-И еще бабуля, грязь надо смывать, а не разводить. – С этими словами я вручил бабушке шоколадку и три гвоздички. Старая женщина уже хотела примерить ко мне швабру и ведро, но, увидев презент, как-то сразу стушевалась и смягчилась.

-Это мне?

-Да, – сказал я – вам.

-Ты к Кате?

-А что? – опешил я. В моем сне она была Катей. Нет, нет, ты парень видный, но она уж слишком разборчива. А мне даже кажется, что она и страдает от этого. Может, я ошибаюсь. И что ей надо? Мне бы мой дед подарил хоть цветочек, я бы на свете самой счастливой была. А он напьется, накопит посуды, а потом говорит: " Иди, старуха, сдай пушнину. Купи себе пару кренделей". И эх, а ведь за мной какие люди ухаживали. Вернуть бы те годочки.

-Спасибо. Всего вам хорошо. Надеюсь, сам разберусь, – сказал я, набирая этажность.

Я бы не сказал, что я волновался, но кое-какой холодок в позвоночник ударил. Я нажал на кнопку звонка и, спустя короткое время, услышал за обратной стороной дверного проема знакомый голос, певучий и желанный.

-Кто там?

-Вам телеграмма от Павла.

От тишины зазвенело в ушах. Вдруг раздался щелчок открываемой двери. На пороге стояла Катя.

-А вам привет от Александра, – улыбаясь, сказала она.

-Какого? – не понял я.

-Сергеевича.

-Пушкина что ли?

-От него самого, поэта и писателя.

-А я смотрю вы в том же халате. Вы в нем живете? – я нагло смотрел в ее глаза.

-И сплю и ем, – отозвалась Катя. – Что за телеграмма?

-Я просто решил продублировать прошлую. Меня зовут Игорь, а вас Катя. Будем знакомы? – сказал я.

-Будем. И что? – В ее словах я почувствовал вызов.

-Давай на ты? – предложил я.

-Давай, – не смутилась она.

-Я зайду.

-Нет.

-Если мы познакомились, то я должен войти.

-Ты хочешь войти и остаться, я правильно поняла?

-Да.

-Не получится.

-Тогда я просто войду.

-Просто, – улыбнулась Катя.

-Да, просто, войду и не останусь.

-Это как?

-Ну… ты покажешь мне какие-нибудь фотографии, альбомы, а я буду делать вид, что мне интересно.

-У меня нет фотографий и альбомов.

-А журналы какие-нибудь?

-Мурзилка и крокодил.

-Ты знаешь, Катя, – сказал я, – хочу тебе признаться, что …

-Что?..

-…Что это мои любимые журналы, и я буду тебе очень обязан, если мы их пару часов поштудируем.

Она рассмеялась.

-Ты веселый.

-Ты красивая, – вдруг сказал я.

Ее лицо вдруг покрылось румянцем, и она отвела глаза.

-Уходи, Игорь.

-Катя, – прошептал я, – я тебя оскорбил или обидел? Ты скажи.

-Нет.

-А почему тогда?

-Уходи, пожалуйста, – Катя легким движением смахнула слезинку. – Пожалуйста.

-Ладно, – едва проговорил я. – Тебе, конечно, виднее. Но так нельзя. Ты как стена.– Я отчаянно махнул рукой и повернулся, чтобы уйти.

-Подожди.

Я оглянулся.

-Давай попробуем ещё раз. – Эта фраза далась ей нелегко. Она распахнула дверь и сделала шаг назад.

– Завтра у памятника Пушкину в семь часов вечера я буду ждать вас, Катерина. Я больше не оглядывался. Я вышел на улицу вечерней Москвы, и мне вдруг стало хорошо-хорошо. Я улыбнулся своему внутреннему состоянию, чем ввел в легкое замешательство прохожих, а кто-то хотел вызвать скорую, а кто-то поинтересовался наличием смирительной рубашки в салоне реанимобиля. Да, ладно. Я подсознательно уверовал, что завтра Катя придет. Она непременно придет, не может не прийти.

Все утро следующего дня я провел образцово, то есть я встал, умылся, почистил зубы, позавтракал, заправил постель и сделал зарядку. Если бы я был школьником, то еще бы сделал уроки и сходил в булочную. Я понял, что стоит жить. Я отпросился с работы и послал нуворишу деньги, а также его самого, хотя обставил наше расставание прилично. Мол, спасибо, что выручили в трудную минуту, а теперь эта минута позади, а ваш сын такой талантливый, что по нему сохнет вся академия наук вместе со всеми членами и корреспондентами.

До вечера у меня была еще уйма времени, и я решил сходить к своему старому учителю профессору Чеботареву. Он так много сделал для меня, а я так редко навещал его, что даже его супруга почтенная Ольга Константиновна даже несколько раз вызванивала меня и жаловалась, что Олег Семеныч стал сдавать, а благодарные ученики его не посещают.

