Христианство. Настоящее

6. Синод и Библия

У меня на полке стоит книга, изданная в 1876 году и озаглавленная очень просто: «Библiя. Книги Священнаго Писанiя Ветхаго и Новаго Завѣта в русскомъ переводѣ». Чуть ниже добавлено: «По благословенiю Святѣйшаго Правительствующаго Сѵнода». Вот эту Библию, а также все ее переиздания, в том числе и с исправлениями, мы и называем Синодальной, она и по сей день остается главной национальной Библией, хотя появляются и новые переводы.

Как все-таки жаль, что в этом издании нет предисловия, где рассказывалась бы сложная история этого перевода и излагались принципы его создания! Всё, увы, приходится восстанавливать по тексту самой книги и вторичным источникам.

Итак, на заседании Синода по поводу коронации Александра II (1856 год) с подачи митрополита Филарета было принято решение возобновить перевод Библии на русский язык. Впрочем, это решение еще не привело к началу работы, ведь у проекта было немало противников. К их числу относился, к примеру, киевский митрополит Филарет Амфитеатров. Аргументация противников перевода практически не менялась со времен адмирала Шишкова: церковнославянский и русский суть разные стили одного языка, к тому же первый объединяет разные православные народы. «Если переводить на русское наречие, то почему же не перевести потом на малороссийское, на белорусское и проч.!» – восклицал митрополит Филарет. Так оно, впрочем, со временем и случилось, но сегодня это уже никого не пугает.

Кроме того, широкое знакомство с библейским текстом могло, по его мнению, способствовать развитию ересей, как это и произошло на родине библейских обществ, в Англии. Вместо перевода предлагалось исправлять отдельные слова славянского текста и поголовно обучать народ церковнославянскому языку. Кстати, такое же решение предлагалось и для «инородцев», в отношении которых оно выглядело уж совсем утопично. Разделял эту позицию и обер-прокурор Синода граф А. П. Толстой.

Спор двух митрополитов Филаретов, Московского и Киевского, стал предметом подробного обсуждения в Синоде, и в 1858 году он подтвердил решение двухлетней давности: «Перевод на русский язык сначала книг Нового Завета, а потом постепенно и других частей Священного Писания необходим и полезен, но не для употребления в церквах, для которых славянский текст должен оставаться неприкосновенным, а для одного лишь пособия к разумению Священного Писания. К переводу сему должно приступить со всевозможной осмотрительностью через лиц, испытанных в знании еврейского и греческого языков, по избранию и утверждению Святейшего синода».

Император согласился с этим решением. В результате в четырех Духовных академиях (Петербургской, Московской, Киевской и Казанской), которым и было поручено это начинание, были созданы свои переводческие комитеты. Их труды утверждались епархиальными архиереями и затем Синодом, который полностью посвящал этому делу один из трех своих присутственных дней. Затем свою редактуру вносил митрополит Филарет, который фактически был главным редактором этого перевода и посвятил работе над ним последние годы своей жизни (он скончался в 1867 году). Наконец текст окончательно утверждался Синодом.

За основу были приняты уже существующий перевод Нового Завета и подготовленные тексты Ветхого, но все они подвергались самым серьезным исправлениям, так что фактически нужно говорить о появлении нового перевода, а не просто о редактуре старых.

Таким образом, в 1860 году было издано Четвероевангелие, а в 1862 году Новый Завет. Разумеется, это был новый перевод, ощутимо отличавшийся от изданий начала века. При подготовке Ветхого Завета использовались как уже существующие переводы Глухарева, которые были серьезно отредактированы, так и заново подготовленные тексты. С 1868 по 1875 год публиковались отдельные сборники ветхозаветных книг. Работа велась в полном соответствии с принципами, изложенными в докладной записке митрополита Филарета: переводить Ветхий Завет с еврейского текста, но при этом дополнять его вставками из греческого перевода, а также сверяться со славянским, особенно в догматически значимых местах. Такое компромиссное решение должно было удовлетворить строгих критиков… хотя, кажется, их уже ничего удовлетворить не могло.

В результате возник свой, особенный тип текста, эклектически сочетавший элементы еврейского и греческого текста, причем греческие вставки были помечены скобками. Мы читаем в книге Бытия буквально следующее: «Адам жил сто тридцать (230) лет, и родил (сына) по подобию своему (и) по образу своему, и нарек ему имя Сиф». От первого издания и до наших дней сохраняются эти скобки, включая явные расхождения в числах.

