Loe raamatut: «Фальшивое Sолнышко. неСказки»

© Андрей Шилов, 2016

© Маша Шилова, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Содом – город рыбный

«Система сгнила,

как всякая порядочная рыба…»

Александр ЛЕБЕДЬ.

– Помнишь, бабка, в тот год, когда Брайан Джонс утоп в своем корыте, сошли с ума все собаки? – Щукарь досадливо щелкнул языком. – Клевое время было!

– Да, – чмокнула бабка обвисшими губами, – мы их тогдась три года жрали. А то щас: одна рыба.

Щукарь ущипнул себя за бороду, но не проснулся.

– Да я ж не сплю, – вспомнил он и хлопнул себя по лбу.

– Ась? – не расслышала бабка.

Щукарь хлебнул ухи, брезгливо поморщившись.

– Говорю, с мазилой вчерась бредень в запруд тюркали, аж два раза. И ничего! Третий раз тянем, а там – рыба сом с большим усом. И давай он нам про семью да про детишек…

– Кто? Ведров, что ль?

– Не, сом, – Щукарь отставил пустую лохань и на полную катушку врубил патефон. – В этой дыре…

 
Will all your money buy you for giveness,
Keep you from sickness or keep you from cold?
 

– Эх, дед, была б моя воля, я б всех твоих голубых педерастов поутопила б! Развели, понимаешь, рябь несусветную, простому человеку сунуться некуда – разве только в омут?! Деньги сетью тянут, блядуют напропалую да вас, дураков, туда же. Выпили-то с мазилой сколько, ась?

– Да не пили мы. Ну, самую малость, – дед изобразил руками что-то вроде фокуса. – Ну вот, он и говорит: так мол и так, господа-товарищи, что хотите просите, только отпустите! А мы ему: что могешь-то? Могу, говорит, страну вашу свининой накормить, могу одеть-обуть во все модное, а могу и вовсе вечными вас сделать, на небо отпустить, только нежелательно это.

Бабка киловато насупилась:

– Это точно, нежелательно. Как представлю – всю жисть в лаптях ходить да карасей дрючить, селедку потрошить – боязно. А от свининки зря отказался! Тьфу ты, размечталась… Пить надо меньше, дед, и перестанут сомы к тебе ходить. Не дело это.

Щукарь вновь ущипнул себя за бороду и продолжительно уснул. И снилось ему чудо.

Будто вошел в их раздолбанную хату купец-молодец, пальцы веером, клеши клевером, и говорит:

– Хочешь, Щукарь, я тебе милость сделаю?

– Хочу, – отвечает Щукарь, – чего ж не хотеть. Только что за милость твоя?

– А то и милость, что сам знаешь. Живешь-то, поди, в Нижнем Содоме…

– Живу, – говорит, – но сам не знаю, чего хочу. Вот и сома волшебного отпустил вчерась.

– Не гони, дед. Не бывает сомов говорящих. Но нравишься ты мне глупостью своею, так и быть, сделаю я тебе милость.

С такими словами вывел он Щукаря в огород, покопался в кармане своем малиновом, достал зернышко бобовое и бросил в землю. Старуха охает, а зернышко то росток дало. Помочился на нее купец-молодец, оно и выросло до самого неба – ни конца ни краю не видать.

– Лезь, – говорит. – Там и милость найдешь. Да не забудь бобов-то нащипать и в мешок собери. Внизу пригодится…

С такими словами и исчез, лишь пыль столбом от коня шестисотого. Отпихнул Щукарь бабку и полез наверх. Ветер в ушах свистит, птицы железные туда-сюда шныряют, а он все лезет. И слышит, как бабка внизу матерится, на чем свет стоит его проклинает.

Набрал он ажный мешок и давай спускаться, да запутался во вьюне проклятом и мешок-то из рук выпустил. Спустился вниз, а старуха мертвая лежит, мешком убитая.

Тут Щукарь и проснулся.

