– У меня в местечке Во недалеко от Парижа жена с двумя детьми, что будет с ними, – задал первый вопрос капитан, когда министр, наконец, закончил.
– Ей выплатят ваше жалование за три года, как только вы погрузитесь на корабль. В случае если вы погибнете, ей выплатят ещё раз ваше жалование за три года, – ответил как ни странно сам Брюлар.
– На сколько же мы едим? – поразился этой щедростью Мишель.
– Пока мастера, которых вы будете сопровождать, не научатся тому, за чем их отправляют в Российскую империю.
– И когда мы отправляемся? – де Нойрей любил скитаться по стране, почему бы не побывать за её пределами.
– Где-то через пару недель, не тяните с вашим отрядом, жалование за полгода вперёд для всех вас в двойном размере получите у месье Женю, он и будет руководить экспедицией, он сейчас за дверью и ждёт вас. Да, сколько бы вы там не пробыли, жалование будет идти в двойном размере.
Щедро. Тут идёт война, там, по словам Вилльруа мир и благодать. С учётом выплат жене получается тройное жалование, а то и больше. В чём же подвох? Вилльруа словно прочёл этот вопрос на лице Мишеля, и чуть скривившись, сказал.
– Капитан, для Франции очень важно, чтобы эти люди, которых вы будете сопровождать, добрались туда и вернулись во Францию живыми и здоровыми. Вы представляете себе, сколько стоит фарфоровая ваза? А сколько стоит сто ваз? И ещё. Говорят, что в недавней войне с Польшей эти русские захватили больше десятка городов без осадной артиллерии и вообще без осады, если вдруг, что узнаете, то мы найдём, чем вас отблагодарить.
Мишель хотел броситься сразу в полк после окончания разговора с месье Женю и получения денег, но вдруг ему пришла в голову шальная мысль. Его сослуживец, командир второй роты их полка, недавно рассказывал, что его отец сходил в Париже в банк «Взаимопомощь» и получил кредит на расширение маслобойни в русских золотых червонцах, за которыми сейчас все гоняются во Франции. Так он обменял их на сумму в экю, которая почти в полтора раза выше той, которую он взял в банке. И маслобойню новую построил, да ещё и деньги остались.
Вот капитан и решил, а что если зайти в этот банк и сказать, что он едет в Пурецкую волость, нет ли у них для него поручения, которое оплачивается в золотых червонцах. Не зря же они выдают кредиты в русской валюте. Чем чёрт не шутит.
В банке «Взаимопомощь» вежливый молодой человек выслушал предложение де Нойрея и попросил подождать, он сейчас переговорит с управляющим. Ещё через пять минут Мишель сидел на втором этаже банка в кабинете месье де Буше и пил «медовую с перцем» из хрустальной рюмки на тонкой ножке. У Клода, который сидел напротив и внимательно разглядывал капитана, была такая же рюмка, но он даже не пригубил её. И напрасно. Напиток был чудесный, а пить его из такой посуды, вообще божественно.
– Вы правы, месье капитан, у меня есть поручение для вас, и оно будет оплачено даже не золотыми червонцами, а вот этой монетой, – и управляющий достал из ящичка, спрятанного под крышкой стола золотую большущую монету с портретом русского императора в глаза которому были вставлены бесподобные синие сапфиры.
– Матерь Божья! Что это? – поперхнулся водкой Мишель.
– Это – сторублёвая монета Российской империи, – де Буше катнул её по столу в сторону капитана, продолжающего откашливаться.
– И кого мне нужно будет убить? – де Нойрей даже боялся поднять упавшую перед ним монету.
– Никого убивать не надо. И продавать душу дьяволу тоже. Просто вместе с теми людьми, которых вы будете сопровождать поедет ещё четыре семьи. Даже не так, две семьи и двое мужчин, они пока холосты, правда, с одним будет его мать и двое младших братьев.
– Эти люди государственные преступники? – капитан слышал об этой монете, говорят, что её можно продать и за двести рублей, сколько же это в ливрах или экю?