Правда, протестанты, начиная с 1882 года, в своих изданиях стали опускать всё, что приводилось в скобках (включая и те, которые использовались как знаки препинания), но и это не привело к появлению перевода, полностью идентичного еврейскому тексту, ведь во многих случаях влияние греческого или славянского проявилось на уровне интерпретаций. Например, еврейский текст гласит, что Бог завершил Сотворение мира в седьмой день. Как же так, ведь это уже был день покоя? И Септуагинта поправляет: в шестой. А в Синодальном читаем: «И совершил Бог к седьмому дню все дела Свои, которые Он делал». Числительное «седьмой» взято из еврейского текста, но смысл скорее соответствует греческому: дескать, никаких трудов в сам седьмой день уже не было.

Что касается Нового Завета, тут всё было значительно проще: за основу был взят традиционный византийский вариант текста, который, с небольшими отличиями, был известен и на западе (т. н. Textus Receptus, то есть «общепринятый текст»), и на востоке христианского мира. За основу были взяты западные издания, а слова, присутствовавшие в церковнославянском, но отсутствовавшие в этих изданиях, также давались в скобках. Добавленные «для ясности и связи речи» слова были выделены курсивом.

Так возникла наша национальная Библия, такой она и остается с минимальными изменениями. В 1926 году Синодальная Библия была впервые напечатана в новой орфографии. Начиная с издания Московской патриархии 1956 года, подверглись незначительной правке устаревшие грамматические формы (например, «увидевши» заменялось на «увидев», а «лицем» на «лицом»). Более существенных исправлений не было.

А зря, в этом переводе многое нуждается в правке. О стилистике сейчас говорить не будем, лишь о точности и последовательности. История и в особенности предыстория Синодального перевода была слишком сложной и долгой, его появление определялось скорее церковно-политическими спорами, чем научными дискуссиями, над ним работало слишком много разных людей, и результат оказался достаточно противоречивым и непоследовательным. Нередко возникает путаница в терминах, даже в именах собственных: в исторических книгах Ветхого Завета один и тот же город называется то Екрон, то Аккарон, и пойди угадай, что город один.

Но есть и более серьезные проблемы. Ключевое для Послания к Римлянам понятие δικαιοσύνη (употребляется в этой книге тридцать четыре раза!) переводится то как «правда», то как «праведность», а это ведь по-русски совсем не одно и то же. В результате разрушается логика апостола Павла, которую и без того непросто понять.

Были в переводе (и остаются по сей день!) и прямые ошибки. Во 2-й книге Царств мы читаем про то, как поступил царь Давид с населением захваченного главного города аммонитян: «…народ, бывший в нем, он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими». Это не просто тотальный геноцид, но какое-то изощренное зверство… Непонятно, впрочем, как это аммонитяне выжили после таких массовых казней, да еще и в ближайшем будущем вернули себе независимость.

Да только нет такого в оригинале. Там всего лишь сказано, что Давид «поставил» городских жителей к этим орудиям – видимо, отправил в трудовые лагеря. Тоже не сахар, но все-таки объяснимо: заставил завоеванных потрудиться на благо собственного государства. Для нас, знающих историю XX века, разница огромна.

И все же, несмотря на все ошибки, появление и распространение первой русской Библии имело огромный эффект. Какое впечатление произвело оно на простой народ, лучше всего описал Н. С. Лесков в рассказе «Однодум», главный герой которого, квартальный надзиратель Рыжов, стал эту книгу не просто читать, но и задумываться над прочитанным, а потом – и жить в соответствии с ним. И оказался он этаким инопланетянином посреди крещеного люда… «На Руси все православные знают, что кто Библию прочитал и „до Христа дочитался“, с того резонных поступков строго спрашивать нельзя; но зато этакие люди что юродивые – они чудесят, а никому не вредны, и их не боятся» – резюмирует Лесков.

А с юродивыми всегда неудобно. Может, потому так и затягивали с этим переводом? Свободный доступ к нему читатель имел меньше полувека, затем пришла революция и гонения на церковь. Но неизбежно встает вопрос: может быть, если бы не тянули так с переводом, если бы распространяли его, смогли бы остановить и нравственное одичание, приведшее к кровавой революции? К сожалению, ответа мы никогда не узнаем.