 
Will all your money keep you from madness,
Keep you from sadness when you’re down in the hole?
 

– Белуга! – доктор Вьюн заискивающе посмотрел на бабку. – Хана деду. Впрочем, если рыбьим жиром попробовать…

– Говорила ведь, бросай пить! – запричитала бабка, подталкивая лекаря к выходу. Вьюн покосился на спившегося Щукаря и ему сделалось обидно.

– Послушайте, любезная, – попытался урезонить старуху, – ведь время тратил, на вызов спешил, то да се, а вы… Хоть косяком угостили бы. Бабка сжалилась и протянула Вьюну ржавую консервную банку:

– Последний.

– Милостиво благодарим! – лекарь немедленно занюхнул понюшку и тут же встретился с дедом. – Отменный косячок, скажу я вам, давно такого не нюхивал.

Щукарь презрительно поморщился.

– Мне бы водочки.

– Водочку браконьеры попили, – Вьюн досадливо махнул рукой, вильнул хвостом и исчез в бурных зарослях криптокорины.

Ржавая банка с неимоверным грохотом, свойственным средним широтам, грохнулась на каменистое дно водоема, распугав ершистую мелюзгу. Сом поманил усами Щукаря – тот осторожно приблизился. В умных сомьих глазах блеснул огонек доверия.

– Скажи, Щукарь, в чем, по-твоему, сила?

– Да не знаю я, – Щукарь почесал затылок. – Наверное, в деньгах.

– Вот и брат-судак так говорит… А по-моему сила в правде, у кого она есть, тот и сильней.

Щукарь спросил его – а у кого она есть? – но сом уже прилип к какой-то зеленой склянке и ничего не расслышал, кроме собственного биения сердца и приближающегося шторма.

Щукарь поплыл дальше, разглядывая корявые надписи на заборе, сделанные подводным мелом. Одна из них гласила:

«ВСЕ ЛЮДИ – ЗВЕРИ, ВСЕ РЫБЫ – ПТИЦЫ»

– Клево! – восхитился Щукарь невиданному полету мысли неизвестного пиита. – Небось, год сочинял?!

Деду показалось, что это чистой воды проповедь, и чтобы спасти от казни кровавой неизвестного пиита, стер он надпись хвостом и дальше поплыл, весьма осчастливленный своим поступком, приговаривая утреннюю молитву:

– Рожденный плавать летать не сможет, рожденный плавать летать не сможет, рожденный пла…

По правый плавник белела другая надпись:

«КИЛЬКА – ЖЕНЩИНА ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ»

– А кто ж тяжелого? – подумал дед. Сам себе и ответил. – Должно быть, стерлядь.

– Дурак ты, Щукарь, и надписи твои дурацкие, – неожиданно подкравшийся Ведров-Водкин больно ткнул его в брюшко. – Не проголодался, что ль?

Так плывем скорей, там икру Йозефа выдают, настоящую; Лебедь, говорят, всем гуманитарную помощь объявил. Так и сказал: среда, мол, рыбный день, то есть наш день с тобой.

– Мне бы водочки, – промямлил Щукарь, но от приглашения не отказался. Наверху было полно разношерстного народа: тут тебе и толстолобики тупорылые, тут тебе и уклейки приставучие, даже рак забрел на угощение, правда, тут же был сожран с пивом каким-то заезжим чудом-иудом.

– Не можно жить так, – увещевал его сам Лебедь. – Не ешь себе подобных, это закон. Нельзя и на хер сесть, и рыбку съесть. Это закон. И жариться на адовой сковородке всем, преступившим сеи законы. Аминь. Противно стало Щукарю слушать законы Лебедя, он осторожно отплыл от коллектива и, бросив якорь у ворот ночного клуба «РыбоLOVE», тихо загрустил о всеобщем счастье.

 
Down in the hole, down in the hole,
No escape from trouble, nowhere to go.
 

Бабка рубанула кулаком по столу и призвала Щукаря к вечерней молитве.

