Заблудившиеся

«Все подлежит обсуждению. – Сайкин посмотрел на него тяжелым взглядом, оставив давешнюю легкомысленную манеру разговора. Но уже через минуту снова заулыбался. – Видите ли, я писатель плодовитый, хочу, чтобы все мои вещи увидели свет», – Сайкин говорил то ли серьезно, то ли шутя. Наконец, назойливый посетитель откланялся, получив обещание Крыленко дать свой отзыв о рукописи дней через десять.

После ухода гостя Владимира Петровича долго не оставляло беспричинное чувство тревоги. Он, оставаясь в кресле, перелистывал рукопись, даже пытался читать, но не мог сосредоточиться. Позже засосала повседневная рутина дел, и он вспомнил о существовании своего нового знакомого только вечером, когда дома раскрыл кейс и увидел в нем серый переплет рукописи.

* * *

Крыленко пил кофе и думал, что вчера прочитал последний рассказ этого хама Сайкина, с визита которого начался отсчет неприятностей издателя. Конечно, это лишь стечение обстоятельств, игра случая. Однако ясно и другое, встреча с Сайкиным удачи Крыленко не принесла.

Теперь, когда рукопись добросовестно прочитана, можно вразумительно, доходчиво ответить автору: нет, ваши писания нам не подходят. В общем-то, чтобы понять, что рукопись не подходит, не требовалось читать ее до конца, два-три рассказа – не больше. Но Владимир Петрович отчасти по добросовестной привычке доводить дело до конца, отчасти из человеческого и профессионального любопытства, прочитал все рассказы. Наливая вторую чашку жидкого кофе, он думал об этой рукописи. От этих мыслей Крыленко отвлекла трель телефона.

Он пошел в кабинет к аппарату. Телефонная трубка помолчала на настойчивые «але», потом вежливым голосом осведомилась, пойдет ли Владимир Петрович на футбол. Тут же раздались щелчки и гудки отбоя. Крыленко, раздраженный, бросил трубку. Эти звонки продолжались уже несколько дней кряду, анонимные оппоненты или бросали трубку или задавали совершенно бессмысленные идиотские вопросы, не дожидаясь ответа, нажимали на рычаг. Владимир Петрович, не видя иного выхода, днями собирался на телефонный узел с требованием сменить ему номер.

Рукопись Сайкина лежала на письменном столе, и Владимир Петрович мысленно вернулся к ней. Почему-то стиль автора, писательская манера, весьма своеобразная, показались Крыленко знакомыми, словно когда-то, очень давно, он уже читал этого автора. Конечно, такого быть не может, просто память с годами все чаще подводит, обманывает. Владимир Петрович отхлебывал кофе небольшими глотками и представлял, с каким удовольствием скажет свое «нет» этому самоуверенному Сайкину.

Он объяснит, что успех книги представляется более чем сомнительным. Именно сомнительным. На подобную прозу читательский спрос невысок. Ну, чтобы подсластить горькую пилюлю, он скажет и утешительные слова. Дескать, лично я получит глубокое эстетическое удовольствие, тронули характеры персонажей, но вот читательская масса пока не готова к восприятию такой прозы. Что-нибудь в этом духе сказать надо – дипломатия. Кстати, натяжки в этих словах не будет, так оно и есть, на свой лад рассказы не плохи. Но сам Владимир Петрович уже не молод, чтобы заниматься созданием литературных звезд. Слишком долго ждать, пока звезда засияет и засияет ли вообще – еще вопрос.

Но последний рассказ сборника, дочитанный уже ночью, запомнился и, в общем, понравился Крыленко. Назывался он «Ночные маневры» и повествовал о том, как человек сходит с ума от одиночества. Самое страшное для героя рассказа, еще относительно молодого мужика, вдовца, комиссованного подполковника авиации, остаться наедине с самим собой. Нет детей, родственников, у бывших сослуживцев свои заботы, они быстро забывают отставника.