7. Толстой, Победоносцев и другие

«Язык этого перевода, тяжелый, устарелый, искусственно сближенный со славянским, отстал от общелитературного языка на целый век» – такую оценку Синодальному переводу Библии дал российский ученый И. Е. Евсеев, и сделал он это накануне революции 1917 года. С самого момента своего выхода в свет этот перевод стал не только национальной Библией, но и мишенью для критики.

Недостатков в нем находили немало. О фактических неточностях уже было сказано, но самый серьезный, пожалуй, точно был назван Евсеевым, и дело тут не только в устаревших словах, во всех этих «седалищах» и «влагалищах» (не подумайте плохого, речь идет о сиденьях и о ножнах, куда вкладывали меч). Что поделать, этот перевод действительно начали делать, когда Пушкин только учился в Лицее, и преодолеть это отставание от литературной нормы переводчикам и редакторам, пожалуй, так и не удалось.

Главная проблема, пожалуй, кроется в тяжеловесных кальках с древних языков и чрезмерном буквализме. «Но я видел сон, который устрашил меня, и размышления на ложе моем и видения головы моей смутили меня» – так жалуется царь Навуходоносор, и это еще понятно, хоть и неуклюже. А вот когда псалмопевец восклицает: «От прещения Твоего, Боже Иакова, вздремали и колесница и конь», – тут уже и не поймешь вообще ничего. А речь идет о том, что достаточно Богу сказать одно слово – оцепенеет грозное вражье войско (по-видимому, тут есть и намек на исход израильтян из Египта, когда египетские колесницы, пустившиеся за ними в погоню, были смыты морскими водами, и наездники уснули вечным сном вместе с конями).

Возникали вопросы и с текстами положенными в основу перевода. Синодальный перевод, как мы уже говорили, в ветхозаветной части делался в основном с еврейского Масоретского текста, но со значительными поправками и вставками из греческой Септуагинты. Греческий текст традиционно пользовался огромным авторитетом у восточных христиан, но этого не скажешь про иудеев – поэтому специально для них в Лондоне в 1866–1875 годах, то есть практически параллельно с Синодальным, был издан перевод В. А. Левинсона и Д. А. Хвольсона. Его было дозволено распространять и в России, но только «для употребления евреям», как гласила надпись на титульном листе. И это было не единственное издание для них: можно упомянуть издания, подготовленные Л. И. Мандельштамом (выходили в Берлине в 1860-е и 70-е годы) и О. Н. Штейнбергом (Вильна, 1870-е годы). Такие издания, как правило, выходили с параллельным древнееврейским текстом, иногда перевод сопровождался комментариями, эта традиция продолжается и по сей день. По стилю все эти переводы, впрочем, схожи с Синодальным и сегодня они практически забыты. Как нетрудно угадать, Нового Завета в этих иудейских Библиях просто не было.

Но и среди христиан переводческая деятельность продолжалась. Синодальный перевод казался тогда многим возмутительным новшеством, слишком далеким от церковнославянского текста (впрочем, и сегодня есть немало таких ревнителей). И для них был в 1905 году издан в С.-Петербурге Новый Завет в переводе обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева. В нем Иисус с апостолами плавал по Галилейскому озеру не в прозаической лодке, словно простой рыбак, а на целом корабле, и исцелял не каких-нибудь больных на прозаических постелях, а недужных на одрах. Его основной принцип: чем ближе к славянскому, тем лучше, ведь всякий новый перевод для него есть не самостоятельное предприятие, а некоторое улучшение существующего текста. Старые слова заменяются новыми, и каждая подобная замена таит в себе опасность. «Заменяя слово другим, ходячим в разговоре, мы рискуем изменить или ослабить смысл употребляемого в священном тексте термина, – так, например, ставя узнал вместо уразумел, делать вместо творить, примут вместо обрящут, знал вместо ведал… И во множестве случаев нет никакой нужды в этой замене, от которой речь нисколько не становится понятнее, а только вульгаризируется», – пояснял Победоносцев.