– Отнюдь, трое из четырёх мужчин это писатели. Может быть, вы слышали об Оноре д Юрфе, авторе пасторального романа «Астрея». Совсем ещё молодой человек, а какой талант, он и будет с матерью и двумя братьями. Кроме него будет Шарль Сорель автор нашумевшего «Пастуха сумасбродного» и поэт Дю Лоран, может хоть его бойкие стишки вы слышали?
– В армии, месье де Буше, не до книжек. Там кровь, пот и дерьмо! Хочется выжить и выспаться, на остальное времени нет, – Мишель допил «медовую» и вопросительно взглянул на бутылку с красивой этикеткой. С неё капитану подмигивала пчела.
Управляющий намёк понял и вновь наполнил рюмку де Нойрея.
– Четвёртым человеком будет Жак Лемерлье. Это архитектор, как и трое предыдущих он получил приглашение переехать на жительство в Пурецкую волость. Он тоже едет с семьёй. Мы как раз подыскивали сопровождения для этой компании. Вы очень удачно и вовремя зашли в банк, месье де Нойрей, – Клод выпил свою порцию «медовой» и отставил рюмку, – Эту монету вы получите от месье Оноре д Юрфе, после отплытия корабля. Точно такую же монету вам дадут здесь, когда вернётесь назад в Париж, благополучно доставив доверенных вам людей.
– Я сообщу об отправлении корабля через неделю, – встал капитан.
Мишель не видел проблем с сопровождением ещё нескольких человек, кроме доверенных ему мастеров и профессора. Какая разница сопровождать пятерых или пятнадцать. Удачно он зашёл. Де Нойрей не знал, что под видом матери Оноре д Юрфе Францию покинула жена профессора Пьера Эригона, а под видом братьев писателя двое их детей.
Событие восемьдесят восьмое
Федька Коровин был младшим в семье Вершиловского старосты, или как его именовали приезжие немцы «бургомистра». Он закончил четвёртый класс школы и, как и все четвероклассники, получил на лето задание. Только Федька это задание получил от самого князя Петра Дмитриевича. Федька понимал, что князь выделил его, не потому что он учится лучше всех или самый старательный. Нет, виной тому была фамилия. Он сын старосты, а значит, именно это задание ему будет выполнить легче остальных. «Озадачены» были все, Ванька Лукин, например, должен слепить из глины листья разных деревьев. Их потом обожгут, раскрасят и украсят коридор школы. Наверное, красиво будет, Ваньке ведь и отец поможет, да и старший брат Андрей.
А Федька решил своё задание выполнить без помощи отца. С отцом-то куда проще, дал староста задание крестьянам, те и выполнят. А так Федьке придётся каждый двор обходить, всё лето уйдёт, но потом можно будет Петру Дмитриевичу с гордостью сказать, что выполнил он «задание» на лето. Поручил же князь Федьке найти в Вершилово или деревеньках поблизости курицу, которая несёт самые большие яйца и при этом ещё нужно, чтобы неслась она почти каждый день. Так-то, курицы в основном через день несутся. Пётр Дмитриевич даже объяснил Федьке, зачем это нужно. От этой курицы потом получат цыплят, из них, когда они подрастут, опять выберут курицу, которая даёт самые большие яйца и несётся чаще остальных и так несколько раз, а потом этих цыплят будут всем хозяйкам по очереди раздавать, и можно будет держать курей меньше, а яиц получать больше. Сейчас ведь все дворы сдают яйца на фабрику Дуни Фоминых, а она из них делает вкуснейший соус «декартез», что потом разливают в горшочки и продают купцам заезжим. Федька любил хлеб намазать декартезом и слопать, запивая квасом. Вкуснятина.
Три недели обходил Коровин младший всех в Вершилово и соседних деревнях и измерял яйца прибором специальным, штангенциркуль называется. Каждая хозяйка, узнав, зачем это нужно, своих курей расхваливала, но прибор этот не обманешь. Сколько сантиметров получилось, столько Федька в тетрадь и записывал. Получилось, что у Анны Охлобыстиной и Варвары Онуфриевой самые большие яйца куры несут, целых пять с половиной сантиметров и у обеих несутся по четыре, а иногда даже и по пять раз в седмицу. Федька женщинам это сказал и передал им наказ князя, посадить этих курей цыплят высиживать.