– Тебя ж мешком убило? – удивился Щукарь.

– Хе, – ответила бабка и ехидно ухмыльнулась. – Тогда ты от белуги сдох!

– Странно, – сказал Щукарь. – От белуги я, могет, и сдох, да как же я тогдась с Вьюном встретился?

– А он тоже сдох, косяка моего понанюхался и сдох.

– Кого ж теперь вызывать-то будем?

Бабка задумалась, но скоро нашлась с ответом:

– А его и будем. Знаешь, дед, лучший лекарь – мертвый лекарь.

– Клево! – встрепенулся Щукарь и принялся за молитву. Бабка вторила ему нежным податливым басом.

– Дай Бог нам заснуть и не дай Бог нам проснуться… Дай!

Они доели уху и начали перестукиваться.

В иллюминатор вперилась толстая рожа человека-амфибии.

– Здорово, хозяева! Слыхали последнюю новость?

Хозяева не ответили.

– А новость такая, крупный рогатый скат и акулы шоу-бизнеса объединились, войну нам объявили, хана всем!

– Лосось с тобой, – морзянка Щукаря отбивала четыре четверти.

– Килькой буду! – Ихтиандр осенил себя крестным знамением и запел какую-то заунывную песню.

– Вали отсюда, перекати-поле проклятое, – морзянка бабки была чуть глуше и отдавала явной угрозой. – Лучше б помог нам выбраться отсюда.

– Я сам в глубокой тине! По уши!

Ихтиандр исчез из иллюминатора. Из-за прочного стекла раздалась его заунывная песнь:

«Мир ночен, – пел Ихтиандр. – Он прекрасен очень. Мы как сельди в бочке и бычки в очке. Я страдаю почкой. Я дошел до точки. И я так задрочен, как рыба на крючке».

– Грустная песня, – прохрипел Ведров-Водкин, борясь с последним проявлением похмелья.

Шумной гурьбой стерляди проплыли на нерест.

– Хороший будет улов! – радовались грязные рыбаки, поглаживая тонкие талии своих спинингов.

Мимо грязных рыбаков медленно и бесповоротно проплыл корабль уродов, трижды прогудев в свои медные трубы.

Высокий капитан с пулеметной лентой через плечо в последний раз оглянулся на рыбаков и, готовясь к шторму, вяло пошевелил ртом:

– Эх, вот раньше рыба была… В воду без трусов не войдешь…

 
There’s something down in the hole,
Down, down in, down in the hole.
Something down in the hole…
 

– Наверное, им кажется, что они живут в огромной реке, – девочка лет восьми покрошила в аквариум сухой корм и постучала по стеклу.

Щукарь взглянул в небо, ужаснувшись: громадных размеров указующий перст самого Господа навис над ним. Щукарь опустил голову и продолжил молитву:

– Дай Бог мне заснуть и не дай Бог мне проснуться! Дай… Ведров-Водкин, старуха, купец-молодец, Вьюн в обнимку с напомаженной стерлядью, чудо-иудо, Йозеф, человек-амфибия, даже Лебедь с оравой акул шоу-бизнеса собрались вокруг Щукаря в ожидании своего последнего шторма, но час не пробил.

Они жили мерзко и несчастливо, да так и не умерли.

Фальшивое Sолнышко

Смыв с розовых ладошек перламутровую вязкую кровь, Славка Колбешкин в последний раз втянул ноздрями ее ускользающий аромат, все еще дурманящий в этой предвечерней безмятежности ранней осени, и вытер руки о разодранные на коленках джинсы. Когда мутная речная вода замерла и зазеркалилась, он наклонился, он вгляделся в ее поверхность, но увидел не свое отражение, а печальную улыбку и красивые, подернутые легким тревожным муаром, зеленые, как сама смерть, глаза Любаши Пересветовой.

– Ты будешь думаться мне всю жизнь, – он хлопнул ладонью по ровной глади воды, разогнав в ней облака и навсегда превратив Любашу, это небесное создание, в яркую, словно молния, но жестокую вспышку детства.