Кроме того, делались переводы Ветхого Завета с греческой Септуагинты. В 1870-е годы выходили отдельные книги в переводах епископа Порфирия Успенского, а затем и П. А. Юнгерова (Казань, 1882–1911 годы). Из всех этих переводов наибольшую известность получил юнгеровский перевод Псалтири, переизданный в 1996 году. Он довольно академичен и предназначен, прежде всего, для самостоятельного разбора трудных мест славянского или греческого текста. Для самостоятельного чтения такой текст плохо подходит, а уж для молитвы он и вовсе непригоден. Сразу отмечу, что продолжения эти труды так и не имели – сегодня Ветхий Завет переведен с греческого на основные европейские языки и на украинский, а вот на русском мы довольствуемся перепечатками старых и к тому же неполных переводов.

Выходили вплоть до 1920 года также переводы отдельных книг, выполненные самыми разными авторами, стремившимися передать красоту и глубину, которые открылись им в любимых книгах Библии. Это, к примеру, Послания к Галатам и Ефесянам в переводе А. С. Хомякова; Притчи Соломоновы в переводе епископа Антонина (Грановского); Песнь песней и Руфь в переводе А. В. Эфроса.

Отдельно стоит сказать о переводах Евангелий Л. Н. Толстого. Точнее, это были не переводы – ну разве мог Толстой просто переложить евангельский текст, ничего в нем не исправив? Его «Соединение и перевод четырех Евангелий» вышло в Женеве в 1891–1894 годах и, в сокращенном виде, в России в 1906 году. Это вольный пересказ отдельных страниц Евангелия, проповедующий собственное вероучение писателя. Разумеется, в нем не нашлось места ничему, что противоречило бы его воззрениями: нет в нем места чудесам, включая и Воскресение Христово. Христос Толстого – моралист, вроде самого Льва Николаевича, и никак не более того. А стиль этого текста – полная противоположность победоносцевскому:

«И стал Иисус им толковать про царство Бога, и толковал он это примерами. Он сказал: Бог Отец сеет в мире жизнь разумения, все равно как хозяин сеет семена на своем поле. Он сеет по всему полю, не разбирая, какое куда попадет. И вот попадают одни зерна на дорогу, и прилетят птицы и поклюют. А другие на камни, и на камнях хотя и прорастут, да повянут, потому что укорениться негде. А еще иные попадают в полыни, и полыни задавят хлеб, и взойдет колос, да не нальет. А иные попадут на хорошую землю, те всходят и наверстывают за пропащие зерна и выколашиваются и наливают, и какой колос дает сам-сто, какой сам-шестьдесят, какой сам-тридцать». И немного дальше, про малую закваску: «Как баба пустит в дежу закваску и смешает с мукой, она уж не ворочает ее, а ждет, чтобы она сама закисла и поднялась».

То есть в России и за ее пределами происходило примерно то же самое, что и в остальном христианском мире: при существовании единого национального текста возникали его варианты (протестантские издания Синодального перевода с исключением, насколько это вообще было возможно, вставок из Септуагинты) и новые переводы отдельных книг и больших частей Библии. Одного текста на всех просто не хватало, потому что у людей были разные ожидания и представления. Ну не мог Толстой видеть в Евангелии то же самое, что и Победоносцев, а Победоносцев не мог согласиться с прочтением Толстого. К тому же никакой, даже самый совершенный, перевод не может передать всех оттенков и тонкостей оригинала.

Именно по этим причинам уже ко времени создания Синодального перевода на основных европейских языках существовало по несколько переводов Библии, и новые продолжали появляться. Более того, уже существующие тексты тоже могли редактироваться и обновляться. Раздавались и вполне отчетливые голоса в пользу ревизии Синодальной Библии. Высказывание Евсеева, с которого мы начали этот рассказ, было призвано не уничижить Синодальный перевод, а ясно заявить о необходимости его скорейшего исправления.

Это был один из вопросов, стоявших перед Всероссийским Поместным собором 1917–1918 годов – именно к нему и готовил Евсеев свой отзыв и свои предложения о ревизии текста. Но судьба этого собора оказалась слишком похожей на судьбу многих других начинаний в нашем Отечестве. Пока существовала империя, собор так и не созвали, хотя проблем церковной жизни было много и они активно обсуждались: двенадцать лет перед его открытием заседало «предсоборное присутствие»! Но до самого собора дело дошло только в 1917 году, он открылся в августе.

