Loe raamatut: «Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов»

Предисловие

Я твердо уверен в том, что самые страшные преступления должны совершаться в ноябре. Ноябрь – лучшее время для кровавых и загадочных убийств. Или не кровавых, но все равно загадочных. И, несомненно, мрачных. Ноябрь – время тьмы, холода и смерти, не правда ли, дорогие читатели? Так что садитесь поудобнее в кресло, укутывайтесь в плед, ставьте перед собой кружку с горячим чаем и отправляйтесь вслед за мной в мрачный и промозглый ноябрь 1902 года.

Но только ради всего святого – проследите, чтобы во время чтения никто, кроме вас, не прикасался к этой чашке чая!

И, конечно же, все события и персонажи выдуманы и не имеют никакого отношения к реально жившим людям.

Глава 1
Мертвец в Купеческом клубе

Город промок и продрог насквозь. Булыжники мостовой были покрыты тонким слоем мокрой грязи, штукатурка стен потемнела от влаги непрекращающихся осенних дождей, молотивших по жестяным подоконникам и крышам. Из печных труб дым поднимался к нависшим совсем близко тучам, сливаясь с ними. Весь город пропах угольной пылью, деревянной сыростью и прелой одеждой. Свет в квартирах почти не выключали – солнце даже днем не появлялось из-за туч, отчего Москва уже третью неделю была погружена в ноябрьские сумерки.

– Я рассчитала кухарку. Ты все равно на нее жаловался, – сказала Маша, наливая мне кофе.

– Тебе посоветовали другую? – спросил я, еще не чуя подвоха.

– Нет, Гиляй.

– А кто будет готовить? – пробормотал я, не отрываясь от «Ведомостей». Я читал колонку происшествий, а именно заметку следующего содержания:

«Вчера вечером в Купеческом клубе на Большой Дмитровке, 17, прямо во время ужина скончался коннозаводчик Столяров П. И. После подачи белуги в рассоле коммерсант неожиданно почувствовал себя плохо и с сильным сердцебиением намеревался покинуть клуб…»

Но Маша не унималась:

– Сама.

– Сама? Что?

– Сама буду готовить.

– Ты?

Маша поставила кофейник на стол и уперла руки в бока.

– Гиляй! Ты считаешь, что я плохо готовлю? – спросила она с угрозой.

Я кротко поднял глаза.

– Что ты! Я считаю, что ты отлично готовишь! Просто это утомительно. К нам приходят гости…

Так что там случилось с коннозаводчиком Столяровым?

«…Однако в гардеробной ему стало плохо и после непродолжительной агонии, сопровождаемой судорогами, он скончался. На место происшествия был вызван пристав Тверской части и полицейский врач. Была установлена предварительная причина смерти – сердечный удар. Умерший был завсегдатаем Купеческого клуба, в котором состоял более пятнадцати лет, и всегда отличался неумеренным аппетитом, впрочем, как и многие члены этого клуба».

– К нам приходят дикие орды, а не гости. И они съедят все, что им подсунешь между двумя бутылками, – сказала Маша.

– Да-да, конечно. Горький, Шаляпин, Качалов – это варвары. Но я-то?

– Именно о тебе и речь. Ты когда в последний раз смотрел в зеркало?

Такой поворот разговора меня сильно озадачил.

– Утром.

– Гиляй! Я, конечно, буду любить тебя в любых объемах, но разве тебе самому не тяжело таскать такое количество лишнего веса?

– Лишнего? – удивился я. – Чем тебе не нравится мой вес?

– Он тебе мешает. Ты даже по лестнице на третий этаж поднимаешься с одышкой.

Я отложил газету.

– Послушай, Машка, ты когда-нибудь видела худого слона? Нет? А худого медведя? Худого кабана? В природе худоба – признак болезни. Взрослые животные должны быть упитанны.

– Сам придумал? – язвительно спросила Маша.

– А хоть бы и не сам! Но ведь верно сказано, а?

– Нет, не верно. Не знаю, как там у слонов, а у тебя с сегодняшнего вечера будет полезное питание. По последним медицинским справочникам и книгам.

И тут у меня возникло страшное подозрение.

– А что у нас на ужин? – спросил я.