А он бесится в своей квартире, стараясь чем-то заполнить душевную пустоту. Рыбачит, читает подряд все газеты и все острее чувствует свою потерянность в мире. Он сближается с соседом, придурковатым юнцом, безотцовщиной, который тянется к внешне сильному летчику. Парень, такая же одинокая душа, готов часами слушать байки о слепых полетах, затяжных прыжках с парашютом и других подобных разностях, выдуманных и происходивших в самом деле, он начинает подражать походке, манере говорить бывшего летчика, ставшего для него живым воплощением мужественности.

Но общества подростка летчику не хватает, его энергия рвется наружу и не находит применения, часы одиночества мучительны, он томится в поисках дела, которое бы отняло все его время, все силы без остатка. Попытки устроиться продавцом в табачный киоск оканчиваются неудачей. Тогда бывший летчик начинает собирать, клеить пластмассовые модели самолетов и скоро превращает свою квартиру в аэродром, но одиночество не проходит.

Однажды его посещает мысль, что, начнись сегодня или завтра война, постигни город глобальное стихийное бедствие, люди, живущие с ним под одной крышей, окажутся совершенно не готовы к экстремальным событиям. Он удивился до глубины души, почему эта простая и вместе с тем очень глубокая мысль не приходила к нему раньше. Постепенно идея беззащитности человека перед силами войны или стихии захватывает сознание полностью, и он начинает действовать.

Летчик ходит по кабинетам чиновников, просит военкомат и муниципалитет помочь ему в организации секции гражданской обороны по месту жительства. Но чиновники смотрят на летчика, как на сумасшедшего. Такое пренебрежительное отношение районного руководства только усиливает его страхи за людей. Значит, решает он, нужно действовать самому. Стараниями бывшего летчика и его юного друга подвал дома переоборудуется в некое подобие лектория, где местные малограмотные старухи от нечего делать, сидя на самодельных скамейках, выслушивают его бесконечные наставления о том, как спасаться в обстоятельствах чрезвычайных.

Пользуясь старыми связями, летчик достает в воинской части партию списанных противогазов и ходит по дому, выдавая их жильцам под расписку и обстоятельно инструктируя каждого, как пользоваться этим средством индивидуальной защиты. При инструктаже неизменно присутствует юный сосед-недотепа, сделавший противогаз, танкистский шлем и летные очки неизменными предметами своего туалета.

Вечерами старый и малый обсуждают прошедший день, рассуждают, как лучше превратить подвал в надежное бомбоубежище, спорят друг с другом, что опаснее для жизни людей, радиационное облучение или сила взрывной волны. В такие минуты жизнь кажется им наполненной до краев, смысл ее не подвергается сомнению, а одиночества как и не бывало. Бывший летчик и придурковатый пацан планируют объявить в доме ночную учебную тревогу.

* * *

Вернувшись на кухню, Крыленко допил кофе и позволил себе сигарету, такую сладкую после первого завтрака. Он услышал глухой металлический звук, это стукнула крышка почтового ящика на входной двери. В этом доме почтальоны еще разносили корреспонденцию по квартирам.

Крыленко, обычно просматривавший свежие газеты в офисе, на этот раз подумал, что несколько свободных минут еще осталось и можно бы полистать прессу сейчас. В ящике лежали три газеты и один толстый журнал, опоздавший с появлением на свет аж на три месяца. Владимир Петрович аккуратно вытащил все это из ящика и по пути в кабинет пробежал заголовки на первой полосе одной из газет. В кабинете он устроился в глубоком кожаном кресле и развернул первую газету. В центре второй полосы он увидел портретный снимок мужчины с приятными чертами лица.

В газетном портрете Крыленко без труда узнал Сайкина, встреча с которым была назначена на вторую половину сегодняшнего дня. Портрет излучал самодовольство. Самодовольство веяло и от заголовка интервью, помещенного под снимком: «Я улыбаюсь жизни».

«Да, этот Сайкин, безусловно, не так прост, – подумал Владимир Петрович. – Строит из себя рубаху-парня, жизни он улыбается, а самому пальцы в рот не клади, нет, не клади. Интересно, во что обошлась ему публикация этого опуса?» Замечая свое, казалось бы, беспричинное раздражение и до конца не отдавая себе отчета, почему самодовольная физиономия Сайкина на газетной странице вызывает отрицательные эмоции, Крыленко начал читать интервью.

