Аренда

– Давид Борисович, почему вы хрусталики заменить не хотите? – спрашивал Илларион Лощеный, один из ведущих актеров театра, когда они отдыхали после вечерней репетиции в гримерке и попивали свежезаваренный зеленый чай. – Сейчас такие возможности. Китайцы не только хрусталики, они глаза новые могут ввернуть. Я уже про другие органы молчу.

Высокий, под два метра ростом, мускулистый 20-летний артист с лицом молодого Бена Аффлека являлся любимцем местной публики, в особенности престарелых китаянок, которые частенько ангажировали его на ночь, щедро оплачивая услуги статного красавца. Илларион делил гримерку с Давидом Борисовичем и частенько расспрашивал пожилого актера о его прошлой жизни.

– Ларя, а зачем они мне? На что мне смотреть? Вокруг такое безобразие творится. К тому же я столько на своем веку всего видел… Половину, ну, может быть, не половину, а две трети лучше бы и не видеть вовсе. Тем более, дорогой мой, я полностью уверен в том, что не смогу здесь лицезреть ничего такого, что бы меня по-настоящему обрадовало, – неспешно отвечал Давид Борисович, держа в левой руке чашку, выполненную из тончайшего китайского фарфора.

Несмотря на свою слепоту, ему всегда удавалось выглядеть безупречно. Врожденное чувство вкуса давало ему возможность элегантно носить те вещи, которые ему покупала жена, следуя его рекомендациям. Сейчас, например, на нем был светло-голубой костюм с желтым платком в нагрудном кармане и синяя рубашка в мелкую желтую полоску.

– Ну, во-первых, с глазами все-таки проще жить…

– В вашем возрасте – несомненно. Хотя… я думаю, что вы бы тоже, мне кажется, иногда предпочли бы многого не видеть. Согласитесь, Ларя, когда вам приходится ехать ночью к этим китаянкам…

Давид Борисович беззвучно рассмеялся.

– Я же говорил, что китайцы с человеческими телами сейчас все, что угодно, могут сделать, поэтому не так там все и страшно.

– Ну, да, я этого не учел, не учел, – сказал пожилой актер, отхлебнул чаю и после некоторой паузы добавил: – Так вот, когда человеку девятый десяток, наличие зрения уже не играет решающей роли в его жизни. Меня сейчас, дорогой вы моя Ларя, ничего не отвлекает от внутреннего мира. Я всецело сосредоточен на себе. К тому же я за это время прочел столько книг, сколько за всю свою жизнь не мог.

– Как это прочел?

– Ну, точнее прослушал. И они меня возвращают в то время, когда мне казалось, что я по-настоящему счастлив.

– А какое оно было, то время? – с интересом спросил Илларион.

– Вы имеете в виду до того, как Россию стали сдавать в аренду?

– Да-да, то, – подтвердил Илларион и, взяв со стола чайник, освежил напиток Давида Борисовича.

– Что сказать вам, молодой человек? Я многое повидал на своем веку. Тогда наша страна, по крайней мере, считалась единой. Жесткая вертикаль власти, – сказал Иван Борисович и взял в правую руку свою внушительных размеров трость, увенчанную причудливой формы набалдашником. – Но иногда все же складывалось впечатление, что Москва совсем не знала о положении дел в отдаленных землях, да и знать, по-моему, не хотела.

Илларион сделал удивленное лицо.

– Да, представьте себе. И это по всему было заметно. Решительно по всему. В то время один из министров, сейчас уже и не вспомню кто, говорил открытым текстом, что у нас для вас денег нет.

– Как это?

– А вот так.

Давид Борисович начал ловко крутить трость между пальцев.

– Денег нет, но вы держитесь.

– А зачем тогда такой министр нужен?

– Нужен, видимо, для чего-то. Вы только представьте себе, государственный муж вещает на всю страну, извините, мол, денег у меня для вас нет. Думайте сами, как дальше жить. Причем деньги-то были. Нефть и газ продолжали продаваться. В то время мы, как тогда выражались, сидели на трубе. У детей даже считалочка такая была: «На золотой трубе сидели: царь, царевич, король, королевич, продажный чиновник и толстый банкир, каждый из них сосет как вампир». Но ребятишки не знали, что на самом деле сосут их родители.

