Loe raamatut: «Игра на выживание»

Андрей Дышев

* * *

Глава первая. Замечательная пара

Ревность моя избирательна, без подпитки убойными фактами она обязательно зачахнет и увянет, как ковыль в заснеженной степи. И я бы обязательно забыл о той странной встрече на Эльбрусе, если бы за ней не последовала целая полоса тяжелейших испытаний, выпавших на нашу с Ирэн долю. Позже я часто думал о том, как развивались бы события, не прими мы участие в соревновании? Сколько бы пролилось крови, сколько было бы изломано человеческих судеб?

Это был конец марта – самое замечательное время в горах, когда солнце, уже по-летнему сильное, очистило от снега обширные поляны на южных склонах; и проталины покрылись цветочным ковром; и горнолыжники начали неудержимо стаскивать с себя ненавистные комбинезоны и свитера, а самые смелые обнажились до купальных костюмов; и трассы, нестерпимо светлые, на которые смотреть без очков – настоящая пытка, всё больше напоминали знойные тропические пляжи с сахарно-белым песочком. Вот в такую чудесную пору мы с Ирэн приехали к подножью Эльбруса, чтобы отдохнуть недельку от изрядно поднадоевшего нам детективного агентства, тем более что мы уже второй месяц сидели без мало-мальски серьезных заказов, и совсем скисли от тоски и хронического безденежья.

Мы отдыхали на полную катушку, с утра до обеда шлифуя лыжами склоны, а ближе к вечеру совершая рейды по многочисленным кафе и шашлычным, напропалую знакомились с местными кабардинцами и балкарцами, литрами пили с ними вино и пели песни. Стерильный горный воздух, напоенный смоляным ароматом сосен, кружил нам головы, но мы с Ирэн оставались коллегами по работе, начальником и подчиненной, и эту форму отношений мы соблюдали свято, не переступая границы дозволенного. Так нам было обоим проще. Не надо было мучительно думать о потаенном смысле случайных слов, брошенных друг другу, мимолетных взглядов и жестов; не надо было разбираться в себе, переживать, сомневаться, задаваться вечными вопросами о любви. Мы были свободными людьми, связанными лишь общей работой, взаимным уважением и солидарностью в выборе кафе или марки вина. Мы жили в одном номере, спали на разных кроватях, легко и без напоминания отворачивались, когда кому-то из нас надо было раздеться и, прежде чем погасить свет, без натяжки и искренне желали друг другу спокойной ночи. Люди, с которыми мы успели познакомиться, принимали нас за мужа и жену, в крайнем случае, за любовников, а мы спокойно и без возмущения принимали их заблуждение и не пытались переубеждать.

Когда мы насытились катанием и шашлыками, то стали искать более острые впечатления. Как раз в эти дни на Эльбрусе проходили международные состязания по скоростному восхождению, и председатель жюри Володя Белиловский – мой давний друг, поэт и романтик – предложил нам с Ирэн помериться силами с альпинистами.

Это была явная авантюра, но мы почему-то согласились. Мы стартовали на вершину Эльбруса в четыре часа утра с ледовой базы Гара-Баши вместе с двумя десятками спортсменов. Азарт пришел к нам в районе скал Пастухова, когда мы убедились, что без особых усилий оторвались от основной группы. На седловине, откуда до вершины оставалось всего ничего, Ирэн сдалась и начала тихо поскуливать. Ей не хватало воздуха, сил и воли. Она села на жесткий фирн и принялась жалеть свои уставшие ножки и замерзшие ручки. Я затащил ее на вершину при помощи крепких выражений и веревки, и там мы воткнули в снег победный вымпел, крикнули "ура" и даже поцеловались, позируя перед камерой оператора, который снимал наш триумф с борта вертолета.

Ползанье по натечному леднику в поднебесье вымотали Ирэн настолько, что она проспала в нашем номере как убитая двадцать часов подряд. Я не без труда растормошил ее за час до того, как в кинозале должно было состояться чествование победителей с вручением главного приза – яблочного пирога, который Белиловский называл "метр на метр".

– Может, не пойдем? – предложила Ирэн, с мольбой глядя мне в глаза и с трудом отрывая голову от подушки. – Мне кажется, что у меня вместо ног сардельки.

Я не стал возражать, но в наш номер вдруг вломились изрядно подвыпившие немцы, которые заняли второе место, и принялись обнимать меня и Ирэн, которая пыталась закрыться от них одеялом. Пришлось Ирэн в спешке приводить себя в порядок и волочить свои сардельки к пьедесталу почета. Белиловский вручил нам пирог, по своим размерам напоминающий небольшой бильярдный стол. Я тотчас отволок его в бар, где вместе с немцами и венграми, занявшими третье место, стал накрывать праздничную "поляну" для организаторов соревнований, спасателей, спонсоров и особо ретивых болельщиков.

Минут пятнадцать спустя я поднялся в кинозал, где не сразу нашел в толпе Ирэн. Сначала мне показалось, что она окружена поклонниками и принимает поздравления. Но потом заметил, что Ирэн представляла интерес лишь для одного невзрачного человека. Это был невысокий коренастый мужчина лет сорока, с крепкой челюстью и чуть скошенным набок ртом. Его крупная голова с плоским затылком, казалось, под собственной тяжестью ушла в плечи, и потому обнаружить присутствие шеи было решительно невозможно. Лицо его было бледным, явно не познавшим здешнее солнце, отчего можно было сделать вывод, что человек приехал в Приэльбрусье недавно, возможно только сегодня. Одет он был весьма необычно для здешних мест – деловой костюм, остроносые туфли, разве что галстука не было. Мужчина стоял напротив Ирэн, опираясь рукой о стену, будто пытался оградить ее от толпы, которая грозила смять Ирэн словно хрупкий цветок. Он что-то говорил и время от времени озирался по сторонам, при этом вместе с головой двигались и его широкие плечи.

Я подошел к ним и поздоровался. По взгляду Ирэн я сразу понял, что она горько сожалеет, что попалась мне на глаза в непосредственной близости от этого мужчины. На ее щеках сквозь горный загар проступил румянец. Она опустила глаза, взяла меня за руку, отчего я сразу почувствовал впившиеся в мое запястье крепкие ноготки, и скомкано сказала:

– Извините, нам пора.

Но незнакомец, протянув руку, бурно приветствовал меня:

– О-о! Какие люди! Очень, очень за вас рад! Если не ошибаюсь, вы – Кирилл Вацура? Мой друг Белиловский рассказал мне о вас много хорошего. От всей души поздравляю с победой! От всей души! Вы настоящий супермен!

Он крепко сжал мою руку и стал ее трясти. Его кривой рот растянулся в какой-то буратиновой улыбке, губы разомкнулись, и обнажились мясо-красные десна. Незнакомец немного шепелявил и не проговаривал отдельные звуки, но, в целом, я разобрал всё, что он хотел мне сказать.

– Что вы! Какой я супермен! – отмахнулся я. – Людей пугают масштабы Эльбруса, а вообще-то на его вершину может запросто взобраться любой мальчишка. Всё дело в подходящей обуви.

– Не скромничайте! – погрозил мне пальцем мужчина и прищурил один глаз. – Вы необыкновенно выносливый человек. Меня восхищает ваша способность мгновенно привыкать к экстремальным условиям. Ведь вы даже не прошли адаптацию перед восхождением. Я прав?

Мне показалось, что Ирэн напряглась и дышать перестала. Я все еще чувствовал ее ноготки на своей руке. Ее пальцы не разжимались. Можно было подумать, что она находится на приеме у стоматолога, и врач просит ее потерпеть, и подносит тонко свистящий бор к ее оголенной пульпе. Она словно готовилась пережить острейшую боль. На меня же незнакомец не произвел гнетущего впечатления. Напротив, он показался мне приятным, общительным и щедрым на похвалу собеседником.

– Кстати, я даже не представился! – вспомнил незнакомец и с чувством приложил ладонь к груди. – Казимир Лобский. Правда, друзья чаще зовут меня Кротом. Я не стану возражать, если и вы будете меня называть так же.

Откровенно говоря, я не напрашивался к нему в друзья, и не горел желанием называть его Кротом. Я ждал, что он вкратце обрисует мне обстоятельства, при которых произошло его знакомство с Ирэн. Я готов был услышать, что он является соседом Ирэн по дому. Или ее бывшим преподавателем. Не исключено, что Лобский был лучшим другом ее отца. Или мамы.

