Красный блокчейн

Автор снимает с себя ответственность за возникшие у потребителя данного произведения ассоциации, фантазии и ожидания, и настаивает, что ни один фрагмент текста, как и всё произведение в целом, не имеет своей целью дискриминировать, оскорбить, возбудить ненависть, вражду, любое уничижение достоинства человека или группы лиц по признакам пола, расы, национальности, гражданства, происхождения, дееспособности, самоидентификации, религиозных, политических, культурных, эстетических, нравственных, мировоззренческих или иных убеждений, принадлежности к какой-либо социальной группе, или по любому иному основанию, качеству, свойству.

В настоящем произведении все персонажи, места, диалоги, рассуждения и описываемые события обретаются и происходят в параллельной вселенной, которой, как читатель может с изумлением узнать по прочтении, не существует в общепринятом понимании.

Любые обнаруженные в тексте совпадения с повседневной, исторической или воображаемой реальностью являются случайными.

Все упомянутые торговые марки принадлежат их правообладателям.

В романе присутствует ненормативная лексика.

Если вы не согласны с этими предупреждениями полностью или частично, откажитесь от приобретения, прочтения или прослушивания этой книги.

Ознакомление любым способом с текстом произведения или его частью означает ваше безоговорочное согласие с отказом автора от ответственности.

18+

* * *

Где родился, там и пригодился.

Русская пословица

* * *

001

Воздух.

Здесь он мягкий. Влажными волнами оглаживает лицо. Сладко обволакивает нёбо. Струится. Впитывается в лёгкие. Поэтому – ну чего проще? Просто бери и дыши с вечного неба. Это ж не рокет сайенс. Главное – избегать элементарных технических ошибок. Вот если, скажем, оставлять между губами зазор чуть больше, чем нужно, то тогда да – тогда ничего и не выйдет. Или, например, если не удержать концентрацию на протяжении всего вдоха. Тут как с умением свистеть. Попробуешь, приладишься, и всё начнёт получаться. Со временем.

«Делай верхнее дыхание, если оказался в месте, которое не понимаешь, – так говорил отец. – Если не уверен, можно ли здесь раскинуть гэр¹. Безопасно ли. Смогут ли кони нормально выпастись и отдохнуть. Делай верхнее дыхание, и слушай себя. Если учуешь на языке вкус суу², то значит, место подходит. А вот если лоб станет маской, или щёки отвердеют, нальются тяжестью – иди дальше. Не нужно здесь задерживаться. Иди без оглядки, сразу».

Зря я его сейчас вспомнил, конечно.

Здесь вечное небо на вкус оказалось похожим на смесь из предобеденной мелочёвки. На отыскавшиеся в закромах перекусы – те, которыми нужно закидываться в ожидании большой тарелки с накромсанными ломтями мяса. Верхние вдохи отдавали сложным послевкусием, чем-то вроде приторной мути из запаренного кипятком изюма с добавлением хурута³, халвы и размокших печенек.

Ничего понятного, простого, сытного. Ну и ладно. Условимся считать это знаком, что к городу всё-таки можно притереться. Понять его. Пусть даже не сразу.

Москва – большой город. Даже не то чтобы большой, не в этом дело. Суетный. Быстрый. Не успеваешь голову повернуть за всеми этими людьми, которые несутся куда-то. Лица твёрдые, сложные. Неулыбчивые. Взгляд – сквозь толпу, стены, машины. Куда? Да уж точно не на дорогу перед собой. В будущее. В телефон.

Уже в Шереметьево воздух, как оказалось, был пропитан вполне ощутимой вибрацией. Она делала совершенно невозможным то, что на самом деле было вполне естественным: поджав ноги смотреть в горизонт, на стремительно падающее багровое солнце, держать растопыренную пятерню в нагретой гриве перетаптывающегося коня, слушать, как ветер снаружи бросает песок в войлочные стены гэра, пересыпать из ладони в ладонь мелкие камешки.

Вибрация не позволяла находиться с собой. Она требовала идти – пусть даже и бесцельно – смотреть вывески и расписание вылетов, подходить к киоскам, ставить рюкзак на освободившееся место, и тут же двигаться дальше – куда? Из-за неё не хватало плавности и размеренности. Хунбиш заставил себя вспомнить кустики редкой травы, безмятежно шевелящейся в жарком полуденном воздухе.

