Loe raamatut: «Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова», lehekülg 6

Война и мир

«Разорить и не держать Чигирин отнюдь невозможно, и зело безславно, и от неприятеля страшно и убыточно», – заявлял царскому представителю Тяпкину Ромодановский еще в 1677 г. Он был прав: последствия чигиринской трагедии пугали. При вестях о ней беспокойство охватило россиян; патриарх Иоаким 26 августа 1678 г. призвал страну молиться за государя «и за вся люди от нахождения варваров»¹⁹². Московское правительство, по обыкновению, пыталось представить кампанию победоносной; свои потери убитыми определялись в 3290 человек, ранеными – в 5430 человек, тогда так турецко-крымские – в 30–60 тысяч¹⁹³. Однако же Ромодановскому было опасно показаться в Москве, «чтобы народ не взволновался; так сильно против него негодование»¹⁹⁴.

В Малой России страх и возмущение были гораздо сильнее. Обвиняли вместе с Ромодановским гетмана Самойловича – и не без оснований. Князю Григорию Григорьевичу было велено согласовать «Чигиринское сведение» с гетманом: прежде тот резко выступал против этой акции, но, по-видимому, учитывал роль Чигирина как ставки правобережных гетманов-соперников. Когда после ухода армии Кара-Мустафы значительная часть Правобережья перешла на сторону Юрия Хмельницкого, Самойлович попросту приказал согнать оттуда население на Левый берег и выжечь оставшиеся города, местечки, села и хутора¹⁹⁵.

Важным средством пропаганды не только для Малороссии, но для всего Российского государства был издаваемый центром просвещения Восточной Европы «Синопсис»: первая печатная книга по истории Руси. В 1678 г. Киево-Могилянская коллегия предприняла второе издание этого популярнейшего произведения, дополненное описанием разгрома Ибрагим-паши (глава «О первом басурманском приходе под Чигирин»). Следующее издание (Киев, 1680), содержавшее описание героической битвы за «Чигиринскую гору» в 1678 г., подчеркивало исконную драматичность борьбы с басурманами¹⁹⁶ и оправдывало жертвы, принесенные на алтарь свободы¹⁹⁷.

Скифский фактор

Возмущение Малороссии было учтено царем Федором при принятии тяжкого решения оставить Чигирин и постепенно «утишено». Неожиданной для государя была острая реакция вроде бы спокойных мусульманских подданных России, воспринявших падение Чигирина как признак слабости «Белого царя». «Твой, великаго государя, город Чигирин турские и крымские люди взяли и твоих государевых людей побили, – доносили Федору Алексеевичу о мотивах вспыхивавших тут и там восстаний, – а они де потому и будут воевать, что их одна родня и душа: они де, турские и крымские – там станут битца, а они, башкирцы и тотара – станут здесь (в Приуралье и Сибири. – А. Б.) битца и воевать»¹⁹⁸.

Проявившийся в границах державы мусульманский фактор потонул в более широкой и мощной волне восстаний кочевых народов, прокатившейся по стране в 1678–1679 гг. Возмущением были затронуты, используя принятое в XVII в. официальное определение, инородцы самых разных вероучений и языков: калмыки, татары, башкиры, киргизы, ногайцы, тувинцы, тунгусы, ханты, самоеды, коряки и т. п. от Поволжья и Урала до Даурии и Камчатки. Обычные для царя Федора Алексеевича энергичные меры по защите инородцев от «обид» и сыск «неправд» русских властей, требования даже «к иноземцам держать ласку и привет» и предоставлять оным «жить по своей воле» перемежались кровавыми боями русских с кочевниками на огромных просторах¹⁹⁹.

Попытки либерального царя Федора простереть «милостивое и кроткое» правление на инородцев и жестокое преследование им «неправедных» русских воевод, якобы превышавших полномочия при защите мирного населения от набегов, были широко известны. Тем удивительнее оказался взрыв волнений и восстаний по всему российскому Востоку при распространении слухов об успехе турок и татар, мало или вовсе не знакомых большинству возмутившихся племен и кланов, в том числе буддистских и языческих.