Мой визит к Чеботареву как я понял, когда Ольга Константиновна радушно открыла мне двери, ожидался. Стол был явно накрыт для желанного гостя, тушеное мясо с овощным рагу, коньяк и фрукты. Если ждали меня, то я пришел кстати. В моем рационе в последние дни яства и калории я пересчитывал на пальцах левой руки.

-Здравствуйте, Ольга Константиновна! Здравствуйте, Олег Семенович! – Я вошёл в залу и, вежливо поклонившись, поцеловал женщине руку.

– Здравствуйте, Игорь! – улыбнулась она. – Прекрасно выглядите. Молодой, умный, красивый.

– Смотри, Оленька, не захвали молодца, – сказал Олег Семенович, а то сглазишь. А он ох как нужен человечеству.

Я удивленно взглянул на профессора. Краска мгновенно залила мне лицо.

-Да, да, дорогой мой! – воскликнул профессор. – Вашу работу приняли и напечатали в серьезных изданиях у нас и за рубежом. Скоро она увидит свет. Поздравляю, коллега! От всей души. А ты знаешь, Оленька, у меня не было плохих учеников. – Здесь профессор расчувствовался и обронил слезу.

-Ну, полно, Олег, – откликнулась Ольга Константиновна. – Не к лицу мужчине слезы. – Она повернулась ко мне. – Игорь, прошу вас к столу.

-Да, да, – отозвался профессор, – по рюмочке, батенька, по рюмочке.

От теплого радушия этих милых стариков что-то вдруг шевельнулось во мне, и я сам чуть не раскис от этой атмосферы истинного столичного гостеприимства интеллигентных коренных москвичей. За непринужденной беседой стол постепенно опустел, а потом мы пили чай. За время беседы я ни разу не упомянул о своих проблемах, но когда пришло время завершения визита, и я уже собрался уходить, профессор вдруг сказал мне:

-У тебя сегодня будет прекрасный вечер, поверь мне.

Если бы сейчас в квартире появился живой Карл Маркс на руках с Фридрихом Энгельсом, а Леонардо да Винчи надел бы мне на голову портрет Джоконды, я бы и то так не удивился.

-Олег Семенович, что вы хотите этим сказать? – спросил я, держась за ручку двери.

-Все что хотел уже сказал, – отозвалась Ольга Константиновна. Она погладила меня по руке и, глядя в глаза мужу, произнесла:

-Ты ведь все сказал, дорогой?

-Все уже давным-давно сказано, а мы только следуем тому, что сказано, не осознавая этого, ибо я как ученый-реалист утверждаю, что судьба наша предопределена.

-Слышать от вас такое, профессор, как минимум странно, – сказал я.

-Никто так не суеверен, как ученый муж, – подвел итог Олег Семенович. – В добрый путь, Игорек.

Солнечные лучи уже томно переливались в складках каменного изваяния великого русского поэта, когда я то и дело одергивая манжету рубашки, нервно смотрел на часы. Цветов при мне не было. Сегодня я посчитал их лишними. Ни цветов, ни шампанского, ни конфет. Трепетное чувство ожидания любимой – вот все, что было сейчас при мне. Я был ослеплен и оглушен этим чувством, ибо ничего и никого не видел и не слышал. Мне казалось, что я одинокий путник огромной пустыни, у которого не осталось сил бороться с голодом, жарой и жаждой. Путник исчерпал последний резерв сил и теперь надеялся лишь на чудо.

Лёжа на малой глубине, моя подлодка подняла перископ на угол обзора в триста шестьдесят градусов. Моя цель не появлялась. Но тут как часто бывает, впередсмотрящий огласил: "Земля!" То есть вахтенный матрос в моем случае произнес "вижу цель". При увеличении цели оказалось, что тревога оказалась ложной и мимо моего борта, в двух кабельтовых, прошел не флагман, а списанный баркас. Я продолжал вести наблюдение. Склянки отбили четверть восьмого. Ракеты в шахтах субмарины находились в режиме боевой готовности. Капитан находился в пиковой ситуации. Ему не терпелось отдать две команды "на абордаж" и "отбой". Однако, по словам предводителя всечукотской нации старейшины Сарыг-оола было понятно "пока чукча не видит оленя, охота не закончена". И я снова прошелся шомполом по стволу трехлинейки. Иногда мне казалось, что я – папанинец, а вокруг меня льды и холодное море. Многочисленные колонии пингвинов мирно тёрлись животами о сородичей, задевая и меня. Или я представлял себя одиноким туземцем, лежащим под от плодоносившей пальмой в надежде, что последний банан в любой момент осчастливит меня по кумполу. Солнечные часы показывали половину восьмого, но олени попрятались, а бананы не падали. Как бы сказал Отто Шмидт: "Челюскин затонул. Да здравствует "Челюскин". Вдруг на просторах великой пустыни одинокий, алчущий воды путник услышал: