Loe raamatut: «Такой, какой я есть», lehekülg 3

Центральные бани

Последним циклом в институте на 6-м курсе был цикл экстренной хирургии. Прошло уже распределение: мы знали, где будем учиться и чем заниматься, было понятно, в частности, мне и Алексею Фокину, что экстренная хирургия не совсем то, что нам пригодится в качестве первой необходимости в повседневной работе. Но мы, молодые балбесы, в этом, конечно, были не правы. Экстренная хирургия, вообще экстренная медицина нужна всем, потому что с этой ситуацией можешь столкнуться не только на работе, но и в быту, на отдыхе, где угодно. Но это пришло потом. А тогда апрель и май, весна, позади институт, впереди – госэкзамены. Причем совершенно очевидно было, что мы их сдадим и сдадим неплохо. Вопрос был в том, будет красный диплом или нет. Но и в этом мы тоже мало сомневались. И захотелось дать себе отдых и отквитаться за все 6 лет соблюдения дисциплины, посещения занятий и поведения хороших мальчиков-студентов. Наше утро начиналось с того, что мы приходили в отделение, здоровались с докторами, с нашим куратором Николаем Федоровичем Долговым. После этого мы спускались вниз в раздевалку. Естественно, мы в ординаторской оставляли портфели, какие-то книжки, тетради, внизу снимали халаты, переходили напротив в красным дом. Сейчас там банк, а раньше была очень старая баня. Бани тогда были в диковинку. До часа дня мы парились, плескались в воде, из открытого окна наблюдали жизнь городской больницы. В час дня выходили, надевали внизу халаты. Поднимались в отделение экстренной хирургии, брали портфели, вежливо говорили всем до свидания и шли через дорогу в пельменную кушать пельмени. Вот таким образом мы прозанимались, фактически два месяца примерно длился цикл. Наверное, в бане я тогда напарился на многие-многие годы вперед.

Софья Львовна Дарьялова

Валерий Валерьевич Чиссов любил говорить, что в короне Онкологического института имени Герцена очень много драгоценностей, но самый крупный бриллиант – это профессор Софья Львовна Дарьялова. Блестящая женщина, уникальный, потрясающий ученый и очень интересный человек. Чтобы понять колорит этой женщины, нужно сказать, что она была женой, впоследствии, к сожалению, вдовой Аркадия Вайнера. Яркая представительница московской еврейской интеллигенции, которая всегда подчеркивала свою самобытность. Софья Львовна была у меня оппонентом по докторской диссертации, что позволило еще больше сблизиться в человеческом и профессиональном отношении, чем я очень горжусь.

Интересный штрих, когда я защитил докторскую диссертацию, был устроен небольшой сабантуй в Институте радиологии. Я очень гордый тогда выставил приличный коньяк, виски, вино. Мне коллеги сказали: «Ты что? Софа пьет только водку. Бегом ноги в руки и ищи что-нибудь приличное». Пришлось быстро соорганизоваться.

Тогда же мне был повязан красный пионерский галстук самого молодого доктора наук – онколога. Был такой обычай.

Канары

В процесс познания мира в свое время попали на Канарские острова. Совершенно потрясающее место: Гран-Канария, Ланселот, Тенерифе – вулканы, океан. И сам факт попасть на Канары особенно в те годы был в высшей степени престижным и достойным. Там проходила Всемирная конференция по медицинской физике, которая проходит каждые четыре года. Потом в рамках этой конференции удалось побывать в Сиднее, еще в некоторых странах. Но, тем не менее, Канары. Жили мы на острове Тенерифе, вулканический остров. Гостиница была расположена на скалистом берегу. Вулканический берег, отвесный, очень большой высоты. В гостиницу мы входили как бы сверху, там был бассейн, рецепция и все этажи шли счетом наоборот: с 17-го или 18-го до уровня океана. Вот в такой экзотике проходил конгресс.

