Loe raamatut: «Страна слепых, или Увидеть свет»
Часть первая. Allegro
Черная Миля
Еще один бегущий в ночи,
Ослепленный светом…
Брюс Спрингстин. «Ослепленный светом»
1
Они преследуют меня днем и ночью. Для них время суток не имеет значения, я же чувствую себя в темноте гораздо менее уверенно. Точнее, так было раньше. С некоторых пор все изменилось, все выглядит немного иначе – даже в сумерках, даже в полном мраке. Иногда задаю себе вопрос, не становлюсь ли я медленно и постепенно одним из них, сам того не замечая? И тогда меня охватывает холодный липкий страх. А если вдруг покажется, что самое плохое позади, надо всего лишь вспомнить: охота никогда не прекратится. Но они и не позволят мне забыть об этом.
Я один, а их сотни. Подозреваю, что их гораздо больше – может быть, тысячи или миллионы, – но в каждый данный момент и в данном месте я имею дело с десятками преследующих меня. Остальными я не интересуюсь. Не собираюсь тратить на них свое почти иссохшее воображение. У меня нет на это времени, да и желания тоже. Им принадлежит Земля, но я-то им пока не принадлежу. Я их понимаю: для них я чужой. Ублюдок. Фактор постоянной угрозы. Я подлежу безусловному уничтожению. Они охотятся, защищая себя от неизвестности – как они это понимают. Я тоже буду защищать себя до последнего патрона или последнего зуба. Все честно, если борьбу за выживание вообще можно назвать честной.
В одной из подобранных мной книг я прочел, что в прежние времена в ходу была пословица: в стране слепых и горбатый – король. Не знаю, кто я, но точно не король. Пословица безнадежно устарела. Действительно, меня окружает множество потерявших былую ценность вещей – те же книги или, например, видеодиски. Я уже не говорю о телевизорах, автомобилях, мебели, бриллиантах. Все это барахло теперь круглосуточно к моим услугам. В принципе, я мог бы владеть тем, ради чего люди когда-то рисковали жизнью, воевали, убивали или по крайней мере пахали как проклятые, принося в жертву ненавистной работе свое время, молодость, здоровье. И в каком-то смысле я этим владею. Только такое «владение» приносит мне не больше удовлетворения, чем вору, оказавшемуся в огромном горящем доме с роскошной обстановкой. Крыша пока не обрушилась, комнат еще предостаточно, есть куда бежать, есть где спрятаться от неумолимо распространяющегося пламени. Но двери заперты снаружи; на окнах решетки; подвал, через который я забрался сюда, уже завалило. Конец неизбежен, это лишь вопрос времени. Единственное, чем я пытаюсь себя утешить: если отбросить сопливые иллюзии и религиозные бредни, разве не всегда было так? Какое столетие истории ни возьми, каждому конкретному человеку, будь он принц или нищий, принадлежало только время, оставшееся до смерти, а я уже продержался достаточно долго. И в будущем не намерен отдать за просто так ни единой секунды.
Господи, спасибо тебе за то, что ты позволил мне увидеть этот свет.
2
Очередного крота я убил два часа назад. Надеюсь, он не станет для меня последним, хотя передышка мне не помешала бы. Ночь теплая и звездная. Я нашел пристанище на крыше какого-то двухэтажного здания. Судя по вывеске, раньше внутри было кафе. Сейчас для меня важно, что крыша плоская, обзор нормальный и уйти отсюда можно, как минимум, в трех направлениях, по разным улицам. Имеется пожарная лестница, доступны соседние здания. На худой конец, если путь поверху окажется отрезанным, можно рискнуть и спрыгнуть – я нахожусь не так уж далеко от земли.
Нужно поспать хотя бы несколько часов. Я отчаянно нуждаюсь в отдыхе. Но опасность слишком велика; в любой момент твари могут учуять меня, а спящего выдает дыхание. Слух у них дьявольски тонкий. И они часто сменяют друг друга.