Понятие скифы, положенное А.И. Лызловым в основу его будущей монографии, крайне жестоко формулировалось самой жизнью. Причины для недовольства могли быть различными, однако кочевники (прежде всего скотоводы, но также охотники и рыболовы) проявили свою общность против земледельцев. Документы отлично фиксируют эту особенность: резне подвергались не только русские, но в равной мере все инородческие села и деревни, прилежащие земледелию и вообще оседлому способу хозяйствования.

Указы царей, отчеты воевод и атаманов о боевых действиях за весь XVII в. повествуют о попытках племенной знати кочевников возвратить в свою власть (а то и просто в рабство) оседавших на землю инородцев без особого различия языков и веры. Но события 1678–1679 гг. явили общность гораздо более широкую, далеко выходящую за рубежи России. Волны восстаний «скифов» захлестывали страну, а воеводы и атаманы, рискуя вызвать царский гнев «своеволием», огнем и мечом защищали мирные селения, невзирая на национальность и веру их жителей.

В то же время международная политика правительства царя Федора Алексеевича, а позже канцлера В.В. Голицына, искавших союза с христианскими государствами, отчетливо подразумевала необходимость совместной обороны именно и исключительно оседлых, земледельческих народов, противопоставленных в труде Лызлова скифам.

Призрак христианского единства

Если скифский фактор был теоретически трудноразличим, но практически действен – то понятие христианского мира, издревле входившее в мыслительный арсенал и активно использовавшееся политиками, буквально на глазах Лызлова подвергалось дискредитации. Поведение короля Яна Собеского и всей Речи Посполитой, как будто взявшихся опровергнуть идею христианского и даже славянского единства своим клятвопреступным союзом с басурманами, не просто угрожало россиянам, но оскорбляло в лучших чувствах тех, кто пошел в бой ради спасения родственных по вере и крови соседей, для защиты от общей угрозы турецкого нашествия.

Не лучше обстояло дело и с более далекими «христоименитыми странами», казалось, забывшими о вере в борьбе за земли и сферы влияния. Само вступление России в войну оказалось трагической ошибкой правительства А.С. Матвеева, поскольку в том же 1672 г. все предполагаемые христианские союзники бросились терзать друг друга. Чигирин был прежде, чем Империя, Испания, Голландия и Пруссия прекратили наконец кровопролитную войну против Франции, Англии и Швеции.

Сразу же по заключении Нимвегенского мира (1679), на время остановившего европейское междоусобие, Россия вновь предприняла энергичную попытку сколотить христианскую коалицию для совместного отражения турецко-татарского наступления в Европе. Не боясь насмешек над «варварами-московитами», не понимающими «европейской конъюнктуры», послы царя Федора Алексеевича в 1678–1681 гг. гнули во всех западных столицах одну линию, твердя о необходимости хоть на время отложить распри и мобилизовать ресурсы, чтобы остановить, а по возможности и «воспятить» наступление басурман.

Добиться этой цели не удавалось вовсе не от недостатка ума и гибкости российских дипломатов, недооценка коих нередко приводила западных политиков к печальным последствиям²⁰⁰. Западная геополитическая мысль Нового времени, отягощенная остротой противоречий внутри небольшого европейского региона, еще не пришла к пониманию необходимости стратифицировать международные проблемы по степени их жизненной важности. Россия была вынуждена пойти на крайние меры, чтобы антитурецкая коалиция возникла хотя бы в условиях реальной военной опасности.

Слабость идеи христианского единства, о которой горько посетует в «Скифской истории» А.И. Лызлов, проявилась при первых же после гибели Чигирина переговорах в Речи Посполитой и Империи. В ответ на призыв к христианской совести король Ян Собеский и магнаты нагло потребовали «возвращения» Смоленщины и Малой России, а имперский канцлер попросту отмахнулся от союзного соглашения 1675 г., согласно коему Россия уже провела военную демонстрацию на границах Швеции²⁰¹.

