Tsitaadid raamatust «Письма спящему брату (сборник)»
Выздоравливающий, которому впервые дали выйти на улицу, вдыхает этот воздух с привкусом гари, слушает крики грачей или гудение автомобилей, любуется замызганным больничным садиком так, будто нет и не бывает в мире ничего прекраснее - потому что это и есть жизнь. Он всё, было, куда-то бежал, торопился, не замечал этих листьев, птиц, трещин на асфальте, а теперь нет для него ничего дороже и ближе.Умирающий точно так же смотрит вглубь себя и вглубь окруживших его людей, и вдруг находит он такую же невыразимую красоту во всех мелочах, которые он, казалось бы, забросил, во всей обыденности и серости - и разом забрасывает многое из того, что казалось важным.
Чудеса бывают тогда, когда нам это действительно нужно, а не когда хочется.
"Послушайте! - Ещё меня любите за то, что я умру", - я приводила тебе эту гениальную строчку юной девушки откуда-то с Бронной, но ведь если это не когда-то, не через полвека, а скоро, вот здесь и сейчас, тогда действительно за такое любят. То есть забывают обо всём, чего не дождались от этого человека, и вспоминают, что ему не додали.
Каждый человек только сам может по-настоящему понять подлинный смысл событий своей жизни.
Было мне восемь, тебе десять лет, когда на улицах Пресни строили баррикады первой революции, уже сознательный возраст - и было нам обоим за сорок, когда началась вторая германская, тоже ещё не старость. Как хорошо понимали мы непрочность семейного счастья, оттого и ценили его, видели, как легко могут его раздавить социальные катаклизмы. А сегодня они живут в спокойном, сытом мире, и кажется, что так будет всегда - ну как нам самим в детстве казалось, между первой революцией и первой германской. На самом деле, сколько им отпущено покоя и свободы, не знает никто на земле, да и у нас вряд ли кому это точно известно. Вот и кажутся им собственные неурядицы глобальными катастрофами, и не думают они, что когда грянут катастрофы, самый обычный такой день, наполненный суетой и мелкими обидками, будет вспоминаться как великое счастье. Да, в конце концов, состарятся же и они, оглянутся на свою молодость и подумают: да ведь сколько было всего, какие возможности, как могли бы мы радоваться жизни и друг другу - а вместо этого какой ерундой занимались? Теперь бы туда вернуться, скажут, ни минутки бы не теряли зря - да нет туда уже возврата.
Я знаю, ты и выпить любил, и по дамской части бывал невоздержан, да и вообще мы с тобой не образцового поведения люди, но ты же всегда стремился к чему-то большому и высокому. У тебя были идеалы, ты боролся за них, многим жертвовал, и это не так важно, что идеалы не все оказались правильными. Когда ты уже вышел в поход, можно сменить направление - а ведь многие в поход так и не вышли, в отличие от тебя.
Ты человеком сначала стань, настоящим, совестливым, внимательным - вот и будет твой первый шаг к святости.
Истина есть и она одна (прости мне мой пафос), и она в христианстве, но если человек искренне и всерьёз ищет Его, он всегда Его находит, даже если во время земной жизни он так и не услышал правильных имён и названий, если многое делал такого, что Ему на самом деле отвратительно. Да ведь и все мы, если посудить, это делали без числа.
Я смотрела на тебя, присевшего на диван на пять минут, да так и свалившегося в беспокойный сон, и ревела от счастья, что любимый брат со мной, пусть и пахнет чужой враждой, и теперь можно приготовить тебе чистое бельё, непременно мне самой, а не Груне, и постараться купить хорошего кофе, и напечь булочек. Такими тогда неважными и далёкими казались мне все эти "до победного конца" и "учредительное собрание", и о чём там ещё говорил ты с таким жаром, в сравнении с этим бельём и булочками. И знаешь, я, кажется, была немного права.
"Тогда" ушло, и в нашей власти сделать так, чтобы впредь оно ничего для нас не значило. Остаётся "сейчас" - как дверь в наше общее "всегда".
