Алкогольная независимость

Телефонный звонок вернул к реальности: «Пожарь овощи. Приду жить», – просьба любимой восстановила ржавеющий процесс выживания, борьба с которым в одиночку выматывала все силы.

Кто поймёт этих женщин? Запросто, так же внезапно, как оставила, звонит. Пить или нет? Лёнька замешкался. Спрятал остаток подальше на «чёрный день» или на всякий случай, который мог явиться раньше.

Любил её по-своему, потому спокойно отпустил, когда с неделю назад напился и не сопротивлялся уходу. Хочет – пусть идёт.

«Жарю баклажаны», – уточнил хозяин, продолжая раздумывать, радоваться подруге или огорчаться прекращению пьянок. Взял масло, повертел перед носом, добавил в овощи.

«Жена принесёт», – бросил он одинокому глазу. В телефоне написал сообщение: «Штору в кухню купи, против огня не выстояла. И краску Жорику выбери на твой вкус – зелёную или золотую».

Скоро раздался стук в дверь. Лёнька отворил, на пороге – она, помолодевшая любовь.

– Эх, ты, лохматый, опять не дошёл до дивана?

Увидев перемену, Лёнька обрадовался возвращению своей женщины, нисколько не смущаясь внешнего неторжественного вида.

– Завязал, мать, завязал. Зуб даю. Последний опохмел.

Из сумки вынула продукты и золотую банку.

– Держи, художник. Завязку подтверди действиями. Иди, завершай труд. Кисточки тебе новые принесла.

Лёнька расчувствовался, протянул руки мимо подарков к Тамаре, наклонился обнять. Та легонько отодвинула его в сторону:

– Сперва обещанное, после отмыться, отрезвиться, ну и мириться, – улыбнулась ласково. На сердце у Лёньки теплело. Несмотря на угарное дыхание, он на ходу приложился колючей щетиной к любимой щеке, и, не дожидаясь отстранения, ринулся в кухню.

«Дело будет, будет толк, – бормотал он свою мантру, выводя царским цветом чешуйчатую кожу. – Спасибо тебе, друг сердечный, за науку. Бросил отраву, бросил. Всё. Есть и дело, Жора, есть и толк».

Ровными точными мазками Лёнька искусно наводил эстетику на стене, в то время как подруга его гремела под боком вымытой посудой и варганила еду.

Обед дожидался на столе, когда мастер вышел в чистой рубашке и брюках, впервые за годы довольный собой, с настроением жить, вычищенный и трезвый.

– Буду за тобой ухаживать, родная – такое моё обещание.

Леонид уселся рядом, шепнув на ухо: «Прости меня».

Тамара погладила выбритый подбородок заново рождённого мастера, повернулась к мужу с улыбкой:

– Уже простила, хватит маяться. Поживём по-человечески. Уж я присмотрю за тобой, мой жизненный подарок, начищу и любоваться буду, – и в её серо-голубых глазах сверкнуло золото отражённого заката.

Маркетинговый ход

Вдоль пятиэтажки на четыре входа времён Хрущёва по улице Карла Либкнехта, 5 от правого угла дома к подъезду идут накрепко забетонированные в стену поручни прямиком до квартиры на первом этаже местной продавщицы самогона – старухи по кличке Мать-перемать, прозванной так за организаторские способности и точное словоупотребление. Настоящее её имя многие не помнят, остальные не знают, а сама она встречается с ним в присутствии почтальона, показывая паспорт для получения пенсии. В документе значится: Агриппина Марковна Сыроварова, год рождения 1938 или 1988 нужно угадывать – залит неизвестным раствором. Необратимость жизненных процессов подсказывает 38-й, и сомнения читателя улетучиваются.

Невменяемым посетителям помогает осознание силы женщины на словах и на деле – гостей она всегда встречает с улыбкой и висящей на поясе бейсбольной битой – вылитый тюремщик с дубиной, отчего радость её в глазах прихожанина становится многозначительной и дисциплинирующей. Однако основной способ её парализующего воздействия на страждущих – прямое употребление своего прозвища в менеджерских целях.