Но Лобский никак не прояснил этот вопрос и снова крепко пожал мою руку. Ирэн, казалось, уже таяла, как мороженное. Я не смотрел на нее, но физически ощущал ее состояние. Оголенный комок нервов! Она переступила с ноги на ногу, и рифленая подошва ее ботинка слегка отдавила мне пальцы ног. Я не придавал значения ее поведению. Бывает, что мы встречаемся с людьми, о которых у нас сохранились не самые лучшие воспоминания. Наша память хранит то, о чем наш собеседник давно забыл, и потому он расслаблен и искренне радуется встрече, а мы скованы, и в голове навязчиво порхают старые обиды.

– М-да, замечательная пара, – мурлыкал Лобский, переводя взгляд с меня на Ирэн и обратно, словно кот, который через стекло витрины разглядывает мясные деликатесы. – От всей души рад за ваши успехи… от всей души… – Он прошелся скользящим взглядом по серебряному комбинезону Ирэн. – Годы уходят, всё равно, что песок из колбы, а ты совсем не меняешься… Разве что немножко поправилась…

– Извините, – не выдержала Ирэн и настойчиво потянула меня к выходу. – Мы должны идти, нас ждут…

– Еще минуточку! – заторопился Лобский и, тронув меня за локоть, обратился ко мне: – Только один вопрос! Вы, надеюсь, уже слышали про "ГОС"?

– Про что? – не понял я.

– Ага, – кивнул Лобский. – Значит, не слышали. Это очень странно. Вы с вашими способностями должны стоять в первых рядах участников "ГОСа". Ведь вы потенциальный фаворит… Почему вы так удивляетесь? Это ваше предназначение, ваша стихия…

– Я не знаю, о чем вы говорите, – напомнил я.

– "ГОС" – это аббревиатура, – пояснил Лобский, – которая означает "Гейм Оф Сарвайвл", то есть, "Игра на выживание". Грандиозное телевизионное шоу. О нем сейчас пишут все газеты…

Тут очень кстати рядом с нами появился Белиловский. Он сверкнул бронзовой лысиной, уколол мою щеку своей жесткой бородкой и принялся меня отчитывать:

– Кирилл! Ну, в чем дело? Народ ждет! Народ, можно сказать, уже стонет!

Лобский, отступив на шаг, принялся вполголоса извиняться перед всеми сразу. Самое время было забыть об этом человеке, выбрать в качестве путеводного маяка лысину председателя жюри и гордо прошествовать за ней в банкетный зал, но все же я, чувствуя на себе пристальный и выжидающий взгляд, не выдержал и оглянулся.

– Еще увидимся! – тотчас крикнул Лобский, вскидывая руку, и перевел взгляд на Ирэн, желая убедиться в том, что она эти слова услышала и правильно их поняла.

Мы неплохо пошумели в баре, и я забыл бы об этой мимолетной встрече, если бы не поведение Ирэн. Она тоже смеялась, глядя на то, как дурачатся немцы, изображая подъем по леднику, охотно поднимала бокал после всякого тоста и самолично взялась резать призовой пирог, и все же я не мог не заметить, каких усилий ей стоило самообладание. Время от времени я ловил ее короткие взгляды, которые она украдкой кидала на меня, будто хотела догадаться, о чем я сейчас думаю и каково мое внутреннее состояние, и мне казалось, что ее глаза наполнены беспросветной тоской и болью.

В самый разгар банкета я, нарочно оказавшись рядом с Белиловским, как бы между прочим спросил его, что он может мне рассказать о своем друге по кличке Крот. Председатель жюри – кстати, абсолютный трезвенник – долго не мог понять, про какого Крота я говорю, и лишь когда я обрисовал ему коренастого мужчину, донимавшего нас своими разговорами в кинозале, он вспомнил.

– Какой же он мне друг? Я его совсем не знаю. Он крутился около судей во время восхождения и расспрашивал про участников.

– И давно он здесь?