Очень меня поразил один лектор европейско-формальной приверженности к традициям. Конференция носила очень серьезный статус, были и достаточно жесткие требования к дресс-коду, то есть обязательно белая рубашка, галстук, но больше ничего не оговаривалось. И все мы были очень удивлены, развлечены и порадованы находчивостью одного из лекторов. На лекцию мы немножко опоздали, смотрим, стоит холеный, лощеный европеец, лысенький, в белоснежной рубашке, в красной бабочке, читает лекцию. Тему лекции не запомнил, а дресс-код остался в памяти. После окончания выходит из-за трибуны, а под белоснежной рубашкой и бабочкой шорты-бермуды и шлепанцы. Это было потрясающе.

Вообще природа Канар удивительна. Я помню поездку на вулкан. Автобус сначала входит в слой облаков, пробивает их и выходит наверх, практически в лунный пейзаж, где никогда не бывает ни воды, ни дождей и есть черта, где буквально ощутимо заканчиваются облака и начинается уже то, что выше, – фумаролы, вулканические бомбы, просто луна. И в этой экзотике связана с Канарами еще одна достаточно забавная история, которую нельзя обойти стороной.

В те годы было у меня хобби воровать пивные кружки. Причем интерес представляла не сама кружка, а процедура ее похищения из ресторана. Может быть, не самое красивое развлечение, но увлекательное и интересное. В этой сфере я достиг кое-каких успехов. Так вот, на Канарах как-то внепланово вечером мы были все одеты в шорты, без сумок. Намечался какой-то банкет, фуршет. Быстренько наша делегация собирается, приезжает. Под открытым небом на берегу моря хороший испанский стол: вино, пиво, напитки. И мы тут же (нас было четверо) знакомимся с пятью очень интересными испанками, завязывается какой-то разговор на плохом английском. В общем, все хорошо. Но пятая испанка вскоре куда-то исчезает. Мы не сразу ухватились, не очень пожалели. Нехорошо, конечно, получилось с ней. Но ладно. Спустя какое-то время эта испанка возвращается, приводит с собой четырех мужиков и говорит: «Кабальеро, позвольте вас познакомить с мужьями ваших дам». Беседа и общение приняли совершенно иной характер.

Вечер как-то сам собой начал сворачиваться. Но я вспомнил, когда мы выходили из автобуса, ребята надо мной посмеивались, что тут-то в шортах и в майке ты кружку спереть не сможешь: ни портфеля, ничего. И мне пришла в голову мысль следующего рода: выходя из ресторана, я взял свою барышню под руку, рядом идет ее муж, который оказался кем-то из руководителей конгресса, крупным испанским медицинским физиком, пользовался таким уважением, почетом. На выходе из ресторана официанты наливали желающим напитки. И вот тут я идею реализовал. Мы подошли, я взял пивную кружку, ее наполнили пивом, и совершенно внаглую, разговаривая со своей новой знакомой и ее мужем, под удивленные взгляды официантов выходим за пределы ресторана, даму отдаю законному супругу, а сам гордо захожу в автобус, выпиваю свое пиво, говоря: «Вот так, ребята, надо работать».

Фантастика

Многие в юные молодые годы увлекались и увлекаются фантастикой. А для нашего поколения вообще это было очень свойственно. Дело в том, что это был период расцвета полета в космос. Я не помню, как взлетал Гагарин, но в памяти остался полет Титова. Мне было уже года три с лишним, я помню эти радиопередачи, телевизионные комментарии. Естественно, это все будоражило фантазию и оставило след в памяти, в душе приверженность, желание работать в каких-то больших масштабных проектах. Это свойственно многим из моего поколения. Социологи говорят, что нынешнее поколение, которое вошло в активную жизнь уже после совершенно диких и подлых времен перестройки и 90-х годов, тоже имеет тягу и желание не только к стяжательству, наживе и деньгам, но и желание участвовать в чем-то масштабном, интересном, действительно продвигающим прогресс. Вот достаточно много фантастических произведений описывало жизнь в XXI веке, строились различные прогнозы. Что удивительно, реальная жизнь повернулась совершенно иначе. Если крупнейшие фантасты Станислав Лем, Артур Кларк, Андре Нортон связывали изменения жизни с полетами на другие планеты, с освоением Солнечной системы – с чем-то вот таким масштабно-серьезном, то в действительности посмотрите, космонавтика в значительной степени сошла на нет, романтики там осталось мало. То, что сегодня функционирует, носит сугубо прикладной характер: или военно-космическая разведка, или средства связи, прогнозы погоды. А реальную жизнь изменили мобильные телефоны и персональные компьютеры. Действительно изменили очень здорово. Сейчас сложно, почти невозможно себе представить, как можно ехать в командировку, как можно вообще проводить день, не имея в кармане мобильного телефона или не имея на столе персонального компьютера с выходом в Интернет.

