Аренда

Как только Нина открыла, Виктор Иванович приник к ней всем своим телом и потянулся к ее лицу сложенными трубочкой губами. Он был почти на голову ниже своей избранницы и легче килограммов на десять. Она же, холодно чмокнув его в лоб, сделала шаг назад и сложила руки на груди.

– Что-то не так, любимая? – испуганно спросил Виктор Иванович.

– Какая же ты сволочь, Виктор! – презрительно сказала Ниночка, прищурив свои телячьи глаза. – Форменная дрянь!

После этих слов она развернулась и быстро вышла из прихожей, качая своими могучими бедрами, обтянутыми ярким махровым халатом.

– Что случилось, дорогая, объясни толком, – быстро проговорил Виктор Иванович, проглатывая слюну и смотря ей вслед.

В одно мгновение он разулся и снял с себя легкую дубленку. Костылин знал, что если Нина называла его Виктором или Виваном, сокращая его имя и отчество, надвигалась грозовая туча их бессмысленной и беспощадной ссоры.

– А ты не знаешь?

К тому времени, когда он зашел на кухню, она уже сидела за столом, на котором дымились щи и стояла запотевшая бутылка водки. Нина накручивала кончик своей широкой косы на палец. Это являлось еще одним дурным знаком.

– Не томи, любимая, скажи, что не так? – заискивающе произнес он, вставая перед объектом своего обожания на колени.

– Ты не звонил мне с самого утра, и теперь у тебя хватает совести спрашивать, что не так?

Нина грозно посмотрела на Виктора Ивановича сверху вниз.

– Я был на совещании, – оправдываясь, проговорил он, сложив руки в молитвенном жесте. – Никак не мог позвонить.

– Ты просто не хотел, грязный, вонючий мальчишка!

– Я хотел, радость моя! – проникновенным голосом произнес Виктор Иванович и наложил на себя традиционное хрисламское знамение.

– Нет, не хотел, – оборвала его Нина. – Если бы хотел, то позвонил. Кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – причины!

Нина резко встала и подошла к буфету. Достав оттуда рюмку, она громко поставила ее на стол и холодно произнесла:

– Садись, ешь. И выпить не забудь. Виван-павиан!

Потом снова отошла к буфету, продолжая буравить взглядом своего любовника.

Это стало последней каплей. Аппетит у Виктора Ивановича резко пропал. Последний раз, когда Нина назвала его «павианом», их размолвка продолжалась около месяца, и все это время он не имел доступа к ее телу, от чего сильно расстраивался и срывал свою злость на подчиненных.

Виктор Иванович с трудом поднялся на ноги и сел за стол. Он знал, что умолять о прощении и приводить какие-то доводы теперь уже бесполезно. «Нужно успокоиться, – подумал Костылин. – Главное не наломать дров. Пока поем, а там видно будет».

Виктор Иванович как можно скромнее опрокинул в себя рюмку водки и занюхал кусочком ржаного хлеба. Потом принялся есть. Готовила Нина изумительно. Первые блюда, вторые, выпечка, закуски – все это поглощалось ее любовником с превеликим удовольствием. После щей, как он и предполагал, Нина выставила перед ним бигус и тефтели с дымящейся картошкой, обильно посыпанной зеленью.

– Ниночка, сядь рядышком, голуба моя, и не серчай, – как можно нежнее проговорил он. – Виноват я перед тобой, каюсь, грешен. Но и ты меня пойми, замотали меня дела городские. Закружилась голова. Не хочу в конфронтацию с тобой вступать. Прости, родная моя.

Виктор Иванович искренне раскаивался. Нина всегда могла сделать его виноватым. Даже самые абсурдные претензии она так могла преподнести, что ее любовник сам верил в свое несправедливое к ней отношение и выворачивался наизнанку, вымаливая ее прощение. Несмотря на свой молодой возраст, Нина владела этим искусством в совершенстве. Так случилось и в этот раз.

– Опять со своей Марфой Исааковной лясы точил? – укоризненно спросила Нина.

– Важные вопросы решали, Ниночка, – тихо ответил он, набивая рот тушеной капустой.

