Loe raamatut: «Про Максима и Гелю, или Счастлив по принуждению», lehekülg 4

И эта голова сказала: «Ну, кто хочет стать балериной?»

Геля рванула со своего места, чтобы первой встать на путь искусства и, подняв руку вверх крикнула:

«Я! Я хочу стать балериной!»

В этот момент люстра XVII века, висевшая под потолком с самого момента постройки здания балета, издала хрустальный крик, и с грохотом упала на паркетный пол примерно того же возраста, что и люстра, лишив этот самый храм искусств и того, и другого достояния одновременно. Худая женщина с испуганным лицом не успела ничего сказать. Она вообще привыкла к тому, что в этом заведении могут падать только балерины, и само настроение художественного руководителя, и то, только от того, что упала балерина. Геле так хотелось поскорее стать балериной, что она внесла в аудиторию и без того бледную женщину, вместе с белоснежной входной дверью, ничем по цвету теперь не отличающуюся от худой женщины. Вслед за дверью, бледной женщиной и широко улыбающейся Гелей в зал влетела Гелина мать.

Смущенно обращаясь к приемной комиссии, она робко проговорила: «Вот, дочка, мечтает стать балериной».

И многозначительным жестом головы, с глубокой тоской в глазах, дала понять членам комиссии что отказать, по крайней мере, без последствий, ей нельзя.

После секундного молчания с обеих сторон, уже с первой минуты этого противостояния, Гелина мама добавила: «Вы не беспокойтесь, скорая уже приехала. И та девочка сама виновата».

Гробовая тишина длилась примерно три минуты. Сидевший в центре стола импозантный мужчина с едва заметной сединой в волосах, придававшей ему благородный вид, встал во весь рост, и дрожащим голосом обратился к стоящей перед ними Геле, так и не отпустившей из своих рук входную дверь вместе с худой женщиной:

«Ну что ж, думаю, что мы посмотрим ваше дарование. Августина Олеговна, будьте добры – «Лебединое Озеро», акт III, №16. Танцы балетного корпуса и гномов».

И уже другая сухощавая сгорбленная женщина, с неимоверно длинными и худыми, как у смерти, пальцами, вдруг начала стучать ими по клавишам концертного рояля, извлекая из него поистине божественную музыку. Импозантный, седеющий мужчина жестом руки пригласил Гелю, что ей можно танцевать. И, подчиняясь нахлынувшему на Гелю вдохновению, и под влиянием музыки Петра Ильича, начался танец «сражённого любовью бегемота». Геля бегала по залу не щадя ни своих ног, ни паркета. Во всех местах, где пробежал этот «лебедь» на максималках, оставались лишь боль и разрушение. По пути своей траектории она успела покалечить парочку зевак, неудачно вставших у нее на пути. А в тех местах, где она пыталась изобразить подпрыгивание, на полу оставались вмятины и треснувшие доски векового паркета. Августина Олеговна, надо отдать ей должное, как истовый профессионал своего дела, не остановилась ни на мгновение. Даже когда о стенку разбился стеклянный графин, что стоял за ее роялем, случайно сбитый со стола редколлегии ногой Гели, когда она попыталась изобразить что-то наподобие фуэте, махнула ею, не глядя, куда она летит. Для всех тех, кто не смог пережить это выступление, понадобилась вторая скорая помощь, так кстати, дежурившая у подъезда храма искусства.

Когда пыль от Гелиного выступления в зале, наконец, осела, все сидевшие в президиуме неожиданно стали хлопать в ладоши и кричать «браво». Максим, наблюдавший за этой картиной, мог видеть то, что скрылось от глаз новоявленной балерины. Прибывший вместе с каретами скорой помощи наряд милиции, во главе с Начальником управления МВД города, стояли за дверями так, чтобы Геля не могла их видеть. И начальник МВД жестами показывал всем членам художественного совета, чтобы они дружно хлопали в ладоши. Те, не понимая, что происходит, но инстинктивно доверяя представителю власти, да еще и в таком звании, – начали хлопать. А особо рьяные, понимая, что дело не совсем чисто, стали еще и кричать «браво».