Давид Борисович рассмеялся и, поставив рядом с креслом трость, сделал несколько глотков чая.

– Упадок и разруха везде, кроме Москвы и Санкт-Петербурга, – продолжил он. – Я с гастролями по стране поездил и на съемках много где бывал. Они тогда на обвинения в том, что экономика падает и доходы людей уменьшаются, твердили: кризис, мол, вот и нет денег. Но мы-то все понимали, что никакого кризиса не было.

– А что было? – спросил Илларион.

– Был полный коллапс всей этой примитивной и убогой системы управления страной, во главе которой стояли продажные чиновники и олигархи. Но для их обогащения она, конечно же, являлась самой эффективной и, как тогда говорили, продвинутой. Они потихоньку превращали страну, людей и природные ресурсы в роскошные усадьбы, оффшорные счета и футбольные клубы. До середины двадцатых годов это еще кое-как работало, потому что президента тогдашнего боялись. Знаете, я к нему всегда с уважением относился. Во многих фильмах его играл и спектаклях, лично встречался. Но потом разочаровался и в нем. И если бы не вулкан… Страшно подумать, чем бы все это закончилось. Помните же, наверное, когда половина Америки под землю ушла?

– Так, смутно, – изящно махнул рукой Илларион.

– А потом наводнение. Это же тогда Англию и Японию смыло и много красивейших городов. И каких городов, дорогой вы мой Ларя. Лондон, Венеция, Амстердам, Санкт-Петербург… Боже мой, Ларя, вы никогда не увидите Санкт-Петербурга, как я вам сочувствую, – закачал головой Давид Борисович. – В принципе, все с этого-то и началось. Не успел Отстоев в Кремле на трон сесть, как пустил Россию с молотка. Стал в аренду беженцам сдавать. Сначала Чукотку, а потом пошло-поехало. Дальний Восток, Якутия, Алтай… Горец понял, как это удобно. Переселенцы и денежку заплатят и сами обо всем на этой земле позаботятся. И дороги построят, и дома. Вы же знаете, что основная часть платы за аренду в Москву идет?

Илларион неуверенно кивнул головой.

– И на мировой арене мы опять же в хорошем свете стали выглядеть, – продолжал Давид Борисович. – Спасители человечества. Спасибо матушке-природе. Хотя многие тогда говорили, что взрыв этого вулкана наши спецслужбы спровоцировали. Слышали же о климатическом оружии?

– Так, кое-что.

– Но это тогда не доказали, и все затихло. Да и не хотел тогда никто ничего доказывать, – махнул рукой Троегубов и после некоторой паузы продолжил: – А как местное население выживать будет среди китайцев или японцев, руководителей наших уже не интересовало. К тому же они, как говорится, принадлежали да и принадлежат к совершенно другому народу. Они же до чего тогда додумались, знаете?

– Нет, – пробормотал Илларион, сморщив лоб.

– Россия на Кавказе много лет воевала. И в XIX веке и потом в конце XX-го. Стороны эти конфликты оценивали, естественно, по-разному. Одни говорили, что это борьба за независимость, другие, что восстановление конституционного порядка. Ну, как всегда, у каждого своя правда. Но людей много тогда погибло. И солдат, и гражданского населения. Только вот потом новое руководство страны эти войны определило как геноцид жителей Кавказа. Как у евреев Холокост, примерно по такому же принципу. Поэтому федеральный центр, как виновник злодеяния, должен выплачивать горцам компенсацию. Даже налог такой ввели. В то же время, помню, опять запретили Мандельштама. Знаете такого поэта?

– Нет, к сожалению, не слышал, – смутился Илларион и застенчиво улыбнулся. – А за что?