– Ничего! Сегодня ужина не будет. Уже слишком поздно. Пей кофе. Это все на сегодня.

Так! Я поставил чашку и встал.

– Ты куда?

– Пойду прогуляюсь перед сном. Чтобы забить сосущее чувство голода.

Я грузно метнулся в прихожую, надел папаху, схватил в охапку пальто и шарф и зайцем метнулся на лестницу. Вдогонку мне раздалось:

– И не смей жрать в городе, Гиляй! Имей совесть!

Увы, я собирался сделать именно это – поскольку дома ужин мне не светил, я подумал, что неплохо было бы перекусить где-нибудь на стороне. И раз уж в Купеческом клубе кормили на убой – как следовало из прочитанной заметки, не пойти ли туда, тем более что достаточно просто подняться по Большой Дмитровке в сторону Страстного монастыря. Заодно послушаю и подробности происшествия.

Погода даже для короткой прогулки была неподходящей – темень, холодный ветер. Удивительно, как московские улицы, такие жаркие и ленивые летом, в ноябре вдруг становились чужими и равнодушными, как будто камни мостовой и самих домов, летом теплые и чистые, теперь поворачивались другой стороной – зябкой и грязной. Я быстрым шагом дошел до огромного особняка Купеческого клуба, окна которого светились желтым электрическим светом, и швейцар в уже зимней ливрее открыл передо мной тяжелую дверь.

В просторной гардеробной я обратил внимание на пустоту – шуб и пальто почти не было, а дородный гардеробщик дремал на табуретке в углу, уронив на колени газету. Я разбудил его, сдал свое пальто и папаху, получил латунный номерок и по широкой мраморной лестнице поднялся наверх, в столовую клуба. В большой столовой народу обычно было много, в воздухе висел сигарный дым, вечером бывали здесь и концерты, пел русский хор из «Яра» или цыганский – из трактира Тестова. Но только не сегодня. В столовой было необычайно тихо. На кожаном диване около большого камина шептались о чем-то двое господ. Столы, стоявшие буквой «П» вокруг огромного персидского ковра, пустовали. Только один официант торчал слева у двери, ведущей на кухню. При моем появлении он даже не встрепенулся. Удивляясь тишине и запустению, я сел за один из столов и подозвал официанта.

– Что это? – спросил я его. – Отчего такая пустота, куда все подевались?

Официант сделал каменное лицо, пожал плечами и ответил:

– Не могу знать-с.

– А что сегодня на ужин? – спросил я.

Официант замялся, потом нагнулся поближе к моему уху и прошептал:

– Ничего-с.

– Как это ничего? – удивился я.

– Шеф-повар в полиции объяснение дает после вчерашнего, – тихо пояснил официант. – Кухня опечатана господами сыщиками.

– Но, может, хоть холодные закуски есть? – спросил я.

– Как же-с, имеются, – ответил официант. – Холодный ветчины с хреном могу подать, рыбки красной, белужки, селедочки с картошкой, сегодня все просто, без изысков.

– А что же вчера такого случилось? – спросил я. – Разве посетитель ваш умер не своей смертью?

– Не могу знать-с, – ответил официант. – Следствие ведется. Повара вот забрали. А повар-то – Михаил Иванович! Тестовский!

– Из ресторана Тестова?

– Он-с.

– Ну что же, – задумчиво сказал я, – неси хоть и ветчину. Да хрена побольше. Да грибков каких-нибудь принеси, да икорки, если осталось. И водочки рюмку не забудь.

– Сей момент! – ответил официант и исчез.

Через пять минут передо мной на белоснежной скатерти появился хрустальный графинчик водки и большая тарелка с нежно-розовой ветчиной. Крупнозернистую икру подали в креманке, на толченом льду с завитками масла. Грибы же – по раздельности, там были и превосходной засолки белые, специально привезенные из-под Омска, и грузди – черные и белые, хрусткие, как тонкие льдинки.

Я ел и поглядывал на ту пару, что тихо шушукалась на диване в углу. Один был – эконом клуба Веретенников, преемник недавно почившего Николая Агафоныча. А второго заслоняли широкие листья пальмы в кадке на полу. Он сидел полубоком, и я видел только черное плечо, затылок с лысиной, окруженной седыми, хорошо подстриженными волосами, и кусок седой же бороды. Наконец Веретенников встал и протянул руку для прощания. Встал и его визави, наконец повернувшись ко мне в фас. Так вот это кто! Иван Яковлевич Тестов – собственной персоной! А разговор наверняка шел о вчерашних событиях.