Наконец, закончив бурные и весьма продолжительные, как члену ЦК КПСС, овации, импозантный мужчина встал во весь свой немаленький рост, и, отряхнув полы своего фрака от строительной пыли, которая Геля выбила из – под паркета сказал:

«Мы готовы взять тебя в нашу балетную школу».

Геля от радости и от переполнявших ее чувств так сильно покраснела, что казалось вот-вот из ее ноздрей и ушей пойдет пар. Вся приемная комиссия в ужасе посмотрела на мужчину, давая ему понять, что из-за него им всем теперь придётся менять работу. А быть может – и страну проживания. К счастью, в то время не делали операций по перемене пола. В противном случае некоторые из них не на шутку бы задумались и о такой мере.

Мужчина понял взгляды коллег и, опомнившись, произнес: «Но у нас будет к тебе одно условие, – сказал седеющий мужчина, обращаясь к Геле и поседел, по-моему, еще больше. – Мы не сможем тебя обучать, если у тебя не будет партнера. Вот если ты найдешь мальчика, чтобы вместе с ним заниматься балетом, мы с радостью вас примем вместе».

Мужчина надеялся на то, что в целом городе, так же как и в стране, не найдется ни мальчика, ни его родителей, которые бы согласились отпустить свое единственное чадо заняться балетом вместе с этим монстром, в зубах которого застрял кусок ветчины. Но – не тут-то было!

«Максим!!!» – раздался душераздирающий крик Гели.

«Максим?» – повторила вся приемная комиссия, и в ее рядах пошел еле слышный ропот.

В дверях появился невысокий мальчик, в обтягивающих белых колготках. Он грустно вздохнул и подошел к Геле, взяв ее за руку. Участь Максима была решена, как всегда, без его участия.

Хочу напомнить, что мы жили в эпоху тотального дефицита. И родителям Гели пришлось постараться, чтобы найти сначала тюль, для того, чтобы пошить пачку для занятия балетом, а потом еще и мастера, который возьмется за столь объемный заказ. И тюль, и мастер в то время представляли собою предмет дефицита. Папе Максима пришлось отказаться у себя на заводе от очереди, на желанный в то время автомобиль, и уступить её коллеге, который в свою очередь уступил ему место на занавески и болгарский спальный гарнитур. Зачем это было надо папе Максима – для него осталось загадкой до сих пор. Ну, с мастером, пожалуй, было попроще. Всем нам уже известная мама Андрея Перервина всё-таки согласилась пошить Геле пачку. Но после длительных уговоров и обещаний со стороны Гели оказать Андрею защиту в течение, как минимум полугода. Спустя неделю, Геля получила желаемый наряд. Осталось только решить вопрос с пуантами. Дело в том, что даже по запросу в Министерство культуры, был получен ответ о том, что пуант такого размера никогда не выпускали и выпускать не будут. Этот факт создавал реальную проблему, причем она могла вылиться в большие финансовые затраты. Нет, на пуанты нужно не так много денег, их просто не достать. А вот на хорошего врача, для того, кто принесет дурную весть, после того, как Геля узнает об этом, и на последующую реабилитацию – нужно гораздо больше.