На Садовом было не лучше. Никак не удавалось поймать и вдохнуть ту самую прохладную лёгкость. Наверное, это из-за низкой серой дымки над суматошными улицами. Да и неба-то здесь никакого не было. Какое же это небо? Так. Затёрли это всё вверху грязной водой, вот она и засохла – кусками, разводами. Слякотное тут небо. «Хотя что это я, – подумал Хунбиш. Бывают места и посумрачнее. Город красного героя, например».

Но в Улан-Баторе хотя бы был горизонт. Там можно было огладить взглядом изломанный силуэт вечерних домов. А здесь – всё заслонено. Деревья, рекламные щиты, циклопические дома. Хочешь посмотреть в небо – задери голову.

В мире без горизонта теряешь равновесие, оступаешься. Не понимаешь, что в какой стороне. Как если бы накрутился на одной ноге, а потом резко остановился.

А что они сделали с тенями? Где длинные вечерние проекции людей, раскатанные на десятки метров вперёд? Хотя какие тут вообще могут быть тени. Фонари со всех сторон, всё залито светом.

Нет здесь ничего нормального. Ни внутренней тишины, ни горизонта, ни теней, ни вкуса молока в вечном небе.

«Хотя бы русский у меня нормальный, – ободряюще сказал он себе. – Читаю бегло, говорю чисто. Словарный запас. По крайней мере, в Улан-Удэ вопросов никаких не возникло. Да и со внешностью тоже порядок, никто не оглядывался. Как будет здесь? Посмотрим».

Вообще, надо бы, конечно, уже возвращаться. Лечь спать. Четверо суток ведь нормально не спал. Урывками только. Но вот как спать здесь – где огни, смех, шуршание по широким дорогам? Нет, нужно немного посмотреть. Прогуляться. Было бы глупо прилететь в Москву и сразу залечь спать. Да и, если уж честно, вряд ли получилось бы.

Его всё ещё не отпускало. Перелёт был ещё утром. Его первый полёт на самолёте – странном запаянном с обоих концов коридоре, воздух в котором был пропитан тревожным шумом, поскрипыванием и тряской. Девушка рядом с ним сидела, вцепившись в подлокотники и закрыв глаза. Хунбиш наклонился к ней и хотел было сказать что-то ободряющее, но натолкнулся на взгляд её соседа, сидевшего у окна. Он сделал вид, что поправляет ремень безопасности и отвернулся.

– Наш самолёт приступает к снижению, – пришёл из-под потолка вальяжный голос. – Через двадцать пять минут мы приземлимся в городе-герое Москве.

«И этот город – тоже герой», – непроизвольно отметил Хунбиш. Они опустились в безжизненные дюны белоснежных облаков, обратившихся внутри серым туманом. Самолёт ухнул вниз, и в соседних креслах закричали, а потом облегчённо засмеялись. Чтобы отвлечься, он стал крутить в разные стороны барашек потолочного вентилятора, направляя струю холодного воздуха в разные стороны. Включил, а потом погасил свет. Нажал на кнопку с силуэтом человека, но она, похоже, ни на что не влияла. Появилась стюардесса, вопросительно посмотрела, а затем попросила закрыть столик.

Потом его трясло, выдавливало из кресла вверх и в сторону, в глубине запечатанных ватой ушей возникла осторожная боль, самолёт подскочил, вдарил по тормозам, загрохотал, и всё закончилось. И вот – уже почти ночь, а тот утренний тревожный восторг, пропитавший его во время посадки, так и не уходит.

Ночь. Ночь, а машин меньше не становится. Скользят рядом, уносят огни. Для чего? Кто там внутри? Он мысленно нырнул и спланировал над асфальтом, обогнул лавирующего между зеркал мотоциклиста, просочился в салон дорогой машины: прохладная кожа, мерцание под ногами. Человек в костюме… Что он говорит? Что он может говорить? Да он смеётся! Он горд. Он расстёгивает пуговицу – потому что распирает. Да, покупай. На цену не смотри. Берём всё. Наверное, именно такие слова он и вбивает в трубку.