– За его стихи, как это обычно бывает. Он еще в 30-х годах XX века написал свое стихотворение «Кремлевский горец», и кто бы мог подумать, что оно снова приобретет свою актуальность через сто лет. «Мы живем под собою не чуя страны, – начал декламировать Давид Борисович, – наши речи за десять шагов не слышны. А где хватит на полразговорца, там припомнят кремлевского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, а слова, как пудовые гири, верны, тараканьи смеются усища, и сияют его голенища». И так далее, и тому подобное. Вот поэтому-то, дорогой мой, я и не хочу больше на все эти бесчинства смотреть.

– Но мы же теперь сами по себе вроде?

– Это только фасад такой красивый. Мол, у нас теперь самоуправление, самоопределение, сращивание культур. А на самом деле нами как управляли транснациональные корпорации, так и управляют.

– Ну, мы же неплохо живем, грех, как говорится, жаловаться.

– Что вы знаете, о «неплохо живем», дорогой мой! – покачал головой пожилой актер и поправил на переносице солнцезащитные очки. – Так, кормимся китайскими подачками. Бывали времена, что я в Москве за один съемочный день получал больше, чем за год в этом, с позволения сказать, театре!

– Так то в Москве!

– А какие меня окружали женщины, боже мой, Ларя! – продолжал Давид Борисович, не обращая внимания на восклицание Иллариона. – Я не успевал поворачиваться!

– Расскажите мне про них, Давид Борисович, я вас умоляю.

– Как можно про них рассказать, дорогой вы мой… О них невозможно рассказать. Каждая из них для меня как песня, как книга, рома-ан, – протянул пожилой актер. – Вы посмотрите старые фильмы и сами все увидите. Какие это богини… какая стать… взгляды… повороты головы…

В этот момент в его кармане зазвонил мобильный телефон.

– Да, мой сахар, – протяжно ответил Давид Борисович. – Ты уже подъехала? Я сейчас выхожу.

– Ларя, будьте так любезны, проводите меня до машины, супруга за мной подъехала. Я, в принципе, ориентируюсь, но мало ли что, – проговорил он, поднимаясь из кресла.

– Конечно-конечно, пойдемте.

Илларион подал с вешалки Давиду Борисовичу длинное до пят пальто, шляпу, и они вышли в коридор, по которому навстречу им бодрым шагом следовал Виктор Иванович Костылин. Выглядел он по-деловому, накинув поверх черного костюма с белой рубашкой темно-синюю куртку «Аляска».

– Здравствуйте, Виктор Иванович, – проговорил Илларион, когда они поравнялись. – Какими судьбами?

– Здравствуйте, Илларион, – поприветствовал чиновник, – вот, приехал поговорить с Мансуром Хоботовичем, обсудить насущные проблемы. Здравствуйте, Давид Борисович!

Виктор Иванович поприветствовал пожилого актера несколько громче, чем говорил с Илларионом, как будто старейший артист театра был глух, а не слеп.

– Здравствуйте-здравствуйте, Виктор Иванович! – ответил он, и широко улыбнулся чиновнику, обнажив свои белоснежные вставные зубы. – Вы меня простите, я совсем уже ничего практически не вижу, только какие-то серые пятна. Не признал вас, не признал.

– Ничего, всем известен ваш недуг. Не жалеете вы себя, а надо бы подлечиться, чтобы вы и дальше могли приводить нас в восторг своими работами, – с дежурной улыбкой на лице проговорил Виктор Иванович.

– Да мне-то уже поздно приводить кого-то в восторг, дорогой вы мой. Вот, – указал он на Иллариона, – пусть молодые приводят.

– Ну, не скажите! Старый конь, он, как говорится, борозды не испортит. Ладно, с вами хорошо, но мне бежать надо. Успехов вам!

Виктор Иванович второпях пожал руки актерам и продолжил свое движение. Несмотря на то, что при встрече с ними его лицо светилось благополучием и радостью, Илларион заметил, что чиновник не на шутку озабочен какой-то проблемой. Его выдавали глаза, маленькие, посаженные близко к переносице, на протяжении всего их недолгого разговора они непрерывно двигались.

– Послушайте, – сморщив нос, обратился Давид Борисович к Иллариону, когда чиновник оставил их, – а почему у нас в коридоре так говном воняет?