Наконец, отцу Гели удалось договориться с одним мастером, с которым его свел друг брата жены свояка. Не берите в голову и не пытайтесь понять, а то еще поймете. В общем, он был мастером краснодеревщиком в консерватории, и обещал сделать пуанты необходимого размера. Золотых рук мастер, скажу я вам. Когда Геля вошла в зал в своем наряде, пытаясь громко не шуметь, ударяя деревянным основанием пуант по паркету, прожектора осветительного оборудования балетной школы погасли, как бы давая понять всем присутствующим, что свет теперь не нужен; в зал вошла звезда. За ней в зал скромно вошел Максим, едва заметный на фоне своей спутницы, и робко прикрывавший причинное место, так не целомудренно выпиравшее из его белоснежных колготок. С Максимом оказалось легче всего. Старые белые колготки Гели, которые она носила еще в годовалом возрасте и чешки из первого класса, решили все проблемы. Демонстративно взяв Максима за руку и встав в начало строя, Геля сразу дала понять всем присутствующим, включая преподавателей, что с примой вопрос уже решён. Преподаватели и девочки, памятуя о том, что случилось с неизвестной балериной на пробах, которая по неосторожности и не знанию решила немного посмеяться над нашей звездой, решили не спорить и уступили пальму первенства Геле.

«Attention!!!! » – на неизвестном для детей языке, вдруг воскликнула утонченная, и довольно взрослая по меркам детей балерина.

Одета она была в черные, обтягивающие и без того ее худые ноги легинсы и белую футболку, которую сверху закрывала вязаная, наверное, ее бабушкой, кофта.

«Дети, меня зовут Ольга Васильевна, – представилась она. – А фамилия моя Лепешинская».

После того, как балерина представилась детям, на ее лице засияла радостная улыбка. Как будто дети должны были носить ее на руках, как только узнали ее имя и фамилию. Ее мама, назвала свою единственную дочь, в честь знаменитой бабки, которая некогда была довольно известной балериной. Одна ее фамилия открывала перед внучкой двери в лучшие балетные школы страны. Бабушка так надеялась, что внучка продолжит балетную династию, и вдохнет новый блеск в некогда знаменитую фамилию. Но, к сожалению, полученная на занятиях в балетной школе еще в юности травма, не позволила девочке покорить сцену Мариинки. И теперь ее удел был преподавание в балетной школе нашего городка. Соглашаясь на преподавание, она не могла себе даже представить, что ее ждет на этом поприще. Она не могла подумать, что работа с маленькими детьми может принести столько хлопот и добавить трещин и переломов в ее довольно хрупких костях.

Геля внимательно смотрела на своего нового кумира, пытаясь уловить каждое сказанное ею слово, в то время, как из – под резинки ее колготок, предательски торчал ее неизменный атрибут. Огромного размера бутерброд с колбасой.

«Девочки, начнем с разминки, – сказала еще не поломанная в своей новой жизни преподавательница балета. – Все-все-все. Быстро подошли к станку. Все встали в первую позицию и повторяем за мной».

Она подошла к станку и встала в первую позицию, показывая детям как надо.

«Смотрим все на меня, сомкнутая стойка, носки наружу, пятки сомкнуты».

Дети остались неподвижны и не тронулись со своего места.

«Tu n’entends pas?» – заговорила опять на непонятном языке тощая преподавательница.

И после секундной паузы, первой решилась Геля. Она решительно достала бутерброд из-под резинки, и с жадностью надкусила его. Затем, вернув его на прежнее место не глядя, взяла Максима за руку и шагнула к станку. Попытка встать в первую позицию сразу обнажила кавалерийский изгиб ног нашей юной балерины. Между коленями Гели мог бы пролезть волейбольный мячик. И все попытки преподавателя придать ее ногам строго вертикальное положение были обречены на провал.

«Вот, – говорила она, – обрати внимание на то, как стоят другие девочки», – говорила она Геле и рукой указывала на рядом стоящих девочек.

Геля повернула голову, чтобы лицезреть, как стоят другие, но увидав ее суровое лицо, по которому стекали капли крупного пота от усилий встать в верную позицию, ноги девочек вдруг, совершенно неожиданно, приобрели такой же кавалерийский изгиб, как и у Гели.

«В чем дело?!» – от возмущения выдала тощая балерина, и посмотрела на всех стоящих у станка.

Максим не выдержал, и, закрыв рукой рот, прыснул от смеха. Мгновенная карма в виде оплеухи от Гели успокоила его.

«Не смей смеяться над этими неумехами в храме искусств», – сказала Геля Максиму и показала взглядом на других девочек.

«Спасибо, Гелечка, но дальше я сама», – сказала преподаватель.

«Так, – захлопала в ладоши наследница знатной фамилии. – Теперь пробуем встать во вторую позицию». И она продемонстрировала ее всем присутствующим».

«Обратите внимание на меня, – широкая стойка, ноги врозь, носки наружу».

И дети повторили за ней. Вторая позиция удалась даже Геле. И детям не пришлось изображать кавалеристов. В этой позиции они поделали наклоны, немного размяв связки и мышцы тела. Из этой позиции ребят попросили положить одну ногу на станок и сделать к ней изящные наклоны. Геле никак не удавалось поднять ногу даже на половину от необходимой высоты. И ей на помощь пришел Максим. Услужливо он присел, и положил ее голень себе на плечо, с тем, чтобы потом встать, и попытаться переложить ногу на перилу станка. Но когда он только попытался встать, газы, скопившиеся у Гели в кишечнике, незамедлительно покинули его. Мне кажется, что даже фашисты были более гуманны в применении химического оружия, по сравнению с тем, что испытал Максим, невольно вдохнув вырвавшийся из Гели воздух. Очнулся он спустя каких-то минут семь или восемь, и увидел склонившуюся над собой встревоженную преподавательницу.

«Ничего, ничего, – запричитал Максим в попытке успокоить худую балерину, – со мной иногда такое бывает. Давайте продолжим урок», – предложил он, вставая на ноги.

Но учительница решила, что для первого раза обмороков достаточно. И на этом закончила урок, сообщив, что следующее занятие будет послезавтра.

По дороге домой, Геле казалось, что она не идет, а летит. В ее душе, и во всем теле была такая легкость.

«Еще бы, – думал про себя Максим, – мало того, что я по ее милости был сколько в отключке, так я еще и все ее вещи тащу на себе после тренировки.

И вообще, – продолжал думать про себя Максим, – мало ли что эти сумасшедшие балерины могли со мной сделать, пока я был без сознания. Кто их знает? Может это пришельцы. И они запустили мне через ноздри прямо в мозг инопланетного червя, который уже присосался к моему мозгу и управляет моим сознанием. А как еще объяснить мою нездоровую тягу к балету. Ведь я испытываю к нему тягу?» – спросил Максим сам у себя.

Но Геля не замечала его расстроенного вида. Она спешила домой, чтобы рассказать маме с папой о своих первых успехах.

А в это время, в учительской балетной школы рыдала бывшая, несостоявшаяся прима Мариинского театра, Ольга Васильевна, – полная тёзка своей знаменитой бабки. Директор школы, импозантный человек, и пианистка Августина Олеговна успокаивали ее, как могли.

«Милочка, – ласково говорили они ей. – Помилуйте, отчего так убиваться?»

«Да как же не убиваться, Карл Францевич, – обратила она свои речи к директору балетной школы. – Разве же я думала, когда училась у лучших педагогов мира о том, что буду учить танцевать малую копию Титаника? Вы ведь знаете наше положение, Карл Францевич? У нас на носу отчетный концерт. На котором мы должны показать высокое искусство. Иначе вы же сами знаете, что будет. Нас попросту закроют».

«Да знаю я, знаю милочка, – отвечал директор школы, – нам с вами надо что-то срочно придумать».

«А что тут придумаешь? – не унималась тощая балерина. – Тут или я умру, или она. Но глядя на нее, складывается впечатление, что моя смерть более вероятна!»