Мимо, на фоне подсвеченной высотки с острым шпилем, перекрывающей курчавое облако в виде гигантского медведя, прокатили ухающие трёхколёсные мотоциклы. В гирляндах, переливаются и светят. Флаги на антеннах. Толстенные колёса. В сёдлах – чёрные кожаные всадники. Сидят развалясь, как в креслах перед вечерним телевизором. Лица отполированы чужими взглядами. Да. Вот это я понимаю.

Хунбиш двинулся вправо от гудящего проспекта к мягко освещённым домам, между которыми неясно метался отдалённый рыночный шум.

По одной стороне улицы находился пруд правильной формы, а у самой кромки воды он заметил полицейских, о чём-то разговаривающих с сидящими на земле людьми. Полицейские плавными жестами одинаково показывали наверх, к аллее. Рука чуть согнута, пальцы разведены, кисть поднята: это не приказ, а только рекомендация. Жест железного человека, показывающего – а ведь мог бы и плазмой испепелить, но мне не нужны неприятности, просто я тут главный, повинуйтесь. Или умрите.

После короткого разговора люди не спеша поднялись и направились от пруда к скамейкам, а полицейские двинулись к следующей группе. Неровная поверхность пруда была устелена бликующими отражениями яркого павильона, и люди поэтому казались просто силуэтами – наподобие заготовок для теневого домашнего театра. Не дожидаясь, пока полицейские подойдут ближе, силуэты зашевелились и пошли прочь от воды.

Здесь отчего-то не было той самой дёрганой суеты, которой Хунбиш уже успел пропитаться за день. Всё ещё жаркий воздух подрагивал вальяжной беззаботной неторопливостью, очевидным образом передающейся всем отдыхающим – да, вот совершенно точно: отдыхающим. Что-то курортное, пляжное защитным куполом накрывало оживлённых людей, кучкующихся тут и там.

Хунбиш обошёл табун призывно подмигивающих самокатов, постоял у витрины с провокативными моделями в купальниках, протиснулся, задевая колени, мимо сидящих на лавочке и игнорирующих толпу бородачей в чёрном. Хотелось вдохнуть полной грудью. И, может быть, даже отправить крик – длинно-длинно, прямо в небо. Чтобы протянулся вверх вибрирующей струной. Прочной и надёжной. Хунбиш закрыл глаза и втянул воздух, но тут же поперхнулся дымом – тонким, пряным, кажется, фруктовым? – и никак не желающим оставаться в лёгких. Да, в общем, и к лучшему. Всё равно не стал бы кричать. Среди людей-то.

Впереди вилась очередь. Молодёжь, громко разговаривая и смеясь, перетаптывалась на одном месте у закрытой тёмной двери без каких-либо вывесок. Человек двадцать. Хунбиш нырнул прямо внутрь очереди. Вроде бы все говорили понятные русские слова, но в законченные фразы эти слова никак не складывались. Одна реплика наползала на другую. Дверь распахнулась, в тёмной глубине за ней осветились дымные вспышки. Как в далёкой ночной грозе. Ударили в грудь ритмичные басы. Начало очереди содрогнулось, двое человек втиснулись в приоткрытый проём, и тут же уханье смолкло. Секунда – не более.

На улице было не протолкнуться. Люди стояли плотно, перетаптывались, прикасались плечами, не глядя извинялись. Иногда где-то приоткрывалась дверь, и поверх гомона на мгновение разливался плотный ритмичный гул. Хунбиш не спеша пробирался дальше.

Ему приглашающе похлопал по пустующему креслу приветливый усатый мужчина в одежде, кроем напоминающей военную форму. На столике перед ним были выставлены готовые к игре шахматные фигуры. Непонятно, как мужчина умудрялся сохранять их от бушующего вокруг хаоса. Хунбиш тактично обошёл столик, покачав головой. Играть он умел, и даже неплохо. Но тело само приняло это решение, ещё до того, как он сумел красочно представить, как сидит в наполненном скучающими знатоками амфитеатре, и они за его спиной едко посмеиваются над вялыми и неточными ходами.

Центром ещё одного скопления был человек в кожаных шортиках с лямками, гольфиках и шляпе. В руке он держал огромную коробку, заваленную в несколько слоёв кусками пиццы. К нему притёрлась блондинка с губами цвета свежевыпитой крови. Она хохотала, отставив в сторону бутылку шампанского. Встретилась глазами с Хунбишем, и задумчиво слизнула неестественно длинным языком золотистую струйку с подбородка.