Дальнейшее понятно. Многие вопросы собор просто не успел подробно рассмотреть и принять по ним конкретные решения (к числу таких вопросов относилось и редактирование Синодального перевода), а те решения, которые были приняты, исполнить не было уже никакой возможности. До сих пор нет единого мнения о том, какова же была историческая роль этого самого представительного, самого подготовленного и квалифицированного собрания русских православных людей за всю нашу историю. Для одних это был запоздалый и упущенный шанс на возрождение церковной жизни в России, а для других – абстрактное прожектерство.

Как бы то ни было, дальше началось в стране государственного атеизма для кого выживание, а для кого – житие. И если у православных был, по крайней мере, еще и славянский перевод, читавшийся в церкви, то для многих протестантов именно этот текст и стал боговдохновенным, тождественным оригиналу. Издания Нового Завета и целой Библии отбирали и рвали следователи на допросах (о такой истории из своей жизни рассказывал адвентист М. П. Кулаков), их привозили из-за границы под одеждой смелые христиане (с Б. Линдстром из Швеции, которая занималась этим в советские годы, мы долго потом работали вместе в Институте перевода Библии). И всё это был Синодальный перевод. Он разделял судьбу мучеников и исповедников и потому для многих выглядел единственно возможным, единственно правильным текстом. Мученика канонизируют, не рассуждая о его ошибках.

Но когда прошла пора мученичества, стало возможно задуматься и об исправлении ошибок.

8. Время самоучек

Впрочем, это не значит, что в советское время не появилось никаких новых библейских переводов. Ближе к закату Союза стало возможным печатать такие опыты в виде научных или научно-популярных публикаций. Тут можно привести два примера, и оба связаны с самой трудной и спорной книгой Ветхого Завета – книгой Иова. Ее перевел в качестве приложения к своей монографии «научный атеист» М. И. Рижский (издание 1991 года), но еще задолго до того, в 1973 году перевод С. С. Аверинцева был напечатан в «Библиотеке всемирной литературы», в ее самом первом томе, посвященном Древнему Востоку. Туда же входили переводы некоторых других ветхозаветных книг, выполненные С. К. Аптом, И. С. Брагинским, И. М. Дьяконовым.

В этом издании библейские тексты вернулись в тот контекст, в котором они были некогда созданы: словесность древнего Ближнего Востока. Читатели могли сравнить Песнь Песней с египетской любовной лирикой, а книгу Бытия – с вавилонскими сказаниями о Сотворении мира и о потопе. Когда создавался Синодальный перевод, эти тексты не были переведены, а по большей части даже не найдены. Коммунисты не оставляли верующим возможности пойти и купить себе Библию в книжном магазине или в церковной лавке, зато теперь перед вдумчивым читателем Библия представала как часть единой культурной истории человечества. И еще не известно, какое из двух этих обстоятельств вызывало к ней больший интерес.

Когда настали времена религиозной свободы, всё наше общество в каком-то смысле вернулось к тем вопросам, обсуждение которых было прервано в начале века. В том числе и к вопросу о необходимости новых переводов Библии.

За последние два десятилетия на русском языке вышло несколько таких переводов, и эта работа продолжается. Теперь к ней уже не имеют никакого отношения официальные церковные структуры, это инициатива отдельных людей и целых организаций, причем понять происходящее в России можно только в общемировом контексте. Библия остается самой печатаемой и переводимой книгой в мире. Вторым номером по совокупному тиражу за ней следует, с огромным отрывом, цитатник Мао Цзедуна, но его уже больше не печатают и не переводят даже китайские товарищи, в отличие от Библии.

Зачем столько? С одной стороны, в России, пусть и с запозданием, происходит всё то же самое, что и на Западе. На английском языке существует более двухсот полных переводов Библии, но продолжается работа над новыми. Конечно, нужно чем-то занять профессоров со всех библейских кафедр, но дело далеко не только в этом, и даже не в том, что наука не стоит на месте и значение многих отрывков постоянно уточняется, и не в том, что вариантов английского языка на самом деле много, и носители одного не всегда понимают носителей другого.