Так вот, того крота я убил в трех кварталах отсюда выстрелом в голову. Точное попадание в глаз. Ирония судьбы; я не настолько меток, чтобы так шутить, а кроме того, с юмором у меня туговато. Юмор хорош для спокойных времен, которые, кажется, миновали навсегда. Нет-нет, я не жалуюсь, я только что благодарил бога за возможность увидеть свет и конец света. Это привилегия, доставшаяся немногим. Пока что я не встречал себе подобных. Я имею в виду уцелевших зрячих. И не думаю, что встречу. А хочу ли я этого? Сложный вопрос. Не узнаешь ведь заранее, сойдемся ли мы во взглядах.
Конечно, время от времени мне нужна женщина. Тогда из дичи я ненадолго превращаюсь в охотника. Изредка удается отбить и завалить какую-нибудь слепую красотку. Обычно они беременны (складывается впечатление, что в качестве стратегии выживания вида кроты избрали максимальное размножение), но если срок небольшой, то я пользуюсь случаем. В моем положении нет ничего рискованнее секса – ну разве что еще минуты, когда я справляю нужду. Без риска тут не обойтись. В пиковые моменты мешает шум крови в ушах. Сам оргазм – несколько мгновений слепоты, прикосновение смерти. Я становлюсь почти беззащитным, несмотря на то, что пистолет и нож все время под рукой. Черт побери, мне не удается даже как следует подержаться за бабьи прелести! И, черт побери еще раз, несмотря на предшествующее воздержание, надо сильно поднапрячься, чтобы кончить со слепой сучкой. Этого не объяснишь, если не пробовал. Для хорошего или хотя бы сносного секса требуется какое-то доверие, чтобы расслабиться психологически, снять многосуточное напряжение. Но когда имеешь дело с женщиной-кротом, испытываешь ощущение, что тебя для нее на самом деле не существует. Ледяной душ. Жуткое, опускающее чувство, что ты – ее дурной сон, мимолетный кошмар, черная, невесть откуда взявшаяся сосулька во влагалище. Она даже не знает, как ты выглядишь, и если поначалу мне казалось, что в этом заключается мое преимущество, то очень скоро я понял, как жестоко ошибался. Они не испытывают нужды во мне; я же чувствую к ним неодолимое влечение, причем не вполне физическое. Их мир черен до такой степени, что зрячему невозможно представить; их безнадежная таинственность завораживает даже тогда, когда приходится убивать их, чтобы они не выкололи мне глаза. В такие мгновения кажется, что я уничтожаю «черные дыры», вобравшие в себя весь свет погасших вселенных. Но даже мертвые, эти темные энигмы продолжают вызывать во мне приливы отравленной ими крови: так погано чувствуешь себя лишь тогда, когда ломаешь что-то, чего не в состоянии понять.
И никогда не поймешь.
* * *
Уже много лет я не знаю спокойного сна. Удивительно, что до сих пор не свихнулся. А может, это уже произошло. Тем хуже для кротов. Я просыпаюсь не от шороха; я вскидываюсь раньше, чем зарождается звук. Не иначе, что-то во мне бдит, когда сознание отключается. Это «что-то» имеет бесплотные щупальца, протянутые в пространство, будто тревожные нити, реагирующие на двуногих существ. В моей паутине свободно гуляют ветер и кошки, но стоит появиться слепому – мой палец уже на спусковом крючке. А если кротов много, мне остается только спасаться бегством.
Бежать – мое привычное состояние. У меня нет ни корней, ни якорей. Я ни к чему не привязан настолько, чтобы задержаться хотя бы на мгновение, – любое мгновение может стать последним. Я не задумываясь бросаю то, ради чего некоторые люди раньше отдали бы полжизни. И я спрашиваю себя, что же эти идиоты делали со второй половиной?
Но сегодня… Сегодня я наслаждаюсь тишиной и неподвижностью уже три с половиной часа. Как назло, сна нет ни в одном глазу. Электростанция не работает, и звезды сияют ярче, чем горелки в преисподней. Я долго смотрю на них, пытаюсь узреть то, что видели древние, но тщетно. У меня другой – кривой – ракурс. Всякий намек на вечность раздражает меня до чертиков, она мне противна. Я знаю, что все мы – только пыль на ветру, как сказано в тексте одной старой песни.