XXI век уже идет вовсю, уже 2015 год, уже можно говорить, что в определенной степени его тренд определен. И очень жаль, что того космоса, того полета фантазии, творчества, которое было в обществе в 60-70-е годы, увы, рядом с нами нет. Это заменили утилитарные смартфоны и настольные компы.

Увы, мы не полетели на Луну, неизвестно, когда полетим на Марс, и полетим ли вообще… А остались на Земле с земными мелкими проблемами и страстями.

Бразилия. Острова Зеленого Мыса

Полет в Бразилию представлялся чем-то сродни полету на Марс, по крайней мере, в детстве и юности это было непредставимо. Тем не менее, такая поездка состоялась. Вылетели мы небольшой компанией 7-8 человек радиологов, медицинских физиков из Московского онкоцентра и из Челябинска. Вез нас старый добрый Ил-62, который до Рио-де-Жанейро долететь без посадки не мог. Посадка такая была на Кипре. Там еще какой-то народ сошел, какой-то народ подсел. И дальше предстояла долгая дорога: ночью лететь над Средиземным морем, пересечь Атлантику и где-то к утру мы планировали достигнуть Рио-де-Жанейро. В хвосте самолета образовалась небольшая компания, совершенно разнородная: помимо нас, нескольких онкологов, там сидел полковник из генштаба Бразилии, который по каким-то служебным делам летал в Россию; на Кипре к нам подсел парень, бразильский футболист, который играл за какой-то клуб в Италии; и две московские девчонки, которые, не скрывали, что они валютные проститутки и едут отдыхать в Бразилию. Они сказали: «Мальчики, мы абсолютно безопасны, мы едем отдыхать, поэтому относитесь к нам просто как к товарищам». И вот такой компанией мы летели. Тогда еще можно было употреблять некоторые горячительные напитки в самолете. Несмотря на то, что с языком было, мягко говоря, нехорошо, я даже сейчас затрудняюсь сказать, как мы объяснялись. Но беседа текла весело. Потом мы задремали.

Затем, вроде бы задним числом что-то в районе Канар, как-то самолет повел себя не так. Но в итоге мы просыпаемся, самолет идет на посадку, смотрим, это явно не Бразилия, а остров. Как, что, чего получилось?! Когда мы приземлились и нас вывели в маленький аэропортик, где стоит один наш самолет, с закопченной гондолой правого двигателя, экипаж объяснил, что вышла неприятность – техническая неполадка. Грубо говоря, один из двигателей просто загорелся, его потушили. Находились мы в Кабо-Верде, на островах Зеленого Мыса. Вот уж куда я никогда не думал попасть, как это сюда. Маленький островок длиной 7-9 км, шириной 5-6 км с кучей совершенно замечательных пляжей, с единственной гостиницей. Надо сказать, что туристы туда прилетают один раз в год, когда какие-то рыбы косяком проходят в этих краях и там потрясающая рыбалка. Все остальные 11 месяцев в году гостиница стоит пустая. Нас туда заселили.