Умерить реваншистские настроения шляхты удалось ценой невероятно трудных и многочисленных посольств 1678–1682 гг., причем в ходе переговоров отсутствие вопроса о Чигирине и Правобережье (исключая Киев) сыграло весьма важную роль²⁰². Дело в том, что царь Федор Алексеевич и султан Мехмед IV договорились, как мы расскажем ниже, превратить Правобережье в демилитаризованную нейтральную зону (1681), в которой полякам места не было. Воевать в одиночку что с Россией, что с Турцией Речь Посполитая сил не имела. Следовательно, и ее угрозы воевать с Россией не имели смысла. Западный фланг России остался в безопасности.

Спорные проблемы северных территорий, при обоюдной демонстрации неприязни, по потаенному согласию со Швецией были отложены, к вящему успеху трансграничной торговли²⁰³. Хотя Кардисским миром 1661 г. ни русские, ни шведы не были удовлетворены, экономически он был выгоден обеим странам. Забыть идею войны с Россией шведам помогла и русская дипломатия. Москва укрепляла взаимовыгодные связи с Нидерландами, Данией и Пруссией, которые усердно вынашивали планы антишведской коалиции. Идею коллективной атаки на Швецию подогревала, в том числе в Москве, Франция, недавняя союзница шведов. Идея договора о вступлении России в союз против Швеции, неофициально доведенная до шведских дипломатов, весьма способствовала спокойствию северных рубежей России²⁰⁴.

Изрядную сложность представляли отношения с Францией. Она, насколько было известно Посольскому приказу, упорно интриговала против России через вторые руки. Русские окольным путем вышли на Римского папу, дабы тот оказал влияние на католическую Францию. Демонстративно теплый прием великолепного посольства П.И. Потемкина в Англии (открывшей постоянную резидентуру в Москве) и особенно в Испании должен был еще более насторожить правительство Людовика XIV.

Конечно, предложение Потемкина объединить силы Франции и ее злейшего врага – Священной Римской империи германской нации давало иноземцам повод посмеяться над варварством московитов. Этот смех был бы более сдержанным, знай французские дипломаты о том, что Посольскому приказу были ведомы их усилия поддержать войну Турции против России, как и то, что они еще более заинтересованно подталкивали Блистательную Порту выступить против Габсбургов.

В сложившихся условиях российское правительство способствовало успеху тайных, как казалось французам, усилий дипломатов Людовика XIV. Единственное, чего реально добивались русские послы, было удержать Францию от нарушения нейтралитета на Рейне, когда турецко-татарские орды ворвутся в восставшую против Империи Венгрию и устремятся далее, к Вене. Этот успех был достигнут²⁰⁵.

Наши дипломаты четко отделили красивые лозунги христианского (католического, протестантского и т. п.) единства от реальных (если не употреблять слова шкурных) интересов западных стран, и пользоваться этими интересами в своих целях, на благо мира среди христиан и обороны от наступления турок и татар.

Исламский мир

В то время, когда христианское единство оказалось фикцией, «басурманы», противостоящие христианам в «Скифской истории», также не проявили должной общности с султаном, хотя тот после захвата Мекки и Медины гордо именовался «главой всех мусульман». Надо признать, что опасность объединения мусульманских государств и орд против уверенно наступавшей в Азии христианской державы, России, оценивалась в Посольском приказе высоко. Уж точно намного выше, чем призрачная идея объединения христиан Европы против турок.

Опасения подтверждались тем, что мирный договор с калмыцким ханом (1677) после падения Чигирина был фактически разорван: влиятельнейший тайша Аюка заключил союз с Крымом (1680) и послал своих всадников воевать с Россией²⁰⁶. К объединению усилий с Турцией и Крымом, по достоверным известиям, склонялись также Бухарское, Хивинское и Юргенчское ханства. В то же время русский резидент в Персии (издревле политически и конфессионально противостоявшей Блистательной Порте, но обеспокоенной русской политикой на Кавказе) отнюдь не обнадеживал царя Федора Алексеевича возможностью вступления шаха в большую войну с Турцией²⁰⁷.