С этой успокоительной мыслью я наконец засыпаю.
* * *
Мои сны непродолжительны, отрывочны и наделены ускользающим смыслом. Иногда они незаметно перетекают в реальность. Только что, например, мне приснилось, что я остался один. Совсем один. Казалось бы, живи и наслаждайся – ни единого крота на целой планете. Но это было ужасно. Очередная злобная шутка. Правда, не знаю точно, кто так шутит, – может, я сам издеваюсь над собой? Во всяком случае, я почти обрадовался, когда услышал, как кто-то взбирается по лестнице, и увидел голову человека, которая появилась над краем крыши. И понял, что это уже не сон.
Я бросил в сторону одну из пустых гильз, которые ношу с собой на всякий случай. Если честно, на случай Той Самой Встречи. Человек отреагировал на звук характерным движением головы. Не посмотрел, а прислушался. Часто разницу трудно уловить, но мне поневоле пришлось научиться. Я с чистой совестью выстрелил. Раздался едва слышный хлопок. Без оружия с глушителем мои дела обстояли бы намного хуже.
С такого расстояния я, как правило, не промахиваюсь. Крот рухнул вниз, будто мешок с дерьмом. Ветра не было – пороховой дымок взвился к звездам, словно еще одна освобожденная душа. Конец передышке. Твари подбирались в открытую, клацая затворами. Сейчас швырнут гранату или подожгут здание. Затем начнется пальба вслепую. Это их обычная тактика. Если огонь будет достаточно плотным, вполне могут попасть. А мне надо сильно постараться, чтобы этого не случилось.
Ухожу крышами. От усталости меня пошатывает, часто темнеет в глазах. Могу сорваться в любой момент, но инстинкт пока ведет безошибочно, оберегая от рокового падения.
Взрыв сзади. Как я и думал. Но радоваться рано – они могли обложить весь квартал. Случалось и такое.
В те секунды, когда мне ничего не видно, я представляю, каково это – жить в вечном мраке. Почти проникаюсь жалостью к кротам. Я бы, наверное, пустил себе пулю в лоб. Но они предпочитают охотиться, чтобы уничтожить всякое напоминание о прошлом, последнее свидетельство возможности иного существования, стереть ходячее и дышащее клеймо их убожества.
Они бесконечно настойчивы и последовательны в своем безумии. Их маниакальные устремления распространяются не только на меня. Я видел (среди бела дня я рискую подбираться к ним достаточно близко), как они выкалывают глаза пойманным бродячим собакам и кошкам. И даже певчим птицам, которых зачем-то держат в клетках. Возможно, именно для этого. Не иначе, мстят своему, такому же мстительному и безглазому божеству. А однажды я наткнулся на аквариум в витрине магазина. Так вот, все плававшие в нем золотые рыбки – все до единой – были ослеплены. Меня поразило: сколько надо было потратить времени, сколько сил и упорства приложить, чтобы поймать ускользающую добычу.
Разве кроты заслуживают снисхождения?
И разве я заслуживаю того же?
Да ни за что на свете.
* * *
Я не ошибся: на этот раз твари взялись за меня всерьез. Цепочка кротов протянулась вдоль всей улицы. Отстреливать их по одиночке – дело безнадежное; тут никакого запаса патронов не хватит. На себе много не унесешь, а нетронутые оружейные магазины и неразграбленные армейские склады попадаются все реже. Кроме того, когда кроты начинают палить в ответ, плотность огня такая, что вероятность сдохнуть от шальной пули возрастает до вполне заметной и угрожающей величины. То, что при этом они угробят десяток своих (как правило, во время облавы так и случается), никого не волнует. Они напоминают мне муравьев: жизнь каждой отдельной особи не имеет значения; количество и непрерывное воспроизводство является защитой от враждебного мира. И от меня лично. В этом их сила.