Решение пришло к Ольге Васильевне, так же неожиданно и экстравагантно, как и к великому русскому химику – Дмитрию Ивановичу Менделееву. А точнее, во сне. В своем тревожном сне, тощая балерина увидела, как Геля в балетной пачке и пуантах танцует партию Одетты, которая по ходу сна превращается в белого лебедя. А затем этот лебедь начинает, не прекращая поедать бутерброды, превращаться в ужасного монстра. Но тут на сцену выходит охотник и убивает этого монстра из своего ружья.

Встревоженная своим сном, запыхавшаяся Ольга Васильевна, без стука ворвалась в кабинет Карла Францевича.

«Нам надо ее убить!» – положив руки на его стол, и склонившись над директором, шепотом произнесла тощая балерина.

«Кого убить?» – испуганно спросил директор школы.

«Гелю!» – победоносно произнесла балерина и подняла указательный палец к потолку.

«Да вы с ума сошли! Я в тюрьму не пойду!» – испугавшись собственных слов, сказал директор.

«Да никто в тюрьму не пойдет, не переживайте, – сообщила ему балерина. – Чтобы не сесть в тюрьму, от тела надо будет избавиться».

«Учтите, я разделывать никого не буду. У меня от одного вида крови уже рвотные позывы начинаются», – не унимался директор школы.

«Да о чем это вы? – ничего не понимая, спросила его балерина. – Я предлагаю новую трактовку «Лебединого озера». В новой трактовке мы убиваем лебедя в самом начале!»

«Ааааа, вот вы о чем, – немного успокоившись, произнес директор и уселся в свое кресло поудобнее. – А как же нам быть с балетом, который называется «Лебединое озеро»? Что мы будем делать без самого лебедя?»

«Очень просто, – сказала балерина, и беспардонно уселась задницей на стол директора, прямо на партитуры. – После смерти лебедя, которого, как вы понимаете, должна будет в самом начале играть Геля, партию лебедя будет играть как бы дух убиенного животного. По крайней мере, мы это именно так и объясним и родителям и высокой комиссии. И Геле хорошо, она ведь будет думать, что играет главную роль в одноименном балете. И мы не посрамимся, ну быть может чуть-чуть, в самом начале. А после смерти Гели, духа может сыграть Марина. Уверяю Вас, она очень талантливая девочка!»

«Мдаааа», – сказал директор, и посмотрел на тощую балерину, скосив свои глаза в немом вопросе.

Но потом, поразмыслив, счел, что идея руководителя не так уж плоха. А если что-то пойдет не так, он ее уволит, сославшись на то, что знать не знал о том, что та затевает с великим произведением Петра Ильича.

Спустя месяц регулярных занятий в балетной школе, Геля довольно сносно стала выполнять движения Плие и Гран – Плие, а за ними и Глиссе, и много еще чего. И даже порванные между ног колготки при попытке в первый раз сесть на шпагат, не огорчили ей впечатления от занятий. Единственное, что преподаватель пока не мог поручить Геле, так это выполнение поддержки. Нет, как раз Геля и могла выполнить поддержку любого из присутствующих в зале, включая саму тощую балерину. Но вот где найти мальчика, который отважился бы, а самое главное смог бы поднять ее на руках? А там еще надо ее удержать и не упасть, так сказать, лицом в грязь. А в нашем случае – лицом в паркет. До премьеры оставалось всего ничего, две недели. А тощая балерина так и не решилась пока рассказать Геле о ее участи во время выступления.

«Ай, как-нибудь потом», – думала она, глядя на то, как Геля с лёгкостью отломила у корня небольшое деревце, мирно растущее у входа в храм искусств, по дороге домой.

Просто у Максима устали руки после занятий. И она, решив ему помочь, использовала отломленное дерево в качестве палки, на которую были повешены вещи Гели и Максима. И Максим нес все это имущество, положив палку себе на плечо. Со стороны они были похожи на путников средневековья. Этакий великан и его оруженосец.

Наконец, настал тот день, когда отступать уже было некуда. В балетную школу пришел модельер со своими помощниками, чтобы снять мерки для будущих костюмов. В основной своей части, костюмы уже имелись в закромах школы. И портным нужно было только подогнать их по фигурам балерин и балерунов.