Только на этом всё не закончилось. Где-то через три или четыре дня после того, как Федька посчитал, что справился он с «заданием» на лето, поехали они с отцом в Нижний Новгород на рынок, купить отцу новые сапоги, да и Федьке заодно на осень обувку присмотреть. Сапоги они купили, а потом отец пошёл в ряды, где живностью торгуют, хотел взглянуть, нет ли кролей чисто белых, хотел он себе шапку из белого кроличьего меха на зиму сшить. Пока батянька ходил по ряду, где кролей продают, Федька по привычке обошёл тёток, торгующих курями и яйцами. Глаз у него был намётан и видел он, что яйца у всех меньше, чем он выбрал. И тут, вдруг, увидел тётку Матрёну Сомову с Вершилова, и она продавала яйца сантиметров по шесть, а то и больше.
– Тётка Матрёна, я же к тебе заходил, и у тебя таких здоровых яиц не было, – Федька перебрал все яйца на прилавке, как на подбор.
– Так у меня тогда Чернуха цыплят высиживала, – махнула рукой женщина.
– Так. А сколько яиц ваша Чернуха в седмицу даёт? – почувствовал удача Федька, аж в носу защекотало.
– Штук по пять. А можа и по шесть, всего не упомнишь, сам ведь видел, у меня пара десятков курей, – опять махнула на Федьку рукой тётка Матрёна.
Тут сам староста Коровин к ним подошёл. Федька ему яйца показал и про Чернуху эту рассказал. Батянька, не долго думая, купил у Сомовой все яйца, а эти самые крупные ей назад отдал и наказал, чтобы она ехала домой срочно и снова посадила курицу свою на высиживание цыплят.
А Федька всю дорогу домой представлял, как он Петру Дмитриевичу про Чернуху расскажет. Теперь-то он точно «задание» выполнил. И будут в Вершилово куры самые большие на Руси яйца нести, а тётка Дуня Фомина ещё больше вкуснейшего декартеза наделает.
Событие восемьдесят девятое
Позади осталась Самара, потом Саратов, а потом и Царицын. Все эти города были основаны ещё при Иване Грозном тридцать с лишним лет назад. Пётр Пожарский с грустью констатировал, что толком за тридцать лет ничего не изменилось. Это по-прежнему были небольшие крепости с гарнизонами из пары сотен стрельцов, с воеводой даже не из князей, и практически полное отсутствие крестьян и мастеровых. Такая плодородная земля и никто её не пашет. Разочаровала князя и Волга. Афанасий Иванович как-то в конце восьмидесятых годов двадцатого века с женой и детьми путешествовали на теплоходе от Нижнего Новгорода до Астрахани и обратно. Волга была широка и многоводна. Сейчас она тоже была широка, но вся состояла из одних мелей. Бывший генерал вспомнил фильм «Волга-Волга». Там был непутёвый лоцман, который знал все мели. Кормчий на их кораблике тоже все мели знал. Только мели эти всё время двигались и иногда в этом году оказывались совсем не в том месте, что в прошлом. Из-за этого приходилось довольно часто высылать вперёд лодочку с парой гребцов и человеком, что шестом проверяет глубину. Движение стопорилось, и это князя Пожарского меньшого сильно раздражало. Он уже смирился, что яровые в этом году не посеют. Нет, посадить-то, конечно, можно, но созреть рожь, а тем более пшеница вряд ли успеет.
Во всех городках по пути сходили на берег и показывали воеводам царёву грамотку, где предписывалось всем оказывать князю Пожарскому всяческое содействие. Петру от воевод ничего не надо было, он только предупреждал, что следом сплавляют лес, и просил проследить, чтобы ничьи вороватые ручонки на него не зарились. Лес нужен для того, чтобы крепость построить, вот пусть мимо и проплывает. Воеводы божились, что чужого сроду не брали, ну а теперь и другим не дадут. Князь спрашивал про пиратов или вернее речных разбойников. Водятся, конечно, отвечали ему и разводили руками, где же с такими-то куцыми силами такие огромные территории контролировать. И это было правдой, иногда несколько дней нужно плыть, чтобы увидеть хоть следы пребывания человека. Спрашивал Пётр и про три новых больших корабля, что ушли к Кара-Богаз-Голу. Проплывали, уже кажись седмицу назад, тоже грамотку показывали государеву, продукты закупили и дальше поплыли. Ну, хоть, тут всё нормально.