Славка запрокинул голову кверху и зажмурился, —

 
(раз, два, три, четыре, пять,
я иду тебя искать)
 

…высунув свое холеное личико из-за дубовой, по-осеннему куцой листвы, фальшивое солнышко ехидно подмигнуло ему.

– Ау! – услышал он за своей спиной звонкие голоса детворы.

– Ау!! – услышал он впереди себя робкое, вкрадчивое дыхание речного эха.

– Ау!!! – услышал он и очнулся; аромат испарился, и солнышко замерло над дубравой.

– Что? – непонимающе уставился Славка на поспевшего к нему первым Пестика.

Пестик, Андрюха Пестель, лицо неизвестной национальности, так и не успев толком отдышаться, затараторил:

– Слав, а мы тут, мы… Ты Любашку не видел? Спряталась где-то, а я вожу. Ты, вот, и она остались. Я думал, вы вместе… Долго уже ищем!

Славка почесал бритый затылок.

– Ну, во-первых, не Любашка, а Люба; во-вторых, – Славка сурово покосился на подошедших к ним ребятишек, – нет, не видел. Может, она в сад пошла, поздно ведь. И ужин скоро.

– Что я вам говорил?! – Пестик победно тряхнул рыжими кудрями. – Что я вам говорил?!

– Раз так, то уж, конечно, нужно вернуться, – рассудила Маша Умнова, – а то тетя Ариадна волноваться будет. Хватит ваших дурацких пряток!

– Ух, ты! – Пестик зачарованно глядел в воду. – Смотрите, какой рачище!

Олечка-Трусиха поморщилась, сделав осторожный шаг к Пестику, Катя и Коля Прокофьевы выглянули из-за его спины; и действительно, сантиметров в тридцати от берега по коричневому песку полз чудо-рак, грозно растопырив гигантские клешни.

– Поймаем его! – Пестик наклонился, но Славка Колбешкин остановил его, дернув за рукав куртки.

– Когда я была совсем маленькой, – Маша попробовала пальчиками воду. – Холодная… Так вот, когда я была маленькой, меня постоянно спрашивали взрослые, сколько же мне лет. Я показывала на пальцах. Однажды папа поймал рака – тот усердно двигал клешнями, стараясь его ущипнуть. Я тогда рассмешила всех, сказав, что ему, этому раку, как и мне, два годика…

Коля и Катя захихикали. Олечка снова поморщилась:

– Ну и глупая же ты была.

Маша промолчала.

– Ладно, пора! Славка Колбешкин потянул Пестика к тропинке, туда, где два дерева на входе в лес образовывали «чертову арку».

Прокофьевы, взявшись за руки, – ну прям как Ромео и Джульетта из голливудского блокбастера, – вприпрыжку припустили по тропинке и вскоре скрылись в зарослях дубняка. Остальные нехотя двинулись вслед.

Славка, шедший последним, все норовил подцепить носком ботинка хотя бы один желудь, что ему никак не удавалось. Тогда он подобрал с земли метровую палку, невольную свидетельницу десятков пронесшихся мимо детских прихотей, и равнодушно стал насаживать на нее желтые дубовые листья: некоторые, совсем засохшие, тут же крошились, другие покорно продавливались, образуя своеобразный венок из нашпигованного лесного серпантина.

Маша Умнова обернулась.

– Шашлычные бусы из плоского янтаря? – спросила она.

– Янтарный шашлык из засохших бус, – уточнил Славка. – Только это не для тебя.

Маша ухмыльнулась:

– Я и не думала ничего такого…

– А что мы будем делать, если тетя Ариадна заругается? – поинтересовалась шедшая первой Трусиха.

– Почему это она заругается? – удивилась Маша.

– Но мы же не нашли Любку. Вдруг ее и в саду нет?

– Не нашли, значит, не нашли.