Что касается воспроизводства, они действительно плодятся как кролики. Впрочем, куда там до них бедным кроликам! Кроты не пользуются контрацептивами; их женщины рожают, пока позволяют ресурсы организма. Да, они, по большей части, рано умирают, но оставляют после себя многочисленное потомство. И это потомство гораздо лучше приспособлено к жизни в темноте. Уже никто не говорит и не скажет им, что существует свет.
Никто, кроме меня.
* * *
Бег по крышам – не самое полезное занятие для здоровья. Особенно когда в тебя при этом наугад постреливают снизу и из окон домов с противоположной стороны улицы. Проклятое кровельное железо громыхает под ногами, я создаю слишком много шума, и отследить меня нетрудно. Решаю спуститься. По крайней мере, внизу появится пространство для маневра.
Выбираю пожарную лестницу. Вставляю в уши затычки и бросаю шумовую гранату. После чего спускаюсь в блаженной тишине. Кажется, надо мной парят ангелы. Нет, это всего лишь легкие предрассветные облачка затуманивают звезды.
Внизу творится невообразимое: те кроты, у которых лопнули перепонки, корчатся с разинутыми ртами, блюют, из ушей льется кровь. Кое-кто бьется головой о стену; один свихнулся и высаживает обоймы с обеих рук.
Но все хорошее рано или поздно заканчивается, и вскоре к месту облавы начинают подтягиваться новые силы. Незадачливого стрелка свои же убирают гранатой – на этот раз осколочной. Я поспешно залегаю за рекламной тумбой. Рядом со мной на мостовую шлепается оторванная кисть. То ли мне чудится, то ли пальцы еще шевелятся. Неужели крот даже после смерти пытается в меня вцепиться? Нет, это уж слишком. Нельзя до такой степени распускаться. Сначала ранит воображение, затем добивает кое-что посущественнее.
Доказывая себе непонятно что, но что-то важное, я поднимаю оторванную руку. Рука как рука. Можно даже разглядеть линии на ладони. Линия жизни очень длинная – конца не видно, теряется в окровавленных ошметках у запястья. А доказать лишний раз требовалось вот что: вся хиромантия – херня.
Пользуясь неразберихой, вскакиваю, устремляюсь в переулок, прочищаю уши. Убираю троих, возникших на пути. Один успевает издать предсмертный вопль. Вдогонку мне ударяет струя из огнемета. Три трупа вспыхивают, точно факелы. Я же говорил: никакого почтения к своим мертвецам. Пока вроде бы нахожусь вне опасности, но меня обдает волна немыслимого жара, от которого мгновенно высыхает и стягивается кожа на лице. Улыбнись – и тресни, как глиняный горшок. Молния в мозгу: вне опасности?! Черт возьми, а полный рюкзак патронов? Я был близок к тому, чтобы превратиться в недожаренный фарш, но бог пока хранит меня. Так не будем же испытывать его долготерпение.
Несмотря на мутящийся разум, каменеющие мышцы и стонущие легкие, снова заставляю себя бежать. Улицы, дворы, улицы, дворы. Лабиринт в лабиринте. Передо мной, как в дурном сне, проносятся брошенные машины, мусорные баки, скелеты, разлагающиеся трупы. Вижу свою тень в осколках зеркальных витрин – иногда это сбивает с толку. Дальше, дальше, нельзя останавливаться. Кроты следуют по пятам, почти не скрываясь. Я слышу их шаги; значит, они слышат меня еще лучше. Возможно, обзавелись каким-то новым средством связи – уж слишком быстро приспосабливаются к меняющейся обстановке. Я должен сохранять дистанцию. Расстояние между ними и мной – вот единственное, что обеспечивает мне преимущество. Я уцелел только потому, что не дал им застать меня врасплох.
Сейчас, к тому же, повезло: в первых лучах рассвета мне открывается путь к отступлению, спасительная дорожка, прямая, как стрела. Проспект стремительно преображается; с восходом солнца кроты делаются маленькими и незначительными; кажется, что их не так уж много. И вдобавок я натыкаюсь на мотоцикл с ключом в замке зажигания. Чудеса еще случаются в этом худшем из миров.