Так и есть, одно пустозвонство, самореклама, не более того. Знакомя читателей с Сайкиным, журналист, не брезгуя восклицательными знаками, расписывает своего героя, как предпринимателя новой волны, призванного изменить к лучшему жизнь страны, а значит, переустроить быт людей.

Одна из ближайших целей Сайкина – реализация крупного проекта строительства домостроительного комбината. Герой интервью осуществляет проект собственными силами, без всякой финансовой поддержки извне, без помощи государства. Цель «предпринимателя нового поколения» – обеспечить дешевым индивидуальным жильем и квартирами всех желающих, по мере сил утолить жилищный голод. «Да уж, цель благая, нашелся наконец-таки Альтруист с большой буквы, – думал Крыленко, внимательно проглядывая газетные строчки. – Что он, интересно, дальше запоет?»

Владимир Петрович даже закурил вторую сигарету, хотя ограничивал себя в табаке в первой половине дня, не уставая повторять знакомым, что утреннее курение, когда организм еще до конца не проснулся и не может оказать сопротивление вредным веществам, особенно вредно.

Отвечая на вопросы корреспондента, Сайкин заявил, что его цель не делать деньги ради денег, а вкладывать капиталы в важнейшие, с его точки зрения, социальные программы, облегчающие жизнь своих сограждан. Весьма умеренно и безадресно покритиковав дельцов, строящих личное благосостояние на тяготах народа, Сайкин ловко свернул с этой скользкой дорожки и, сменив тему, заговорил о своих личных пристрастиях и увлечениях. Как выяснилось, уже давно и серьезно он увлечен современной прозой.

Нет, он не просто рядовой читатель, из-под пера Сайкина вышел целый ряд повестей и рассказов, главным героем которых стал наш современник с его стремлениями и чаяниями, сложным внутренним миром. «Боже мой, что за стремления и чаяния у его героев? – думал Крыленко, глубоко затягиваясь сигаретой и вспоминая двух придурков из „Ночных маневров“. – Поднять среди ночи мирно спящий дом, устроить, как в казарме, учебную тревогу. В этом чаяния? Это их сложный внутренний мир?»

«К сожалению, – продолжал Сайкин, – в условиях, когда направление движения литературы во многом определяют не вкусы и запросы нашей читательской аудитории, на мой взгляд, очень высокие, а сиюминутные интересы дельцов, моим произведениям выход в свет заказан». Далее Сайкин, поругав этих самых дельцов, делающих деньги на коммерческой прозе и формирующих низкий вкус молодежи, закончил интервью на оптимистической ноте. Он сказал, что верит в возрождение интереса к современной русской литературе, чистой и незамутненной, и тому уже есть добрые знаки. «Какие такие знаки?» – все более раздражаясь, думал Крыленко.

По Сайкину выходило, что некоторые из далеко мыслящих издателей, набравших силу на суррогатном молоке бульварной западной литературы, теперь поворачиваются к русским писателям. Вот издательство «Прометей-Европа», еще недавно проявлявшее интерес исключительно к зарубежным авторам, сегодня готово смело взяться за издание его, Сайкина, прозаических произведений. С руководством «Прометея» якобы достигнута об этом предварительная договоренность. И это хорошо, такая тенденция обнадеживает.

Не веря своим глазам, Крыленко перечитал абзац и, откинувшись на мягкую спинку кресла, выронил газету из рук и застонал. Посидев минуту неподвижно, он поднял газету. Так и есть, с издательством достигнута предварительная договоренность о публикации прозаических произведений Сайкина. И слово-то выбрал «произведения», ни больше, ни меньше. Живой классик.

В заключение корреспондент желал Сайкину творческих успехов, а тот обещал оправдать ожидания читателей. Как будто читатели что-то ждали от него.

* * *

Крыленко вскочил с кресла и принялся ходить взад-вперед по кабинету.