Странное это ощущение – быть среди людей и оставаться словно бы невидимкой. Странное и щекочущее. Никто ни на кого не обращает внимания.

Каждый раз, выдираясь из толпы на относительно свободный участок асфальта, Хунбиш оглядывался на начало улицы. Не потеряться бы. Он, в общем-то, отошёл не так далеко. Наверное, имело смысл уже возвращаться и ехать к себе. Выспаться. Но пропитанный электричеством воздух гудел и не давал сосредоточиться на одной мысли. Хотелось просто бездумно идти и идти, ныряя в роящиеся многоголосые скопления.

На одной из скамеек спал человек. Хунбиш видел его лицо – распущенные губы, массивный нос. В ногах у него бесцеремонно сидели две похожие друг на друга девчонки с волосами эпилептической раскраски и сочно набитыми рукавами. Узкие бретельки на острых ключицах. У каждой – по одному сетчатому чулку. Одна из них азартно хохотала, запрокинув голову. Вторая съёжилась от смеха, обхватила себя руками. Из банки на бедро спящему спазмами выливалась голубая жидкость. Рука человека торчала и расслабленно указывала на переполненную бутылками мусорку. Почти трогала её указательным пальцем.

На другой стороне Хунбиш увидел беспокойно переминающуюся на месте лошадь бурой масти, стройную и крепкую, с прямой сильной спиной. Грубая, но с умными косящими глазами горбоносая голова её надёжно сидела на мясистой шее. Хунбиш отметил, какие у неё мускулистые и стройные ноги. Поджарый, не свешенный зад. Он подошёл ближе, и лошадь потянулась к нему мордой, раскрыла мягкие губы. Зачмокала ими. Он увидел, что удила скорее всего не подходят к дёснам, раздражают их, и от этого лошадь нервничает. В углу рта пузырилась розовая слюна.

– Эй, китаец! – крикнули ему чуть ли не в ухо. – Иди сюда!

Он исподлобья взглянул на наездницу. Она была в красной футболке с надписью на груди огромными белыми буквами «БОГИНЯ». Она направила на него телефон.

* * *

Византийцы называют их «русийа», что означает «красные».

Книга предупреждения и пересмотра. Абуль-Хасан Али ибн аль-Хусейн аль-Масуди

* * *

002

– Вот чего только нет тут у нас на Патриках, – громко стала говорить наездница в камеру. У неё было породистое лицо с плоскими щеками, прямым носом, резко очерченным подбородком и чуть припухшими губами. На щёки вылезла светлая прядь, и она откинула её рукой. Волосы по бокам были собраны в две косички, по подростковому перехваченные какими-то обгрызенными резинками. Хунбиш обратил внимание, как цепко она держит телефон, и сглаживает микродвижениями покачивания лошади. Большой вырез показывал ключицы. Футболка липко обтягивала её плечи и груди – так, что было явственно видно соски. Хунбиш опустил взгляд.

– Чего ты приехал, китаец? – перекрикивая гомон, спросила она. Хунбиш внутренне подобрался. – Вас там у себя сколько хуилиардов? А? Какого вы сюда ещё ломитесь? Чего молчишь?

– Я не китаец, – сказал Хунбиш.

– Чего ты там бормочешь? – переспросила богиня и раздвинула экран пальцами, чтобы приблизить картинку. – Ты по-русски умеешь говорить? Ку-ку? Нихао? Алло, гараж!

Она засмеялась и слегка двинула шенкелем, чтобы проехать мимо. Рядом с лошадью шли несколько человек, оживлённо переговариваясь, и Хунбишу пришлось посторониться. Он хотел сказать, что упряжь не подогнана должным образом, и это беспокоит лошадь.

– У неё, – он не вспомнил слово, поэтому сказал по-своему, – жаахан⁴ во рту неправильно. Ей больно. Железо здесь трёт.

– Прррууу! – перекрикивая гомон, закричала богиня и натянула поводья. Хунбиш сделал шаг назад и упёрся в кого-то. Лошадь остановилась.

– Компартия разрешила тебе тут ночью гулять? А? В центре Москвы? Есть разрешение? Аусвайс!