– Кажется, вчера приехал… Да, вчера. Как только вы стартовали, так он здесь и появился. Знаешь, на что я обратил внимание? По-моему, он очень богатый человек. Во всяком случае "Мерседес" у него совершенно роскошный. За все время, пока я здесь работаю, подобных машин в Приэльбрусье не видел… А что с Ирэн? Сегодня она неважно выглядит.

Я ответил, что она все еще не оправилась после восхождения, и вернулся на свое место. Я выпил еще пару бокалов вина, причем один из них – на брудершафт с экспансивной журналисткой из какой-то спортивной газеты, и только после этого заметил, что моя подруга куда-то пропала.

Я нашел ее в нашем номере. Ирэн сидела в кресле и смотрела телевизор. При моем появлении она не шелохнулась и даже не повернула головы. Я присел на подлокотник и опустил руку на ее плечо.

– Что с тобой? – спросил я.

– Иди и обнимайся со своей корреспонденткой! – вдруг необычайно зло выкрикнула Ирэн, скидывая мою руку со своего плеча.

Это было что-то новое. Кажется, первый раз в жизни Ирэн устроила мне сцену ревности. Чего-чего, а этого я от нее не ожидал.

Эмоции вспыхнули во мне как ржаной сноп от горящей спички. Я вскочил с кресла и подошел к окну. Вершины гор, еще освещенные заходящим солнцем, полыхали, словно угли в гигантском камине. На сосновый лес опускался голубой туман, похожий на невесомую шелковую накидку. Ледник цвета изумруда притаился на дне глубокой седловины, и из его недр исходило холодное мерцающее свечение. Какая красота! Какое величие! Разве можно ругаться в этом божественном месте?

Я успокоился, легко погасив в себе вскипевшую обиду. Ее ревность – всего лишь прикрытие. Всего лишь отчаянная попытка скрыть от меня нечто такое, что представлялось Ирэн ужасным. Я видел, каких усилий ей это стоило. На место угасшей обиды пришла жалость. Я поставил стул напротив Ирэн и сел на него. Покачивая ножкой, Ирэн продолжала делать вид, что смотрит телевизор. Я хотел спросить, что за тип этот Лобский, но не спешил это делать. Ирэн не могла не знать о моем естественном любопытстве, и должна была как-то прояснить ситуацию. Впрочем, использование в этом случае слова "должна" было неуместным. Ирэн мне ничего не должна. Если она захочет, то расскажет сама. А нет – я спрашивать не буду.

Ирэн не захотела ничего рассказывать. Мы сидели в напряженном молчании. Я – уставившись на Ирэн, а она – на телевизионный экран. Упрямое молчание в подобном случае – признак неважный. Если человек молчит, то можно предположить, что он не хочет лгать, но сказать правду тоже не может, ибо эта правда имеет неприглядный вид.

Глава вторая. Как завоевать мужчину?

На следующее утро Ирэн старалась вести себя так, словно ничего не произошло. Она как прежде была весела и беззаботна. Сначала приготовила кофе, потом "выстрелила" мне в лицо пеной для бритья, а когда я, ослепший, склонился над рукомойником, незаметно повернула рычаг душа. В общем, я искупался прямо в одежде под аккомпанемент нервно-заливистого смеха Ирэн. Я охотно включился в эту игру, и в свою очередь сунул Ирэн под душ прямо в халате. Я видел, что она изо всех сил старается забыть вчерашнюю встречу с Кротом как дурной сон, и я как мог помогал ей это сделать. Ее прошлая личная жизнь была для меня закрытой зоной, и я вовсе не стремился взломать замки. Зачем мне знать то, что Ирэн предпочитает скрывать? Зачем усложнять и портить наши отношения, если они пока еще устраивают меня? Мне ровным счетом наплевать на то, кем для Ирэн был этот Крот – хоть любовником, хоть мужем. Я-то не собираюсь жениться на Ирэн!