Веретенников попрощался с Тестовым и пошел на кухню, а знаменитый ресторатор направился к двери столовой, вероятно, на выход. Но я бросил недоеденный окорок, вскочил, с шумом отодвигая стул, и перехватил Тестова у самых дверей:

– Иван Яковлевич! Погодите!

Тестов остановился и бросил в мою сторону хмурый взгляд. Вспомнит или нет? – подумал я. Но, вероятно, он вспомнил, потому что брови его вернулись в обычное положение и в мою сторону был сделан короткий кивок.

– Господин Гиляровский? – спросил Тестов, когда я подошел. – Если не ошибаюсь, Владимир?..

– Алексеевич, – докончил я. – Вот, зашел поужинать, а мне говорят, горячего нет и не будет, потому как повар ваш дает показания в полиции.

Тестов помрачнел – ему явно было не по нраву, что я вот так с ходу взял быка за рога и вторгся в его дела.

– Это недоразумение, – сказал он официальным тоном. – Михаила Ивановича опрашивают как свидетеля.

Кроме того, что мне несколько минут назад разболтал официант, я ничего не знал о произошедшем, но Тестову-то это было невдомек! И я решил схитрить.

– Разве не его подозревают в отравлении? – спросил я невинно. – Поверьте, Иван Яковлевич, лично я совершенно уверен в том, что ваш повар ни в чем не виноват. Ведь это повар из вашего ресторана, а все мы знаем, как вы организовали дело и каких поваров держите! И какое качество продукта идет на ваши яства, Иван Яковлевич, – это всем хорошо известно! Так что случайное отравление гнилым корешком я отметаю сразу. Но тогда получается, что Столярова, коннозаводчика, отравили намеренно. По какой-то пока неизвестной причине. И понятно, что полиция в первую голову подозревает повара. Вашего Михаила Ивановича.

Тестов молча смотрел на меня, не отвечая.

– Повар может оказаться совершенно ни при чем, – продолжал я. – Но уже сам факт того, что его допрашивали в полиции по делу об отравлении…

Я внимательно посмотрел на ресторатора. Мало ли что болтал официант, поэтому я специально несколько раз намекнул в своем монологе на криминальный характер события, и ни разу Тестов меня не поправил. Значит, купца действительно отравили. Он не умер от апоплексического удара, не подавился косточкой – то есть умер неестественной смертью.

– И что? – спросил наконец Тестов, ожидая, что я продолжу фразу. – Что вы так на меня смотрите, Владимир?..

– Алексеевич.

– Я помню, – ровно сказал ресторатор. – Владимир Алексеевич. Ну, допрашивали. Ну и что?

Я пожал плечами.

Тестов нахмурился, и лицо его сделалось вдруг жестким. Теперь он совсем не походил на того человека, каким я привык видеть его раньше, когда он на минуту показывался в одном из двух залов своего ресторана.

– Уж не предупреждаете ли вы, Владимир Алексеевич, что собираетесь написать материал в газету и выставить меня в невыгодном свете? Сделать несколько гнусных намеков на возможную виновность моего повара? В какую игру вы играете, господин Гиляровский?

Я тоже отбросил вежливость:

– Какую статью я напишу, это решать мне, Иван Яковлевич. Однако до сих пор я обманывать читателя не приучился. Так что если и напишу, то – правду.

– Какую правду? – спросил Тестов. – Что вам такое известно?

– Не скажу. Но что известно – то уж мое!

Ресторатор фыркнул и огляделся по сторонам.

– Бог вам судья, Гиляровский, не знаю, что вы вдруг на меня насели! – произнес он раздосадованно. – У меня и без вас хлопот – полон рот. Что вам надо?

– Вы были вчера здесь? – спросил я мягче.

– Приехал к разбору шапок. Меня вызвал Веретенников, когда появилась полиция и захотела увезти повара с собой. Он упросил следователя подождать, пока я не приеду и не узнаю сам о судьбе своего человека.