Первое, что я помню, это сидящий в углу под потолком таракан размером с хорошую мышь или даже крыску, который приподнялся и злобно на меня зашипел. Но это местные кабо-вердийские тараканы. Но надо сказать, что, слава Богу, завезти их в Россию практически невозможно. При температуре ниже плюс 20 градусов они не выживают – вот такие нежные твари. Поскольку нужно ждать, как выяснилось, примерно сутки, пока в Москве соберут новый борт, загрузят на него необходимые запасные части для ремонта двигателя нашего самолета, соберут ремонтную бригаду и он прибудет сюда, сутки нужно чем-то заниматься. Мы всей нашей компанией наняли машинешку типа что-то современной «Газели», грузовик, и почти сутки мы ездили по этому островку. Ночной пляж черного вулканического песка, белый коралловый песок, скалы, лагуны изумрудно-зеленой воды, совершенно дармовые фрукты, грошовые рыба и морепродукты в забегаловках тут же рядом с пляжами. Местные жители оценили наше появление как определенную манну небесную. На Кабо-Верде есть даже своя валюта и свои деньги. Монеты где-то у меня остались. Во Вторую мировую войну это был аэродром подскока для английских самолетов. И говорят, нацисты, которые на подводных рейдерах плавали в Латинскую Америку и, может быть, в Антарктиду, тоже останавливались там периодически для пополнения запасов воды, продуктов и для отдыха.

Ночные, дневные прогулки по островку скрашивало еще то… Естественно, вся одежда осталась в самолете. Кто в чем осенью в Москве залез в самолет, то есть было некомфортно. Пример показали наши подружки-близнецы, которые быстренько скинули практически все, включая лифчики, которыми размахивали по ветру во время движения, они нам сразу сказали: «Не стесняйтесь. У нас дефектов нет. Можете тоже раздеваться».

Стара-Тура

Первый зарубежный выезд был в Словакию. Маленький городок, совершенно провинциальный Стара-Тура. Все было в диковинку, все было необычно. Маленькая гостиничка, которая нам казалась тогда суперсовременным отелем. Естественно, в первый день мы тут же пошли осваивать окрестности и местные обычаи. Рядом мы обнаружили совершенно местную, совершенно провинциальную пивную. С пивом тогда в России и в Челябинске было, мягко говоря, плохо, то есть его просто не было. А тут настоящее чешское пиво по весьма смешным ценам без очереди. Мы, естественно, посетили. Я не помню название пива, какое было, но местные мужики пили его очень интересно. Помимо пива они заказывали еще боровичку, что мы тут же скопировали. В пивную кружку ставилась очень длинная тонкая рюмка, в которую наливался этот напиток. По сути, самогонка с примесью можжевельника и елки с явно выраженным елочным запахом и привкусом. Но пилось очень хорошо. За соседним столом сидела группа ребят из онкоцентра и Молдавии. Так получилось, что поменяли денег они недостаточное количество, поэтому рассчитаться не хватило. Был совершенно нормальный жест, когда я сколько-то им дал крон. Все счастливо разрешилось. Но вот такая помощь в пивной заложила хорошие товарищеские отношения, которые до сих пор живы. И когда я бываю в онкоцентре, захожу в отдел медицинской физики, в радиологический отдел, встречаю своих друзей, они говорят: «Тебе все открыто. Ты тогда нам помог рассчитаться в пивной за пиво с боровичкой». Поэтому, друзья мои, не надо никогда жмотничать, это все аукнется и отольется добром.

История с боровичкой потом аукнулась спустя много лет. Периодически в каких-то рассказах, беседах я своему другу Илье Волчегорскому рассказывал, что есть такой напиток, очень интересный. Илья не лишен иногда желания попить хорошего пивка, что вызывает еще больше уважения к этому человеку. И вот волею судеб мы оказались уже в 2010-м или 2011 году в Вене в составе делегации Челябинской области по ядерной медицине. И принимающая сторона нас ведет в пивной ресторан. Встречал, кстати, чех. Я у него спрашиваю: «Скажи, пожалуйста, вот в этом ресторане боровичка есть?» Оказалось, что, конечно, есть. И тогда Илья Анатольевич сказал: «А я все эти годы думал, что с боровичкой ты хорошо и интересно выдумал. Но никогда это не высказывал. Думал, ну выдумал – интересно, как хорошо выдумал и название какое красивое». Но тут был совершенно посрамлен тем, что боровичка действительно существует, и тем, как она хорошо пьется с чешским пивом.