Я надеялся, что встреча с Лобским быстро выветрится из памяти Ирэн, но этого не произошло. Когда мы, взвалив зачехленные лыжи на плечи, вышли на улицу, в душе Ирэн снова поселилось беспокойство. Я подмечал, как она украдкой озирается по сторонам, словно подсознательно ждет выстрела в спину, или вдруг мысленно улетает в мир своих воспоминаний и перестает слышать меня и понимать, о чем я говорю. Ирэн думала, что я ничего не замечаю, а я старательно поддерживал в ней это заблуждение. Но когда на вопрос о том, какую трассу она сегодня предпочитает, Ирэн ответила, что не голодна, я не выдержал и мягко упрекнул ее:

– Ты меня совсем не слушаешь. О чем ты все время думаешь?

Ирэн заметно смутилась. Корчить передо мной дурочку она не стала, просто замкнулась в себе, не пытаясь уже играть и лицемерить. Мы даже не пошли на подъемник, кинули лыжи на снег и сели на деревянного дракона, охраняющего детскую площадку. Настроение у Ирэн упало окончательно. Мы долго молчали. Она безостановочно курила. "Сейчас она всё расскажет", – подумал я, но ошибся.

– Тебе не дают покоя мысли об этом человеке? – спросил я.

– Мне здесь надоело, – ответила Ирэн глухим голосом и кинула окурок в снег. – Я хочу домой.

И она опять отгородилась от меня глухой стеной. Я видел, как мучается Ирэн и, сочувствуя ей, искал лекарство от ее странной болезни. По поведению Ирэн можно было сделать вывод, что встреча с Кротом ее здорово испугала. Видимо, до того, как я к ним подошел, Крот успел сказать Ирэн нечто такое, что привело ее в замешательство. Я готов был навскидку назвать полсотни различных причин, по которым человеку можно быстро и надолго изгадить настроение. Допустим, напоминание о долгах. Или о том, что заканчивается срок аренды (дома, машины, дачи, офиса и т. д.). Или сообщение о том, что из тюрьмы вышел твой самый заклятый враг и разыскивает тебя. Или печальная новость от хирурга, который недавно тебя оперировал: по рассеянности он оставил между твоим желудком и селезенкой свой мобильный телефон. Может быть, Ирэн узнала о том, что ее богатая тетушка, проживающая в Канаде, за два до смерти завещала все свое многомиллионное состояние международному фонду защиты животных. Или, к примеру, Крот открыл ей страшную тайну, что мы с Ирэн – родные брат и сестра, и потому никогда не сможем жениться… Каждая их этих новостей запросто могла испортить Ирэн настроение. Но почему она играет со мной в молчанки? Почему не хочет поведать о своих печалях мне, ее самому близкому и надежному другу?

На этот вопрос я мог дать лишь один ответ: Ирэн скрывает от меня факт, который, как ей кажется, выставляет ее в невыгодном свете. Мы возвращались с Кавказа как с похорон.

– Странно, – сказала Ирэн, когда мы подошли к стоянке такси. – Нам сейчас придется расстаться и разъехаться по своим квартирам. А я уже привыкла, что у нас общий дом.

В этой мимолетной фразе мне увиделась угроза своей свободе.

– Это был отпуск, – ответил я, ласково потрепав Ирэн по щеке. – Маленькая сказка, которая, увы, всегда заканчивается. У каждого из нас свой дом и своя жизнь. Так ведь, малыш?

Из аэропорта мы поехали в разных такси: Ирэн к себе домой, я – к себе.

На утро мы встретились в агентстве, и у меня появилась надежда, что теперь всё встанет на свои места. Ирэн пришла в белом костюме, который идеально сочетался с ее бронзовым загаром. Она выглядела бодрой, полной сил и уверенности в себе. Я с облегчением вздохнул. Кажется, она сумела избавиться от тягостных мыслей и переживаний. Я сделал ей комплимент, и мы разошлись по кабинетам.