– Знаю я ваши вопросы! – оборвала Нина, присаживаясь напротив. – Обхаживаешь эту жидовочку, да?

– Я?! – изумился Виктор Иванович, поперхнувшись бигусом. – Помилуй, Господи, Нина, ты в своем уме?!

– Я-то в своем! А ты что делаешь, олух старый! Нашел к кому клинья бить! Разуй глаза! Это же крокодил!

– Откуда информация такая, любовь моя? У меня и мыслей таких не было, как ты выражаешься, клинья к ней бить, – попытался оправдаться Виктор Иванович.

– Откуда-откуда – от верблюда! Я все знаю. На рынке бабы говорили: «Костыль клинья к жидовке бьет, чтоб Головой Второю стать. Потому как без поддержки ейной ему и залупаться туда нечего. А у нее связи богатые и в государственных структурах, и в торговых, и с китаезами со всеми она на дружеской ноге».

– Бред! Исключительный и бесповоротный бред! – возмутился Виктор Иванович. – Да, амбиции относительно этого руководящего поста у меня есть, не скрою, я ими и с тобой делился, но решать этот вопрос я буду сам и не таким постыдным способом!

– Надо же как заговорил! Постыдным способом! С каких это пор ты в мораль-то ударился? – саркастически проговорила Нина. – Что-то я раньше за тобой такого не замечала. Это ты там у себя в Управе все про веру рассуждаешь, про хрисламство правоверное, всех жить учишь, а сам-то ко мне каждый день хаживаешь, при живой-то жене!

Этот козырь Виктору Ивановичу крыть было нечем. Он поковырялся вилкой в капусте и, опустив глаза, тихо проговорил:

– Нина, у меня, правда, ничего нет с Марфой Исааковной. Даже в мыслях. Я тебя люблю, Ниночка! Очень!

– Ешь, давай, а то все остынет. Мыслей у него не было.

Виктор Иванович вновь принялся есть. Захотелось еще водки, но вторую он пить не стал. Нина одобряла за обедом только одну рюмку. Пристыженный, он второпях проглотил второе, не поднимая глаз на Нину. Вместо компота она сегодня подала зеленый чай с малиновым пирогом.

– И о чем вы говорили с Марфой Исааковной? – едко спросила Нина, когда Виктор Иванович поднес ко рту десерт.

– О чем говорили? – наконец-то поднял глаза Виктор Иванович и заметил некоторые перемены в лице Нины.

Она уже смотрела не так строго и перестала накручивать кончик косы на палец.

– Я два часа убеждал эту непробиваемую, твердолобую женщину в том, чтобы она запретила «Медею».

– Что запретила?

– «Медею», спектакль «Сакразмотрона», – ответил Виктор Иванович и откусил кусок пирога.

Ему хотелось быстрее отвлечь Нину от темы их непредвиденной ссоры, поэтому он охотно зацепился за этот, как ему казалось, праздный ее вопрос.

– Они уже совсем обнаглели. Только и думают о том, как бы опорочить нас.

– И что? Убедил?

– Ты не представляешь, каких это стоило мне трудов, – сказал Виктор Иванович, утирая салфеткой усы. – Она же не видит очевидного. Все ей приходится разжевывать и класть в рот.

– Что, прямо все? – с усмешкой спросила Нина.

– Нет, ну не все, конечно. Но многое, – ответил Виктор Иванович, не понимая ее сарказма.

– Смотри мне там. В рот он ей, понимаете ли, собрался что-то класть. Тебе что, некому больше в рот класть?

Медленно проговорила его собеседница, и глаза ее затянулись легкой пеленой.

Виктор Иванович знал этот взгляд. К его горлу подкатил комок.

– Все-таки тебя надо сегодня наказать, грязный мальчишка. Ты серьезно провинился, очень серьезно. И этого я так не оставлю.

С этими словами она встала из-за стола и кивнула головой на выход из кухни. Виктор Иванович знал, что в таком случае надо делать. С замиранием сердца от предвкушения того, что будет дальше, он прошел, да что там прошел – пробежал через коридор в обширный зал, спустил до колен брюки и лег на диван лицом вниз.