– Нет, – растерянно сказал Хунбиш.

Он понимал, что отвечает неверно, но сделать с собой ничего не мог. Мысли метались, как испуганные песчанки.

– Вот посмотрите на китайца, – деловито продолжала богиня. Она обращалась к кому-то за экраном её телефона. – Приехал в Москву. Ходит. Позволяет себе. Это просто райски.

Один из сопровождающих похлопал богиню по ноге рядом со стременем и сделал приглашающий жест. Она подняла в экран длинный указательный палец: внимание! пауза! ждём! склонилась, выслушала несколько фраз. Закрыла на секунду глаза. Коротко выдохнула, снова направила на себя камеру телефона.

– Нет, к китайцам никаких претензий. Великая нация. Пять жи, тик-ток… Иероглифы. Улитка на склоне. Ползёт. По Синьцзян-Уйгурскому региону. Автономному. Всё нормально. Вэлкам! Мы тут всем рады. Ладно, китаец. Раз уж карма нас свела. Давай. Рассказывай. Тебя как зовут?

– Да я про лошадь, – сказал Хунбиш. Он уже пришёл в себя. – Ей вот – посмотрите. Неудобно. Трёт ей там. Мешает.

– Ооо! – сказала богиня и сделала глазами в телефон. – Так мы даже человеческие слова говорим! Это райски! Нравится лошадка? Ну потрогай, потрогай. Давай.

Хунбиш подошёл ближе. Лошадь потянулась к нему мордой.

– Вот здесь, смотрите, – Хунбиш протянул руку к удилам.

Лошадь вдруг мощным движением тряхнула головой, длинно заржала и качнулась назад. Богиня начала валиться вбок. На лице её было сосредоточенное непонимание. Замедленным движением она зацепилась рукой за шею лошади.

Что-то сочно и одновременно тревожно хрястнуло в тротуар. Ещё даже не вполне сообразив, что это телефон богини, Хунбиш подался в сторону, в толпу. Всё произошло за мгновение.

Кто-то грубо схватил его железными пальцами за рукав, но Хунбиш ловко, как борец бех, выкрутил руку, оттолкнул стоящего рядом человека и боком, не глядя, скользнул на проезжую часть.

– Да ты, блять, охуел?! – страшно закричала богиня. Эхо метнулось между зданиями.

Хунбиш побежал.

Ему удалось сразу же вклиниться в гогочущую группу людей, и тут дверь, перед которой томилась очередь, приоткрылась. В лицо Хунбиша ударили плотные волны музыки. Он, пригнув голову и сгруппировавшись, ввалился внутрь. Сразу же впечатал кого-то в стену. Щёку и ухо залило липким. Сзади от двери визгливо закричали. Не было времени ориентироваться, поэтому Хунбиш откинул в сторону тяжёлый полог, и выпал в зал, плотно набитый людьми.

По лицам и телам здесь метались разноцветные пятна, а в уши долбило что-то ритмичное. Прямо перед Хунбишем оказался пританцовывающий вперевалку, голый по пояс мужик с огромным, свисающим через ремень, брюхом. Его правый глаз был перетянут пиратской повязкой. Он держал в поднятой руке бутылку и самозабвенно обливал себя. Брызги летели во все стороны.

Рядом прильнула лысая девушка в блестящем чешуйчатом платье. Высунув язык, она сосредоточенно ловила струйки, мясляно стекающие с обвислых грудей толстяка. Её, хохоча, отгоняла и теснила в сторону негритянка в пижаме с безудержно клонированным Паровозиком Томасом. На её афрокосичках флуоресцентно светились школьные пухлые банты. Глаза хлопали огромными – не менее пяти сантиметров – ресницами.

Хунбиш протолкался в сторону и едва не завалил ухоженную даму с бронзовой кожей. Дама держала во рту кулак молодого человека, заглотив его до запястья. Она посматривала на него, элегантно и непринуждённо скосив глаза. Молодой человек был задумчив. Казалось, он мысленно прикидывал длину окружности губ и площадь её рта, зная толщину своей руки. А может, он просто шевелил пальцами у неё в горле. Как актиния.