За неделю в нашем почтовом ящике скопилось целая кипа корреспонденции, и я принялся ее разбирать. Вскоре мне в душу закралось предчувствие, что грядет моя очередь впасть в тоску и депрессию. В стопке писем не оказалось ни одного заказа, зато всевозможных счетов и квитанций было немыслимое множество. Я придвинул к себе калькулятор, но тотчас отшвырнул его. Даже беглого взгляда на цифры было достаточно, чтобы понять: в ближайшее время я должен выложить кругленькую сумму в качестве налогов, коммунальных и прочих услуг. Но самая большая бяка ждала меня в письме от хозяина полуподвального помещения, в котором мы работали. Оказывается, хозяин продал это помещение некоему толстосуму, а тот немедленно взвинтил арендную плату почти втрое и потребовал выплаты денег немедленно. Меня даже холодным потом прошибло от такой скверной новости. На финансовом счету нашего агентства вымирали последние рубли, и никаких серьезных источников дохода в ближайшей перспективе не предвиделось. Конечно, можно было плюнуть на этот подвал и съехать отсюда. Но куда? Пока я найду другое помещение по приемлемой цене, пока сделаю там ремонт, мы растеряем всех своих клиентов и окончательно вылетим в трубу.

Последним в стопке корреспонденции оказалось пухлое письмо в измочаленном конверте без каких-либо обозначений обратного адреса, и во мне уже стал тлеть уголек робкой надежды, что это заказ на частный сыск, но в последний момент я разглядел в правом верхнем углу конверта выведенное корявыми буквами фамилию Ирэн.

– Тебе письмо, – сказал я, зайдя к ней в кабинет, и кинул конверт на стол.

Ирэн очищала от кожуры апельсин, держа его от себя на безопасном расстоянии.

– Хочешь? – предложила она и стала разламывать апельсин. Желтый сок стекал по ее пальцам на запястья. Кабинет наполнился головокружительным запахом, который у меня стойко ассоциировался с Новым годом. Можно было бы сесть с ней рядом и, набивая рот сочными дольками, рассказать Ирэн о наших безрадостных делах, а потом вместе покумекать, где бы раздобыть деньжат. Но я пощадил ее психику, еще не оправившуюся после недавних переживаний, и решил перенести этот разговор на другой день.

Вернувшись к себе, я погрузился в размышления о денежных проблемах и вскоре пришел к выводу, что нет иного выхода, чем прибегнуть к уже опробованному способу, когда-то придуманному Ирэн. Прежде нам легко удавалось договориться с прежним хозяином об отсрочке оплаты, предлагая ему небольшую услугу: мы занимались коммерческим шпионажем в его пользу, выуживая секреты у его конкурентов. Почему бы не предложить такую же сделку новому хозяину?

Я еще раз пробежал глазами по письму, переписал номер телефона на листок перекидного календаря, но в последний момент передумал звонить ему. Во-первых, такие щекотливые вопросы удобнее решать не по телефону, а при личной встрече. А во-вторых, пусть звонит и договаривается Ирэн. Она с успехом делала это раньше, и наверняка опять сумеет договориться. Я кинул маркер на стол и сладко потянулся в кресле. Ну вот, ситуация уже не кажется столь драматической, как несколько минут назад. Мы получим тайм-аут на пару-тройку месяцев. За это время, смею надеяться, я подпишу с клиентами несколько договоров на детективные услуги, мы заработаем деньги и рассчитаемся за аренду. А летом нам не дадут скучать курортники. В очередь встанут у дверей агентства с просьбами проследить за неверными женами, разыскать пляжных воришек или привлечь к уголовной ответственности мошенников с какого-нибудь бульварного "лохотрона".

Я уже был готов позвать к себе Ирэн и поручить ей переговоры с новым хозяином, как вдруг мой чуткий нос, облупившийся под горным солнцем, уловил запах горелой бумаги. Я посмотрел вокруг себя, заглянул в мусорную корзину, дабы найти источник дыма, но ничего не заметил. Подошел к окну, открыл его и втянул носом сырой свежий воздух. Выходит, горит что-то в офисе. Не хватало нам еще только пожара!

Выскочил в коридор. Здесь запах гари чувствовался сильнее. Я заглянул в умывальник, затем в прихожую и кинулся к Ирэн. Распахнув дверь, я едва не закашлялся от густого удушливого смога. Что горит? Я был готов увидеть пламя, жадно пожирающее шторы, мебель и папки с документами, но действительность оказалась совсем не страшной. На подносе для чайного сервиза, стоящем посреди стола, дымилась безобидная горстка пепла, а Ирэн пыталась раскрыть оконные створки, но упрямый шпингалет никак не поддавался, и девушка с отчаянием дергала за ручку.