Однако сама Турция не проявляла особой заинтересованности в объединении мусульманских государственных образований, граничивших с Россией. Не исключено, что в этом сказывался трагический опыт раздоров с подобными союзниками, приведших к почти полной погибели турецкого экспедиционного корпуса в 1569 г. Клановая организация османской армии хорошо хранила историческую память: особенно янычары, которые столетие назад пострадали больше всех²⁰⁸. Лызлов, кстати сказать, в «Скифской истории» расскажет читателям про эту войну много нового.

Из источников, изучавшихся им с 1677 г. и затем использованных в «Скифской истории», Андрей Иванович узнал, что грозные янычары давно не являлись главной силой могучего и разнообразного турецкого воинства. Они составляли меньшинство даже в пехоте и использовались в регулярных боях в крайнем случае. Зато как политическая сила, неоднократно сметавшая султанов и менявшая всю верхушку власти в Османской империи, янычары со временем лишь укреплялись.

Известное даже дворянину свиты Голицына было, конечно, ведомо московскому правительству и умело использовалось на практике. В 1678 г. мощный удар был нанесен именно по янычарскому корпусу, который в самых выгодных условиях обороны не смог противостоять русским солдатам и стрельцам. Это, как и следовало ожидать, сильно укрепило партию мира в Стамбуле и среди турецких сателлитов.

Валашский господарь, сообщая в Москву об огромных, до 30 тысяч человек, потерях армии Кара-Мустафы, выступил посредником в перегоорах. В Посольском приказе были систематизированы разведывательные и дипломатические материалы по Османской империи (1677–1678) и проанализированы результаты миссии Афанасия Поросукова во владения султана (1677–1679). Посланники и гонцы в Стамбул и Бахчисарай тщательно подготовили почву для переговоров²⁰⁹, на которые выехал опытный дипломат, стольник и полковник Василий Михайлович Тяпкин²¹⁰.

В результате был заключен Бахчисарайский мир (1681), согласно которому Россия на 20 лет без потерь выходила из войны, отказавшись помогать неверным христианским союзникам так же, как султан и крымский хан презрели интересы вопиявших о помощи мусульман вроде тайши Аюки, чьи азиатские владения по умолчанию оставались в сфере геополитических интересов России.

Мир, часто критикуемый в исторических исследованиях как пораженческий и убыточный, фактически позволял России делать приобретения в Диком поле по левую сторону от Днепра, все более и более угрожая Крымскому ханству, а на правом берегу закреплял за царем Киев, прочно огражденный от польских притязаний соглашением о нейтрализации всего остального Правобережья. Ни Россия, ни Турция не должна была строить там крепостей и держать регулярные войска; казаки и татары получали право иметь там рыбные ловли, промыслы и кочевья.

О вторжении третьей стороны – Речи Посполитой, которой прежде принадлежали эти земли, – не могло быть и речи. Предательство, равно противное христианам и мусульманам, было таким образом жестоко наказано. Условия мира, согласно документам миссии Тяпкина, были заблаговременно одобрены Левобережным гетманом и старшиной как лучшие, нежели прежний неверный союз России с поляками.

Победа или поражение?

Убыточность Бахчисарайского мира оценивалась с точки зрения возможностей, якобы упущенных московским правительством в результате решения об оставлении Чигирина. В отличие от царя Федора Алексеевича, историки не понимали, что удержать за собой Правобережье Россия не могла, если бы Турция от него не отступилась. А султан отступить не мог, не смыв пятно со своей чести. Зато войну османы могли вести сколь угодно долго, а Россия такой возможности была лишена экономически.