А после Царицына Волга стала на речушки или рукава делиться и пошли ещё медленнее, ведь нужно идти по самому левому рукаву, пойди, определи, какой из них самый левый. Да ещё купец Трофим Пафнутьевич Коробов, что обещал показать дорогу к озеру Баскунчак, стал останавливать корабли, и сходить на берег, ища одному ему ведомые приметы. Когда Пётр спросил его, что же он высматривает, то оказалось, что давным-давно, ещё при татарах, в месте, где до озера Баскунчак всего пятьдесят вёрст, стоял город на берегу этого рукава Волги. Город этот, как и все татарские городки, был глинобитным, и сейчас от него только холмики остались, вот он эти холмики и разыскивает. Сам Коробов был в этом месте ещё мальцом, отец его ещё при Грозном ходил на лодьях в Астрахань, брал там ткани восточные. Вот один раз отец тогда двенадцатилетнего Трофимку и взял с собой, тогда он сыну и показал этот размытый дождями и заросший травой городок. Отец даже высказал тогда вслух мечту, сходить за солью к этому озеру. Только не получилось, вскоре отец помер от лихоманки.
– Почитай, три десятка лет прошло, – огорчался купец, что может подвести князя, – Может совсем следов того городка не осталось.
Остались. Нашли в самом начале третьего дня после того, как зашли в этот рукав. Коробов просто сиял, когда Пожарскому эти холмики показывал. Ну, вот и добрались. Совсем и не далеко от Царицына.
– Разгружаемся, – скомандовал Пётр, – Здесь будет город Мариинск.
Две лодьи с двумя десятками стрельцов отправили назад в Царицын, встречать и направлять, куда надо, плоты. Леса Пётр заказал много, всё лето и начало осени сплавлять будут. Остальные стали разбивать палатки, для князя поставили шатёр трофейный ногайский. Пётр с Малининым обошли бывший татарский городок. Ну, обошли, это громко сказано. Трава высотой в человеческий рост была вся оплетена всевозможными вьюнками и прочей ползучей нечестью и плюс ещё лопухи и крапива. Прорубали дорогу саблями, да и то получалось не очень. Тем не менее, контуры будущей крепости наметили.
На следующий день выставили дозоры и начали с этой «травой» бороться. Косы справлялись ещё хуже сабель. С огромным трудом почти две сотни мужиков расчистили к вечеру четыре гектара территории, то есть двести на двести метров. Вот теперь стал, виден и бывший татарский городок. Стена глиняная превратилась просто в длинный холм, а мазанки в холмики. Оказалось, что площадь, которую занимал татарский городок как раз такая которую Пожарский под будущую Мариинскую крепость и наметил. Князь переговорил с плотниками и Малининым и решили, что стену нужно как раз на бывшей стене и возводить. Так даже выше стена-то получится.
Утро третьего дня Пётр уделил крестьянам. Их было всего пять семейств. Крестьяне были не из Вершилова. Это были переселенцы с Рогачёва. Польстились мужики на княжьи посулы про дом с двумя печами и прочими постройками, а тут степь голая. Настроение у переселенцев было аховое.
– Давайте так, мужики, – начал Пожарский, – Сейчас уже середина июня и сеять яровые, понимаю, что поздно. Только вы учтите, что здесь гораздо южнее и даже если рожь и не вызреет, то её можно на силос пустить, а распаханные поля останутся.
– Силос это чего? – староста у переселенцев был рыжий и хлипкий.
– Осенью покажу, выкопаем ямы и туда траву и рожь, если зелёная будет, сложим, и будете этим скотину всю зиму кормить.