– Ты что, замерзла? – спросил я, схватил чайник и полил догорающую золу. На поверхности грязной лужицы всплыло несколько обгоревших обрывков разноцветной бумаги.

Ирэн, наконец, справилась с упрямым шпингалетом и распахнула настежь окно. Дым ринулся на волю, словно армия изголодавшейся саранчи на пшеничное поле.

– Я хотела… – пробормотала она. – У меня в столе было много лишнего…

Она взяла со стола поднос и, расплескивая черную воду, поднесла его к мусорной корзине.

– Ты испачкала юбку, – сказал я. – Нет… Ниже! Еще ниже!

Не стоило обманывать себя. Ирэн что-то скрывала от меня. И ее поведение было отголоском того, что случилось на Эльбрусе.

– А, ерунда, – прошептала Ирэн и неловко выплеснула воду с остатками бумаги в корзину. Несколько капель попали на ее белоснежный костюм и расцвели на нем черными кляксами.

Я отобрал у нее поднос и подвел к окну.

– Ирина, что происходит? – спросил я, пытаясь заглянуть ей в глаза. – Что ты сожгла? Письмо, которое я тебе дал?.. Почему ты не хочешь смотреть мне в глаза?

Она стояла передо мной зажмурившись, почти не дыша, неподвижно, словно манекен в магазине одежды. Совсем рядом шелестел по листьям дождь. Стучали каблуками прохожие. Суетились и чирикали воробьи. Пожилой мужчина с объемным продуктовым пакетом остановилась напротив нашего окна, с неприкрытым любопытством глядя на нас. Ему было интересно – будем мы обниматься или нет. Я закрыл окно. Кабинет проветрился, и в нем стало холодно и неуютно.

Ирэн продолжала стоять посреди кабинета ни жива, ни мертва. Из-под ее век просачивались слезы. Я почувствовал, что теряю терпение. Злость на собственную беспомощность охватила меня. Можно было подумать, что Ирэн заперлась в комнате и оттуда громко взывает о помощи; я стучу в дверь, ломлюсь к ней, но она не открывает, и все продолжает голосить.

Волна удушливой жалости всколыхнулась в моей душе. Я не сдержался, привлек Ирэн к себе и порывисто обнял ее. На какое-то мгновение мне показалось, что стена отчуждения, стоящая между нами, вот-вот рухнет, и, подобно плотине, высвободит лавину эмоций и слез, которые неудержимым покаянием хлынут на нас. И Ирэн уже начала слабеть в моих руках, и уже коснулась лицом моей груди, и уже сделала глубокий вздох, чтобы на одном дыхании рассказать мне всё… Но нет! Она вдруг с мягким упорством высвободилась из моих объятий и сделал шаг назад.

– Ох, Кирилл, – произнесла она, по-прежнему не глядя на меня, качнула головой, коснулась ладонью лба и с усилием улыбнулась. – Дурная привычка – сжигать письма. Это у меня от родителей. Они всегда панически боялись слежки. Даже поздравительные открытки сжигали. И я тоже, чисто машинально. Ты мне не веришь, да?..

Она лгала. Плохо, неубедительно, но эта ложь стоила ей неимоверных усилий. Я понял, что теперь до правды – целый космос, Вселенная, и бесполезно пытаться вызвать ее на откровенный разговор. Был шанс сделать это, но она не решилась. Теперь мне наплевать на ее проблемы! Пусть хоть весь офис спалит – не надо будет ломать голову, где взять деньги на его аренду.

– Действительно, дурная привычка, – сказал я холодным тоном и быстро вышел из кабинета.

Теперь я уже не пытался найти разгадку необычайного поведения Ирэн. Мне надоело это бессмысленное занятие, и я пошел по пути, который не требовал от меня умственного напряжения и терпения: причиной всех ее странности я сделал самого себя. Ирэн на меня обижается. Она мне не доверяет. Я ее раздражаю. Я не устраиваю ее как начальник и… И вообще как мужик! И всё потому, что не веду ее под венец.

Если ей что-то не нравится – пусть уходит! Скатертью дорога! Но ее капризы и слезы больше терпеть не намерен. У меня уже голова распухла от версий и догадок. На-до-е-ло! К чертовой матери агентство! Долой все счета вместе с кабальными условиями экспроприаторов! Да здравствует свобода!