Возмущал не только самоуверенный, даже наглый тон газетного материала, прямая речь Сайкина, скрытые и откровенные упреки в адрес издательства «Прометей». Оно-де грело руки на низких вкусах определенной части читателей, навязывало им вместо большой литературы низкопробный суррогат – все это читалось между строк. А вот теперь издательство – уж совсем непонятно почему – решило повернуться к тем литературным вершинам, которых достиг никому не известный Сайкин.

Какая чушь, какая непроходимая темнота в сочетании с наглой амбицией. Владимир Петрович заскрипел зубами. А он-то сам хорош, сначала принял этого выскочку, самоуверенного болвана, думал, Сайкин солидный бизнесмен с маленькой слабостью к литературе, простительной человеку с большими деньгами. Прожить жизнь и так ошибаться в людях, нет, это непростительно. И зачем нужно было Сайкину врать корреспонденту, что его рассказы готовы издать в «Прометее»? Безответственная ахинея – и только. Крыленко в их разговоре и словом не обмолвился ни о каком издании, не выписал ни одного векселя. Взял рукопись, чтобы с ней ознакомиться – только и всего.

Ну ладно, он припомнит этому выскочке мифическую договоренность об издании его рассказов, живо поставит его на место. Разговор еще впереди, этот разговор будет коротким и жестким. В память Сайкина он врежется. Но Березин, рекомендовавший этого хама… Хорош Березин. Откуда он только выкопал этого с позволения сказать писателя, почему в нем заинтересован? Вот уж подложил Березин свинью, спасибо. Владимир Петрович хотел было достать из пачки еще одну сигарету, но подумал, что слишком разволновался, хотя серьезного повода, если разобраться, нет. Мало ли какие иллюзии могли возникнуть после их разговора у Сайкина.

Ну, принял человек желаемое за действительное и теперь звонит во все колокола. А газета, что с нее взять, кто в наши дни серьезно воспринимает эту печатную чепуховину? Сегодня напишут одно, завтра другое. Нет, не стоит так волноваться по пустякам. Просто нервы в последние дни пошаливают. Да и немудрено, окружающие словно сговорились все делать ему назло.

Тут и покалеченная автомашина, тайная гордость Владимира Петровича, и совершенно неожиданный, подлый уход домработницы в то время, когда ее присутствие в доме так необходимо, и эта неприятность с неизвестно как исчезнувшими из канцелярии документами, изматывающие душу анонимные звонки, наконец, Сайкин с его рукописью и наглое интервью «Я улыбаюсь жизни».

Можно, конечно, пустив в ход свое влияние и связи, ответить Сайкину через газету, публично поставить его на место. Можно и так поступить, но Крыленко не глуп, чтобы ввязаться в публичные дрязги, нет, он не глуп. Собираясь на службу, Владимир Петрович бросил в кейс сброшюрованную рукопись Сайкина, испытав неприятное ощущение от одного лишь прикосновения к ней.

* * *

Пройдя в спальню, он, надев однотонную рубашку, бежевый, очень молодивший его полуспортивный пиджак, достал из внутреннего кармана бумажник, чтобы отсчитать и оставить на кухонном столе деньги на карманные расходы Сергея. Еще не раскрыв его, чуткий Крыленко заметил, что бумажник немного похудел.

Недоброе предчувствие мелькнуло и тут же исчезло как тень – взять деньги из бумажника некому. Крыленко расстегнул металлический клапан, в левом отделении лежало несколько крупных рублевых купюр, в правом долларовые банкноты. Он вынул и сосчитал рубли, все на месте. Пачка долларов оказалась тонкой, так и есть, не хватало десяти двадцаток. Памятливый на деньги Владимир Петрович вздохнул и засунул бумажник на место, стараясь вспомнить, не перекладывал ли деньги в другое место.

К долларам он не прикасался с тех самых пор, как рассчитался с армянами за автомобильные стекла. Может, домработница прихватила соблазнительные зеленые бумажки, покидая место? Нет, в воровстве Людмила Павловна никогда замечена не была. Так кто же взял деньги?