Одним словом, организовали снова колхоз и каждому по две десятины или по новому – два гектара, расчистили от травы, вспахали, проборонили и засеяли с помощью, привезённой с собою сеялки. Ужас. Двести человек «упахались», поднимая эту целину. Ровно неделя ушла. Точно бог сверху подсматривал за переселенцами, только последние метры сеялка проехала, как ливень прошёл. Так-то земля суховата была, но теперь зерно точно прорастёт. Освобождены от этой работы были только трое мастеров кирпичников и двое печников. Они сначала искали поблизости хорошую глину, а как нашли стали делать кирпичи и сушить их на солнце.
Пётр, всё с нетерпением поглядывал на реку, когда же подойдут первые плоты. А их всё не было и не было. Плюнул он тогда на всё, взял с собою десяток стрельцов поопытнее и Чепкуна, сына князя Разгильдеева, что прихватил с собою из Вершилова, в качестве переводчика с татарского, башкирского и мордовского, если таковые народности появятся, и ускакал. Поехали искать это самое озеро Баскунчак. Правда, перед тем как уехать Пётр очередной аврал организовал. Он на сто процентов осознал, что если сейчас всем миром не распахать крестьянам ещё и участки под озимые и огороды, то потом они сами не справятся, а остальным некогда будет, нужно будет крепость и дома строить. Утром, навстречу восходящему солнышку, и отправились.
Событие девяностое
Силантий Коровин лежал на лавке у себя в дому и умирал. Умирал он со стыда. Он плохо выполняет возложенную на него Петром Дмитриевичем задачу. С самого начала, ещё в дороге, всё пошло вкривь и вкось. Начались неприятности, как только миновали Владимир. После привала, что устроили в обед того дня, как проехали Владимир, Тимофей Смагин – стрелец из сотни Ивана Малинина запрягал коня и тот вдруг лягнул ногой и попал подковой прямо по правой голени Тимофея. В результате у стрельца перелом ноги. Пришлось отправлять его назад во Владимир в сопровождении двух стрельцов. Те, понятно, отряд догнали через день и в Москву въезжали уже вместе, но одного человека потеряли. А в Москве и ещё одного. В столице Силантий разрешил стрельцам проведать родственников, и выезд назначил только через день, но в этот же вечер на подворье князя Пожарского, где остановился отряд Коровина, вернулся чёрный и смурной Фрол Беспалый. У него за час до его приезда умер отец. Осталась мать с тремя младшими братьями Фрола и четырьмя сёстрами, тоже малыми, старшей только тринадцать минуло. Просил стрелец разрешения задержаться в Москве на седмицу, отца похоронить, да дела в их семейной лавке, что скобяными изделиями торговала наладить. Силантий, конечно, разрешил стрельцу, и отряд ещё на одного человека уменьшился.
Только и это ещё не всё. На последней перед Смоленском ночёвке под утро на них напали. Татей было много, и вооружены они были не палками, а саблями и луками, даже две пищали было. Если бы вместо вершиловцев оказался любой другой отряд, то, скорее всего, все бы и полегли. Только Фома Исаев – десятник из сотни Шустова, был из тех стрельцов, что первыми вместе с княжичем Петром Пожарским прибыли в Вершилово. Это на нём малец впервые стрельцам казацкие ухватки продемонстрировал и легко уложил лучшего кулачного бойца полка Афанасия Левшина. Он за пять лет научился у Петра Дмитриевича и воеводы Заброжского многому. Караулы вовремя заметили подкрадывающихся разбойников, и встретил их не сонный лагерь, а залп из мушкетов. Но уж очень много было татей. Утром их всех раздели и вдоль дороги горой сложили, тридцать два мертвяка, да четверо пленных. У вершиловцев тоже одного убили и троих ранили. Молодая жена Силантия – Агафья, четыре года у травниц и монашек училась, раны она им обработала и перевязала. Сказала, что ничего страшного, раны резанные и чистые, должны стрельцы поправиться. Только мёртвого ведь не поднять. Так и получилось, что ещё в дороге отряд уменьшился на троих, а если с ранеными считать, то на шестерых.