Через несколько мгновений явилась его любовница с широким офицерским ремнем и, спустив с него трусы, принялась охаживать им его морщинистую, старческую задницу. Виктор Иванович молчал. Это являлось одним из условий их игры. А рука у Нины была тяжелая и уже после трех-четырех ударов его жопа загорелась адским огнем. «Шибко рассердилась, голуба моя», – решил Виктор Иванович, со страхом ожидая следующего удара. Нина била медленно, с оттяжкой. Если бы в этот момент кто-то наблюдал за ними, то он бы сделал вывод, что Нина стегает своего любовника уже не первый раз. Спустя 21 удар она остановилась. «Очко», – подумал он и тут же почувствовал у себя в заднем проходе внушительных размеров страпон.

– Ну что, вонючий мальчишка, ты еще будешь мне врать? – грозно спросила Нина, проникая все глубже.

– Нет, любимая, никогда, – ответил он.

Нина двигалась так же медленно, как и секла. Виктор Иванович, стоя на четвереньках, одновременно утвердительно качал головой, как будто бы говоря «да». Через какое-то время она, почувствовав, что ее партнер вот-вот разрядится, прибавила скорости, и Костылин, энергично двигая задом, с мучительным стоном кончил.

– А теперь иди сюда и сделай мамочке хорошо, – прищурившись, сказала Нина.

Она легла на спину и убрала страпон. Виктор Иванович послушно расположился между могучих ног своей любовницы, благоговея от того, что сегодня все же оказался допущенным к ее прелестям, и старался изо всех сил. А Нина не кончала долго. Крепко держа его голову руками, она громко стонала. Несколько раз Виктору Ивановичу казалось, что она должна вот-вот разрешиться, так как из ее рта стали доноситься звуки, похожие на якутское горловое пение, но эти шумы оказались ложными признаками надвигающегося оргазма.

Пока он лежал между ее ног и усердно работал языком, в его голове проносились разные мысли. Виктор Иванович успел подумать в очередной раз о «Медее» и вспомнил, как ему все же удалось убедить Марфу Исааковну в своей правоте. «Ладно, черт языкастый, так и быть, – сказала она, согласившись с его доводами, – хрен с тобой, высылай ему депешу. Пусть сворачивает постановку».

Следом ему напомнило о себе его пищеварение. Внутри снова ожесточенно заурчало, и он едва сдержался, чтобы не испортить воздух в такой не подходящий момент. Видимо, картофель и бигус, встретившись в его желудке, вступили между собой в яростное противостояние и, по всей вероятности, дело там дошло до применения ими друг против друга отравляющих веществ, запрещенных Женевской конвенцией.

Чтобы отвлечься, Виктор Иванович начал думать о том, что китайцы, в сущности, сделали хороший ремонт в Ниночкиной квартире. Ли Си Цин, старый хрен, не обманул и выделил ему хороших мастеров, которые сработали оперативно и аккуратно, хотя, конечно, дороговато… Стены и полы сделали по технологии 4D, установили систему автоматической уборки и «умную» кухню, но Ниночка, плохо разбирающаяся во всех этих новомодных китайских штучках, ее услугами практически не пользовалась. Зато она очень любила свою ультрасовременную ванную комнату, выполненную по последнему слову техники. Она имитировала кусочек кипрского пляжа общей площадью 50 квадратных метров.

Потом он подумал о том, что все-таки правильно они решили объединить зал с комнатой, чтобы получилась просторная гостиная. И тот диван из кожи африканских зебр они тоже не зря купили. Пусть он и обошелся ему в кругленькую сумму. Зато такой удобный, хоть вдоль, хоть поперек ложись. Именно на нем сейчас Виктор Иванович и удовлетворял свою любовницу. В этот самый момент, когда он размышлял об удобстве их ложа, Нина дернулась всем своим могучим телом и изо всей силы сжала тяжелыми ляжками голову Виктора Ивановича, потом прорычала и громко, обстоятельно кончила.