– Следователь вам назвался?

– Да. Некто Архипов.

Какая удача! Оказывается, дело попало к моему старому знакомому, следователю Сыскного отдела Захару Борисовичу Архипову!

– Вы знаете его, Гиляровский? – спросил Тестов.

– Знаю.

Он удивленно взглянул на меня:

– И каков же он?

– Вам повезло, Иван Яковлевич, – ответил я. – Если делом занимается Архипов, то это… это хорошо. Архипов умен, наблюдателен, и… он человек.

– «Он человек»… – пробормотал Тестов, чуть ссутулившись, как будто позволив себе расслабить скованные напряжением плечи. – То есть он не бездушная машина?

– Нет.

Ресторатор кивнул:

– Это хорошо. А как давно вы его знаете?

– Пару раз даже приходилось попадать с ним в переделки.

– У вас дружеские отношения?

Я аж крякнул от вопроса. На самом деле нас с Архиповым действительно связывали почти дружеские отношения. Почти. Но ни он, ни я старались не выносить эти отношения на чужой суд, потому что в его окружении, как и в моем, эта дружба выглядела бы не только странной, но и предосудительной.

– Ну… – осторожно сказал я, – назовем это доверительными рабочими отношениями.

Тестов насмешливо посмотрел на меня, и я вдруг подумал, что мой ответ можно расценить как определенное признание.

– Ох, нет, Иван Яковлевич! Если вы только подумали, что я сотрудничаю с полицией, то уже нанесли мне оскорбление.

– Я ничего такого не подумал, – спокойно ответил Тестов.

– И хорошо, что не подумали. На самом деле я консультировался у Архипова по нескольким запутанным преступлениям, а один раз даже участвовал с ним в задержании опасного преступника. С погоней, стрельбой и так далее.

Тестов кивнул. Он явно обдумывал какую-то важную мысль. И я даже понимал, о чем он думает. Мне следовало только подтолкнуть его к решению.

– Я, безусловно, завтра же утром съезжу в Малый Гнездниковский перулок, к Захару Борисовичу, и попрошу рассказать мне подробности дела, если, конечно, это не будет противоречить интересам следствия. Впрочем, вероятно, вашего повара уже выпустят к тому времени, и вы все узнаете от него.

Тестов кивнул. Ну же, подумал я, давай, Иван Яковлевич, тебе ведь тоже должно быть интересно, что там думает следователь? Ну попроси меня затем приехать к тебе и поделиться услышанным! Цепляйся на крючок, дорогой мой Тестов, чует мое сердце, мы скоро станем свидетелями интересной истории!

Иван Яковлевич молча протянул мне свою сухую руку с ухоженными ногтями, пожал мою, протянутую в ответ, кивнул и вышел из столовой.

Ах же ты, старый черт! Ну, ничего, еще не вечер!

Впрочем, вечер действительно уже перешел в ночь, и мне было пора возвращаться домой. Я взял салфетку и тщательно вытер губы – чтобы от меня не пахло окороком. А потом сжевал еще и веточку петрушки, чтобы окончательно отбить запах.

Если уж и голодать, то на полный желудок!

Оглянувшись, я увидел давешнего официанта, который снова торчал у двери в кухню, явно борясь с дремотой, и, подозвав его, попросил счет. Расплатившись, я спросил, где тут телефон. Официант проводил меня в специальную комнату, где на чайном столике стоял аппарат, и вышел, тихо притворив дверь. Я уселся в уютное кресло, снял рожок и несколько раз нажал на рычаг. Наконец в раструбе послышался голос телефонистки. Я попросил междугородний звонок и назвал петербуржский номер Александра Валентиновича Амфитеатрова, главного редактора газеты «Россия», в которой заведовал московским отделом. Наконец телефон ответил голосом Амфитеатрова.

– Александр Валентинович! – громко сказал я. – Вы ведь еще не спите?

– Нет, – ответили из аппарата. – Кто это?

– Это Гиляровский.

– Здравствуйте, Владимир Алексеевич. Что-то случилось?

– Я сейчас в Купеческом клубе. Похоже, вчера тут произошло убийство.

Амфитеатров немного помолчал.