Академик Павлов

Мое становление и формирование как радиолога во многом обязано учебе в Москве на кафедре академика Александра Сергеевича Павлова. Надо сказать, что вот эта полноценная учеба 4 месяца в Москве – это была классическая настоящая учеба. Я напомню, что и Москва была в то время не похожа на современную Москву. Это был совершенно светлый просторный город без тени и намека на пробки. Абсолютно безопасный, где можно гулять и в час, и в два, и в три ночи. Доступный по деньгам фактически в любые культурные и питейные заведения. Мы, начинающие врачи, могли себе это позволить. Компания была действительно из всего Советского Союза. Запомнились ребята и барышни из Омска, из Новосибирска, из Харькова, из Брянска. Естественно, мы, уральцы. Надо сказать, что сейчас мы периодически встречаемся на конференциях, на съездах и вспоминаем с очень большой теплотой кафедру и как добротно нас учили.

На кафедре сохранялись патриархальные отношения. В учебной комнате стоял самовар, всегда были сушки, всегда был некий чайный перерыв. Но разговор не об этом. Руководил кафедрой очень интересный человек – крупный масштабный ученый академик Александр Сергеевич Павлов. Не знаю почему, он сразу взял меня под свое крыло, и по сей день сохраняется патерналитет. Александр Сергеевич немало способствовал нашему культурному развитию. Но при финансовой доступности культурных и питейных заведений была оборотная сторона этого процесса – дефицит бюджетов и проблема, чтобы достать билеты в хороший театр, на хороший концерт. Александр Сергеевич предоставил в наше распоряжение пачку своих бланков. А бланк академика Академии медицинских наук тогда ценился очень высоко. И письмо, написанное на этом бланке, открывало очень многие двери. У нас ни разу не было сбоев по этому поводу. Мы позволяли себе печатать письма такого содержания, допустим, директору Театра сатиры или директору цирка на Цветном бульваре Юрию Никулину: «Прошу способствовать организации посещения вашего театра на такой-то спектакль группы ведущих онкологов-радиологов Советского Союза». И вы знаете, в общем, обеспечивали. И мы посетили очень много театров. У нас висело расписание: за 4 месяца мы ни разу не повторились. У нас обычно было 4 дня культурных и 3 дня неких развлекательных в парке, кафе, еще что-то. И Москву я узнал тогда.

Вернемся к Александру Сергеевичу, к этой крайне интересной личности. Когда мы учились, это уже был пожилой человек, которому было под 70 лет. Потом, когда отношения с ним сложились более доверительные, товарищеские, он мне неоднократно рассказывал о своей жизни, это были беседы в Академии медицинских наук, в основном выборные сессии, когда шел процесс подсчета голосов. Все эти вещи длятся иногда до 10-12 часов вечера. Отсутствие, уход, мягко говоря, не приветствуется. Надо чем-то заниматься. Александр Сергеевич, сохраняя покровительство, рассказывал о себе. Он окончил медицинский институт в 1942 году, попал на фронт, после короткого обучения стал врачом танкового полка. Воевал под Сталинградом, потом на Курской дуге был тяжело ранен, потом демобилизован. Кстати, в боях он участвовал не в тылу, а врач танкового полка ехал в танке с экипажами. Танк был подбит, где он и получил тяжелое ранение, которое несколько изменило его судьбу. По возвращении он поступил в Институт рентгенорадиологии. И вскоре, в 1946 году, был приглашен в качестве научного сотрудника – потом он стал заместителем начальника по науке в спецлаборатории в Мавзолее имени Ленина 9-го Управления НКГБ СССР, где работал до 1960 года. При нем из эвакуации привезли тело Ленина с определенными проблемами, которые возникли из-за неаккуратного хранения, неправильного ухода во время эвакуации, участвовал в их устранении. Он участвовал во вскрытии и бальзамировании Иосифа Виссарионовича Сталина. При нем же Сталин был извлечен из Мавзолея.