– Хороший мальчик, – медленно сказала разомлевшая Нина, лежа с закрытыми глазами, – хороший. Так и быть, мамочка простит тебя. Но есть еще одно условие.

– Какое, любимая? – тут же спросил он, облизываясь. Ее похвала окрылила Виктора Ивановича.

Ему льстило то, что он еще мог доставить удовольствие своей молодой любовнице, годящейся ему в правнучки.

– Скажи, что обязательно его исполнишь, – загадочно проговорила она, лежа с закрытыми глазами.

– Конечно, дорогая, если это будет в моих силах.

– Нет, скажи, что сделаешь это для меня, – продолжала играть Нина. – Иначе мамочка не простит тебя. Или тебе плохо со мной?

– Мне чудесно, – проговорил Виктор Иванович.

– И что, ты не можешь исполнить мой маленький каприз?

Нина приподнялась на локтях и посмотрела на Костылина так, что он тут же со всем согласился.

– Говори, голуба моя, все сделаю, все исполню.

– Какой послушный, – похвалила Нина, погладив любовника по плешивой голове и потрепав за усы, со следами своих выделений. – Я хочу, чтобы ты меня устроил в театр. Я актрисой хочу быть. Надоело дома сидеть.

– Что?! – удивленно спросил он.

От такого неожиданного заявления своей любовницы он на какое-то время даже потерял самообладание.

– Что слышал. Или мне повторить?

– Но, п-помилуй, Н-н-и-н-ночка, какой т-театр? – заикаясь, проговорил Виктор Иванович. – Зачем? Я ничего не п-пойму.

– Какой театр? – переспросила Нина. – «Сарказмотрон». Он сейчас в городе самый модный. Тебе-то это не понаслышке известно.

Такого поворота событий Виктор Иванович явно не ожидал. «Ну и денек сегодня», – подумал он.

– Что задумался? – прервала его мысли Нина. – Обещал. А обещания свои надо выполнять.

– Я все понимаю, но это твое желание немного странное. Зачем тебе актрисой быть? Да и работа у них тяжелая. Это только кажется, что они вышли на сцену, покривлялись – и все, а это далеко не так. А ты же в своей жизни не работала ни дня.

– А я работы не боюсь! – твердо заявила Нина. – И не отговаривай меня. Я уже все решила.

– А со мной почему не посоветовалась?

– А я тебе подарок хотела сделать. Думала, ты обрадуешься, что я теперь актрисой буду, а ты недоволен, как я посмотрю?

Нина обиженно посмотрела на своего любовника.

– Нет, я доволен, – быстро оправдался Виктор Иванович. – Только вот какая проблема. Ты же знаешь, какие у меня с их главным режиссером, мягко говоря, натянутые отношения. Я его спектакли запрещаю, как же я к нему теперь обращусь с этим?

– Это твои проблемы, дорогой. Я сказала, что актрисой хочу быть, понятно? Ты же умный, придумай что-нибудь. Разреши эту, как ее, блин, ммм… «Медею». Он тогда тебе по гроб жизни обязан будет.

– Как же я теперь ее разрешу, если только сегодня запретил?

– Что ты заладил, как да как? Говорю же, придумай что-нибудь! У тебя голова большая, – сердилась Нина.

Виктор Иванович не хотел, чтобы настроение его любовницы снова испортилось, поэтому решил изменить тактику.

– Ну а как ты себе представляешь без образования, без какого-либо опыта актрисой стать?

– Научусь. Вот, смотри, что я тут на досуге читаю.

Нина приподнялась, сунула руку под диван и извлекла оттуда книгу К. С. Станиславского «Работа актера над собой в творческом процессе переживания».

– О, бумажная книга? Откуда она у тебя?

– Женщина одна на рынке продала, ей от матери осталась. Я уже половину прочитала, – она указала на закладку. – Послушай.

Нина открыла книгу на том месте, где лежала золотая пластиковая карточка «N-CHINA», подаренная ей Виктором Ивановичем.