– Не знаю, – нахмурившись, ответил он, сделав осторожный неглубокий вдох, – видимо, что-то с канализацией.

– Вероятно… Но это же непозволительно просто, чтобы в театре вот так воняло говном, – сказал Троегубов, зажимая нос. – Давайте прибавим шагу.

– Как вы думаете, Давид Борисович, а зачем это Костыль опять к нам пожаловал? Усмотрел в «Медее» неподобающее отношение к местным властям?

– Скорее всего. Ну, не спокойной же ночи пожелать Подъелдыкову.

– У него, по-моему, паранойя. Иной раз несет такую околесицу. Вот, скажите мне, Давид Борисович, откуда берутся такие люди, которые вправе решать за нас, что нам навредит, а что нет? Во что нам верить, а во что нет? И что именно вот эти идеи, а не другие являются вредными и нежелательными?

– Потому что он – власть. Все просто, он защищает интересы государства…

– Но он же так невежествен… – перебил Илларион и тут же осекся.

– Совершенно верно, и чем невежественнее, тем лучше.

– Позвольте, но ведь он своей деятельностью, мне кажется, только дискредитирует эту самую власть, – снова не выдержал молодой артист.

– Не горячитесь, Илларион, не надо. Поберегите нервы. Это вы так рассуждаете, а там по-другому считают. Они уверены, что он на своем месте находится. Держит, так сказать, руку на пульсе. Не дает нашему брату расслабляться. Сами же знаете, нам только волю дай, – рассмеялся Давид Борисович. – К тому же при случае от него можно в любой момент откреститься. Если зайдет слишком далеко наш многоуважаемый Виктор Иванович, то Марфа Исааковна в любой момент может сказать, что да, у нас есть негативные моменты, но мы с ними боремся, и отправит своего зама в отставку.

– Но он же напрямую влияет на творческий процесс! – возмущался Илларион.

– Фу-у-у, вот здесь, вроде бы не так воняет, да? – выдохнул Давид Борисович, когда они прошли дальше по коридору.

– Да, здесь лучше.

– Понимаете, дорогой вы мой, Ларя, – продолжал пожилой актер, – им жизненно необходимо навязать людям свои убеждения, чтобы общество их поддерживало и было единодушно во всем. Любая критика будет ими нещадно подавляться, потому что она может ослабить этот единый порыв. Но они ничего нового не придумывают. Во все времена цензура оправдывала свою необходимость соображениями государственной безопасности, необходимостью борьбы с экстремизмом и распространением идей, способствующих моральному разложению общества. Но на самом-то деле цензура не решает ничего, а лишь замалчивает проблемы, и власть, вводя ее, расписывается в своем бессилии. Они уже не могут ни на что влиять, вот и запрещают все подряд. К тому же, ну, какая в наше время цензура? Если даже в античности, помните, да? Эзопов язык?

– Да, конечно, я учил несколько басен, – неуверенно проговорил Илларион.

– Ну вот, а сейчас какие могут быть запреты?

Давид Борисович, улыбнувшись, положил руку на плечо, своему собеседнику, когда они дошли до машины.

– Вам надо больше читать. Я понимаю, молодость, работа, увлечения, да и привычки сейчас такой у молодежи уже нет, но актеру, да и вообще человеку, без книг нельзя. Если нет возможности читать бумажные книги, сейчас они крайне редки, читайте электронные или хотя бы слушайте, как делаю это я. Это очень удобно. Главная задача – не уснуть. И спасибо, что не бросили старика.

Давид Борисович пожал руку своему провожатому и, открыв дверцу, сел на заднее сиденье автомобиля, который, резко рванув с места, повез пожилого актера домой. А Иллариона ждала сегодня ночная смена. Уже через час в одном из модных китайских салонов он должен был танцевать в образе Орфея перед пожилыми китаянками.