Крыленко не хотелось сознаваться себе в этом, но украсть доллары мог только Сергей и, скорее всего, сделал это нынешней ночью, когда Владимир Петрович, сомлев от снотворного, спал в своем кабинете. Сергей, вернувшись домой за полночь, вошел в спальню и, не спеша, без помех покопался в карманах отца. Крыленко решил не поднимать шума сейчас, подождать до вечера и серьезно поговорить с сыном.

Он снова вытащил бумажник, отсчитал деньги на расходы Сергея и, выйдя на кухню, положил их на стол. Пусть думает, что пропажа долларов пока не обнаружена, мерзавец этакий. Все решили его доконать, даже собственный сын вбивает очередной гвоздь в крышку отцовского гроба, мразь, какая мразь. Ни в чем не знает отказа, и все равно тянет поганые свои руки к отцовскому кошельку.

Владимир Петрович слышал, как в ванной комнате из крана льется вода, значит, Сергей поднялся. Крыленко подхватил кейс, собираясь уходить, но тут щеколда в ванной повернулась, и в кухню вошел Сергей с мокрой головой и полотенцем через плечо. Крыленко посмотрел на него внимательно, неприятно поражаясь тому, как болезненно бледно лицо сына.

Он поздоровался с Сергеем ровным голосом и, не произнося больше ни слова, пошел к двери, гадая, почему Сергей так бледен. Злость на сына уступала место беспокойству за него. «Сегодня нужно обязательно позвонить доктору, пусть осмотрит парня», – подумал он на ходу.

Глава 6

Сайкин прохаживался вдоль высокого глухого забора от ворот к гаражу и обратно.

Час назад закончился дождик и стриженная машинкой ровная трава, местами поредевшая, с серыми земляными проплешинами, была еще сыроватой. Сайкин часто останавливался, с видимым удовольствием вдыхал свежий, казавшийся густым от влажности воздух и снова мерил шагами расстояние от ворот до гаража. Ворота были распахнуты настежь, и их створки слегка колебал ветер, налетавший внезапными порывами. Этот ветер гудел в вершинах сосен, даривших этой дачной местности свое неповторимое очарование, пропитавших воздух смолой и хвоей.

Сквозь редкие стволы деревьев двухэтажный особняк красного кирпича с двумя верандами по сторонам, крытый черепицей, выглядел удивительно живописно. Прогуливаясь, Сайкин поглядывал на этот чудесный дом и мотал головой. Нет, не думал он, что с этим домом, с которым за короткое время своего владения уже успел связать столько надежд и планов, придется вот так расстаться.

Он отфутболил в сторону попавшуюся на пути крупную шишку. Нет, не думал он, что так будет. Купленный на аукционе дом перепланировали и перестроили изнутри, вместо шифера покрыли прочно вошедшей в моду черепицей. Комнаты обставили мебелью, расширили, переложили камин. Эх, не было этого дома у Ларисы, не вошла она сюда хозяйкой – значит, не судьба, и думать об этом не стоит.

Перед домом на садовой скамейке с высокой спинкой сидел Семен Дворецкий. Загорелый после отдыха на юге, он откинулся назад, вальяжно вытянул ноги и смотрел в небо. Семену, похоже, эта история с продажей дома тоже была не по душе, хотя на его лице эмоции не читались. Сайкин крикнул Дворецкому, чтобы подошел. Тот быстро поднялся и с проворством, не вязавшимся с этой тяжелой фигурой, подбежал к Сайкину.

– Там дрова в гостиной сложены, – сказал Сайкин. – Давай затопи камин, по быстрому.

Цена на особняк обговорена, с покупателем уже ударили по рукам и торговаться, как мелкому лавочнику, сейчас несолидно, тем более с этим малосимпатичным Олегом Меркуловым. Остается подписать бумаги, подготовленные юристом Сайкина, Бронштейном, и рассчитаться.

Сайкин достал сигареты и, мигнув зажигалкой, затянулся горьковатым дымком. Он посмотрел на часы.

Не стоило приезжать раньше назначенного времени и устраивать эту тягостную, совершенно ненужную сцену прощания с домом. Он посмотрел на небо и увидел, как сквозь жидкий занавес туч проглядывает солнце. Ветер запутался в верхушках сосен, стало вдруг совсем тихо. На стволах деревьев проступали подтеки янтарной смолы. Сайкин вздохнул и подумал, что для полной идиллии не мешает отменить сегодняшнюю сделку, а там можно и природой наслаждаться. К сожалению, дать задний ход уже невозможно.