В зале гуляли явственно чувствующиеся волны электричества. Сложно было неподвижно стоять внутри колышущейся массы людей. Хунбиш ради эксперимента поднял вверх обе руки и подпрыгнул на месте. Потом ещё. Он закрыл глаза и стал мягко прыгать в такт двигающей всех музыке. Ему казалось, что в верхней фазе прыжка он неестественным образом подвисает, как в мультиках.

Происшествие с лошадью и богиней чудесным образом отодвинулось куда-то в неопределённое прошлое. Открывать глаза ему не хотелось. Он почувствовал себя частью кочевья, когда понимаешь раскачивающегося в седле соседа без слов, одновременно поворачиваешь, притормаживаешь, грезишь схожими образами.

Ещё немного попрыгав – музыка мутировала мелодиями, не меняя ритм – Хунбиш двинулся к дальней стене с подсвеченным фламинго. По дороге миновал лежащего на полу человека, затянутого в красно-чёрный неопреновый гидрокостюм. На лице его была маска для ныряния. Он безмятежно лежал, раскинув в стороны руки и покачивая торчащими вверх ластами. Окружающие магическим образом умудрялись не отдавить ему конечности. Хунбиш аккуратно перешагнул его ногу. Ему показалось, что человек едва заметно одобрительно кивнул.

У барной стойки, на которую фламинго-светильник скорее нагонял мрак, чем освещал, было не протолкнуться. Из вторых рядов люди тянули руки. Беззвучно щёлкали пальцами. В ожидании азартно перекидывались бессмысленными фразами – всё равно из-за шума ничего не было слышно.

– Эээй, шеф!

– Алло!

– Возьми заказ!

Перед Хунбишем расступились две неодобрительно посмотревшие на него дамы, и он уткнулся в скуластого мужчину, нависшего над тонкой девушкой. Из горловины её платья торчал бокал с трубочкой.

Мужчина, сосредоточенно шевеля челюстью, тянул по ней что-то тёмное. Он выпрямился и отвернулся к бару: неестественно гибкая рука – надо полагать, бармена – направляла ему три полных шота, удерживая их как манипулятор с шаровым захватом. Мужчина, молитвенно сложив кисти, потянулся к разноцветно бликующим стопкам.

Неожиданно для самого себя, Хунбиш наклонился к девушке, состыковался с соломинкой и сделал глоток. Потом, не отрываясь от коктейля, поднял глаза и посмотрел на девушку. Она молчала. Лицо её было серьёзным. Словно бы она выполняла важную работу, результаты которой были жизненно необходимы подданным, или фолловерам – тысячам, а может, и миллионам. Хунбиш для устойчивости приобнял её ниже талии, и сделал ещё один глоток.

Изображение преломлялось через бокал, и Хунбишу казалось, что у девушки три груди – как в том фильме. Он поменял фокус и ясно увидел, как по коже медленно, отчаянно цепляясь за ворсинки, сползает капля. Немного сдвинув бокал в сторону, Хунбиш погрузился вглубь и слизнул каплю. Она была солёной. Он снова поднял глаза – девушка глядела в сторону своего спутника. Глядела без каких-либо эмоций. Просто ждала, когда он вернётся. Хунбиш шатнулся назад и, не оборачиваясь, нырнул в людей.

Мгновенное ликование заставило его дышать часто: он только что ушёл от богини, он прямо сейчас обнимал совершенно незнакомую ему девушку. Музыка гудела. Он немного потерялся от всего этого мельтешения. Ему представилось, что он – удачливый бадарчин⁵, возвращающийся с трофеями из Нижнего мира.

И тут его жёстко схватили за плечо.

– Он? – спросил кто-то фальцетом.

Было что-то ненатуральное, гипертрофированно-мультяшное в этом голосе. Будто его схватил щуплый японец с выбеленным лицом. Ну-ка сюда-ка небоисся. Стоит наверняка в косплейном школьном платьице и белых перчатках до локтя. Хунбиш обернулся. Увидел харю.

– Вроде он, – харя пищал в той же тональности, которая могла бы возникнуть от допотопной свистульки.

– Похож, – подтвердил стоящий рядом манерный юноша с иронически блестящими камнями в ушах. – Вытаскивай.

Харя рельефными лапами развернул Хунбиша к выходу и потащил за собой.

