовой политики ведущее экономическое издание «Ведомости» назвало «лестницей Черепанова»221, и она прекрасно сработала. Краткое авторское отступление: считаю, что в условиях страны с неустоявшейся экономикой, которой является Россия, слабой конкуренцией и ее тотальной зависимостью от товарного импорта и сырьевого экспорта, для становления и ускорения экономического роста крайне благодатно жесткое управление динамикой национальной валюты, но исключительно рыночными операциями. Причем, курсовые ориентиры должны быть общеизвестны и надежно достигаемы. Поэтому отказ от такого управления при наличии достаточных золотовалютных резервов – это экономическая диверсия, порождающая хаос. Конечно, очень важно суметь выбрать единственно верную динамику, для чего в руководстве центральным банком нужны грамотные специалисты-рыночники, а не научные работники.
Когда кризис окончательно сошел на нет, я вновь обратился с заявлением об увольнении, из-за отсутствия реакции на него – во второй раз, провел долгую взаимоуважительную беседу с Виктором Владимировичем Геращенко и в конце апреля 2000 года покинул ЦБ. Но о работе в нем у меня остались самые добрые воспоминания[446]. Особо я благодарен за них сотрудникам департамента иностранных операций, которые всецело поддерживали мою позицию, и горд достигнутой сплоченностью коллектива и четким исполнением поставленных задач. Это позволяло и твердо контролировать рынок, и избегать потерь, и наращивать операционную прибыль Банка России (что безукоризненно подтверждало верность тактики нашей работы). К тому же мой департамент показал спортивную сплоченность коллектива, когда трижды подряд побеждал в ежегодных спартакиадах центрального аппарата ЦБ. И если в первый раз победа далась с трудом, во второй – намного проще, то в третий мы оказались наголову выше всех соперников. И такой триумф запоминается навсегда.
Непосредственно накануне моего ухода из ЦБ был спровоцированный уже мною конфликт с командой Геращенко, и он произошел на заседании совета ММВБ под председательством зампреда Банка России, курировавшего мой департамент[447]. На том заседании я выступил против рекомендации его в следующий состав совета как человека, плохо понимающего законы рынка и ничего, кроме вреда, не способного принести бирже. Конечно же, тогда другие члены совета, мои добрые товарищи – зампреды коммерческих банков и руководители их валютных подразделений, меня в открытую не поддержали и поддержать не могли в силу опасения быть наказанными. Но и не в том состояла цель моего выступления: им я хотел надолго охладить административный пыл своего куратора. Вдогонку к тому в центральных экономических газетах прошли статьи о профессиональной некомпетенции антирыночников, и такая стратегия отлично сработала: ЦБ под руководством Виктора Геращенко что-то еще ограничивать даже не пытался.
Следующие полтора года я возглавлял департамент внешнего долга Министерства финансов Российской Федерации. Как и положено по такой должности, указом президента мне был присвоен классный чин действительного государственного советника Российской Федерации третьего класса[448]. Множество раз вылетал в командировки в Западную Европу и Северную Америку обычно в составе правительственных делегаций. Имея стойкую неприязнь к долгам, обосновал в секретной записке возможность и модель выкупа (досрочного погашения) государственных валютных займов. С трудом и не сразу, но «пробил» правительственное одобрение и сам вел первые подобные операции Минфина. И они удались так, что рынок даже «не дернулся», никто вне правительства и его агента Внешэкономбанка не узнал о таком выкупе. Это сэкономило расходы федерального бюджета на сотни миллионов долларов. Однако в условиях, когда родственный департамент – внутреннего долга – в период высоких поступлений от продажи нефти наращивал государственные рублевые заимствования, тем самым искусственно увеличивал процентные ставки на рынке, подавлял интерес к производственным инвестициям и вредил отечественной экономике, я посчитал правильным окончательно уйти с госслужбы во внешние оппоненты. К тому подтолкнуло еще и понимание последовательного роста коррупции среди высших чиновников, и он просматривался во многих принимаемых ими решениях, включая тему государственного долга. Я участвовать в том не хотел, считал и считаю делом подлым личное обогащение вопреки интересам дела, за которое отвечаешь.