– Это вы про вчерашний случай? – спросил он наконец.

– Именно!

– Разве он умер не своей смертью?

– Определенно нет!

– Интересно.

– Похоже, что его отравили, – сказал я, доставая из кармана отцовскую табакерку и помещая ее перед собой на столик.

– Кто? – спросил Амфитеатров.

– А вот это вопрос!

– Решили тряхнуть стариной?

Я открыл крышку табакерки и захватил щепоть табаку.

– Не такой уж я и старый, Александр Валентинович.

– Понятно. Что же, интересно. Будете писать материал? – задал он вопрос.

– Сначала посмотрю, что к чему. Полиция задержала повара из ресторана Тестова. Я только что говорил с Иваном Яковлевичем, – ответил я.

– И что он?

– Молчит, – признался я.

– Хорошо, – наконец отозвался главный редактор. – Полполосы могу за вами зарезервировать. Сейчас пятница. Когда сможете написать?

– Не знаю, – честно признал я. – Как пойдет.

– Предупредите меня сильно заранее, – попросил Амфитеатров. – Полполосы еще надо будет выкроить.

– Хорошо. Прощайте! – сказал я и нажал на рычаг, давая телефонистке сигнал разъединить нас.

Все, теперь – домой!

Глава 2
Химический опыт

Утром Маша подала мне яйцо и стакан чая на завтрак. Я долго разглядывал яйцо, потом взял серебряную ложечку, повертел ее в пальцах и положил обратно на скатерть.

– Ешь, Гиляй, ешь, – подбодрила меня жена. – И питательно, и для желудка нетяжело.

– Да ты издеваешься надо мной! – проворчал я. – Разве одним яйцом наешься? Подай хоть мяска, колбасок, буженины… Что там у нас есть?

Маша молчала.

– Хоть сыра кусок!

Никакого ответа.

– Хоть хлеба дай!

– Гиляровский! – твердо сказала Маша. – Вот скажи, ты сильный человек?

Я жалостливо посмотрел на нее и ткнул пальцем в серебряный прибор:

– Если будешь меня так кормить, я скоро ноги перестану волочить.

– А если ты будешь тайком нажираться по ресторанам, как вчера, то скоро со стула подняться не сможешь!

– Откуда ты знаешь? – удивился я, помня, какие меры предосторожности применял, чтобы супруга меня не раскусила.

– О, брось, Гиляй, как будто я тебя не знаю! Ты, когда голодный, злой как черт. И спишь плохо. А вчера как лег, тут же и заснул. Да еще и мурлыкал как кот.

Я аж крякнул:

– Да что ты врешь, Машка! Как это я мурлыкал? Чтобы ты знала, я вчера ездил на место преступления! И получил добро от Амфитеатрова на полполосы!

– И где же это место преступления? – спросила Маша.

– В Купеческом… – Тут я осекся, но было поздно.

– Ага! – торжествующе крикнула Мария Ивановна. – Ну, Гиляй, договаривай! В Купеческом клубе небось? Послушай, Володя, я хочу серьезно с тобой поговорить…

В столовую робко заглянул Коля, юный секретарь шестнадцати лет, которого я взял из посудомоек ресторана «Крым».

– Коля! – повернулся я к нему. – Выгляни в окошко, посмотри, Иван там? Мне надо срочно уезжать!

– Погоди, я не договорила! – заупрямилась Маша, чувствуя, что я собираюсь ускользнуть с ее лекции по здоровому питанию.

– И очень хорошо, что у нас сегодня нет завтрака, – радостно сообщил я ей. – Это очень кстати.

– Как это нет? А яйцо?

– Потому что я отправляюсь в морг, к Павлу Семеновичу Зиновьеву! На пустой желудок оно как-то поспособней!

Снова появилась голова Коли.

– Ваш Иван ждет, – сообщил он. – На месте.

– Ах ты… – только и сказала Маша.

Я схватил яйцо и сунул его в карман пиджака:

– Водовозу отдам.