Вскоре после этого он был направлен в качестве представителя Советского Союза в Европейский отдел ВОЗ, где проработал несколько лет. И там, как он говорил, долгими швейцарскими вечерами изучал литературу, пользовался библиотекой и фактически оттуда он привез ту радиологию, которая легла в основу той специальности, где мы работаем. В частности, он внедрил системное облучение больных с лимфогранулематозом, изменив разительнейшим образом результаты лечения этого заболевания. Затем он был некоторое время директором Института Герцена. В последние годы, когда мы учились, он был директором Российского научного центра рентгенорадиологии, тогда Московского НИИ рентгенорадиологии. И вот такая славная жизнь. До сих пор Александр Сергеевич в строю, несмотря на свои 94 года. Публикует статьи. Два года назад, когда мы отмечали по линии Ассоциации его 93-летие, он меня сильно журил, что я пропустил одну важную интересную публикацию в «Российском онкологическом журнале». И я был вынужден признать, что Александр Сергеевич прав и действительно журить меня было за что.

7 ноября 1975 года

Первый курс. Поступление в институт. Жуткий серьезный стресс. Несмотря на окончание 31-й школы, где средний балл 4,75, понятно, что вступительные экзамены оставались и остаются очень большим рубежом, очень сильным стрессом. Тем более что тогда не было ЕГЭ, было, по-моему, 12 экзаменов в школе. Потом с интервалом в месяц четыре вступительных экзамена в институт, каждый балл которого был буквально на вес золота. Но, к нашему счастью, после всех этих стрессов, всех нервотрепок нас, как всех первокурсников, отправили, естественно, в колхоз. Это была «Чайка» за селом Миасское, не Бог весть где, особенно сейчас, но тогда казалось, что выехали на край света в пионерский лагерь, мало приспособленный для жизни осенью и в некой прохладе, тем более для городских ребят. Куча новых знакомств, куча новых встреч, группа, в которой предстоит учиться будущие 6 лет. Естественно, первые знакомства, первые влюбленности.

107-я, 108-я группы были одной колхозной бригадой. Я был комиссаром бригады, так уж получилось. И буквально в первые дни познакомились с некой девушкой, и завязалось что-то. Потом спустя некоторое время барышня заболела, и я остался один. Этот месяц в колхозе оказался очень длинным. Приехав назад на занятия, как бы заново состоялось знакомство. Уже все мытые, все чистые, все пригожие и хорошие. Ольга оказалась рядом – за одним столом на целом ряде занятий. Это было все не случайно. Все развивалось, как положено на первом курсе среди студентов, – первые поцелуи на посвящении в студенты. Рядом был все время мой близкий товарищ, которому, как я понял, барышня тоже достаточно нравилась.

Приближалось 7 ноября, которое мы встречали обеими группами на квартире одной из нашей девушек в центре города.

Потом много было событий. Сейчас мы очень дружны с этой девушкой – уже взрослая сложившаяся замечательная, красивая женщина со своей жизнью, со своей семьей.

И, конечно, жаль, что тогда все пошло не так, как могло бы пойти. Но это одна из жизненных развилок, которые у нас встречаются, которые определяют жизненный путь так или так. Но жизненный путь пошел так, как он пошел.

Москва. 1985 год

Во время учебы мы жили в знаменитом общежитии на улице Поликарпова, в котором учились врачи, по-моему, где-то если не с 30-х, то с 50-х годов. Рядом с улицей Беговой на задах больницы имени Боткина в таком авиационном районе, где расположены, как мы позже выяснили, тогда это были какие-то большие здания, территории без вывесок, без обозначений, «ОКБ Сухого» – завод, выпускающий знаменитые истребителя Сухого, «ОКБ МиГ». Улица Поликарпова говорит сама за себя. Циклы были тогда длинные, народ молодой, приключения были разные. И вот у одних из наших соседей комнаты были трехместные. Была такая договоренность: ребята-анестезиологи где-то раздобыли или получилось как-то по-другому такую большую металлическую кнопку размером с ладонь, которой пользуются строители для закрепления толя. И если к кому-то кто-то приходил, появлялась барышня, дабы избежать ненужных встреч и стуков, хозяин, принимающая сторона, крепил эту кнопку на дверь. И все было хорошо до поры до времени, пока один из них не пришел, что-то не заладилось, он расстроенный ушел, проводил барышню и забыл снять кнопку с двери. И как все смеялись, когда спустя примерно неделю они встретились на кухне в конце коридора (кухня была общая) все трое и стали выяснять, а кто же всю эту неделю был в номере. И сам виновник, возвратившись, проводив барышню, увидел, что кнопка стоит на двери, решил, что там, видимо кто-то из соседей, тоже пошел искать пристанище у друзей на этаже. Так они проболтались примерно целую неделю.