Славка Колбешкин изо всех сил долбанул палкой о могучий ствол дерева, да так, что насаженные на нее листья разлетелись во все стороны. Девочки обернулись. Колбешкин сплюнул, в его глазах заиграл недобрый огонек:

– Она сама не нашлась. Если будет нужно, мы так и скажем. Ясно вам?

Олечка-Трусиха захлопала в ладоши, быстро сообразив, что в любом случае бояться им нечего. Умнова подошла к Славке и трогательно прильнула к его уху:

– Какой же ты находчивый! И благородный!

Олечка с завистью покосилась на них.

– Хоть бы деревяшку свою выбросил, Казанова!

Маша выхватила из его рук палку и отшвырнула в сторону речки.

– Кстати, – сказала она, – меня этот наш придурок-немец, этот Фри, недавно по деревянному обозвал.

– Как это? – забыла обиды Олечка-Трусиха. – Как это, «по деревянному»?

– Он обозвал меня сучкой.

– Фу, гадость какая! – Трусиха подняла глаза на Колбешкина, ища поддержки, но тот не слушал ее.

Славка пересчитал всех, включая и убежавших Колю с Катей, пересчитал еще раз и не досчитался одного.

– Где Пестик? – он остановился.

Девчонки застыли, как вкопанные.

 
(море волнуется раз, море волнуется два…)
 

– Здесь я, здесь, – откуда-то справа, из густых зарослей малинника показалась его конопатая физиономия. – Чего раскричались?

– Вот зараза! – Трусиха залилась заразительным смехом. – Опять мурашей жрал!

– Они же кисленькие, – стал оправдываться Пестик. – Сами попробуйте.

– Вот еще… Ну, хоть не пропал никуда, как некоторые. Слава Богу! – выдохнула Умнова.

Олечка подозрительно покосилась на нее:

– А почему ты так часто вспоминаешь Боженьку?

– Меня мама учила… Ведь Боженька во всем, и что бы мы ни делали, в прятки там, в салочки, он зорко следит за нами и всегда все видит и знает. Уж ему-то известно, где сейчас Люба.

Колбешкин невольно вздрогнул.

– Чего встали? Идти пора, Ариадна беспокоится…

Он шарахнул ногой по пустой, выгоревшей на солнце, картонной коробке из-под кефира, та ударилась о могучий ствол. Где-то впереди в то же мгновение скрипнула сухая ветка. Трусиха вытаращила глазенки, но из-за деревьев к превеликой ее радости не выползли кровожадные гномы, и злым троллям-людоедам, видно, не было никакого дела до нее. Олечка спокойно вздохнула, переведя взгляд на Машу Умнову:

– Скажи, правда ли то, что ты говорила про Боженьку?

– Что я говорила?

– Что Боженька везде и во всем.

– Да, – кивнула подружка.

Трусиха ненадолго погрузилась в свои мысли, потом, таинственно округлив глаза, будто осознав нечто ужасное, прошептала:

– Но это же неприлично…

Маша пожала плечами; о приличии в столь юном возрасте ей было известно не больше, чем о магии приготовления воздушных крекеров, так любимых ею. Зато она знала множество занятных историй, и одну из них Машенька решила немедленно рассказать ребятам. Она присела на корточки, округлив голые, сбитые до синяков коленки, и стала выводить пальцем на песке странный узор, напомнивший Славке Колбешкину то ли кенгуру с детенышем, то ли первобытного астронавта из потрепанной отцовской книжки про некогда вымершее племя майя.

– Жаль, – сказала Маша, – что мы так и не нашли ее.

– Что? – не расслышал Пестик.

– Так, ничего особенного… Хотите, я расскажу вам сказку про Арбузного мальчика, который…

– Поздно уже, – перебила ее Трусиха.

– И есть хочется, – добавил Пестик.

– Рассказывай, – рассудил за них Славка. – Только покороче, чтоб до сада дослушать.

Маша скосила глаза к переносице, зачерпнула ртом побольше воздуха и…