 
                                           ***
 

Казарма, где служил рядовой Олег Бородихин, была похожа на спортивный зал средних размеров, по обе стороны которого стояло по два ряда двухъярусных кроватей. Разделял их четырехметровый проход, покрытый ярко-желтым линолеумом, прозванный взлетной полосой. Старшина роты, прапорщик Кусков, при обустройстве помещения намеренно использовал светлое напольное покрытие, чтобы на нем четко проявлялись следы солдатских сапог. По установленному им негласному правилу, «взлетка» должна была выглядеть в любое время суток безупречно чистой, поэтому уборка в казарме практически не прекращалась. Дневальные драили ее щетками, предварительно накрошив на пол хозяйственного мыла. Однажды Олег по глупости, свойственной всем первогодкам, задал вопрос старшине роты относительно ее цвета:

– Товарищ прапорщик, можно обратиться?

– Можно Машку за ляжку и козу на возу! А в армии – разрешите!

– Так точно, товарищ прапорщик, разрешите обратиться!

– Валяй! – недовольно ответил старшина.

– А почему тут такой светлый линолеум? Лучше бы, например, коричневый положили, под дерево.

– Это, боец, чтобы служба медом не казалась. Кру-у-гом! Ша-а-а-а-го-ом марш!

Такой ответ явно не предусматривал дальнейшего продолжения дискуссии, поэтому рядовой Бородихин, вовремя сообразив, что его любопытство может стоить ему наряда вне очереди, немедленно ретировался с глаз прапорщика. Но в первые месяцы службы заступать дневальным по роте ему и без этого приходилось достаточно часто, и он сумел выучить ландшафт линолеума почти так же хорошо, как карту северной части области.

– Раньше в Европе улицы с мылом драили, – говорил Олег своему однокласснику Ринату Тимиркину, когда новобранцы находились в наряде по роте и в очередной раз доводили до блеска взлетную полосу.

После школы они записались в стрельцы да так и держались всю учебку вместе, хотя близким друзьями не считались.

– Улицы? С мылом? Им что, делать больше нечего было? – недоумевал Ринат, энергично работая щеткой. – Лучше бы страусов разводили.

Мать Рината работала в одном из ресторанов города и считалась специалисткой по приготовлению страусиного мяса, поэтому ее сын знал о страусах все, что полагается.

– Я хочу открыть страусиную ферму, – не раз говорил Ринат. – Вот отслужу, выучусь на ветеринара и займусь делом.

Ринат постоянно говорил о том, как он будет их выращивать.

– Страусоводство – очень выгодный бизнес. За два года можно окупить все расходы. Особый уход им не нужен. И условия проживания специальные не требуются. Представляешь, они живут до 70 лет, а яйца несут почти 30. Главные затраты – купить семью. А потом дело пойдет.

– А чем они питаются?

Нельзя сказать, что Олега интересовал страусиный бизнес. Он задавал вопросы своему другу для того, чтобы просто поддержать разговор.

– Да всем подряд. Пшеница, ячмень, кукуруза, трава разная.

– А где ты все это будешь брать?

– Закупать буду у сельхозпроизводителей.

– А деньги где возьмешь?

– Что ты заладил: где да где? Спонсоров найду. Пойми, главное идея. Я такой бизнес-план напишу, что вряд ли кто откажется.

После таких его слов Олег надолго замолкал и терпеливо выслушивал дальнейшие рассуждения своего товарища.

– Их мясо любой ресторан с руками и ногами оторвет. Я все уже посчитал. Одна страусиха за год может 60 яиц снести. Из них в среднем 40 страусят может получиться. А это до 100 килограмм диетического мяса к продаже. Оно чем-то на говядину похоже. Много полезных витаминов и минеральных веществ. Готовится быстро. Если его не пересушить, оно мягкое и нежное. Больше всего, конечно, для стейков подходит, с разными соусами, с горчичным, например, или апельсиновым. Ты ни разу не пробовал?

– Нет, – сухо отвечал Олег.

– Это и понятно, не дешевое удовольствие. Поэтому я и хочу этим заняться, – заявлял Ринат.

Иногда после ознакомления со своим проектом он предлагал Олегу заняться разведением страусов вместе.

– Могу тебя в долю взять. Но при условии, что я генеральным директором буду, а ты моим замом. Не обижайся, но я про страусов все знаю, а ты пока новичок в этом деле.

Но Олег не принимал его предложения, говоря о том, что у него другие планы.

Даже спустя шесть месяцев после вербовки на службу в Пятый отдельный стрелецкий полк Олег чувствовал себя смертельно уставшим. Ему казалось, что в его жизни, кроме этой казармы, ничего не было. Семья, друзья, его девушка Варька – все они находились в каком-то тумане, сквозь который Олег, как ни старался, не мог пробраться. Он снился ему практически каждую ночь. Олег бродил в нем, подобно ежику из старого мультфильма, слышал какие-то голоса, смех, видел проходящие мимо тени, но не мог ни с кем поговорить и ни до кого дотянуться. Спасало от этого кошмара только одно: ночи были короткими, не длиннее перекура. Едва голова касалась подушки, как дневальный уже кричал: «Рота, подъем!»

Но больше всего Олег тосковал по Варьке. Он познакомился с ней благодаря своим родственникам. После окончания школы они подарили будущему стрельцу туристическую путевку в Тибет, понимая, что три последующих года, кроме казармы и тайги, он ничего не увидит.

Олег всегда считался достаточно замкнутым, неразговорчивым и стеснительным парнем, не имевшим серьезных отношений с противоположным полом. Поэтому организаторы поездкки обратились в компанию «Партнер на любой случай» и оплатили услуги временной подруги, которая должна была составить ему компанию. Ею оказалась Варька. Миниатюрная, с легким монголоидным оттенком в лице, она сразу понравилась Олегу. А ее знание китайского языка значительно облегчило их путешествие по Тибету.

В их распоряжении было всего десять дней, но благодаря Варьке, которая до поездки с Олегом побывала в Гималаях уже три раза, за это короткое время они смогли увидеть все самое интересное. Зная, что Олегу предстоит воинская служба, она предложила ему посетить один неприметный монастырь, расположенный вдали от Лхасы, мимо которого проходили все туристические маршруты, где, по ее словам, можно было узнать свою судьбу.

– Туристов обычно везут по наезженным дорогам, – объясняла Варька хитрости туристического бизнеса. – Сказок насочиняли и дурят ими народу голову, чтобы внимание привлечь ну и деньжат срубить. Посмотрите налево, посмотрите направо. А люди, наивные, верят, интересуются, переспрашивают, фотографируют. Я же тебе такое место покажу, где туристов почти не бывает.

– А что там? – спрашивал заинтригованный Олег.

– Увидишь. Красиво там. Озеро подземное есть. Если захочешь, то будущее свое узнаешь.

– Как это?

– Очень просто. Есть такое тибетское гадание, Мо называется. Так вот. На берегу этого озера оно самое точное. Я гадала в прошлый раз, и все сошлось.

– А что? Расскажи?

– Не могу. Нельзя такое рассказывать.

Почему нельзя, Варька не объяснила, но Олег и не настаивал. А в монастырь поехал не потому, что хотел узнать свою судьбу, а оттого, что это место так нахваливала его спутница. К тому времени он уже испытывал к ней самые нежные чувства.

Они выехали из Лхасы рано утром, наняв двух шерпов. До тропы, которая должна была привести их в монастырь, ехали около четырех часов. Потом отпустили носильщиков и пошли пешком. Глядя на маленький храм, возвышающийся на скале и укутанный в снега, словно в облака, им казалось, что они смогут дойти до него не больше, чем за час, но в действительности путь оказался гораздо длиннее.

Когда извилистая тропа закончилась, у ворот они увидели двух богатырского вида монахов. Традиционные косы на их головах заменяли распущенные по плечам иссиня-черные волосы. Вымазанные темной краской лица и увесистые дубины, которые они держали в руках, служили им, как пояснила Варька, для отпугивания недобрых людей и злых духов. Вручив монахам дары, среди которых они больше всего обрадовались мешку риса, путешественники прошли внутрь.

За воротами монастыря сияло солнце и блестели снега Гималаев, а внутри обители стоял полумрак. В глубине небольшого помещения паломники рассмотрели монахов, стоявших перед статуей Будды и читавших какой-то текст, отмечая его ритм звоном колокольчика.

– А что это за флаги не стенах? – шепотом спросил Олег.

– Это не флаги, это тангка. Картины такие – с религиозным содержанием. Вот там, видишь?

Варька указала на одно из самых больших изображений.

– Это Будда Майтрейя. Грядущий учитель человечества. Буддисты верят, что он в скором времени появится на земле и будет учить чистой дхарме.

– Чему учить?

– Дхарме, что-то типа нравственных устоев или универсального закона жизни.

Несмотря на свой интерес к философии, с буддизмом Олег знаком был достаточно поверхностно. Его знания ограничивались лишь биографией Гаутамы Будды.

В одной из комнат монастыря Олег пришел в полнейший восторг, увидев посредине ее массивный шкаф с ячейками продолговатой формы, заполненными книгами в кожаных переплетах. Он долго стоял и с разрешения находившегося рядом монаха листал древние фолианты, испещренные непонятными буквами, символами и схемами. Все это время Варька терпеливо ждала его, общаясь со священнослужителем. Когда же Олег закончил осмотр книг, монах отодвинул полки в сторону, открыв их взглядам массивную крышку люка с кольцом. Сдвинув ее, они ступили на длинную каменную лестницу, которая привела их внутрь высокой пещеры с висящими сталактитами и сталагмитами. Некоторые из сосулек были настолько мощными, что казались путешественникам массивными колоннами. Одна из стен зияла длинной щелью, сквозь которую проникал дневной свет. Темные углы пещеры создавали впечатление ниш, и в одной из них стояла высокая, в три человеческих роста, бронзовая статуя, изображавшая женщину, сидящую на лотосовом троне. Голову ее венчала тиара, а прелесть лица подчеркивали длинные серьги и ожерелье.

– Это Тара, – пояснила Варька, заметив, что Олег пристально ее рассматривает. – Главная богиня буддизма. Покровительница всего человечества, богиня милосердия и сострадания.

– Красивая, – проговорил Олег и бросил взгляд на Варьку. – На тебя похожа.

– Скажешь тоже, – улыбнулась она и посмотрела на статую, слегка прищурившись. – Хотя некоторое сходство имеется.

Молодые люди дружно рассмеялись, но тут же затихли. Потом подошли к рядом стоящему столику, на котором находились выстроенные в ряд свечи, освещавшие изваяние, и курительные палочки, наполнявшие пещеру ароматным дымом. Немного постояв, Олег и Варька установили на столе принесенные с собой свечи и поклонились богине, сложив руки в молитвенном жесте.

Потом двинулись дальше и вышли на берег небольшого водоема, образованного падающими со сталактитов каплями.

– Вот это озеро, про которое я тебе рассказывала. Правда, красиво?

– Да, очень, – ответил Олег, глядя на то, как увесистые капли отрываются от сталактитов и падают в озеро, образуя на его поверхности концентрические круги.

– Монахи говорят, – пояснила Варька, – что это слезы Тары, которая скорбит о том, что человек утратил свое божественное предназначение. Сюда люди приходят узнать свою судьбу, а монахи – место рождения будущего Далай-ламы. Так что, будем гадать?

– Да, – уверенно сказал Олег, – конечно. Как это делается?

Варька достала из своего рюкзачка игральную кость, на гранях которой вместо цифр были выбиты какие-то буквы, и небольшую записную книжку в кожаном переплете.

– Смотри, это кубик гадательный. А это, – она повертела его между пальцами, указывая на каждую его плоскость, – слоги тибетской мантры: Дхи, Ра, Па, Ах, На, Ца. Гадать очень просто. Бросаем кость дважды и получаем сочетание слогов, каждое из которых имеет свое толкование.

– И все?

– Да, а здесь потом результат посмотрим.

Варька открыла свою записную книжку и показала страницы, исписанные ее аккуратным почерком.

– Но только сначала надо задать себе вопрос. Тот, который волнует тебя больше всего. Сформулировать его надо четко и ясно. Понял?

– Что же тут не понять?

– Начнем?

– Давай.

Молодые люди присели на каменистый берег, расстелив перед собой небольшую циновку, которую Варька так же вынула из своего рюкзачка.