Живёт она одна с тех пор, как отсидевший двадцать лет муженёк Вован преставился, утратив пропитое на воле здоровье. Окончательно ослаб на свободе, хотя с годами, казалось, только крепчал в камере. Нюхнул волюшки, начал семейный незаконный самогоноваренный бизнес (способ выживания, как выяснилось, самый востребованный в погибающем обществе). Он же изобрёл «отступной» – уникальный ход с поручнями от квартиры, дабы нетерпеливые потребители, с порога пробуя купленное варево, могли благополучно покинуть апартаменты без посторонней помощи. Секрет бетона для крепления металла в кирпичную кладку стены Вован почерпнул в зоне своего «отпуска». Выломать их без демонтажа самого здания невозможно – страховка от охотников за металлом уникальна.

Посадили когда-то Вована по определению суда за измену Родине. Чудом избежал расстрела за, казалось бы, простые разговоры. Заплели так, что отвертеться от системы стало невозможно. Но что в деле, сам следователь-сосед, собутыльник и приятель пытался раскопать – безуспешно. Пробовал отбить у правосудия, но где там! Упекли Вовку – не умел молчать. Что только не кричал несчастный: и суд закопать, и американцев натравить, и страну развалить, – всё сбылось. За ним специального надзирателя поставили, чтоб оградить от общения с заключёнными.

Прозвали его Ваванга за «дар», полученный в судебном бреду в состоянии аффекта после оглашения приговора. Последовавшие за его «пожеланиями» события – развал страны, участившиеся разборки с американцами, с их деньгами – приводили к краху экономику и нацию, а к расцвету – коррупцию. Само здание суда, повиновавшись приказанию безвинно наказанного, начало проседать под землю по полметра в год. Судья седел по мере погружения. С наступлением насланных проказ (так шептались между собой служащие Фемиды и что виновник всех развалов наказан) пуще прежнего стерегли Вавангу и боялись, что будет дальше.

Трёхэтажное здание неумолимо тонуло. Привлечённые геологи, историки, строители, архитекторы разводили руками. «Пророчеству быть!» – гласил заголовок местной газеты, противостоящей всем властям, но с «крышей», какую не смяли одноразовые президенты. Что значит сила глубинки! В столицу статью не пускали по известным причинам и довольствовались локальностью ситуации. За несколько лет здание полностью самопогреблось, и имя Ваванги простёрлось до места его мистического захоронения, прозванного народом Вавангино кладбище.

Секретными техниками приготовления напитка владеет жена Ваванги. Рецепты принёс её благоверный на манускриптах памяти из мест, не столь отдалённых, и успел воплотить в противозаконную реализацию.

Свет в окне её кухни говорит о многом. Цена приемлемая, качество отменное. Клиенты постоянные. Убитых отравою за нею не числится. Очередь стоит порой опасная – от отпетой молодёжи, что исполняет спецзаказы для воров и бандитов, до бывалых вояк и прожжённых ментов. Что касается последних, несмотря на смену названия на «полицию», неистребимая зубастая ментовская сущность проникла в новую организацию незамеченной и успешно продолжает своё сверхъестественное бытие в новом облике – полицая, охраняющего варево старой ведьмы.

Особенно сложно стало в карантин. Но тут исключительные сквернословые организаторские способности сделали положенную работёнку, и все местные и пришлые алкаши враз оказались в намордниках.

Тем временем сосед бабы Матери, тот самый бывший следователь-собутыльник основателя домашнего производства, некстати бросив выпивать и чрезмерно опасаясь вирусов, а особенно собственной бесполезности, осуществил законную и вполне полномочную попытку прекратить незаконную торговлю. Да позабыл только, что уже на пенсии. Ответным ходом баба сделала телефонный звонок элитному покупателю – и страх пущен в глаза соседа. Тот объявлен врагом, и вся идиллическая сила рядовых очереди обратила свой неистовый гнев против несчастного старого следака, по её же наущению смертельно напуганного.

Банальная попытка пресечь бизнес-потоки трясущихся рук и неуверенных ног к дому чуть не стала последней честному законнику, приговорённому посетителями к уничтожению. Выдержав ряд ночных нападений проголодавшихся за спиртами и изрядно устав от опасной обороны, он явился с повинной к соседке, причастился варева и погрузился в алкоголическую дрёму, изредка выполняя поручения великой владычицы пьяниц и алкашей города, и больше из неё не возвращался.

«Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда моя бутыль со мной!..» – орал очередной счастливчик, выползая из подъезда с тайной жидкостью за пазухой, с ловкостью орангутанга хватаясь руками за поручни под завистливо-одобрительный гул толпы. Толпы, которая не убывает в ожидании снадобья и в большинстве своём плевками на асфальт утверждает каждое обронённое слово.