Но, когда они увидели Гелю, на лице модельера и его помощников возник немой вопрос: «Что мы на хрен будем делать с этим людоедом?!»

Слова «на хрен» и людоед – были здесь определяющими.

«Нет, нет и еще раз нет!!!» – кричал модельер, расхаживая взад и вперед по кабинету директора.

Взволнованная тощая балерина бегала за ним и умоляла войти в ее положение.

«Зигмунд Валентинович, – умоляющим голосом говорил ему директор, —поймите, у меня дети».

«И что?» – возмущался модельер.

«Поймите, – не унимался директор, – мне надо их поднять на ноги. А кто это будет делать, если вы откажетесь?»

«Какая связь между вашими детьми и моей работой?» – не переставая ходить, модельер обратился к директору.

«Самая что ни на есть прямая. Если вы не сделаете свою работу, то возможно она появится у сотрудников бюро ритуальных услуг и криминалистов. Хотя у криминалистов вряд ли, что там им уже делать будет после того, как над нами поработает Геля».

«Да что она о себе возомнила? – прыснул модельер. —

Какой из нее лебедь? Это чистой воды Брунгильда!»

И, произнесенное имя, заставило всех присутствующих в кабинете остановиться и замолчать. Все трое подумали одновременно об одном и том же.

«Точно, Брунгильда, – заговорщически произнесли одновременно все трое. – У нас же есть костюм Брунгильды. Он остался из-за того, что оперная труппа после попойки по случаю удачной премьеры, загремела всем коллективом в местное КПЗ. А поскольку все были в своем концертном платье, кроме Брунгильды, и их прямо из КПЗ отправили на вокзал к поезду до Саранска, то костюм остался в нашей мастерской».

У модельера, который почувствовал интересную, творческую работу, сразу же заблестели глаза. С минуту он молчал, и никто в кабинете директора, не посмел прервать полет его мысли ни единым звуком.

Потом он выпрямился во весь рост, и решительно шагнув в дверь кабинета закричал: «Девочки, мы работаем, тащите инструменты!»

Когда платье для Гели было готово так же, как и для всех остальных, всех ребят собрали на генеральную репетицию в костюмах. Но перед этим, директор балетной школы в присутствии тощей балерины и родителей Гели, которых подготовили заранее, решил объяснить суть задумки и сюжет новой постановки. На всякий случай у входа дежурила бригада скорой помощи и два наряда милиции. Геля на удивление, восприняла все, что ей сказали, спокойно. Особенно узнав про то, что после «своей смерти» она сможет смотреть балет прямо из-за кулис. А рядом для нее будет, как для примы балерины, накрыт стол с горячим чаем и вкусными бутербродами. Видели бы вы лицо Максима в тот момент, когда ему сообщили, что на второй минуте он должен будет убить Гелю. Глаза его жадно блестели, в мыслях носился смертельный круговорот событий. И Максиму даже было немного стыдно от того, что он подсознательно хотел, чтобы в ружье совершено случайно оказался боевой патрон, вместо холостого.

Особенно после того, как его папа узнал о предстоящем изменении в сюжетной линии балета, и вечером на кухне вспомнил вслух слова великого Антона Павловича Чехова: «Если на стене висит ружьё, то оно должно выстрелить».

От предстоящей премьеры и переживаний по поводу выстрела в Гелю, Максиму ночью снились кошмары. Во сне он убивал Гелю, а она превращалась в огромного кровожадного зомби. И всю ночь, до самого рассвета, гонялась за Максимом в попытке съесть его мозги.

Максим проснулся в своей кровати от собственного крика: «Не ешь мои мозги!» – Чем напугал и без того

встревоженных родителей, которые уже проснулись и готовили на него и Гелю завтрак.