Сайкин бросил окурок за забор и прислушался, показалось, гравий шуршит под автомобильными покрышками. Оказалось, ветер, неожиданно усилившись, гуляет между деревьями. До приезда Олега Меркулова было еще время, и Сайкин пошел к дому взглянуть на камин. Он медленно шел по узкой дорожке, вымощенной серыми плитами, и думал, что нужно бы эту дорожку расширить, посадить вдоль нее декоративный кустарник и сделать подсветку, расставив металлические фонарики. Теперь, возможно, этим займутся другие люди.

Сегодня Сайкин спросил своего юриста Бронштейна, неужели нельзя найти более порядочного человека, чем Меркулов. Продавать дом сутенеру душа не лежала. Бронштейн сказал, что с его точки зрения, Меркулов самый порядочный из возможных покупателей, потому что дает самую высокую цену и не торгуется. Скорее всего, этот Меркулов превратит этот прекрасный особняк в элитарный публичный дом для состоятельных клиентов. Его дело, он теперь здесь хозяин.

Нет, не он, поправил себя Сайкин, пока еще хозяин здесь не Меркулов. Сайкин вздохнул, Олег Меркулов станет здешним хозяином уже через час, если не опоздает к назначенному времени. Сайкин взошел на крыльцо и с его высоты еще раз осмотрелся вокруг. Благодать, райский уголок всего в получасе езды от Москвы.

В комнате было сухо, сосновые дрова уже потрескивали в камине. Небольшую аккуратную поленницу Семен сложил перед каминной решеткой. Сейчас Дворецкий, освещенный языками пламени, сидел на корточках перед огнем, подкладывая дрова.

* * *

Лев Исаакович Бронштейн поместил свое короткое толстое тело в глубокое цветастое кресло перед журнальным двухъярусным столиком, на котором белели документы. Глаза юриста туманились воспоминаниями. Накануне он посетил заведение Меркулова «Вика», чтобы ознакомить того с актом купли-продажи и другими сопутствующими бумагами, и, похоже, до сего времени находился под впечатлением от этого визита.

Сайкин устроился в парном цветастом кресле и попросил Дворецкого организовать кофе. Бронштейн сидел молча, уставясь на камин маленькими плотоядными глазками. В этих глазках, как показалось Сайкину, плясали дьявольские огоньки, лысина источала золотистый дорогой блеск. Было слышно, как Семен гремит посудой на кухне.

– Знаешь, Виктор Степанович, когда я был по-настоящему счастливым человеком? – неожиданно спросил Бронштейн, не отрывая взгляд от огня.

– В прекрасной молодости, наверное, – ответил Сайкин бесцветным голосом, зная ностальгическую слабость своего юриста по ушедшим годам и особенность вспоминать былое к месту и не к месту.

Бронштейн мечтательно вздохнул, как видно, огонь действовал на него завораживающе. Толстыми пальцами в золотых перстнях он откуда-то вытащил носовой платок и прочистил нос.

– Я вернулся из армии, к себе на родину, работал на металлургическом комбинате в горячем цеху. У меня не было ничего, кроме рабочих рук и желания жить. Вокруг бедность такая, что словами этого не передать. Но у меня была молодость, во мне бродили такие жизненные соки, что, казалось, я все смогу и все осилю. Но я еще не заглядывал далеко, еще не лез в эту драку за бытовые блага, всерьез ни о чем не думал. Работал, занимался вольной борьбой, по праздникам выпивал. Я возвращался после смены и думал, какую девку сегодня трахнуть. И был счастлив.

Он обследовал пальцем, обмотанным в платок, правую ноздрю.

– Теперь у меня кое-что есть, я забыл о бедности. Но вот соки молодости уже перебродили в уксус, – шлепнул Бронштейн себя ладонями по толстым ляжкам.

– Трудно угадать твое пролетарское происхождение, – заметил Сайкин.