Самое большое село, что досталось князю Пожарскому Петру Дмитриевичу, было Берёзовое. В него вечером того дня, что начался с нападения татей и въехали. Село стояло на берегу совсем не широкого в этом месте Днепра, и было в нём шестнадцать дворов и небольшая церквушка с молодым и дородным батюшкой. Разбили на околице палаточный лагерь, Силантий успел осмотреть село и переговорить со старостой, совсем уже древним старцем Иваном Будиновым, безрадостно всё было. Жили люди почти в землянках, и было на шестнадцать дворов двенадцать коровёнок и семь лошадёнок, по другому эту живность и не назовёшь.
Силантий сразу выдал старосте семенную пшеницу и рожь, как раз время сева было. Утром он разослал стрельцов во все остальные одиннадцать деревень, что Петру Дмитриевичу перешли. Нужно было старост с тех поселений доставить в Берёзовое, тоже ведь семена раздать надо, да и переговорить с мужиками, узнать, как те живут. Оказалось, что семь деревенек из двенадцати находятся практически одна возле другой. Из оставшихся пяти, три тоже стояли вместе, а вот одна деревенька в семь дворов и село в двадцать три двора с церковью и небольшой пристанью находятся почти в дне езды, причём село на юге, а деревенька на севере. Что ж, эту деревеньку с красивым названием «Реченька» точно придётся осенью переселять. Силантий наметил на имеющейся карте все двенадцать поселений. Если Реченьку переселить к западу от Берёзового и сделать её центром, то за исключением села с пристанью «Стёжкино», все княжеские новые вотчины будут не дальше чем в часе езды. Силантий со стрелецкими десятниками выехал на определённое им место и остался выбором доволен. Есть небольшая речушка, левый приток Днепра, есть лес недалеко и полно земли, Кроме того имелся небольшой холм, на котором и решили разбить острог. Места тут неспокойные, малую крепостицу иметь просто необходимо.
Приезжали старосты, получали семенное зерно, приехала бригада плотников из Смоленска, печник, кирпичник и черепичник искали глину нужную и нашли, всё, вроде, потихоньку налаживалось, но тут грянула беда. Силантий выдал деньги старосте Берёзового на покупку двадцати коров и двадцати пяти лошадей, чтобы у каждого было по две лошади, да по две коровы, как в Вершилово. И хорошо, что не послал, как хотел, пару стрельцов сопровождать огромное стадо из Смоленска. Заняты были все, на месте новой «Реченьки» поднимали две казармы для стрельцов и терем для Силантия, да пять домов для мастеров, что перебрались из Вершилова.
Уже под вечер второго дня прибежал один из парнишек, что перегонял стадо и захлёбываясь слезами, рассказал, что час назад, уже на подходе к Берёзовому, налетели стрельцы из Смоленска и стадо угнали, а старосту Ивана Будинова избили за то, что он лошадей да коров не отдавал. На вопрос, сколько этих стрельцов было, парнишка только выпалил: «много», и снова заревел. Силантий бросился к старшему над стрельцами вершиловскими десятнику Фоме Исаеву.
Догнали смолян через пару часов, совсем уже стемнело. Те разожгли три костра и жарили на вертелах мясо, а часть стрельцов стадо стреноживало. Далеко и не ушли, да со стадом быстро и не получится, как корову не понукай, это не лошадь, шибко не побежит. Исаев придержал коня Силантия и первым выехал на освещённое кострами место. Чужих стрельцов и правда, было много, десятка три. С Силантием же было всего пятнадцать вершиловцев, только вчера прибыл из Москвы Фрол Беспалый, похоронивший отца, да не один прибыл, а со всей своей большой семьёй, мать, бабка, да семеро братьев и сестёр. Самому старшему из братьев Фрола только четырнадцать, не на него же такую ораву оставлять. Коровин пообещал для семьи Беспалого дом построить в первую очередь, уже сегодня и начали.
– Кто такие, а ну стоять! – к Фоме Исаеву и Силантию бросилось несколько стрельцов, ощетинились бердышам.