Уверен, стоило мне остаться в Банке России или в Минфине, меня ждала дальнейшая карьера. Уж должность первого заместителя председателя Центрального банка Российской Федерации я бы после ухода Геращенко легко при желании занял, как занял ее рекомендованный мною для работы в ЦБ Сергей Швецов. Вот только пришлось бы тогда либо смиряться с часто неприемлемыми правилами и идти против собственных убеждений, либо вновь конфликтовать. И я бы надолго не задержался.
А на «вольных хлебах» мне, не отягощенному более правилами корпоративной солидарности, удалось благодаря множеству опубликованных статей, комментариев, дискуссий и телеинтервью приостановить активное наращивание бюджетной задолженности, кое-что исправить в проводимой в стране курсовой политике, налогообложении, совместно с вице-президентом РСПП Кахой Бендукидзе добиться серьезной либерализации валютного законодательства.
Поучаствовал я и в политике: с программой реформ «Власть разумных законов» баллотировался в 2004 году в депутаты Госдумы на признанных несостоявшимися довыборах по Преображенскому избирательному округу г. Москвы, возглавлял в 2013–2014 годах контрольно-ревизионную комиссию «Республиканской партии России – Партии народной свободы», впоследствии отобранной у моего друга Владимира Рыжкова.
Сейчас часть времени отдаю консультациям по правовым и финансовым темам и вот – изучаю архивы и пишу то, что мне по душе. В любом случае, меня радует, что какой бы деятельностью ни пришлось заниматься, всегда находил в ней удовольствие и творческий простор (меня хлебом не корми – дай что-нибудь поусовершенствовать, а ведь совершенство не знает пределов). Правда, кроме работы по дому, той, что традиционно считалась женской. Насколько знаю, мой отец тоже был таков. Видно, в нас заложено, что мужчина должен отдавать себя работе вне дома, а дома отдыхать. Зато женщина ответственна за домашнее хозяйство и освобождена от зарабатывания денег.
Один раз был официально женат и разведен (17 декабря 1988 года и 17 августа 2005 года), имею «законнорожденную» 23 июня 1989 года старшую дочь Дарью. День ее рождения пришелся точно на столетний юбилей великой поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, и поначалу была идея назвать ее Анной, именем, которое мне всегда нравилось. Но посчитал, что это может обидеть мою маму, ведь такое же имя – у второй жены ее бывшего мужа.
В первое время моя семья обосновалась вместе с дедом и бабушкой жены в их московской квартире на улице Шоссейной, а с 1996 года – в моей на Кутузовском проспекте или на даче около Апрелевки. Не скажу, как с женой, а со всеми остальными жили дружно. Дед Георгий Федорович Пахомов, бывший донской казак, участник войны и отставной офицер, был в хорошем смысле простым, очень надежным и рассудительным, не любил советскую власть, в чем мы с ним всегда солидаризировались. Не имея собственных потомков мужского пола, относился ко мне как к родному внуку, я к нему – как к родному деду.
Другие же мои дети родились вне брака, что произошло впервые, по крайней мере за десять известных мне колен моей ветви Черепановых. И я, конечно, не думаю, что тем самым положил хорошую традицию, но к официальному браку по множеству довольно неразумных правил действующего законодательства отношусь отрицательно. Направленный же мною в Госдуму законопроект о правке Семейного кодекса был «успешно» проигнорирован.
Мой старший сын появился на свет 25 января 2008 года, в день семидесятилетия великого барда Владимира Высоцкого. Может, стоило назвать его в честь деда Владимиром, однако я не сторонник присвоения имен живущих близких родственников. И он был назван Федором. Как родной отец и отчим моей мамы. И так случилось, что мой отец видел своего внука лишь однажды, когда я привез его в 2009 или 2010 году на выписку отца из больницы. Впрочем, он почему-то и не настаивал на встречах, хотя Федор в тот период был единственным продолжателем нашей фамильной линии.
Моя младшая дочь Ульяна рождена 20 января 2012 года, младший сын Георгий – 11 июля 2017 года. А между этими событиями, в феврале 2017 года, у моей старшей Дарьи появилась собственная дочь Агата, и с тех пор я – дед.