У меня есть всего пара секунд. Если машинка не заведется с первого раза, надо бросать ее и делать ноги – твари начнут стрелять на звук, а это у них получается неплохо, особенно у нового поколения. Все зависит от того, насколько долго мотоцикл пролежал под открытым небом и осталось ли в баке горючее.
Я поднимаю его с выщербленного асфальта и ставлю на колеса. Тяжеленный, зараза! Бью ногой по рычагу – завелся, завелся, родной! Рву с места, пригнувшись. Почти лежу на бензобаке. Если сгорим, то вместе. Судя по грохоту, кроты открывают кинжальный огонь с обеих сторон, но я опережаю их тусклые мысли на полсекунды – и проскакиваю.
Интересно, кем или чем они представляют меня в своих головах? Неужели я для них всего лишь безликое пятно на мертвой схеме, которое во что бы то ни стало надо стереть?
* * *
Промчаться с ветерком на мотоцикле – одно из немногих еще доступных мне удовольствий. И, как за всякое удовольствие, когда-нибудь за него придется заплатить. Однажды один из кротов, заслышав рев мотора, возьмет правильное упреждение – и конец беспечному ездоку. Но не в этот раз. Сегодня мой счастливый день. Сегодня я могу позволить себе лишнее. И чувствую задницей, что ничего плохого не должно случиться.
Я мчусь сквозь солнечный свет и чистую зелень деревьев, рост которых ничто не сдерживает. Воздух впереди почти синий, врывается в глотку тугой струей, как вода. Куртка бьется в набегающем потоке, джинсы облепили колени, и кажется, что взятая в заложники жизнь трепещет на моих костях. Я вцепился в нее крепко, сжимаю пальцами, держу, закусив зубами. Не отпускаю, так и заберу с собой в могилу.
Но могилы у меня, скорее всего, не будет. Если, конечно, не вырою ее заранее и не лягу туда сам. А что, это куда лучше, чем угодить в лапы к кротам – живьем или трупом, без разницы.
Несколько минут я полусерьезно-полушутя обсасываю возможность устроить себе достойные похороны. Мысль кажется мне все более привлекательной. Главное, правильно выбрать место. Не мешает также, если все удачно сложится, обеспечить себе на выбор кремацию или самопогребение. Это не сложно: тротиловая шашка, подожженный бикфордов шнур. А если передумаю умирать? Лучше часовой механизм, мина замедленного действия. Так, чтоб наверняка. Бабах – и плита опускается на нужное место, скрывая от проклятого мира мои бренные останки…
Мне вовсе не кажется странным, что я думаю об этом именно сейчас, в свои лучшие минуты. Когда богу надоест нянчиться со мной, у меня уже не останется времени на размышления.
Ну что же, вот я и выбрал место – высокий берег океана, открытый всем ветрам, далекий край земли под звездами и над волнами. Значит, есть еще одна веская причина добраться туда. И я доберусь, даже если придется добираться частями. Кисть моей руки с прерывистой и многократно пересеченной линией жизни – чем не посланник и не полномочный представитель целого?
3
Мне трудно в это поверить, но, как следует из разбросанной повсюду литературы, когда-то слепые были самыми несчастными и отверженными членами сообщества, они просили милостыню на улицах и в переходах метро. Их называли инвалидами, и все, на что они могли рассчитывать, это более или менее снисходительное отношение зрячих, в полной зависимости от которых они находились.
Подобное положение дел едва укладывается в голове. Я пытаюсь вообразить себе преследующих меня кротов в роли парий, выпрашивающих подаяние с жестяной кружкой в руках, куда я опускаю мелкую монету… нет, крупную купюру – надо же исправно приносить жертвы злым демонам.
Почему бы наследникам тех бедняг не оставить меня в покое? Но нет, они охотятся за мной с маниакальным упорством. Похоже, сам факт моего существования невыносим для них. Они не могут смириться с угрозой, которую представляет собой создание, имеющее «лишние» органы восприятия.