– Одной несчастной женщине надо было объявить ужасную весть о неожиданной смерти мужа. После долгого осторожного приготовления печальный вестник произнес наконец фатальные слова. Бедная женщина замерла. Но ее лицо не выражало ничего трагического (не то что на сцене, где актеры любят в эти моменты поиграть). Омертвение, при полном отсутствии выразительности, было жутко. Пришлось простоять недвижно несколько минут, чтобы не нарушить совершавшегося в ней внутреннего процесса. В конце концов надо было сделать движение, и оно вывело ее из оцепенения. Она очнулась и… упала без чувств.

Пока Нина читала этот отрывок, Виктор Иванович, глядя на прекрасное лицо своей любовницы, размышлял о том, как он за то время, которое они встречались, успел сильно к ней привязаться. «Не могу без нее жить, – думал Костылин. – Как мальчишка, честное слово. А она, как выясняется, такая, в сущности, дура. Но не могу без нее. И вот если скажет она мне сейчас: „Пошел вон, дурак!“, я же на коленях ее буду умолять, чтоб не прогоняла».

– Витя! Ты слышишь меня или нет! – Нина прервала размышления своего любовника, истошным криком. – Ты где сейчас находился? Под юбкой у своей Марфы Исааковны? Ты слышал, что я тебе читала?

– Конечно, любимая. Ты мне читала о смерти мужа.

– Ну, а я же не просто читаю эту книгу, – повела бровью Нина, – я же репетирую. Следую всем советам Константина Сергеевича.

– И как ты репетируешь, если не секрет? – заинтересовался Виктор Иванович.

– Обыкновенно. Вот, например, когда я репетировала этот эпизод, я себе представляла вот что. Послушай.

Нина устроилась поудобней, положила книгу перед собой и развела руки в стороны.

– Что ты все-таки ушел от своей курвы ко мне, что жили мы с тобой много лет душа в душу, а потом ты умер. Скончался по дороге домой. А Петрушка, водитель твой, пришел ко мне и сообщил о твоей кончине. А я вся реву-у-у-у-у и без сознания падаю.

Проговорив последние слова, Нина резко опустила руки вниз, а на ее глазах тут же навернулись крупные слезы, которые спустя мгновение стремительно потекли по щекам.

– Ты представляла мою смерть? – искренне удивился Виктор Иванович.

– А что в этом такого? Если б я представила смерть какого-нибудь, ну, не знаю, да хоть вот этого Станиславского, разве я бы так уревелась? Тут надо родного человека в гробу представить.

– Не ожидал я такого от тебя, Ниночка, честное слово.

– Так ты расстроился, дурачок? – ласково проговорила Нина. – Ну, иди ко мне, иди.

Виктор Иванович послушно лег рядом с Ниной.

– Так что я уже многое умею и могу. Ко всему прочему я красивая. Актрисы должны быть красивыми. Так ты поговоришь с Мансуром Хоботовичем?

Нина несколько раз шмыгнула носом и вытерла слезы, продолжая гладить Виктора Ивановича по голове.

– А обязательно в «Сарказмотрон»? Может быть, лучше в «Благую Весть»? – уже смирившись со своим положением, проговорил Костылин. – У них и постановки там правильные, в духе святого правоверного Хрислама, не то что у этого Подъелдыкова. И поддержкой городского бюджета они пользуются. Финансирование своевременное много в наше время значит.

– Нет, не хочу в «Благую Весть», – замотала головой Нина. – Скукота там одна. Все в платочках, только и знают, что псалмы какие-то поют.

– Ну почему же только псалмы? Вспомни, например…

– Я же сказала, что не хочу! – повысила голос Нина. – Я хочу настоящей актрисой быть. Джульетту сыграть и Дездемону. Чтоб страсти кипели и все такое. А деньги мне не нужны.

– Даже не знаю, – после некоторой паузы сказал Виктор Иванович. – Мне надо все хорошенько обдумать, как теперь с ним разговаривать после всего.

– Подумай, Витечка, подумай. Время у тебя есть. Мне еще полкниги прочитать осталось. Неделя у тебя точно еще есть.