– Я управляющий князя Петра Дмитриевича Пожарского, – Силантий хотел слезть с коня, но Фома его придержал.
– И что надо, – на освещённое место вышел здоровущий мужик в дорогих одеждах. Фома был выше князя Петра Дмитриевича на полвершка или сантиметров новомодных на шесть, а этот был ещё выше и в плечах Исаеву не уступал.
– Зачем вы наших коров и лошадей угнали? – начал было Силантий.
– Да ты сдурел, что ли холоп! Я товарищ воеводы Смоленска московский дворянин Тихон Петрович Осташков. И стадо это наше. Пошли вон, пока плетей не получили, – Осташков свистнул и от костров и от стада стали сбегаться стрельцы, на ходу выхватывая из ножен сабли.
– Поехали, Силантий, – потянул его за рукав Исаев, – И, правда, ошиблись мы.
Им дали проехать, кто-то даже огрел плетью коня под десятником. Когда добрались до своих, Фома успокоительно похлопал Коровина по плечу.
– Ты не суетись, Силантий. У них сила, да и товарищ воеводы, власть не малая. Мы как докажем, что коровы и лошади наши?
– Дак, у нас староста и мальчишки, целых десять видаков, – ершился управляющий.
– Они холопы, а Осташков этот – московский дворянин и товарищ воеводы.
– Так, что отдать им всё? – выпучил глаза Коровин.
– Зачем отдать. Я прикинул, их десятка три. Сейчас они поедят, да посты выставят, а под утро успокоятся и расслабятся, не дождавшись от нас ни каких действий. Вот тогда мы на них и нападём.
– Свои ведь, русские, – почесал затылок Силантий.
– Убивать не будем, постараемся, по крайней мере. А тати своими быть не могут, нет у разбойника национальности, – махнул рукой десятник.
Не получилось. Смоляне попались матёрые. В результате утренней схватки у смолян восемь убитых и десяток раненых, у вершиловцев трое раненых, один тяжело, стрельцу пулей от пищали раздробило руку. Силантий с Фомой обошли побоище и вздыхали оба. Не понятно, что делать дальше. Хоть убивай всех и тела закапывай. Не стали. Совесть не позволила своих убивать связанными. Оружие отобрали, коров и лошадей своих забрали, одной коровы не хватало, её, стало быть, вечером и жарили.
– За убитую корову мы у вас лошадь заберём, – сообщил связанному Осташкову Фома и его коня и увёл под уздцы.
Одного стрельца послали аккуратно проследить за смолянами, что те делать станут. Вот через два дня он и прискакал на взмыленном жеребце.
– Воевода Смоленска князь Юрий Андреевич Сицкий собирает сотню в поход на нас! – выпалил стрелец и голову в кадку с водой сунул, чуть всю не выпил.
Исаев махнул рукой. Как бы говоря, что этого и следовало ожидать.
– От сотни-то отобьёмся. Только ведь это бунт уже. Полк пошлют.
– Когда выступают? – спросил у оторвавшегося, то кадки с водой стрельца Коровин.
– Через день и два дня на дорогу, часть пешая будет.
И вот теперь Силантий лежал в новом своём тереме, ещё полностью не законченном, лежал на лавке и умирал со стыда. Он провалил порученное задание, что будет с ним, Коровин не думал, думал, как исправить ситуацию. Князь Пётр Дмитриевич не раз повторял, что нет безвыходных положений, нужно просто подумать, как следует.
– Стоп, – подскочил с лавки Силантий, – А ведь воевода не единственная власть в Смоленской губернии, есть ещё Государев дьяк.
– Фома, готовьтесь к обороне, а я в Смоленск одвуконь метнусь, нужно с Государевым дьяком потолковать.
Событие девяносто первое
Государев дьяк вновь образованной Смоленской губернии Илья Трофимович Озеров сидел у себя в горнице и размышлял. Попал Озеров на это место незнамо как, до этого он был дьяком в Каменном приказе, помощником дьяка Игнатия Полозова – главы этого Приказа. Месяц назад вызвали его к Великому Государю, тот задал пару вопросов, про семейство, да желание поработать в Смоленске, и отправил указ на утверждение в Боярскую Думу. И вот уже две седмицы Илья Трофимович вникает в дела губернии.