С середины 2012 года мне посчастливилось много времени проводить в просторной квартире на самом берегу Адриатического моря[449]. А когда же я приступил к изучению своей родословной и побывал в Кутурхае, где жили мои предки, много-много раз живо представлял себе, как сидели у вечно прохладной и еще узкой в своих верховьях реки Лены мой трижды прадед Василий с женой Анисией – почему-то именно они – и мечтали о том, что кто-то из их потомков поселится на берегу теплого моря. Вода будет простираться до горизонта, и с другого берега не станут слышны чужие голоса. Может, теперь их мечта сбылась.
Надо добавить, что здесь буквально в сотне метров от дома у причала стоит моторная лодка, на которой я при доброй погоде выхожу на рыбалку. Делаю из крупного свежезамороженного сибаса строганину, жарю у моря на углях мясо. Летом на большом балконе высаживаю мясистые помидоры из семян украинского Крыма. В кадушках растут сосна и ель. Но хочу еще взять земельный участок, окружить его теми же соснами и, возможно, лиственницами и березами, выращивать на нем собственные фрукты, овощи и ягоды. В общем, все, как было принято в жизни моих прародителей.
Глава 10
Родники материнских фамилий
По ходу исследования мне удалось выработать эффективный алгоритм и получить навык верного определения девичьих фамилий матерей своих предков. Делюсь опытом с будущими исследователями, и здесь все очень просто: в тех случаях, когда имя предка – праотца или праматери – включено в сохранившуюся исповедную роспись семьи его или ее родителей, то начинать поиск дозамужней фамилии матери требуется с расчета примерного года рождения самого старшего ребенка в семье. Затем надо с того, либо предыдущего года и «в глубины лет» искать метрическую запись о бракосочетании родителей. Когда исповедная роспись не обнаружена, задача решается несколько сложнее, ведь обычно приходится изучать большее число метрических книг. Но лучше приступать к той, что отстоит от предполагаемого года рождения предка (если он точно не первенец) лет на двадцать пять, потом брать книги за плюс-минус один год, плюс-минус два года и т. д.
В найденной записи и будет говориться о девичьей фамилии невесты, имени ее отца, а где-то с конца 1830-х годов – еще и о возрасте невесты, по которому можно впоследствии «выйти» на дату ее рождения, и далее – бракосочетаний и рождений представителей предыдущих поколений. Если венчание происходило в приходской церкви мужа, а за небольшими исключениями так и было, и имеется полный набор метрических книг, то поиск много времени не занимает. Когда же не удается найти метрику о бракосочетании, в определении девичьей фамилии матери предка иногда помогают перечни восприемников (крестных) ее детей, либо ее собственное участие в крещениях чужих детей. Однако неоднозначную версию важно подтверждать последующим нахождением метрики о рождении праматери под уже предполагаемой фамилией.
Используя такой алгоритм, я точно узнал, что моими предками оказались представители большинства – пятнадцати из двадцати пяти самых распространенных в середине XVIII века в Верхоленском остроге фамилий и еще не менее сорока пяти верхнеленских, илимских и иркутских фамилий. Из специально разработанной и заполненной таблицы материнских родословных линий по ветви Иван Федорович – Георгий Матвеевич Черепановы, приложенной к настоящей книге, хорошо видно, как крови тех фамилий вливались через матерей в кровь предшествующих мне поколений Черепановых, словно притоки в реку. Таблица содержит полный перечень имен всех ставших мне известными предков по отцовской линии – праотцов и праматерей. По большинству из них есть данные о сословиях, точных датах либо наиболее вероятных годах их появления на свет и ухода из жизни, а в целом ряде случаев – еще и венчаний. Замечу, что для составления такой таблицы пришлось возвращаться повторно к полумиллиону метрических записей верхнеленских церквей, а к самым древним из них, включая все составленные в XVIII веке, – десятки раз, чтобы проследить каждую из фамильных линий.
А в настоящей главе я подробно расскажу, что удалось в ходе исследования узнать – где-то много, где-то совсем чуть-чуть – о шести десятках родных мне фамилиях и еще о не вошедших в это число несколько самых распространенных в поселениях верховья бассейна реки Лены фамилиях, их истоках. Ведь вполне может статься, что их представители – тоже мои предки[450].