Но, к всеобщему великому удивлению, Геля на завтрак не появилась. Родители Максима были так встревожены, что позвонили родителям Гели, чтобы узнать, все ли с ней в порядке. Те ответили, что с ней все хорошо. Просто она решила не видеться с Максимом до премьеры, объяснив это тем, что это плохая примета. Две хорошие новости за день! Максим не мог поверить своим ушам.

Таким счастливым он был только тогда, когда его укусила крыса, и ему пришлось аж две недели лежать в закрытом от Гели карантине, и ждать появления симптомов какой-то страшной болезни. Даже тараканы за плинтусом, услыхав такую радостную новость, откупорили бутылку шампанского и начали веселую попойку.

Тощая балерина робко выглядывала из-за кулис, осматривая собравшихся в зале. Она радостно обернулась к подошедшему директору школы балета и сообщила ему о том, что у них аншлаг; полный зал народа, включая родителей участников балета их бабушек и дедушек, друзья и подруги из школы вместе с учителями, представители администрации города. И, несомненно, понимая кто сегодня будет выступать, и что может произойти, если что-то пойдет не так, в зале находились представители милиции в штатском, а также несколько бригад скорой помощи.

Ольга Васильевна, она же тощая балерина, вышла за кулисы к зрителям, и в зале мгновенно наступила гробовая тишина. Со сцены она обратилась ко всем присутствующим зрителям. Раздала слова благодарности тем, кто помогал в создании этого поистине шедеврального действия.

И в конце своего выступления сказала: «Итак, дамы и господа, встречайте!– Революционная постановка незабвенного произведения Петра Ильича Чайковского, «Лебединое Озеро»».

И зааплодировав вместе со всем залом, спустилась со сцены, чтобы из зала помогать детям своими подсказками.

В зале медленно гас свет. Звуки чарующей музыки, заполнили все окружающее пространство. Когда на сцене появляется Зигфрид с ружьем наперевес, которого играл

Максим, по залу пробегает одобрительное эхо. Максим почти великолепно исполняет все балетные Па. И, через некоторое время на сцену, под нескончаемые аплодисменты и свист, как в затрапезном кабаке, выбегает улыбающаяся Геля. С ног до головы она одета в золоченые одежды, оставшиеся от Брунгильды. Модельер поработал на славу, и клинья, вставленные в одежду, служили скорее ее дополнением, нежели портили ее. Геля так лихо, и с кажущейся воздушностью кружит по залу, в попытке уйти от прицела ружья Зигфрида, но ей это не удается. У Максима, от предстоящей развязки и предвкушения скорого избавления от Гели, начинает вытекать из открытого рта слюна. Геля делает головокружительный проход вдоль сцены, Максим задерживает перекрестие прицела на ее могучем теле; вот-вот должен раздаться трагический выстрел. Музыка начинает звучать очень тревожно. И в этот самый момент, Геля цепляется пуантом за осветительный прибор, стоящий на самом краю сцены, и падает с нее прямо на тощую балерину, отчего та душераздирающе кричит. Музыка останавливается. Зал тревожно вздыхает и замирает.

И в этой кромешной тишине слышится вопль Ольги

Васильевны: «Моя ногаааааааааааа!!!»

И в ту же секунду, со своих мест срываются милиционеры в штатском и бригады скорой помощи.

Геля потом посещала тощую балерину в больнице, и даже пыталась перед ней извиниться. Но, по настоянию самой балерины, Гелю к ней больше не пускали. Открытый перелом берцовой кости в двух местах, – так было написано в ее медицинском заключении. А вот то, что она больше не сможет даже преподавать в балетной школе, это уже она сама, прочла в своем диагнозе, между строчек. Балетом Геля больше никогда в жизни не занималась, на радость ликующему от этой новости Максиму. Но вот страсть к этому виду искусств, навсегда поселилась в ее сердце. О чем Вам, мои многоуважаемые читатели, еще предстоит узнать.

Поход