Оценивая итоги войны, следует учесть, что боевые действия велись с 1673, а не с 1676 г. Россия вступала в войну, когда мыслимые в 1678 г. благоприобретения несомненно принадлежали Польше и на Правобережье сфера царских интересов ограничивалась Киевом. Само взятие Чигирина благодаря энергичным военно-дипломатическим действиям В.В. Голицына стало вынужденной мерой в условиях измены союзника. Поэтому то, что Правобережье оказалось разменной картой при умиротворении противоборствующих держав, реально оценивать лишь с точки зрения всей протяженной и драматичной игры. Ставкой на Чигирин царь Федор Алексеевич и князь Голицын изменили цели боевых действий и сделали ничью возможной, даже желательной для обеих сторон.

Османская империя была не вполне удовлетворена условиями договора. Уже при ратификации турки постарались изменить его редакцию, добиваясь всеми правдами и неправдами снятия ограничений на строительство крепостей в низовьях Днепра²¹¹. Фактические нарушения договора с их стороны усилением этих укреплений ясно показывали компромиссный характер перемирия, необходимого лишь для высвобождения османско-крымских сил, брошенных вскоре на Империю и Польшу.

Со своей стороны Россия отказалась от борьбы только в условиях международной изоляции, кризиса казенных доходов и незавершенности внутренних реформ, проявив зрелость политической мысли. Война в понимании царя Федора Алексеевича, князя Голицына и их единомышленников рассматривалась как инструмент политики, подчинялась политике, а не определяла ее²¹². Именно такое соотношение войны и мира, вооруженной борьбы и дипломатии было отражено в «Скифской истории» и отличало ее от бескомпромиссных военных речей Игнатия Римского-Корсакова.

Расчет Москвы, опиравшийся на представление о принципиальной агрессивности Османского государства, в которую не желали верить западноевропейские политики, оказался совершенно справедливым. Турецкая военная машина просто не могла стоять на месте. Уже в июле 1683 г. 200‑тысячная армия Кара-Мустафы устремилась к Вене, и только помощь со стороны Яна Собеского (в немалой степени инспирированная русской дипломатией) спасла истощенную осадой столицу Империи от разгрома. Одновременно в атаку ринулся османский флот: на Средиземном море Венеция вынуждена была сражаться за свои сокращающиеся владения.

Турки сами заставили западные государства объединяться перед лицом общей опасности и образовать Священную лигу на условиях, которые ранее тщетно предлагали московские дипломаты. Союз Империи, Речи Посполитой и Венецианской республики под эгидой Римского папы Иннокентия XI (1684) был основан на отказе от сепаратных договоров с Портой и требовал энергичных усилий по расширению Лиги за счет других христианских стран, прежде всего, как было прямо сформулировано в договоре, – России.

Роли диаметрально переменились. Теперь уже западные государства, связанные тяжелой и кровопролитной войной с Турцией и Крымом, вынуждены были взывать к христианской солидарности перед лицом османского наступления. Россия, оставаясь сторонним наблюдателем, могла быть уверена, что рано или поздно члены Священной лиги примут все ее требования, начиная, разумеется, с отказа Польши от территориальных претензий к своему будущему союзнику.

Однако для совершения этой блестящей дипломатической операции требовались (и в значительной мере вызывали ее необходимость) определенные внутренние условия, которые еще предстояло быстро и энергично усовершенствовать. Важнейшие из них отразились в биографии Андрея Лызлова.

Основы жизни

Служилые люди по отечеству, проще – дворяне, жили и служили доходами с земли, обрабатываемой уже порядком закрепощенными крестьянами. На эти средства они должны были воевать, и война шла прежде всего именно за землю. Андрей Иванович Лызлов на себе прочувствовал эту необходимость очень хорошо. Вспомогательным, но все более важным доходом дворянина было жалованье, платившееся из доходов государства. Лызлов, которому жалованье задерживали и сокращали, как и всем другим служилым, стал первым русским историком, обратившим пристальное внимание на обеспечение потенциального противника землей и на государственные доходы Османской державы. Он подошел к вопросу и шире, пытаясь понять, как экономическая основа жизни влияла на культуру и обычаи народов и государств, прежде всего военные. Дело не только в гениальности Андрея Ивановича (хотя и в ней тоже). Вопросы, на которые он искал ответов в истории других народов, были в его время крайне остры в его стране.