– Вышли мы все из народа, даже евреи, – сказал юрист с досадой. – Ты ведь, Виктор Степаныч. Не об этом речь веду. Замечаю за собой все меньше желаний – вот это и обидно. Вчера у Меркулова была одна дамочка, достойная внимания, но вот позывов к сближению я за собой так и не заметил. Очень это огорчительно. Когда земные желания заменяет абстрактная философия, это и есть старость.

Сайкин посмотрел на своего юриста с интересом.

– Слушай, что-то не так, если ты заводишь эту нудную пластинку о потерянных желаниях. Скорее ты возможность потерял, не желание. А ну-ка рассказывай, что вчера было в этом борделе у Меркулова? Семен, иди сюда, послушай, что нам Лев Исаакович расскажет.

В дверях появился Семен, держа перед собой поднос с чашками. Сдвинув бумаги в сторону, определили поднос на журнальный столик. Семен подвинул себе тяжелый деревянный стул, выполненный в нарочито грубом псевдокрестьянском стиле, уселся на него и с интересом посмотрел на слегка смущенного Бронштейна. Юрист опустил глаза в чашечку с кофе и долго с показным интересом размешивал ложечкой сахар.

– Ну, Лев Исаакович, не тяните из меня жилы, расскажите, что там все-таки было у Меркулова, – взмолился Сайкин. – Будьте хорошим мальчиком, расскажите.

Бронштейн, наконец, перестал терзать ложечку. Он взял чашку и глотнул кофе.

– Честное слово, ничего особенного. Принес Меркулову бумаги. Я, знаете ли, первый раз в таких заведениях. Раньше и представления не имел, как выглядят современные бордели. С возрастом я не утратил, не растерял некоторые старомодные понятия, иллюзии. Я юрист, но, несмотря на это у меня есть совесть. Может быть, я последний юрист в этом городе, у которого есть совесть.

– Не отвлекайтесь, Лев Исаакович.

– Места греховной любви виделись мне совершенно иными. Нет, не романтические сейчас времена, все предельно утилизировано. Вульгарщина, примитивизм каменного века. Даже хуже. В большой обычной квартире, в обычном доме сидят на продавленных диванах девочки, как курицы на насесте, ждут звонков от клиентов, потом выезжают к ним на дом. Диспетчерская, и только. Топчутся кормленные бугаи, шоферы и телохранители, как их там называют, пьют чай, базарят. За версту прет конюшней. Бумаги Меркулов подмахнул, я складываю их в портфель, собираюсь уже откланяться. А он хочет меня облагодетельствовать, так ему наша сделка нравится. Короче, Меркулов выходит и возвращается в компании такого неземного существа, которому в этом стойле совсем не место.

Руки Бронштейна очертили в воздухе несколько параболических линий.

– Нежное создание, еще не стряхнувшее золотую пыльцу юности. Блондинка, искушенность которой выдают только пухлые губы и весьма зрелые формы. Угадал Меркулов мою слабость, эх.

Бронштейн поднял чашку и пригубил кофе. Бронштейн послал воздушный поцелуй противоположной стене.

– Она подает руку, опускает свои небесные очи: «Меня зовут Лиля». И садится на самый уголок дивана, как овечка, которую злой циник Меркулов привел мне на заклание. Боже мой, я даже забыл о запахе пота, которым пропиталось это заведение, я волнуюсь, я чувствую вкус жизни. А Меркулов сидит и наблюдает, подлец, какой эффект производит на меня эта Лиля. Я беру себя в руки и киваю ему, мол, подходит.

– Значит, проехались на дармовщинку, – вставил Семен.

– Мы с Лилей отправились на ту квартиру на Котельничской набережной, которую я снимаю, – Бронштейн самодовольно усмехнулся. – Вообщем, сели в мою телегу, поехали. По дороге я только из вежливости поинтересовался ее житьем, а она, видно, приняла меня за попа, которому надо исповедоваться. Начала рассказывать, что копит доллары на квартиру, а Меркулов со своими громилами забирает почти все деньги. Потом начала рассказывать, что Меркулов импотент. Типичная ненависть пролетария к своему работодателю. Наконец, ее откровенность дошла до того, что она, хихикая, рассказала о том, как Меркулов учил ее орать в голос, симулируя оргазм. Вся эта гнусь окончательно испортила мне настроение, и еще с полдороги хотелось отвезти ее обратно.