Я сгреб со стола все счета и письма в выдвижной ящик и запер его на ключ. Ключ закинул в сейф, который, в свою очередь, тоже запер. Потом прошелся по кабинету, думая, куда бы засунуть ключ от сейфа. Меня распирало от желания с кем-то подраться. Я скрипел зубами от нестерпимой жажды совершить нелепый и абсолютно бессмысленный поступок, чтобы потом горько сожалеть о нем. На моем пути попался стол, на который я немедленно запрыгнул и тут же стукнулся темечком о люстру. В этот момент в дверях появилась Ирэн. Движения ее были плавные, как у сытой и сонной кошки. Она оперлась одной рукой о косяк, другую опустила на бедро, выгнулась, словно на подиуме, и безупречно улыбнулась мне.

– А что ты там делаешь? – спросила она. – У тебя такой озабоченный вид.

Я хлопал глазами, удивляясь столь разительным переменам в облике и поведении моей милой сотрудницы. Если бы не темные пятнышки на ее костюме, можно было бы подумать, что недавняя сцена в задымленном кабинете мне лишь пригрезилась.

– Хочу воду в плафон залить, – ответил я.

– Воду? Зачем?

– Чтобы согреть чай, неужели не понятно! – буркнул я и спрыгнул со стола.

Как она владела собой! Я не мог не восхититься Ирэн. Почему-то именно сейчас она показалась мне неотразимо красивой. Может быть, из-за ее прекрасных глаз, бездонно заполненных тайной и упоительным блеском?

Она поправила прядь волос, выбившуюся из-под заколки, и подошла ко мне. Легкая, тоненькая, почти невесомая. Но сколько в ней чувств, эмоций и затаенных мыслей! Целая планета! Некоторое время я нее мог шелохнуться, и все стоял в шаге от нее и рассматривал ее лицо. Теперь она не опускала глаза, и подбородок держала высоко и гордо. Высокий открытый лоб отливал бронзой. Маленький кукольный носик был слегка вздернут кверху, будто тем самым тоже заявлял о своем норове. В позе Ирэн мне виделась вызывающая храбрость и открытость опытной стриптизерши. На, мол, смотри на меня, рассматривай мои глаза – мне нечего стыдиться, я ни в чем перед тобой не виновата, и совесть моя чиста.

– У нашего офиса новый хозяин, – брякнул я. – Он в три раза увеличил стоимость аренды…

У меня в горле вдруг засаднило, и я закашлялся, отошел от Ирэн и грохнулся в свое кресло. Красивая баба на работе – это уже плохая работа. И что она светит на меня своими очаровательными глазками? Я говорю о беде, свалившейся нам на голову, а она своим внешним видом заставляет меня задуматься о неизбежности весны и любви.

– В три раза? – спокойно, даже равнодушно переспросила Ирэн, словно речь шла о подорожании лангустов в ресторанах Таиланда.

– А денег у нас нет, – добавил я, зачем-то вынимая из нагрудного кармана портмоне и заглядывая в него.

– Где же их взять?

– Позвони новому хозяину, – произнес я, абсолютно уверенный в том, что Ирэн откажется, – и скажи, что если он отсрочит выплату на три месяца, то мы безвозмездно соберем для него сведения любого характера.

– Любого? Так и сказать – любого?.. Хорошо, – согласилась Ирэн. – По какому номеру звонить?

Кажется, в агентстве воцарялась прежняя деловая обстановка. Ирэн снова стала исполнительной и сообразительной сотрудницей, какую я знал и ценил уже второй год. Вот только эта странная улыбка, блуждающая на ее перламутровых губах! О чем она сейчас думает? Чему радуется?

– Вот письмо… – буркнул я и с озабоченным видом стал дергать выдвижной ящик, пытаясь его открыть. Ящик не открывался, потому как несколько минут назад был заперт лично мною, и тогда я принялся разряжать свои нервы на ручке. В конце концов, она оторвалась. Я швырнул ручку в мусорную корзину и только тогда вспомнил, что переписал номер на лист календаря. Я в сердцах выдрал его и протянул Ирэн, стараясь не встретиться с ней взглядом.