Loe raamatut: «Визг тормозов»

Пшеничное поле за лесом встретило его пронизывающим ветром. Мелкие стрелы моросящего осеннего дождя резко, как иголки, жалили его лицо. Сразу же вспомнились знойные дни ушедшего лета, те глупые жалобы на жару, которые он изливал в своих мыслях, ругаясь то на прохожих, то на небо, то на весь, ставший уже родным, большой и сырой город. Забыв про дождь, про усталость, про пропущенный завтрак и обед, он шёл по полю. Зачем и куда – ему было абсолютно неважно. Многое стало неважно, абсолютно всё стало неважно, стало каким-то далёким. Бродить по полю, пересекать без цели лесной массив из переплетённых кустарников и деревьев, бесцельно наблюдать краем глаза за глупыми лягушками или неповоротливыми слизнями, которые скоро уснут или просто умрут – всё это – стало его работой, его досугом.

Эти странные прогулки сначала были важным ритуалом его одиночества. Но спустя всего пару недель они навалились таким бременем, что сознание во время этих бессмысленных и бесцельных хождений искало новые занятия, заранее бесполезные цели. Было просто жаль, жаль себя, свою судьбу. Лишь огромная вселенская печаль ходила за ним по пятам. И эта печаль, за руку с меланхолией, лениво, но настырно, плелись сзади; не отставая ни на шаг, огибали болотные кочки, проваливаясь вместе с ним в мокрый мох. Он поймал себя на мысли, что за последние месяцы эти унылые сёстры не подпустили к нему ни одной радостной или весёлой, тем более смешной или забавной истории. Создалось твёрдое впечатление, что они даже спят рядом, сидят подле него за обеденным столом, читают вместе с ним, даже работают в огороде. Неужели им со мной так комфортно? Разве им самим не хочется куда-нибудь уйти от меня? – думал он.

Одним дождливым и скучным днём он укрылся ото всех и всего в своей маленькой волшебной комнате на втором этаже. Он придумал для себя это унылое, но надёжное убежище; пристанище, которое навеивало ещё более тревожные и мрачные мысли. Он нарочно проводил там дни, чтобы вернувшись оттуда, обычная, ставшая нормой печаль, переносилась чуть легче. Эта чёрная комната, эта пещера внутри его мира пока ещё была в его власти. С ней он договорился. Никто и ничто не запирали его там. Возможность выйти из этой комнаты была всегда, была во власти его самого – этот факт немного, но, радовал его.

Её длинные руки, красивые ноги, особенно икры, и через-чур широкие для девушки плечи – ежедневно всплывали в памяти, точнее, всё это никуда и не уходило, скорее, неумело пряталось, когда всё тело поглощала какая-то физическая работа или какие-то другое занятие.Комната была окутана полумраком, старые коричневые стеллажи, ещё не древняя пыль, эти книги, пара игрушек, какие-то нелепые безделушки – всё это было нетронутой атмосферой той прежней прошлой жизни, где он и хотел бы остаться навсегда, но которая слишком скоро и бесповоротно покинула его. Все последние месяцы он прятался в этой комнате, в этом святом для него месте. Включая слабую лампу, хватая руками те старые вещи, гладя их, он погружался и растворялся в тех, уже упущенных и безнадёжно потерянных годах, проведённых тут с ней.

Чёткие воспоминания, силуэты и запахи – всегда были рядом, однако, в вечерние часы, а особенно в выходные дни, всё это, навязчиво и с сумасшедшей силой напором, вырывалось откуда-то изнутри, затмевало и взгляд, и все остальные мысли. Он был готов поспорить с кем и чем угодно – что узнал бы её из тысячи лиц и фигур, даже в тёмную дождливую, туманную, любую погоду. Особенно странно обстояло дело с запахами, ощущение того, что она всегда рядом, никогда, ни в один из этих дней, не покидало его. Конечно, успокаивал он себя, ведь они прожили тут немало времени, но, запахи – они были настолько явные, такие живые, свежие и настойчивые, что каждый раз, когда он открывал двери какого-то помещения или комнаты – надеялся, верил, что сейчас там окажется она.

Она просто куда-то поехала, скоро вернётся, они сядут за стол, будут обедать, хохотать, обсуждать какие-то мелочи, а, возможно, они немного погрустят вместе, обнимутся и пожалеют друг друга. Затем они выйдут на улицу, поймав редкие лучи солнца и, ощутив своими телами несильный ветерок, с наслаждением уставятся в небо. Они часто смотрели в синеву неба – над полем практически всегда парила одинокая хищная птица. Эта птица никогда никого не ловила, просто мирно летала кругами, и, возможно, наблюдала за ними.