Водовозом я называл своего личного извозчика Ивана. Это прозвище я дал ему в память о давнем соревновании, когда Иван на спор пытался провезти не расплескав стакан с водой по всей Тверской, что ему не удалось. Зато это был самый быстрый извозчик на Москве – парень вполне мог бы стать лихачом и увозить к загородным ресторанам молодых купцов с их пассиями, но попал ко мне и остался на службе. Я оплачивал его ежемесячный пай в артели, давал сверху, а еще часто отпускал в свободный извоз. Зато по моему первому слову Иван тут же объявлялся и доставлял в требуемое место буквально в момент, часто нарушая недавно введенные правила дорожного движения.

Надев в прихожей пальто, папаху и галоши, я обмотал шею длинным шарфом и спустился вниз.

На улице я моментально продрог от ветра. Вот что значит выходить из дома на пустой желудок!

– На! – сунул я яйцо Ивану. – Марья Ивановна угощает.

– Благодарствуйте! – ответил Водовоз. – Куда поедем, Владимир Алексеевич?

– В Тверскую часть, в морг.

– Недалеко, – отозвался мой извозчик. – Сей момент будем.

Под кожаным верхом было ненамного теплей. Я даже пожалел, что у Ивана в пролетке нет положенного полога, чтобы укрывать ноги. Вообще-то такие пологи полагались в каждой пролетке, и городовые строго за этим следили, но я выпросил у городской полиции особое право моему Ивану ездить без полога, чтобы мне было сподручней выпрыгивать из пролетки, когда дела требовали срочности. Но за скорость приходилось платить удобством.

Мы быстро докатили до Тверской части, над которой возвышалась каланча – Иван указал кнутом на самый ее верх с двумя изогнутыми коромыслами, на которые во время пожара вывешивали шары, указывающие где и насколько сильно горит.

– Небось мерзнет служивый, крыша-то есть, а с боков продувает! Каково ему там!

И правда, пожарный на каланче был открыт всем ветрам, а согреться глотком водки не мог – ему было строжайше запрещено.

– Ваня, ты меня здесь высади, а сам поезжай к задней части и жди там. Отсюда тебя городовой погонит.

– Уж знаю, не беспокойтесь, Владимир Алексеевич, – ответил Водовоз, подождал, пока я слезу, и дал вожжей своей резвой кобыле.

Я вошел в здание морга, поднялся на второй этаж по лестнице – широкой настолько, чтобы носилки с покойным могли развернуться в пролете, – толкнул выкрашенную белой краской дверь и попал в коридор, из которого можно было попасть в несколько больших комнат, отделанных пожелтевшей от времени плиткой. Пришлось сразу вытащить платок и прижать его к носу – специфический запах карболки и разлагающихся тел был так силен, что с непривычки мог сбить с ног. Из левой комнаты, где располагалась помывочная, вышел человек в белом халате и длинном, почти до пола черном кожаном фартуке. На голове – шапочка, а на лице – марлевая повязка, так что узнать его было положительно невозможно. В руке он держал резиновый шланг, из которого тонкой струйкой стекала вода. Я помнил, что у доктора Зиновьева, полицейского патологоанатома, был помощник по фамилии Байсаров. Но тот был здоровенным детиной, халат на нем сидел как матросский бушлат на бегемоте. А этот служитель морга показался мне роста невысокого, а телосложения даже изящного.

– Вам кого? – спросил он меня на удивление мелодичным голосом. И я подумал, что это юноша-студент из медицинского, проходящий практику.

– Павел Семенович здесь?

– Нет. Уехал.

– А когда вернется?

– Скоро.

– Могу я его подождать?

Служитель пожал плечами.

– Я знаю, где его кабинет. Посижу там. Обещаю ничего не трогать!

Пройдя мимо помывочной, я дошел до конца коридора и открыл дверь. Кабинет доктора Зиновьева был обставлен бедно, но практично.

А ведь и правда, хорошо, что не позавтракал, подумал я. Хотя на турецкой войне я и привык к запаху смерти, с того момента прошло много лет, да и не часто мне приходилось сталкиваться с таким густым запахом смерти, какой был в полицейском морге!

Хотя в морге поддерживалась холодная температура, во избежание гниения тел, в кабинете было намного теплее. Однако пальто я не снял, и поэтому скоро начал задремывать. Но тут послышались энергичные шаги и голос Павла Семеновича:

– Так-так-так! И что это за Орфей спустился в наше царство мертвых?