Интересно, почему все же? Мне было бы плевать, узнай я о том, что где-то живет ублюдок, видящий, например, в инфракрасном диапазоне. Ну и пусть себе живет. И отстреливает теплокровных. Или жрет консервы. Мне действительно все равно. Я ведь никогда не нападаю первым.
Уцелеть бы в этом аду, добраться до берега, найти целую лодку или лучше исправный катер и уплыть на какой-нибудь остров, где не будет кротов, а будет зрячая девчонка, которая родит зрячих детей и вместе с ними станет ждать меня в нашем доме с видом на океан, когда мне придется совершать недолгие вылазки на континент за патронами и продовольствием.
Размечтался… Но, между прочим, что касается вылазок, я себя не обманываю. Без них я уже не смогу, принуждение не потребуется. Опасность приятно щекочет нервы. Кровь киснет без адреналина. Я умру от скуки, если закончится моя маленькая безнадежная война против всех. А она закончится. И я знаю, кто выйдет из нее победителем.
Твари всегда побеждают. Их слишком много.
* * *
В поисках укромного угла я пересек половину континента. Везде одно и то же. И я давно заметил, что в лицо мне дует встречный ветер. Словно какая-то злая сила, помимо кротов, мешает мне добраться до океана. А может, это рука провидения, хранящего меня от худшей участи? Будь я фаталистом, смирился бы. Но мне не терпится узнать, что творится на берегу.
Что же там такое, чего я не должен увидеть?
Я мог бы без особого труда проникнуть на какой-нибудь аэродром, где почти наверняка найдется исправный самолет или вертолет. Да хоть стратегический бомбардировщик. И топливозаправщик в придачу. Но что я буду делать дальше? Учиться пилотировать? Слишком смахивает на эффектное самоубийство. Да и кто мне даст на это время! Иногда я подумываю о воздушном шаре. Неплохой вариант, хотя и крайне ненадежный. А что вообще осталось надежного в моей жизни, кроме, пожалуй, оружия? Впрочем, и тут случаются осечки.
* * *
Горючего в баке хватило ровно на то, чтобы выехать за городскую черту. Слепых здесь осталось совсем мало, но и консервированной еды днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о пригодных для боя стволах. В общем, места тихие, спокойные – как раз подходящие для того, чтобы медленно умереть с голоду. Можно, конечно, охотиться, однако рано или поздно закончатся патроны, и все равно придется возвращаться в город. Или отправиться в другой.
Я пока не готов к дальнему путешествию. Тут нужна машина, а чтобы поездка не выглядела совсем уж безнадежной авантюрой, запасаться горючим и едой надо в течение нескольких недель – при условии, что все это добро удастся сохранить в неприкосновенности.
Я подождал, пока мотор заглохнет сам собой. Трасса шла в гору, и мотоцикл прокатился по инерции еще метров двести. Я бросил его на обочине и вошел в густую траву, которая бурно разрослась после весенних ливней. Дорога почти без помех просматривалась в обе стороны. Кое-где стояли брошенные машины. В верхней точке подъема путь преграждал перевернутый грузовик. Над ним кружило воронье.
Я с наслаждением справил нужду. Впервые за много суток я делал это без спешки. Потом развернул карту города, взятую в одном из книжных магазинов, и прикинул, удастся ли добраться до схронов, помеченных крестами. О двух из них, находившихся на дальней северной окраине и устроенных сразу после того, как я вошел в город, почти наверняка можно было забыть. Ну и черт с ними. Жалеть о потерях глупо, это издержки жизни. Все равно что жалеть о воздухе, который выдыхаешь, или о пролитых слезах.
Я застегнул штаны и двинулся на поиски подходящей тачки.
* * *
Пятнадцать минут спустя я уже сидел за рулем мощной «ауди». Из кожаного салона еще не выветрился трупный запашок, зато бак оказался наполненным почти под завязку. Останки бывшего владельца уже мумифицировались, мне оставалось только вежливо переправить их в кювет. Не знаю доподлинно, в чем парень провинился помимо того, что был зрячим, но возможно, он стал очередной жертвой слепой веры в чудеса – во всяком случае, он был одет как священник, а в каждой глазнице у него торчало по серебряному кресту. Что-то было в этом странное – слишком аккуратная работа для кротов.