– Не оправдывайтесь, – Сайкина веселил рассказ юриста. – Никто из нас не застрахован от неудач. Что вы, в самом деле, так переживаете? Относитесь ко всему философски. Так что там дальше было?

– Отпустил ее с Богом. Пальцем не тронул. Только попросил массаж спины сделать, хоть этому ее Меркулов научил. А то спина болит, особенно когда за рулем долго сижу.

– Вы, Лев Исаакович, скажите, как это ваша Ира с ее поразительным женским чутьем до сих пор не заподозрила вас в неверности? – спросил Сайкин.

– Существует множество способов притупить нюх моей старухи, так сказать, усыпить ее бдительность. Жена твердо уверена, у меня нет любовницы хотя бы потому, что я редко меняю нижнее белье. Все это – маленькие семейные хитрости. Жена даже не допускает мысли, что у такого грязнули, как я, может быть любовница.

* * *

Сайкин обратил внимание, как за окном потемнело. Мелкие капли дождя быстро застучали по жестяному подоконнику, размытые силуэты вертикальных сосен менялись, стекали вниз, приобретали причудливые формы. Почудилось, что и в доме возник запах дождя и смешался с запахом свежей, местами непросохшей после ремонта олифы. Щелкали, разлетались в стороны угольки в камине, дом жил своей тайной и видимой жизнью. Сейчас, в короткую минуту вдруг наступившего душевного уюта, Сайкину особенно не захотелось расставаться с этим особняком.

– Ну и покупателя вы мне нашли, еще тот жук, – с внезапным раздражением сказал Сайкин.

– Виктор Степанович, не надо быть ханжой. – Глазки Бронштейна стали непроницаемы. – Никто вас не просит уважать бизнес Меркулова. Но человек он, доложу я вам, весьма способных, неординарный. Начинал с нуля, ничего не имел за душой, кроме одной судимости.

– Все мы когда-то с нуля начинали, подумаешь, самородок, мать его, – раздражение Сайкина не исчезало.

Семен составил посуду на поднос, спросил, будет ли кто кофе, и, получив отрицательный ответ, исчез с подносом. Сайкин вытащил из кармана пиджака и полистал небольшой блокнот, почитал свои записи и, не отрываясь от бумаги, обратился к Бронштейну.

– Вы, Лев Исаакович, конечно, не забыли о моей просьбе о покупке квартиры?

– Конечно, не забыл. – Бронштейн прислушался к звону посуды на кухне и звукам льющейся из-под крана волы.

Стало слышно, как Дворецкий закрыл воду и начал бесцельно слоняться по кухне, передвигая все попадавшиеся на глаза предметы. Звуки, извлекаемые Семеном из кухонной посуды, наконец, надоели Бронштейну, и он крикнул Дворецкому, что есть интересная газета. Семен вернулся в комнату, взял у Бронштейна номер и расположился на диване. Дождь продолжал скрестись о жестяной подоконник.

Сайкин встал, прошелся по комнате и открыл створку окна. Брошенный окурок затерялся в траве. Воздух в штрихах дождя колебался. Сайкин вдохнул влажный запах, закрыл окно и опустил шпингалет. Он подумал, хорошо бы выбраться за город на целый день, бесцельно побродить по лесу, развести костерок в ранних сумерках где-нибудь у реки.

Он вспомнил, как прошлым летом был на островах на Оке, как вечернее солнце нарисовало на воде от берега к берегу широкую золотую дорогу. Ночью в черной воде дрожали огоньки далеких бакенов. Тогда Лариса сказана, что никогда еще не была так счастлива, жизнь казалась совершенной. Наутро за ними пришла моторка. Отплыли уже прилично, когда вспомнили, что свернутую палатку в чехле оставили на острове и не стали возвращаться, решили, пусть достанется другим робинзонам.