– Скорее поднялся! Вы же на втором этаже! – ответил я громко, вставая с дивана.

Зиновьев, хохотнув, вошел в кабинет, крепко пожал мне руку и, сняв свое пальто, повесил его на вешалку в углу.

– Владимир Алексеевич! – бодро сказал он. – Какими судьбами? Опять расследуете какое-нибудь кошмарное убийство? Уж не купца ли Столярова?

– Точно его! Откуда знаете?

– А в последнее время к нам ничего интереснее этого не поступало! Ну-с, – потер он ладони, – сперва чаю, потом мертвецы? Или сначала мертвецы, а потом чай?

– Давайте сначала мертвеца.

Зиновьев кивнул, подошел к шкафу и открыл ключом дверцы. Потом указал на полку с банками:

– Вот он.

– Кто? – удивился я.

– Коннозаводчик Столяров! Правда, он здесь не целиком. Это, – он указал на одну из банок, – желудок, это – печень, тут – часть кишечника, а здесь – содержимое желудка.

Я чуть не поперхнулся, но потом пригляделся к содержимому банок и расслабился.

– Павел Семенович! Ну что вы мне «колокол льете»? В этих банках какая-то мутная водица, причем во всех одинаковая.

– Это не просто водица, Владимир Алексеевич, – ответил Зиновьев, вынимая одну из банок, – это результат процесса обработки. Эта мутная водица поможет нам ответить на вопрос, чем именно отравили уважаемого купца.

– А его точно отравили? – спросил я.

Зиновьев кивнул:

– Отравили. Но вот чем? Это интересно. Понимаете ли, узнав отравляющее вещество, мы можем тут же сузить круг подозреваемых. А часто и определить мотив убийства. Впрочем, это не мое дело – строить версии. Этим пусть занимаются сыщики. А я должен дать им факты. Ну что, пойдем посмотрим на тело? – Он сунул одну из баночек в карман халата.

– Пойдем.

Мы прошли по коридору и свернули в небольшой зал направо. Зиновьев щелкнул вторым выключателем, добавив света, и провел меня к столу, на котором под большой мятой простыней лежал кто-то грузный, с большим животом. Простыня соскользнула с правой ступни, обнажив плоские пальцы ноги с толстыми неопрятными ногтями и желтыми мозолями. Доктор встал у изголовья и ловким движением открыл голову мертвеца.

– Вуаля! Знакомьтесь!

Я встал рядом с Зиновьевым. Столяров при жизни был обладателем мясистого носа, коротко стриженных русых с сединой волос и аккуратной бородки клинышком. Как ни старался, я не мог вспомнить его лица – вероятно, мы с ним никогда раньше не встречались.

– Итак! – начал свою лекцию доктор Зиновьев. – Почему я утверждаю, что его отравили? Потому что он умер! Я убедился в этом, вскрыв грудную клетку и вырвав ему сердце.

Зиновьев хитро посмотрел на меня, ожидая реакции, но я был уже хорошо знаком с его странной манерой шутить, так что не отреагировал.

– Павел Семенович! – сказал я. – Когда же вы повзрослеете?

Он ухмыльнулся в черную бороду и похлопал себя по лысине:

– Когда вот тут снова вырастут волосы, Владимир Алексеевич!

Я махнул рукой.

– Ну ладно, если серьезно, поступил он уже мертвым. С сопроводительной запиской нашего с вами старого знакомца Архипова Захара Борисовича. Он не смог меня найти и поэтому пригласил на осмотр места происшествия другого полицейского медика. Тот и зафиксировал смерть от отравления неизвестным веществом.

– Почему именно отравления?

– По симптомам агонии, Владимир Алексеевич. Мы, полицейские медики, в отличие от вас, литераторов, ничего не придумываем, а основываемся на строго медицинских фактах. Естественно, я первым делом взял образцы тканей желудка, его содержимого и печени и проверил их на аппарате Марша – довольно простая химическая реакция с добавлением серной кислоты, при которой выделяется водород. Проходя по стеклянной трубке, он выпадает черными пятнышками. Так вот, мышьяка я не обнаружил. О чем это говорит?

– О чем? – спросил я.