Затем я еще часа два колесил по округе, пока не обнаружил подходящий объект, о чем свидетельствовал щит с надписью «Частная дорога». Эту самую дорогу почти скрывала молодая поросль, однако «ауди» танком прокатилась по ней, порвала широкими колесами, и вскоре передо мной возникли решетчатые ворота с вензелями. За воротами начиналась посыпанная гравием аллея, уводившая сквозь сумрак и тени к особняку, которому на вид было лет триста, никак не меньше. Когда-то очень частная и очень недешевая собственность.
Рассчитывать на то, что я первый, кому достался этот лакомый кусок, – верх идиотизма. Бросив «ауди» за воротами, я перелез через ворота и со всеми предосторожностями начал подкрадываться к дому. Для того кто так долго имел дело с кротами, пара зрячих доберманов – не бог весть какая угроза. Собачек я услышал шагов за пятьдесят, хоть их и обучили нападать, не гавкая. Вот их мне жаль было убивать, но разойтись миром у нас не получилось. Пришлось стрелять прямо в разинутые пасти. Судя по виду, доберманы давно одичали. Оба явно питались кроликами и прочей живностью, расплодившейся на территории громадного поместья. И со жратвой у них проблем не было. Я оказался их последней проблемой. А насчет остального узнал чуть позже.
Вблизи домина выглядел еще более внушительно. Трехэтажный дворец с колоннадой и мраморными фигурами по обе стороны парадной лестницы. По широким карнизам и балконам карабкался дикий виноград. Кое-где еще сохранились стекла и лепные украшения. На торчавшем посреди поляны флагштоке болталась ветхая тряпка, добела отмытая дождями и солнцем, – все, что осталось от флага. Вездесущие вороны заинтересованно поглядывали в мою сторону. Дескать, падаль явилась. Двуногая. Давненько такой не угощались.
Ну что ж, если дом пуст, тем лучше. Больше никого не придется убивать. Буду собирать пожитки и готовиться к дальнему пути. Переночую, отъемся. Долго ловить здесь нечего, но, коль повезет, неделю продержаться можно.
* * *
Чем ближе подхожу, тем сильнее убеждаюсь, что дом стоит в полном запустении. Аисты свили гнезда на каминных трубах. Граффити, полускрытые виноградными листьями, не более внятны, чем древние наскальные рисунки. Шорох раздается в траве. Оборачиваюсь – это всего лишь кролик. Легкая добыча.
Я изрядно проголодался. Не устроить ли себе славный завтрак со свежим мясцом? Но есть одна дурацкая загвоздка: предпочитаю не разделывать убитых животных без крайней необходимости, это занятие не по мне. Может, удастся раздобыть в здешних подвалах консервы или что-нибудь растительного происхождения.
Прохожу мимо бассейна, посреди которого высится фонтан в виде сплетения мраморных обнаженных телес. У персонажей не хватает голов, рук, фиговых листков. И, конечно, как водится у статуй, нет зрачков.
Бассейн полон стоячей воды. От нее исходит мерзкий запах. Среди гниющих водорослей кое-где белеют мертвые лица и раздутые животы. Недавние утопленники. Я бы предпочел скелеты. Голые кости почти всегда означают, что убийцы уже далеко или сами успели сдохнуть. Но фонтан красив, несмотря на то, что под ним лежат мертвецы. А может быть, именно поэтому. Задолго до моего появления на свет многие наверняка замечали близость красоты и смерти. Однако у меня имеется сомнительное преимущество: вокруг слишком много смерти, а я – едва ли не последний «ценитель» исчезающей зримой красоты.