Владивосток

Познание мира тянуло на разнообразные приключения. И в начале 2000-х годов мы с тремя коллегами решили, воспользовавшись ситуацией, поучаствовать в весьма интересной конференции, которая проводилась ни много ни мало во Владивостоке. И родилась мысль съездить туда на поезде. Понятно, что расстояние, понятно, что время. Я пошел к начальнику Управления здравоохранения. Тогда это был замечательный врач, великолепный человек Алексей Викторович Козлов, врач до мозга костей, грамотный администратор, руководитель. Я сказал Алексею Викторовичу: «Есть возможность поехать во Владивосток. Дай мне две недели». – «А что две недели?» Я ответил: «Четыре дня конференция и поездом проехать туда. Просто интересно. Вроде как дел никаких срочных нет». – «Вот не соврал – молодец! Поезжайте».

Мы купили билеты. Было куплено купе в прицепном вагоне поезда «Харьков–Владивосток». Как космонавты, загрузились продуктами на весь путь, а это было ни много ни мало 6 суток 18 часов. И отправились в экспедицию. Только так можно почувствовать в такой поездке масштабы нашей страны, нашей Родины, только так можно понять, что Байкал – это действительно только середина государства. На удивление дорога оказалась очень богатой, цивилизованной: на каждом полустанке продавалось много различной хорошей сибирской деревенской еды (пельмени, капуста, брусника, вяленое мясо). Где-то, когда мы уже прилично проехали на восток, на одном из небольших полустанков, а полустанок там – весьма относительное понятие, поезд часа в три, вдруг станция – это, по сути, такой центр цивилизации. Смотрю, стоит мужик кондовый в сапогах с бородой, держит в руках литровую банку воды, а там какие-то странные непонятные болотного цвета опалесцирующие жгуты. Я выхожу и спрашиваю: «Почем?» – «Два рубля штука». Уже контакт завязался. Я говорю: «Хорошо. А по два рубля штука это что?» – «Что за человек?! Сира!» Я говорю: «Понятно. А сира для чего?» – «Как для чего?! Жуй да плюй». Я говорю: «Понятно. Уже хорошо. А серу из чего делают?» – «Ха, из чего делают. Берешь листвинку, топором хвою, кору наебываешь, наебываешь, в бак сваливаешь, варишь, то, что всплывает, застывает – вот тебе и сера». То есть это отвар из смолы и хвои, видимо, изначально использовался как противоцинготное средство, а опосредованно как аналог жевательной резинки. Пломбы, по крайней мере, у некоторых из нас он повыдирал очень здорово.

А дальше сера послужила таким пропуском в местную жизнь. На любой станции стоило было начать разговор «бабы, сера-то есть?» – всё, ты свой! Они тут же расскажут, у кого сира, у кого пельмени свежие, у кого несвежие, что лучше купить, скидочку сделают. И все было совершенно замечательно. И дальше мы ехали, как короли, каждая станция была наша. А поезд, шедший из Харькова (я напоминаю, уже не было Советского Союза), остальные вагоны в поезде были плацкартные и ходить по ним было просто жутко. Это «Титаник», третий класс. Как казалось, от миазмов воздух можно, как холодец, резать ножом. А почему нам пришлось ходить? Мы, естественно, с собой взяли некий запас спиртного, который на третий день стал заканчиваться. И под утро, часа в 4-5, мы проезжали знаменитую станцию Слюдянка на берегу Байкала, где торговали браконьерским омулем, пойманным буквально вечером, браконьерской икрой омулевой оранжевого цвета, совершенно потрясающего вкуса. Мы купили и у всех лица были с досадой, что придется вот так на сухую. И тогда я из-под матраса вытащил спрятанную бутылку «Парламента» – восторг был полный. Представляете, пять утра, берег Байкала, омулевая икра, копченый омуль, прохладная водочка. Но это была последняя. Дальше пришлось ходить в вагон-ресторан, и там мы познакомились со ставшим потом знаменитым сортом водки Nemiroff, которая только-только появилась на Украине. Она была в некрасивых бутылках с некрасивой этикеткой, но, тем не менее, это уже был Nemiroff.