* * *

Можно назвать хорошей ту лошадь, которая хорошо бежит и в жирном теле, и в худом. Но нельзя назвать хорошей лошадь, которая бежит хорошо только в одном из этих состояний.

Великая Яса Чингис Хаана

* * *

003

Харя больно сжимал его руку. Хунбиш застыл: ни мыслей, ни эмоций. Словно ветка перекати-поля в весеннем ручье, сорвавшемся с ледника. Куда-то несёт, стукает о берега. Наверное, он не предпринял бы никаких попыток спастись, даже если бы сейчас его выволокли наружу, зачитали обвинительный приговор, поставили на колени и пристрелили в затылок. Не то, чтобы ему было всё равно, нет. Просто страх так цепко обвил горло, что говорить или вырываться казалось слишком расточительным. Хотелось впитывать каждую оставшуюся ему секунду.

Они выбрались за дверь, на улицу, и харя отпустил его. Хунбиш сразу почувствовал себя легче. Неважно, что там произойдёт дальше – боль закончилась, и на этом спасибо. Он молча ждал, что с ним будет.

Харя поставил его спиной к себе. Очередь немного притихла. Хунбиш глядел на сгрудившихся перед ним людей расфокусированным взглядом. Ему не удавалось сосредоточиться. Казалось, он глядит в калейдоскоп с мутным стеклом. Размытые пятна, не более.

Очередь перед ним стала распадаться на две части, образовав по центру узкую аллею. На тех, кто замешкался, прикрикивали свои же. Хунбиш сообразил, что это дирижирует харя.

Неожиданно что-то очень сильно толкнуло его в поясницу. Удар не походил на человеческий, он был безжалостным и безразличным. Как если бы его смёл поезд и отправился дальше по своему рутинному маршруту.

Хунбиш выгнулся дугой и упал плашмя на асфальт. В колене вспыхнула боль, в голове очень неприятно задребезжало. Он увидел вокруг ноги. Тяжёлые ботинки. Кроссовки. Туфли на шпильке. Тапочки-вьетнамки. Никто не сделал попытки помочь ему.

– Пщщщёл отсюда, – услышал он тонкий голос хари. – Попробуешь пролезть – кончишься.

Хунбиш поднялся. Рядом с ним было сравнительно тихо. Смотреть на людей он не мог. Всё, что ему хотелось сейчас – так это очутиться подальше отсюда. Остро заболел локоть. Прилагая усилия, чтобы не захромать, Хунбиш шагнул на проезжую часть, обогнул снегоход, где на шее широкоплечего водителя сидела всклокоченная девица с бутылкой в руке, и перешёл на другую сторону улицы. Неподалёку взвыла и тут же заглохла полицейская сирена. Ему казалось, что все на него смотрят. Он прошёл дальше по улице, отыскивая спокойный уголок, чтобы осмотреться и привести себя в порядок. Посидеть с закрытыми глазами.

Такого места не было.

Надо было бы, конечно, вернуться на проспект, к высотке, а оттуда уже добраться по навигатору к метро. Но Хунбиш, напротив, без плана, мыслей и эмоций всё дальше углублялся в переулок. Думать – означало вспомнить харю, и это падение в ноги, и притихших вокруг людей.

Через сотню метров, за очередным баром с собравшейся перед входом толпой, он обнаружил перекрёсток и свернул. Здесь не было никого. Ни человека. Абсолютная пустота. Только несколько смятых банок и тускло отсвечивающих бутылок намекали на веселье по соседству.

Хунбиш, прихрамывая, зашагал вглубь. С каждым метром гомон сзади становился глуше, пока не уменьшился до обычного индустриального гула. Впереди он увидел ступеньки, на которые можно было бы присесть и хоть немного прийти в себя. Неподалёку тлела целая гора мортир от фейерверков – и одиночные трубы, и целые вёдра. Они ещё дымились. Он подошёл ближе. Хотел сесть на ступеньки. Увидел, что дверь приоткрыта. «Нет, не будь идиотом», – сказал он себе, а потом осторожно толкнул дверь и вошёл.