Поднимаюсь по лестнице, стараясь по привычке ступать неслышно. Это нетрудно. Кажется, весь дом наполнен шорохами, будто в нем гнездятся летучие мыши. Но он просто слишком стар и постепенно расстается с ветшающей плотью. Медленно осыпается, превращаясь в пыль. Агония может продлиться еще несколько столетий, если удар молнии не обратит в пепел то, что способно гореть.
Мне нравится здесь все больше. Непосредственных угроз не обнаруживается; в моем положении это подарок. Надо ценить даже краткосрочную передышку. Почти расслабившись, вхожу в дом через огромные приоткрытые двери и попадаю в зал размером с самолетный ангар. Тот случай, когда содержимое соответствует возрасту и наружности. Смахивает на заброшенный музей, куда пробралась мать-природа и все переделала по-своему. Вижу парочку гадюк, уютно утроившихся в гигантской пепельнице. Ковры выглядят словно участки разукрашенной земли. Множество портретов на стенах. Ну, меня совсем не удивляет, что у них вырезаны глаза. Судя по ювелирной точности работы, извращенцы кроты заставили это сделать кого-то из зрячих. А тот напоследок взял и пошутил: несколько женщин на портретах лишились ушей.
В глубине зала видны открытые внутренние двери, за которыми – анфилада комнат. Справа лестница, ведущая на балкон второго этажа. Кусты выдавили стекла, просунули ветки внутрь и, разочаровавшись, толкутся возле оконных проемов. В камине все черно от сажи; в решетку зачем-то вставлены бедренные кости. Напольные часы в виде башни; циферблат желт, как луна. Осталась одна часовая стрелка, застыла, указывая на север. С нее свисает какая-то бахрома. Маятник почти не виден за мутным стеклом.
И тут срабатывает система раннего оповещения, благодаря которой пока сам таскаю свои кости. Объяснить механизм воздействия не могу, однако чувствую: мое появление не осталось незамеченным. Первое побуждение – броситься наружу. Но сигнал тревоги не совсем обычный: вялый, притупленный. Легкий холодок проскальзывает по спине и затылку. Даже не тревога, а предупреждение о постороннем присутствии. Тем не менее, пистолет у меня в руке.
Пронзительно кричит какая-то птица. Хлопая крыльями, пересекает зал и вылетает наружу через витражную раму, в которой еще сохранилось несколько цветных стекол. Мертвая радуга…
В глубине анфилады, там, где сходятся линии перспективы, намечается движение. Вырисовывается силуэт. Сухой, тонкий. Женщина. На таком расстоянии не стал бы ручаться, что это крот. Двигается очень медленно, но причиной может быть не слепота, а старость. Жду.
Так и есть. Она невероятно стара. Ходячая мумия. Волос почти не осталось, кожа зеленоватая, в морщинах копошатся насекомые, но ей, кажется, все равно. Одета в длинное платье, нет – в дырявое подобие длинного платья, почти не прикрывающее иссохшего тела. На сухих, как палочки, руках звякают металлические браслеты. Это что-то новенькое. Прежде никогда не встречал крота, который таким способом заранее сообщал бы о своем приближении. Либо старушка никого не боится, либо ей нечего терять.
Идет прямо на меня. Это занимает пару минут. Стою, не шевелясь, в ожидании какой-нибудь пакости. Береженого бог бережет.
Она останавливается в десяти шагах. На вид безвредна, как гадюки в пепельнице.
Некоторое время не двигаемся, и рад бы сказать, что просто смотрим друг на друга. Мне это вскоре надоедает. В крайнем случае еще один мертвый крот будет на моей совести…
Внезапно замечаю, что в зале изменилось освещение. Подкатывает тошнота. Что-то не так. Настолько не так, что взбунтовалось брюхо, а оно у меня чугунное. До мозга еще не дошло. Застигнут врасплох…
Свет! Что-то неладное творится со светом. А, ну да – свет падает с другой стороны. Не с той, откуда падал прежде. Но это означает, что солнце… Черт, дело, оказывается, уже идет к вечеру. Отовсюду выползают тени.
Что я до сих пор делаю здесь?
Старуха по-прежнему не шевелится. И рад бы сказать, что смотрит на меня.