И, наконец, после вот этих всех путешествий, покачиваясь под стук колес, на седьмые сутки мы вышли на вокзале во Владивостоке. Нас встретили коллеги из местного онкодиспансера, очень хорошо встретили. Поскольку до начала конференции оставался еще день, нас пригласили прокатиться на море. В первый день была совершенно интересная компания во главе с начмедом диспансера, доктора, которые имели лицензии капитанов. На яхте под парусами мы прошли по бухте Золотой Рог, вышли в океан. Совершенно незабываемые впечатления.

А на следующий день нас гостеприимные хозяева повезли на остров Русский в некую бухту. Это был конец августа, уже было прохладно. Абсолютно пустынное место, как казалось нам. Мы нагишом попрыгали в воду, доплыли до берега, вернулись. Естественно, в это время была приготовлена некая еда. Вдруг я вышел на палубу, смотрю, от необитаемого берега отделяется маленькая алюминиевая лодочка, в ней сидит человек, который подплывает, вылезает на палубу с характерной изломанностью походки и множественными, очень живописными татуировками на теле, он сказал: «Привет, ребята. Вы здесь как, рыбачить приехали или отдыхать?» Я ответил: «Вообще отдыхать». «То есть рыбачить не будете?» – «Ну будем». «Тогда хорошо. Мы тут, богодухи, занимаемся рыбалкой и всем прочим. А если отдыхать будете, водка есть?» Я ответил: «Конечно, есть». – «А устрицы нужны?» Я сказал: «Интересно было бы, конечно». «Хорошо. За бутылку два мешка устриц». Свистит, кричит – с берега отплывает вторая лодочка. Разговор у нас завязывается, кто, что, откуда. Я сказал: «Из Челябинска». – «О, Челябинск знаю. Там вот такая правильная зона. Беспредела никакого нет. Братан, рад. Все для тебя». Второй человечек подвозит два мешка устриц, вываливает их на палубу. И вместе с устрицами выпадают несколько трепангов, которые на восточном рынке для японцев, для китайцев идут просто на вес золота. Привезший пытается забрать назад. Пахан, который сидел в челябинской зоне, сказал: «Оставь. Пацан из Челябинска. Ты лопухнулся. Забирать западло. Пусть трепангов поедят – узнают Дальний Восток. А Челябинску привет».

Сиэтл

В 1992-1993 годах начались первые работы по созданию нейтронного центра. Здесь нельзя не вспомнить Эдуарда Магду, который был первым, кто упомянул вообще о возможностях использования нейтронного генератора, находящегося в Снежинске, в медицинских целях. Постепенно разговоры из абстрактной плоскости перешли в совершенно конкретную. Затем были обсуждения с руководством института, с Владимиром Зиновьевичем Нечаем – трагическая фигура, который после определенного рода беседы в Москве приехал домой и застрелился в своем кабинете, когда было высказано высочайшее мнение о том, что закрытые города нам не нужны. Но, тем не менее, постепенно идея создания нейтронного центра оживала, приобретала конкретные контуры. Курирующим вице-губернатором был тогда Владислав Ячменев. Проект оценил Вадим Павлович Соловьев. И что удивительно, тогда без наличия электронной почты, мобильной связи, исключительно через факсовую связь мы вышли на Центр нейтронной терапии в Сиэтле Университета штата Вашингтон.