Tsitaadid raamatust «Год обмана»
Раньше всегда в Новый год мандарины ели. Как только ими запахнет, у меня сразу начинала голова кружиться. Знаешь, Дед Мороз, подарки и все такое. Классно так было. А теперь мандарины круглый год продают. я уже и не помню, какое настроение они должны вызывать.
– Нужно ознакомиться с правилами для главбухов.
– Главбухи-то здесь при чем?
– Те, кто бухают не по науке – это просто любители. Махровая самодеятельность. Главбухи, мой дорогой, – это уже элита.
– Понятно, – снова улыбнулся он.
– Правило номер один: бухать так бухать. Нельзя стать настоящим главбухом, если у тебя остаются сомнения. Главное, чтобы в сердце было искреннее желание стать маленьким пьяным поросенком. Воля здесь ни при чем. Надо по-настоящему захотеть. Тогда у тебя, может быть, получится. Сейчас уже настоящих мастеров почти не осталось, одни любители. Но я тебя научу.
Пацан мой улыбался до ушей, но молчал.
– Правило номер два: главбух должен быть художником. Без поэтического отношения к делу ничего не выходит. Ты любишь море?
– Да.
– Думай о нем, когда пьешь.
– Меня укачает.
– Тогда думай о женщине.
– О Марине?
– О ком хочешь. Лишь бы это была поэзия. Какие стихи тебе нравятся?
– Есенин.
– Отлично. Он тоже бухал. Надо распределить выпивку по поэтам. Есенин пусть будет водка.
– Лучше рябиновая настойка.
– Молодец. Кто еще?
– Пушкин.
– Это шампанское. Еще?
– Байрон.
– Я не читал. Сам придумай.
– Наверное, коньяк…
– Ты должен быть уверен.
– Да, точно коньяк.
– У нас еще остались вина. Сначала красное.
Он ответил не сразу.
– Может, Блок?..
– Откуда мне знать? Я стихов не читаю.
– Нет, Блок – это белое вино.
– А кто тогда красное? – спросил я.
– Франсуа Вийон… – он опять подумал. – Да, точно! Франсуа Вийон.
– Венгр?
– Нет, француз. Его повесили за воровство и разбой.
– Хороший поэт. Дашь потом почитать. Кто у нас будет отвечать за портвейны?
– Я не знаю. Я портвейна не пил.
– Значит, есть пробелы. Ладно, будем ликвидировать. Вот тебе и домашнее задание. Сегодня – портвейн, а завтра ныряй в папину библиотеку.
– У него нет стихов.
– Ну, сходи в Ленинку. В общем, на этом пока все. Всякие виски-шмиски оставим на другое занятие. Нельзя мешать все в одну кучу. Собирай пока этих пацанов, и мы их сегодня проверим.
– Больше нет правил? – разочарованно спросил он.
– Еще как минимум два. Но вначале контрольный вопрос. Кто был самый верный ленинец, на которого всем нам надо равняться?
Его лицо выразило сильное удивление. Потом он задумался и наконец улыбнулся.
– Бухарин?
– Пять баллов. Начинаешь улавливать суть. Следующее правило гласит: никогда не забывай про бухучет. Если ты перестал считать, ты уже не главбух, а просто бухарик. Надо всегда знать сколько уже выпито. В этом случае ты способен мыслить стратегически и верно распределять остающиеся ресурсы. Это понятно?
– Как божий день.
Но ты стал похож на него.
Со временем это становилось все заметней. Очевидно, это нравилось твоему отцу и поэтому он не хотел новых детей. Наверное, боялся, что больше такого сходства не будет. У меня иногда бывает ощущение, что он относился к тебе как фотограф к удачному снимку – повезло со светом, с натурой, и пленка проявилась отлично. К чему напрягаться и делать все заново?
Потом начались твои бесконечные увлечения, которые ни к чему не вели. Отец поощрял их, но, кажется, даже он в итоге стал раздражаться. Он боялся, что из тебя не выйдет ничего серьезного. Вот чего он хотел – серьезности. Просто так иметь сына он не хотел. Просто сына ему всегда было мало. Ты должен был отличиться. Что означало – ты должен был стать таким же как он. Нормальная мания величия. Даже у самого глупого, самого неудачливого, самого неталантливого мужчины ее всегда хоть отбавляй. Вторичный половой признак. Прилагается к адамову яблоку и волосяному покрову на лице. Мужчинам не нужны сыновья. Им нужно большое зеркало. И чтобы никто не мешал смотреть в него без конца.
Что там у тебя было? Гимнастика, каратэ, плавание, теннис и, кажется, даже музыка. Это ведь не полный список. Зачем ты учился играть на фортепиано? У тебя же нет слуха. Я пыталась объяснять тебе, но ты пожимал плечами. Иногда вообще занимался абсолютной бессмыслицей. Скачивал картинки из Интернета и сортировал их по темам. Автомобили, пейзажи, карикатуры. Часами просиживал у компьютера, занимаясь этой чепухой. Я спросила тебя однажды – зачем, а ты сказал – может быть, пригодится. Или вдруг начинал следить за тем, чтобы на столе лежало одинаковое количество предметов. Никогда не могла понять, зачем ты считал эти вилки, тетради, резинки, и потом обязательно что-нибудь убирал, если результат не совпадал с какими-то твоими цифрами. Я не понимала тебя. Мне и сейчас кажется это полным бредом. Может быть, следовало почитать книжки по психологии подростков? Интересно, пишут ли там о поступках, совершаемых без всякой видимой цели?