Виктор Иванович лежал на груди Нины, и ему никуда не хотелось идти и ни с кем разговаривать. Он понимал, в какое неудобное положение поставил его каприз любовницы. Что он теперь скажет Марфе Исааковне? Как обратиться к Подъелдыкову? Ответов на эти вопросы он найти не мог и в то же время ясно осознавал то, что решать их ему придется в самое ближайшее время.

 
                                           ***
 

Театр «Сарказмотрон» организовали десять лет назад сразу же после открытия мануфактуры по переработке дикоросов «Ягоды & Грибы & Орехи» при непосредственном участии ее управляющего, господина Га Ли Цина. Он считал его своими детищем и после нескольких неудачных попыток найти ему достойного руководителя сам возглавил театр. Первоначально его планировалось дать имя «ЯГО», используя аббревиатуру названия предприятия, но потом, во избежание возможных ассоциаций с именем одного из центральных персонажей трагедии Шекспира, от этой идеи отказались.

Театр создавался в первую очередь для того, чтобы обслуживать интересы многочисленной китайской диаспоры, проживающей теперь на арендованных территориях. Но он также решал и просветительские задачи, ведь использовался для пропаганды китайской культурной традиции и образа жизни. Поэтому пьесы там ставились не только на китайском языке, но также и на русском. Художественный уровень постановок и его репертуар мог удовлетворить самый взыскательный вкус. Спектакли в нем шли разнообразные, отдавалась дань китайскому классическому театру и осуществлялись ультрасовременные постановки.

Однако любители теории заговоров утверждали, что на самом деле «Сарказмотрон» организовали для того, чтобы посредством художественных постановок осуществлять критику местной власти, обнажать ее недостатки и формировать общественное мнение для возможного смещения Марфы Исааковны с должности Первой Головы.

При наличии гражданства выходцы из Поднебесной империи по закону тоже имели право участвовать в выборах. Получить его они могли простым способом: женившись или выйдя замуж за коренного жителя арендованных территорий. Но ввиду того, что основная масса колонистов состояла из представителей сильного пола, особым спросом пользовались местные женщины, среди которых наблюдалось достаточное количество одиноких. Они, естественно, не бесплатно, охотно оформляли фиктивные браки с китайцами, а некоторые и по-настоящему выходили замуж. Создать семью с мандарином считалось выгодным. Покладистый, непьющий супруг всегда являлся в России редкостью, и связать свою судьбу с таким мужчиной хотели многие женщины. Большинство китайцев алкоголем не злоупотребляли, к тому же у них всегда водились деньги, и количество смешанных браков, несмотря на повсеместное влияние Хрислама, в городе неуклонно росло.

Видя такое положение дел, Виктор Иванович попытался законодательно продавить дополнительное условие для получения гражданства. Он выступил с инициативой об обязательном обращении каждого кандидата в новую сибирскую веру. Но китайские юристы подали иск в арбитражный суд и выиграли его. Жрецы правосудия усмотрели в таком решении местной власти нарушение Федерального Закона от 01.06.2036 года №71-ФЗ «О сдаче в Аренду территорий Сибири и Дальнего Востока» и «Договора о сдаче в Аренду Китаю малозаселенных территорий Омской области», которые гарантировали каждому жителю свободу вероисповедания.

Можно сказать, что Виктор Иванович, курировавший всю культурную и религиозную жизнь района, охранял честное имя Марфы Исааковны и других чиновников города, выискивая в спектаклях «Сарказмотрона» намеки, порочившие их честь и достоинство. Но, кроме него, никто не усматривал в спектаклях театра нападок в свой адрес. Даже сама Первая Голова Управы порою не понимала такого рвения своего подчиненного на этом поприще, но деятельность его не пресекала, считая, что излишние творческие свободы ни к чему хорошему не приведут и лучше, по ее выражению, в таком случае «перебдеть, чем недобдеть».

В личных беседах, которые Виктор Иванович неоднократно проводил с директором театра, чиновник регулярно высказывал претензии в отношении ряда постановок. Но старый китаец всегда находил оправдание. Отвечая ему, он говорил о том, как Поднебесная благодарна Москве за то, что она приняла на своей земле китайцев, дала им возможность честно трудиться и заработать не только на миску риса, но и на кусок мяса. Что им посчастливилось жить в поистине демократической стране, где, согласно Конституции, цензура, препятствующая развитию искусства, запрещена. И чтобы вырастить настоящего патриота и полноценного гражданина, надо давать художнику возможность говорить что он думает, показывать жизнь во всем ее многообразии. Как государственный муж, он рассуждал о том, что перед деятелями искусства стоит трудная задача: в условиях мирного сосуществования двух разных традиций и жизненных укладов, вырастить такого человека, который сможет органично впитать культуру обеих стран.

– Мы пришли на Омскую землю не на год и не на два, – замечал Га Ли Цын. – И она должна для нас стать такой же родной, как земли Тяньцзиня или Хэбэя.

Противостоять таким правильным речам Виктор Иванович не мог да и не имел права, но он все-таки смог добиться запрета трех наиболее одиозных спектаклей.

Его повышенное внимание к постановкам китайского театра объяснялось еще и тем, что сам он являлся сторонником продвижения другого городского храма Мельпомены – «Благой Вести», репертуар которого состоял из спектаклей, рассказывающих о жизни хрисламских святых, которыми, несмотря на всю свою молодость, новая религия уже смогла обзавестись с некоторым избытком.

Когда-то «Благая Весть» являлась обычным провинциальным драматическим театром и носила совершенно другое название. На первых порах его руководители ставили пред собой высокие цели. Они не только хотели удовлетворять потребности общества в театральном искусстве, но и формировать вкусы публики, одновременно знакомя зрителя с лучшими драматическими произведениями, пытаясь ввести его в мировой театральный контекст. С трудом, но им удавалось удерживать баланс между классическими произведениями и так называемыми бульварными пьесами, которые потакали вкусам достаточно специфической местной аудитории. Но в погоне за прибылью театр отказался от этой высокой миссии, и постановки с каждым годом стали упрощаться.

Это решение по облегчению постановок и оказалось роковым для театра. Ощутимой массовости руководство так и не добилось, но сумело отпугнуть от себя того зрителя, который приходил на спектакли не только для того, чтобы развлечься, но и приобщиться к настоящему искусству. Со временем театр пришел в упадок, и его смертельно раненое тело буквально под руки подхватила хрисламская община города в лице его лидера – Виктора Ивановича Костылина. В ту пору она прибирала к своим рукам различные социально-культурные объекты, потому как имела большое влияние на все жизненные процессы, происходящие в городе.

Тогда же для поддержания общественного порядка в городе создали хрисламскую народную милицию, а для формирования ее положительного образа в глазах горожан одновременно организовали и футбольную команду, игроки которой взяли себе звучные и говорящие псевдонимы. Фома располагался в воротах, Петр и Павел играли в защите, Иисус и Мухаммад по очереди исполняли роль плеймейкеров, а на острие атаки неизменно выходил Абрахам ибн ас-Саббах. Особых лавров эта команда не снискала, но зато являлась любимицей зрителей и телевизионных комментаторов.

– Фома не торопясь вводит мяч в игру. В центральном круге его принимает Иисус и делает пас на Петра. Петр смещается на фланг, возвращает мяч Иисусу, который в одно касание адресует его Мухаммаду, разрезая оборону соперника. Тот обводит одного, затем другого и неотразимо бьет по воротам! Г-о-о-л! – захлебывался диктор, ведя репортаж футбольного матча с участием «Хрисламского динамо».

Театр, получив новое название «Благая Весть», а также серьезную финансовую поддержку городского бюджета и хрисламской общины, принялся усердно штамповать спектакли с религиозным уклоном. Большинство ведущих актеров, не согласившись с подобными нововведениями, покинуло его сцену. Одни уехали из города, другие перебрались в только что открытый «Сарказмотрон», но это не огорчило руководство «Благой Вести». Для решения тех задач, которые в настоящее время ставились перед театром, особо одаренные артисты и не требовались. К тому же хорошо известно, что чем талантливее актер, тем придирчивее он к окружающим и тщеславнее. Таких сотрудников новое руководство не жаловало. От артистов требовалось смирение и безоговорочное подчинение во всем.

Одним из таких актеров, перешедших в «Сарказмотрон», был Давид Борисович Троегубов. К тому времени он уже находился в почтенном возрасте, когда удачнее всего получаются роли потешных стариков. А свою актерскую карьеру он начал еще в прошлом веке, в Саратовском драматическом театре, играя Петра Ивановича Бобчинского, Григория Незнамова и Юлия Капитоновича Карандышева.

Однажды в Саратов приехал ассистент ведущего столичного режиссера Никиты Брылова, который собирался снимать фильм «Начало века» к 70-летию правящего тогда президента и искал исполнителя главной роли. В фойе театра он увидел портрет Троегубова и разглядел в нем сходство с руководителем государства. Его тут же вызвали на пробы, но провинциальный актер не убедил режиссера. Тогда ассистент посоветовался с продюсером фильма и генеральным директором главного государственного канала Константином Львовым. Он-то и решил судьбу Давида Борисовича. Посмотрел пробы и сказал: «Хуй с ним, снимайте!» Как впоследствии выяснилось, главной причиной выбора Троегубова на роль президента явилось не его природное сходство, а чисто экономические соображения. Популярным актерам того времени, будь то Сергей Безруков или Данила Козловский, пришлось бы заплатить значительный гонорар, а провинциальный и никому не известный актер обошелся бюджету фильма гораздо дешевле.

После этого карьера Давида Борисовича пошла резко в гору. Пример ведущего телевизионного канала оказался заразительным. Кинокомпании стали одну за другой «клепать» киноленты, освещающие те или иные эпизоды биографии руководителя государства. Такие фильмы, как «Майор Платов», «Четыре дня в Дрездене», «В начале громких дел», вошли в золотой фонд отечественного кинематографа. И во всех Троегубов играл главную роль.

Он не только досконально изучил биографию своего героя, но и старался подражать ему в повседневной жизни. Такую глобальную зависимость при работе над ролью отмечал Виктор Сухоруков, имевший опыт исполнения роли Ленина в «Комедии строгого режима».

Давид Борисович увлекся рыбалкой, начал посещать секцию дзюдо и изучать немецкий язык. Доходило до того, что он мог спуститься в метро или посетить какое-нибудь публичное мероприятие и, не выходя из образа, обратиться к людям с речью, чем приводил их в замешательство и трепет. Особенно страдали от этих перформансов Давида Борисовича представители правоохранительных и местных органов власти. Служба безопасности президента резко пресекла подобные выходки актера, поместив его на принудительное лечение в психиатрическую клинику закрытого типа. Спустя полгода усиленная терапия, примененная к нему, возымела желаемое действие. Троегубов перестал ассоциировать себя с главным лицом государства, забыл немецкий язык и утратил борцовские навыки. С этого же момента он катастрофически начал терять зрение, видимо, те препараты, которыми его лечили в клинике, имели побочное действие.

После выздоровления он, получивший запрет на проживание в столице, долго скитался и в конце концов осел в городе N, женившись на одной из местных предпринимательниц, которую, благодаря своему природному шарму и показной важности, смог легко обольстить в довольно-таки короткий срок.

В театре он имел непререкаемый авторитет. Актерское мастерство не имеет национальности, поэтому с уважением к нему относились не только русскоязычные актеры, но и китайские, среди которых было немало евреев. Именно они и достали ему лекарство, удачно облегчавшее его недуг в течение нескольких лет. Но однажды оно перестало действовать, и актер начал постепенно погружаться в темноту, однако играть в театре не прекращал. Давид Борисович попросил своих партнеров провести с ним несколько репетиций, во время которых он четко для себя уяснил, какими маршрутами надо двигаться, чтобы не снести по ходу спектакля столы, стулья и другие предметы, находящиеся на сцене. Это ему удавалось настолько, что зрители практически не замечали его слепоты, хотя многие знали о его недуге.