Внутри был тёплый и очень уютный свет – не сверху, а как-то с боков, снизу. Вот как это сделано? С таким светом сразу хотелось завалиться в большое мягкое кресло, подтянуть ноги, завернуться во что-нибудь, и просто посидеть. Помечтать. И чтобы рядом стояла пиала с сутэй цаем⁶. А ещё – тарелка хушууров⁷, прямо из казана, шкворчащих и лоснящихся. Он понял, что хочет есть. Подходящее кресло обнаружилось в углу. Оно было чёрным, кожаным, пухлым. Рядом стояла невысокая этажерка с грудой тонких книг и журналов. Дальше – двери лифта. Ещё дальше – конторка консьержа.

Хунбиш хотел было забраться в кресло, но вместо этого подошёл к столу. На нём кто-то спал, подложив руки под лоб.

Раздался приглушённый звук – словно в соседней комнате на линолеум уронили кожаную сумку. И – кажется? – шуршание. Хунбиш замер и огляделся. Нет. Пусто.

Он очень осторожно, стараясь не издать ни звука, приблизился к конторке. Человек не спал. Он как-то неправильно возился по рукам носом. Будто бы почёсывал такими движениями своё лицо.

Хунбиш остановился. Он определённо понял, что его учуяли. Человек за столом одним резким и пугающим движением поднял голову. Вся правая часть лица его была заляпана блестящей кровью. Глянцевые отблески напоминали столярную олифу. Мокрые пальцы, судорожно подёргиваясь, рисовали на столе что-то абстрактное.

– Мммеее, – сказал человек. Взгляд его бессмысленно бродил по сторонам.

Сильно заныло ушибленное колено. Уже не заботясь о скрытности, Хунбиш развернулся и вышел на улицу. Споро зашагал к перекрёстку. Внутри всё напряглось в ожидании нехороших окриков.

На перекрёстке ничего не поменялось. Всё та же компания с пластиковыми стаканами пива перетаптывалась перед баром. Хунбиш оказался точно на акустическом стыке улиц. Поворачивая голову в одну сторону, он слышал гогот, оживлённую речь и шум моторов, а в другую – гулкую тишину. Он несколько раз проделал это упражнение, удивляясь эффекту.

В тихом переулке что-то резко хлопнуло. Хлёстко, как щелчок ташуура⁸. Хунбиш увидел, что дверь, из которой он только что вышел, ударила в стену, и к нему быстро бежит человек, вихляя телом. Дверь стала было закрываться, но изнутри её снова ударили – там ещё кто-то выскочил, но побежал уже в другую сторону переулка.

Хунбиш отступил назад, чтобы не стоять на пути. Бегун, оглядываясь и прижимая к груди свёрток, влетел по инерции в кусты за спиной Хунбиша, упал там неловко на бок, замешкался, задёргался. Потом выкарабкался и побежал к проспекту.

Бег его как-то изменился, но Хунбиш не мог понять, чем именно.

Он опять подошёл к точке, с которой просматривался тихий переулок. К нему направлялся, покачиваясь, человек с какой-то странностью в лице. Он сердито говорил в телефон. Наверное, консьерж. Консьерж сказал несколько фраз, преувеличенно качая головой, потом оторвал телефон от уха и стал кричать в него, как в микрофон, показывая рукой невидимому собеседнику в направлении перекрёстка.

– Этот! – раздалось за спиной Хунбиша, и кто-то схватил его за руку. Снова.

– Звони в полицию! – кричала богиня. Она была уже не на лошади. На её голове красовалась невообразимая для местной тесноты шляпа с огромными полями. Они мягко колыхались. – Дай мне свой телефон, я сама позвоню!

Тот, кто держал его, неуловимым движением подсёк ноги Хунбиша, завалил на землю и больно опёрся коленом в позвоночник.

– Я… – сказал Хунбиш, пытаясь найти подбородку не больное положение. – Это не я.

Колено упёрлось ещё жёстче, и Хунбиш замолчал. Дышать было трудно. Он слышал, как ругалась богиня, пытаясь пробраться через полицейский автоответчик, а потом всё заглушила близкая сирена.

Из своего тротуарного ракурса Хунбиш видел двух полицейских, которым разъярённый консьерж кричит в лица. Лицо у него по-прежнему было уляпано кровью. Полицейские делали успокаивающие жесты, но консьерж успокаиваться не собирался. К ним уверенно подошла богиня и тоже стала кричать, показывая пальцем прямо на него.