Она сказала – все дело в том, что мы все в итоге должны умереть. Это и есть самое главное. Мы умрем. А если это понял, то уже не важно – голубой твой друг или не голубой. Просто его становится жалко. Независимо от цвета. И себя жалко. И родителей. Вообще всех. А все остальное – не важно. Утрясется само собой. Главное, что пока живы. Она говорит, а сама на меня смотрит, и потом спрашивает – ты понял? Я говорю – понял. Только Семенов мне как бы не друг. А она говорит – это тоже не важно. Вы оба умрете. Я думаю – спасибо, конечно. Но так-то она права. Она говорит – потрогай свою коленку. Я потрогал. Она говорит – что чувствуешь? Я говорю – коленка. Она говорит – там кость. У тебя внутри твой скелет. Настоящий скелет, понимаешь? Как в ваших дурацких фильмах. Как на кладбище. Он твой. Это твой личный скелет. Когда-нибудь он обнажится. Никто не может этого изменить. Надо жалеть друг друга, пока он внутри. Ты понимаешь? Я говорю – чего непонятного? Скелет внутри, значит все нормально. Она улыбается и говорит – молодец. А вообще умирать не страшно. Как будто вернулся домой. Как в детстве. Ты в детстве любил куда-нибудь ездить? Я говорю – к бабушке. Она в деревне живет. Она говорит – ну вот, значит как к бабушке. Ты не бойся. Я говорю – я не боюсь. Она говорит – умирать не страшно.
Она снова заправила ту непослушную прядь за ухо и, встав передо мной на колени, сама поцеловала меня.
– Ого, – сказал я, когда уже все кончилось. – С чего бы это?
– Приз победившему на скачках.
– Ни фига я не победил.
– Как знать. Не всегда нужно приходить первым… Ты сам-то сможешь идти?
– Дурак ты, – сказала Марина. – Это, правда, могло быть очень опасно.
– Не опаснее, чем летать с твоего Рыжика.
– Он что, сбросил тебя?
– Нет, я сам с него соскочил. Кстати, ты мне скажи, лошадей едят или нет?
– Не знаю… Я не ем.
– А я теперь, кажется, буду. Интересно, у нас в Москве можно достать жеребятины?
Ее лошади явно не стоялось на одном месте.
– Если хочешь, поедем обратно. Скоро уже стемнеет. Стоять!
Она укоротила поводья своей танцующей кобылки. Та крутнулась вокруг себя и встала на дыбы.
– Да нет, – сказал я. – Когда еще выпадет такая возможность?
– Тогда давай наперегонки!
– Наперегонки?!!
– Галопом!
– Галопом?!!
Я понял, что надо было соглашаться, когда она предлагала вернуться назад. Теперь было уже поздно. Впереди меня ждала трагическая смерть.
– Когда он перейдет на широкий шаг, – говорила она тем временем, – ты должен привстать на стременах и ни в коем случае не садиться.
– Не садиться, – повторил я.
– Иначе ты сломаешь ему спину.
– Ему, – мой голос звучал как эхо.
– Ты должен все время стоять на полусогнутых коленях, позволяя ему свободно двигаться у тебя между ног.
– Между ног.
– Ты будешь как будто висеть над ним. Но помни, что скорость очень большая.
– Какая?
Она на секунду задумалась.
– Километров сорок-пятьдесят.
«Будет больно», – мелькнуло у меня в голове.
– И как только он перейдет в галоп, – продолжала она, – начинай делать движения тазом.
– Какие? – поинтересовался я.
– Как какие? – она неожиданно смутилась. – Тазом. Я тебе говорю – движения тазом.
– Вот так? – я привстал и повилял задницей из стороны в сторону.
– Да нет! – разозлилась она и показала. – Вот так!
– Какие интересные движения, – протянул я.
Надо же, у меня еще оставался юмор в этой ситуации. Впрочем, движения, и в самом деле, были замечательные.
– Ты понял, или нет?!!
– Я все понял. А скажи… Я где-то читал, что женщинам нравится верховая езда потому что… ну, это… вроде как секс?
– Ну и что?
– Так это правда?
Она подъехала вплотную ко мне и улыбнулась.
– Правда.
Семенов сказал, что знает настоящее имя Одри. А я ему говорю – я думал, что Одри – настоящее. А он говорит – ни фига. Ее звали Эдда Кэтлин ван-Хеемстра Хепберн-Рустон. Я ему говорю – напиши. Он написал. Я говорю – а ты-то откуда знаешь? Он говорит – я в детстве любил прикольные имена запоминать. Первого монгольского космонавта звали Жугдэрдемидийн Гуррагча. Я говорю – врешь. А второго? Он говорит – второго не было. Можешь проверить. А первого звали Гуррагча. Сам посмотри на Интернете. Там и про Одри Хепберн до фига всего есть. Я говорю – например? Он говорит – ну, она дочь голландской баронессы и английского банкира. Снималась в Голливуде в пятидесятых годах. А до этого – в Англии.
Это Паскаль – любимый философ всех твоих бородатых, плохо одетых друзей. Там у тебя красным карандашом подчеркнута мысль под номером 103: «Нашему уму от природы свойственно верить, а воле – любить, поэтому, если у них нет достойных предметов для веры и любви, они устремляются к недостойным».