Народу в Смоленске осталось совсем мало. Когда чуть больше десятка лет назад Сигизмунд осадил город, в нем было почти тысяча дворов, а когда город ляхи взяли, осталось смолян всего двести человек. С тех пор Смоленск был под ляхами, и русского народу шибко не прибавилось, а зимою Речь Посполитая город Руси вернула, и почти все жители ушли с войском польским. За те несколько месяцев, что Смоленск находился под властью Михаила Фёдоровича Романова, население достигло, может пяти сотен человек, из ближайших сёл, спалённых войною, кто пришёл, да немного старых исконных смолян вернулось. Одним словом – разор и запустение.
С мелкими городками по границе и того хуже – всё население одни стрельцы. Вот только в сёлах русские люди и остались. Илья Трофимович уже и не рад был, что согласился на эту должность. Торговли толком нет, производств тоже, а вот татей хоть отбавляй, и ляхи забредают пограбить и своих хватает. Да, Смоленская губерния это не Нижегородская с её Пурецкой волостью. Там вон и Государевы дьяки резко в гору идут. Фёдор Фёдорович Пронин князем стал и воеводой, а Акинфиев Трофим Силыч следующий дьяк Нижегородской губернии выбился в главы нового Дорожного Приказа. Сколько денег проходит через этот Приказ, и помыслить трудно. И не князя, какого поставили этим выгодным Приказом руководить, а дьяка. Чудеса.
– Илья Трофимович, там посетитель до вас, – заглянул в горницу подьячий, отрывая Озерова от дум важных.
Он хотел было послать просителя подальше и отобедать сначала, вон и солнце уже в зените, но передумал отчего-то, скорее всего из-за непонятного выражения на лице подьячего.
– Кто там? – потянулся Озеров.
– Управляющий князя Пожарского! – выпучив глаза, просипел помощник.
Вот так – так. Только он подумал о Пурецкой волости, а тут управляющий самого Пожарского к нему просится.
– Какого Пожарского? – решил не вспугнуть удачу Илья Трофимович.
– Петра Дмитриевича, – развеял его страх подьячий.
Дела. Что же это хозяину Пурецкой волости то него надо. Ну, пусть не самому хозяину, а только управляющему.
– Зови, – Илья Трофимович сел на лавку перед столом и, придав лицу озабоченное выражение, уткнулся в первую попавшуюся грамотку.
Через пять минут, выслушав то, что поведал ему этот молодой человек, озабоченное выражение лицу уже придавать не надо было. Озаботили его дальше и некуда. Озеров ни на секунду не усомнился в словах управляющего князя Пожарского, а вот что делать, пока не решил. Судьба решила улыбнуться ему всеми тридцатью двумя зубами?
– Говоришь, стекольный завод Пётр Дмитриевич в следующем годе собирается здесь ставить? – переспросил он, потея от волнения.
– Собирался, только татей тут много больно, – криво усмехнулся юноша.
– Ты, Силантий, тут пока посиди. Пойду я, попробую горю твоему помочь, да количество татей в губернии-то поуменьшить, – Государев дьяк бочком выполз из-за стола и скрылся за дверью.
Первым под руку попался подьячий Онисим Изотов, что доложил о просителе.
– Что дал управляющий? – схватил он его за грудки и притянул к себе, сверля глазами.
– Пять рублёв, – проблеял перепуганный помощник и показал золотую пятирублёвку новую.
– Зайди, верни и на коленях умаляй простить, мол, лукавый попутал, – бросил Илья Трофимович и полетел дальше, боясь, что удача всё же обманет.
Воевода был на дворе. Утром к Берёзовому ушла сотня стрельцов, тридцать человек конных и семьдесят пешцев, сейчас воевода готовил в подмогу ещё два десятка конных, в основном дворян с боевыми холопами.
– Юрий Андреевич, давай-ка отойдём. Дело государственное у меня, – шёпотом сказал Озеров и, не оборачиваясь, пошёл к конюшням, где народу не было.