На месте не стоит не только наука, но и сам язык. Даже очень хорошо известные слова ветшают и меняют свои значения. В нашей речи, например, слово «жертва» утратило всякое религиозное значение, так называют пострадавших во время стихийных бедствий или войн. А ведь библейская жертва означает не разрушение, а созидание отношений между Богом и человеком. Как тогда поймет наш современник выражение «мирные жертвы» (оно встречается в Синодальном переводе)? Скорее всего, как указание на погибших мирных жителей. Но речь идет о праздничном жертвоприношении и радостном пире.

Или взять слово «искушение»: в Библии это нечто, способное сбить человека с верного пути, а в языке современной рекламы – что-то очень приятное и желанное. По сути, вместо отрицательного значения у слова появилось положительное. Такое происходит постоянно, уже в языке Пушкина «прелесть» (особо сильное искушение) стала синонимом красоты и изящества. Кстати, когда толкиновский Горлум в русском переводе называет кольцо «моя прелесть», обыгрываются оба значения этого слова. Но слышит ли эту игру читатель или зритель?

И новые переводы нередко ставят своей целью «освежить восприятие» библейского текста. Во многих языках мира слово «фарисей» давно стало означать «циник и лицемер», поэтому все евангельские обличения фарисеев выглядят банальными. Чтобы достичь желаемого эффекта и показать всю остроту евангельских обличений, современные проповедники или даже переводчики иногда передают это слово как «духовный наставник, набожный человек».

Есть и более серьезная причина: ни один перевод не может выразить всех возможных тонкостей оригинала. Перевод можно сравнить с фотографией: мастерски выполненный снимок даст хорошее представление о натуре… но все-таки неполное. Можно снять тот же предмет или пейзаж при другой освещенности, другой оптикой, с другой точки – и новый снимок окажется совсем другим, хотя не обязательно он будет хуже или лучше первого.

И ведь не всем подходит одно и то же. Сегодня на том же английском множатся переводы, предназначенные для специфических аудиторий: молодежи, феминисток, малограмотных иммигрантов, которым надо всё изложить на предельно упрощенном языке, и т. д. Но в то же время появляется все больше переводов, «снятых» с определенной точки: они могут передавать особенности поэтики оригинала или его конфессиональное прочтение, например.

Но была в этом процессе и наша, российская специфика. За годы советской власти у нас была создана великолепная школа литературного перевода – достаточно сказать, что наши лучшие поэты обычно зарабатывали переводами. И если Гёте и Шекспира переводил Пастернак, можно было не сомневаться, что русский текст не уступает оригиналу. Кроме того, литературные переводы библейских книг (а только они и могли пробить себе дорогу, но зато уж тогда и привлекали всё внимание читателя) видели в этом собрании книг явление мировой культуры в его культурном и историческом контексте, а не религиозный текст для богослужения и воскресной школы.

В то же время получить сколь-нибудь серьезное богословское или библеистическое образование было просто невозможно. Практически все, кто обратился к библейским переводам в постсоветское время, самоучки. Тот же самый М. П. Кулаков, работая в среднеазиатской глубинке на каких-то случайных должностях, изучал библейские языки дома в свободное время. И если С. С. Аверинцев, кумир русской интеллигенции, получил отличное образование на кафедре классической филологии МГУ, то это образование касалось исключительно античной литературы. Всё остальное, включая древнееврейский, ему приходилось добирать самостоятельно. Для нас, студенчества конца восьмидесятых, он открывал двери в мир раннехристианской культуры с ее библейским наследием, но когда он уехал в Вену, его пригласили преподавать русскую литературу, ведь профессоров по византинистике и библеистике там хватало и без него.

Мы изо всех сил бросились догонять тогда Запад, наверстывать упущенное, но там наши усилия мало кому были заметны и интересны, на Россию многие западные проповедники смотрели примерно так же, как на Папуа Новую Гвинею.

Итак, начало девяностых, советская власть растворилась, духовность в моде, книг не хватает… В Россию приезжают иностранцы с чемоданчиками долларов (не шучу), собранными западными христианами на помощь их российским собратьям. Одна из самых неотложных задач – перевести Библию заново, чтобы всем всё стало понятно.