Проезжающий ЗИЛ шарахнул разрядом артиллерийского орудия из выхлопной трубы. Голуби, разрывая на себе перья, исчезли врассыпную. Пешеходы вдоль тротуаров одновременно присели, испуганно повернулись в направлении нападения, но, убедившись в гражданской ситуации и отделавшись лёгкой испариной, продолжили своё перемещение по ранее заданной траектории.

Очередь показала своё естество: имеющие отношение к службе протянули руки к поясу, где висела кобура, и, полуприсев, другой хватались за шапки, как если бы на них были фуражки – те имеют свойство слетать при резком перемещении. Другие, по-змеиному зашипев «шухер!» и оскалясь, также полезли за оружием, кто где привык его таскать: за пазуху, за пояс, в карман, и бросились вслед за голубями. Только пару человек нехотя покосились на звук – явно привычные к боевому шуму и суете.

Дело Ваванги живёт по сей день. Посетителей, правда, становится меньше. Многие, кто ещё может, уезжают в большие города; кому-то подходит конечный срок путёвки в жизнь. Иные по старинке навещают местную мать с некрасивым прозвищем, довольствуются изысканным пойлом, доживая алкогольный век, пожирают старые и распускают новые сплетни, тщательно пачкая тротуары.

Топор

Люблю своих соседей. Наверное, потому до сих пор их не убил. Люди они зачастую нетрезвые, нервные, Сергей и Ирина. Он работает в вагонном депо Южной железной дороги, она – нигде. Но иногда в порыве пьяного угара моет лестничную клетку в подъезде. Или выставляет цветы в горшках. Или вешает занавески. Как-то окрашивала лестницу красно-серым орнаментом в цвета своей жизни. Любым способом пытается создать общественный уют.

За стеной практически каждую ночь война. Они кричат, угрожают друг другу – кто трезвее, тот крепче; искусно матерятся – оба. Некоторые ночи спокойные – это его смены, значит, занят, дебоширить некому. Утром с дежурства несёт большой пакет продуктов, едва держась на ногах – сегодня будет праздник. Точнее, уже приближается.

Было, засыпал на лестнице, не в силах доползти до двери. Ирина его волокла и укоряла: как не стыдно перед соседями. Совестливая. Хотя запасом некультурной лексики владеет, поверьте моему слуху.

Однажды был такой шум, что я решил им постучать. Знаю – бесполезно, но для проформы. А там к двери новые жильцы поднялись – испуганная женщина со взрослой дочкой лет двадцати пяти. «Что,– говорят,– полицию вызывать?» А я им: «Что понапрасну беспокоить? Там любовь. А мы с полицией. Готовсь на каждый день»,– обнадежил их. Погромыхал в дверь. Утихли. Сказал дамам, чтоб спать шли, пожелал доброй ночи. Недолго стояла тишина. Но сколько той ночи? Люди такие, наверное.

Дочь Сергея, по-видимому, с психическим расстройством. Закрывалась на балконе и выла кошкой, псиной и ещё каким-то благим матом, всё сокрушалась, где её мама. Интересный контингент. А здоровается издали. Как можно громче говорит, хоть не глухая. Такие дела.

Когда ещё была жива его мать, Галина Николаевна, милейшая женщина, та умело сдерживала агрессию сына. Это её комната соседствует с нашей. Потом не стало старушки. Появилась безработная, и понеслось.

Под новый год решил подарок им сделать. В строительном магазине купил топор. Потёр хорошенько наждаком, покрасил коричневой краской. Высушил, убрал отпечатки, упаковку сделал по сценарию фильма про преступников с сокрытием улик – в гараже, подальше от живых глаз и в перчатках. Перевязал красным бантом и положил под дверь шумливых.

В глазок видел: коробок забрали. Интересно, сработает? Пока ходят. Ругаются. Неизвестно, намёк поняли? В новогоднюю ночь ушли мы с женой спать в комнату к детям. Думал, справятся соседи с подарком и друг с другом. Нет. Сегодня опять шум. Или коробок не открыли? Чуточку терпения, жизнь коротка. Нельзя же ссориться с соседями, правда? Или им помощь другая нужна, вы не в курсе?