– Как его надо бросать, есть разница? – спросил Олег.

– Нет, хоть как можно. Тут главное сосредоточиться и сконцентрироваться на гадании. Чем лучше это сделаешь, тем точнее будет результат.

Послушав Варьку, Олег какое-то время сидел молча, с закрытыми глазами, обдумывая свой вопрос. Потом глубоко вздохнул и кинул кость.

– На! – сказала Варька, посмотрев на кость. – Бросай еще раз.

Олег открыл глаза и спросил:

– А что это значит?

– Пока ничего. Я же говорю, надо два раза кинуть.

Олег взял кость и, несколько мгновений покрутив ее в кулаке, снова бросил на циновку.

– Ра! – озвучила Варька результат его броска. – Сейчас мы посмотрим, что тебе выпало.

Она углубилась в свои записи и через мгновение выдала такое:

– На-Ра обозначает «огонь страдания». Большие неприятности могут ждать вас в отношении ваших планов и семейной жизни. Духовный мир в опасности: сакральное зло грозит красным треугольным предметом или человеком, пришедшим с запада. Предсказаны потери друзей или болезни крови, вызванные инфекцией. Потерянные вещи не найдутся.

Окончив читать, Варька подняла глаза на Олега.

– Вот так погадали! – покачала она головой.

– И все? – спросил Олег.

– А этого мало? Ты недавно что-нибудь терял? – усмехнулась Варька.

– Нет, – ответил он, улыбаясь. – Наоборот, нашел. Так что ерунда все это.

Олег встал и помог подняться своей спутнице.

– Не верю я во все это, – уверенно сказал он. – Все хорошо будет.

Потом он крепко обнял Варьку и тут же почувствовал на своей шее ее прохладные руки, которые притянули его к влажным полураскрытым губам. Молодые люди целовались долго, лишь изредка отрываясь друг от друга и переводя дыхание. Олег тут же забыл о том, что нагадали ему кости. Все, что ему нужно было в этой жизни, находилось сейчас в его объятиях, и думать о плохом совсем не хотелось. Варька же, напротив, знакомая с буддийской традицией, расстроилась, так как верила в то, что люди не могут кардинально поменять свою жизнь и полностью изменить будущее. Но она знала, что справиться с грядущими неприятностями человеку по силам, и поэтому решила отговорить Олега уходить в стрельцы.

Варька не считалась проституткой, не работала в эскорте и даже не продавала себя пожилым китайцам, чтобы получить последнюю модель голофона или другого гаджета. Она пыталась стать медсестрой, но ее отчислили со второго курса медицинского колледжа за прогулы. В то время она уже подрабатывала подругой напрокат.

В первый же вечер Варька рассказала Олегу о своих предыдущих клиентах, которые принадлежали к разным социальным слоям: от руководителей крупных компаний до одиноких девочек-подростков. По ее словам, заказчики платили ей, чтобы она плакала на похоронах, смеялась на свадьбах и днях рождения. Все они хотели выглядеть убедительно в глазах своих знакомых. В прошлом году, например, один клиент нанял Варьку и еще десяток таких же девушек лишь для того, чтобы сфотографироваться в их компании и потом выложить эти снимки во все социальные сети, вызвав ревность своей подруги. А совсем недавно ей пришлось играть роль счастливой невесты, делая вид, что свадьба ее клиента уже не за горами и родителям не стоит волноваться.

До Олега она придерживалась правила: не заводить романтических отношений со своими заказчиками. Но в этот раз она изменила своему правилу. Ей понравился этот стеснительный и погруженный в себя молодой человек с умными и задумчивыми глазами. Они продолжали встречаться и после возвращения из Тибета. Однако отношения их продолжались недолго, так как спустя полгода Олег, несмотря на уговоры своей подруги, ушел в стрельцы. Сделал он это для того, чтобы в дальнейшем уехать из города и поступить в институт. Оставаться дома смысла не имело, так как кроме употребления дешевых китайских наркотиков и водки, прием которых в конечном итоге вводил в криминальный фарватер, основная часть его сверстников больше ничем не занималась.