Американский библеист Б. Мецгер однажды сказал: «Перевод – искусство правильно выбирать, что терять». Либо мы утрачиваем ясность, либо отказываемся от буквального следования оригиналу – это понятно. Существуют и другие развилки, как в сказке: налево пойдешь – коня потеряешь, а направо – голову. Например, насколько архаичным и торжественным (а следовательно, малопонятным и напыщенным) должен быть язык перевода? Или насколько однозначным (а значит, и произвольным) должен быть перевод многозначных или сложных для понимания мест (примеры будут ниже)?

Но тогда об этом думали мало. Самый простой и быстрый способ создать перевод – найти первых попавшихся людей, раздать им доллары из чемоданчика и попросить как можно скорее сделать работу. Примерно по этому пути пошли создатели так называемого «Современного перевода Библии», изданного в 1993 году «Всемирным переводческим центром» на серой бумаге без особых разъяснений, кто, как и зачем этот перевод сделал. Вот два стиха из 87-го псалма: «Друзья меня оставили, Ты меня страшилищем для всех них сделал, я в доме заточён, не выйти мне. От слез болят глаза. Господь, к Тебе взываю, и мои руки подняты к Тебе». Даже размер чувствуется и шекспировские интонации, но все же не Пастернак, совсем не он. Возникает стойкое ощущение, что переводили в основном с какого-то английского текста.

В другом случае откровенно так и сделали, причем из принципиальных соображений. Речь идет о выполненном свидетелями Иеговы «переводе Нового мира». Эта религиозная община некогда решила, что существующие переводы Библии плохо согласуются с их вероучением и надо подготовить свой собственный. Он и был сделан – сначала английская версия, а потом она была локализована на разных других языках, в 2001-м вышел вариант и на русском. Это перевод откровенно предвзятый, достаточно привести только один пример: в послании Колоссянам 1:16 о Христе говорится «Им создано всё», но в этом переводе мы читаем «посредством его сотворено всё остальное» (то есть Христос оказывается тоже сотворенным). Как ни крути, а получилась натуральная ересь, если подходить с точки зрения традиционного христианства, но для свидетелей Иеговы именно так и будет правильно.

Впрочем, есть и другие переводы. Самую большую, хотя и несколько скандальную известность получили переводы «смысловые», призванные донести до читателя основной смысл текста. Прежде всего, это новозаветный перевод «Радостная весть», издаваемый Российским библейским обществом с 2001 года (единственной переводчицей была В. Н. Кузнецова, затем ее труд был отредактирован целой комиссией). Этот перевод сознательно отталкивается от синодальной традиции. Вот как звучит в нем начало 3-й главы от Матфея: «В те дни в Иудейской пустыне появляется Иоанн Креститель. Он возвещает: „Обратитесь к Богу! Ведь Царство Небес уже близко!“… Они признавались в грехах, а он омывал приходивших в реке Иордане» (3:1–6). С точки зрения Кузнецовой, в современном русском языке слова «проповедать, каяться, креститься, исповедовать» (мы находим их в Синодальной Библии) обозначают только церковные обряды, поэтому следует найти иные слова, чтобы передать внутренний смысл этих действий: «возвещать, обратиться к Богу, омываться, признаваться в грехах». Разорвать связь с традицией – значит передать смысл, так решила Кузнецова.

В ее переводе появилось немало резких выражений и даже грубых слов (брюхо, проститутка и т. д.). Критику вызывает даже название перевода: действительно, по-русски было бы естественнее сказать если не «благая», то хотя бы «добрая весть». И вместе с тем нельзя не признать, что перевод звучит яснее и ярче Синодального, он намного понятнее.

«Радостная весть» в отредактированном виде стала новозаветной частью перевода Российского библейского общества, впервые увидевшего свет в 2011 году (новая редакция вышла в 2015 году). А его ветхозаветная часть готовилась целым коллективом под руководством М. Г. Селезнева (мне довелось участвовать в этом проекте, правда, недолго), причем по иным принципам – здесь переводчики ориентировались на передачу не только смысла, но и художественности, и это им в целом удалось. А дальше началась еще одна очень российская история… Создатели перевода не слишком-то хотели видеть его под одной обложкой с «Радостной вестью», имея в виду создание совершенно иного Нового Завета. В результате внутренней борьбы в РБО сменилась значительная часть руководства, но книга была издана под одной обложкой. Именно это издание сейчас широко продается и рекламируется.