– Отравление мышьяком – явление распространенное. Я бы сказал, мышьяк – это лучший друг самоубийц, ревнивцев и наследников. Если травят мышьяком, можно смело квалифицировать убийство как бытовое или связанное с наследством. Но тут другой случай. Судя по всему, наш дорогой гость был отравлен с помощью растительного алкалоида. – Зиновьев откинул простыню и обнажил тело цвета старой слоновой кости со вздутым животом, разрезанное и сшитое грубо прямо посредине. – Трупные пятна обильные, синюшно-красные, цианоз слизистых оболочек. При вскрытии – венозное полнокровие внутренних органов и… Ну, не важно! Произойди это лет пятьдесят назад, я бы стоял тут и смотрел на тело как баран на новые ворота. Потому что способов определить наличие яда в организме просто не было!

– Но теперь-то они есть! – спросил я.

– Есть, слава богу, – кивнул Зиновьев. – Есть!

Он достал баночку с мутной жидкостью из кармана халата.

– Тут главное – действовать быстро, пока алкалоид не испарился. Видите ли, растительные алкалоиды, которые разные умные люди выделяют, соответственно, из растений, являются органическими веществами. И они растворяются в воде. В отличие от тканей человеческого тела. Мы, дорогой Владимир Алексеевич, не растворимы ни в воде, ни в спирте, и это очень хорошо, иначе многие из нас уже давным-давно бы растворились. – Он хохотнул и поболтал жидкостью в баночке. – Так что я взял ткани желудка, хорошенько размельчил их и смешал со спиртом, в который добавил синильную кислоту. Подкисленный спирт соединился с остатками алкалоида и стек при фильтровании. Так я проделал несколько раз, пока не получил жидкость, свободную от частиц желудка.

– Ну, – сказал я, указав на баночку, – она не выглядит чистой.

Зиновьев уставился на нее, а потом спрятал в карман.

– Это остатки первоначальной взвеси, – сообщил он, – отложены про запас, если потребуется контрольный анализ.

Из другого кармана он достал небольшую пробирку, заткнутую хорошо притертой пробкой:

– Вот. Пойдем обратно в кабинет.

Он накинул простыню на лицо покойника и повел меня к себе. Там, усевшись за стол, Павел Семенович подтянул к себе микроскоп, достал из упаковки лабораторное стекло и пипеткой перенес на него каплю из пробирки. Поместив стекло под трубу микроскопа, он зажег настольную лампу.

– Идите сюда, Владимир Алексеевич, взгляните!

Я подошел и уставился одним глазом в окуляр микроскопа.

– Что вы видите?

– Ничего.

– Подкрутите колесико настройки, может, у вас зрение не очень?

– Пока не жалуюсь, – проворчал я, но колесико покрутил. Правда, ни к чему новому это не привело, о чем я и сообщил доктору Зиновьеву.

– А теперь смотрите! – театральным голосом провозгласил доктор. – Я уже провел необходимые опыты с разнообразными реактивами. И сейчас просто капну нужный.

Он взял с края стола небольшой темного стекла пузырек, открыл его, вооружился новой, стерильной пипеткой и капнул на лабораторное стекло.

– Это концентрированная азотная кислота. Смотрите теперь!

Я опять приложился к окуляру.

– Покраснело!

Жидкость под микроскопом действительно стала красной, с переходами в оранжевый цвет.

– Вуаля! – кивнул Зиновьев. – Что и требовалось доказать. Теперь берем таблицы цветовых реакций… Ну. Мы их не будем брать, потому что я это уже проделал. И смотрим, кто дает реакцию покраснения при воздействии азотной кислотой?

– Кто?

– Морфин!

– Морфин… – задумался я. – Доктор, а может, покойный был простым морфинистом? И ваша реакция подтвердила только наличие морфия, который он мог принимать из-за зависимости?

– Нет, мой друг, – покачал головой доктор. – Судя по реакции, у него в организме не менее восьмушки золотника морфина, или полграмма, а это – смертельная доза. Прибавьте к этому то, что я рассказывал вам про трупные пятна и венозное полнокровие в сочетании с другими факторами, и – никаких сомнений – острое отравление морфином. Даже если он был морфинистом, то умер не от своей обычной дозы, а от смертельного количества этой отравы.

– Вот как?