Последний замысел Хэа

ГЛАВА 8. РАССВЕТ

Деревня была пуста.

Нет, её не сожгли, подобно десяткам других.

По улицам не валялись мертвые тела, распухшие и позеленевшие, которых некому убирать, потому что убили всех, от младенцев до стариков. Такие случаи не редкость, и отряд Сутулого, появляясь в подобных местах, обычно собирал убитых в кучу и зажигал большой поминальный костер.

В этой деревне, как и во многих других, было чисто.

Народ ушёл в Лес.

Когда-то такое трудно было представить. Когда-то люди жили в Лесу только ночью.

Но это было когда-то.

Теперь, впопыхах разобравшись с хозяйством, кое-как засеяв или собрав урожай, люди уходят. Чтобы их не убили и не сожгли. Уходят и живут в темноте, огороженные частоколом. Тогда соседи, если решат нападать, незамеченными уже не пройдут. В лесных домах заколочены окна – так, чтобы ни один луч света не вырывался наружу. Хотя обычно в домах темно – масла мало, в Долину за ним не отправишься. Кто-то стоит на посту или обходит дозором, а остальные спят. Что еще делать? Спокойный сон – лучшее лекарство, и у переживших эти ужасные годы более ценного уже не осталось.

Кое-где во дворах валялись инструменты. Селяне уходили поспешно, оставаться на равнине больше, чем нужно, опасно. В любой момент могут прийти и учинить расправу, решив все возникшие споры. Решив окончательно.

Некоторые из инструментов оказались каменные, что было еще одним отголоском войны. Железа осталось мало, большую часть перековали на оружие, а новую руду не добывали. Кто будет работать вдали от Леса, когда в любую минуту могут прийти и отобрать всё, что ты наработал? А то и убить. Ведь мёртвым рудник не нужен.

Воины двигались молча, проверяя дом за домом. Само время такое, молчаливое. Молча работают, молча убивают, молча поют панихиды. Да, даже панихиды поют молча. Стоят над телом и читают губами написанное.

Скрипнула дверь. Значит, кто-то остался.

На пороге стояли двое, старик и старуха. Во взгляде не было ни страха, ни растерянности. Возможно, они уже ничего не боялись. Но возможно, отсутствие страха объясняло серое полотнище с тремя желтыми окружностями, соединенными такого же цвета линиями. На равнине знали, чьё это знамя. Под этим знаменем не мародерствуют, под этим знаменем не убивают, не сжигают дома. Воины Сутулого приносят мир.

Всадник верхом на животном, которого на равнине мало кто видел, только усиливал эту картину, особенно когда он в приветствии поднял ладонь. И показал свои пальцы.

Легенды не врали. Это был он.

– Добрых суток, – ответил всадник, – Идите к своим и зовите в деревню. Все ваши страхи закончились.

Старуха молчала. Она глядела на знамя, на всадника, воинов, особенно на горбатого, который стоял в стороне и с грустью смотрел вокруг. Глядела, глядела, и вдруг заплакала.

– Спасибо, Великий, – женщина дёрнула старика за рукав. Они поклонились, хотя было видно, что мужчине это давалось с трудом, – мы хотим причаститься. Мы ждали.

Шестипалый спешился, отдал поводья ближайшему воину и подошёл.

Он взял в свои руки ладони женщины, взял так, будто это самое ценное, и медленно произнес:

– Верую в Господа Бога Обиженного, и в служников его исполнительных, и в Великое Разделение, и в таинство Расставания души и тела, и в Остров Незримых Душ, и да не тронут меня шкодники лукавые, ибо просто совратить с пути истинного душу мою грешную, ведь нарушаю я заветы Твои, Господи.

Войны ресурсов. Зарисовки.

Зарисовка последняя.

Мой дорогой сын!

Как я скучаю… Ты даже не представляешь.

Здесь, в этих Средних землях, всё по-другому. И небо другое, и запахи другие. Мне не хватает твоей непосредственности, мне бы хотелось твоими глазами, сынок, посмотреть на окружающий мир.

Я вспоминаю, как мы ходили на Верхнюю Площадку, в каком восторге ты находился и как ты глядел на проплывавшие облака. Как ты вдыхал те запахи, ту свежесть, что наполняла воздух. Я смотрел на тебя и восторгался. Вместе с тобой. За тебя.

Да, кстати, по поводу твоей работы.

Я кое-что узнал.

Помнишь, ты говорил, что в самом начале не сделал оценку развития? А когда её сделал, то было поздно? Я тогда попросил у тебя кубик с н. у.

Так вот.

На Среднем Уровне есть такой институт – Центр расчетных технологий. Может быть, слышал. Там могут рассчитать вероятные оценку развития любого мира, в том числе потенциального. Представляешь? Не развертывая ни в одном измерении, даже во времени.

Чтобы отдать им твой кубик, нужно разрешение. Нужна комиссия. А это долго, да и согласились бы они – тоже вопрос. Но ты же знаешь мои связи.

Короче, отдал я твой кубик. Сделали они оценку.

И вот что выяснилось.

Среди вероятных сценариев нет НИ ОДНОГО, который бы указывал на гегемонию так называемых хранителей (ну или избранных, как ты называл их раньше), и уж тем более на их эксперименты с мирами. Еще раз – ни одного. Не просто среди самых вероятных сценариев, а вообще среди вероятных.

Теперь думай. Если внутреннее развитие мира не предполагало того, что случилось, значит, было вмешательство. Извне.

А это значит, что был нарушен четвёртый закон. И, стало быть, нарушение тобою пятого ПРАВОМОЧНО.

Ты мог вмешаться в работу и кое-что исправить, чтобы мир развивался согласно оценке. Ты имел на это право. И твоя работа МОЖЕТ участвовать в конкурсе.

Конечно, теперь что-то сделать проблемно. Кто-то замкнул вход на выход, а может, просто зашифровал соединение, и понятно, что этот кто-то пришёл извне. Наверняка он однажды вмешался, взломал твою работу, залез туда аватаром, и изменил направление мыслей тех самых избранных, влияя каким-то прибором. А может, придумал вирус, со специальной программой, чтобы последовательно управлять теми, кто им заразится. И заражённые – лишь инструмент. Да и не могло быть иначе – чтобы нижние устранили верхнего, сынок, это уже революция. Во всём миротворчестве.

Есть вариант перебрать твоих знакомых, выяснить, кому было выгодно, чтобы ты завалил работу. Найти его и вздрючить. И воспользоваться его каналом для связи. Ну это если он не замкнул вход на выход, а просто зашифровал. Полагаю, оно так и было.

Но вот нутром почему-то чувствую, что комиссия посчитает это двойным нарушением пятого закона. А не так, что пятый наложен на четвёртый. Они там такие бюрократы, сынок, ты не представляешь.

Ещё вариант – найти способ установить связь со своим миром. Теперь такое возможно только через комиссию. А там любое вмешательство нужно обосновать. Нужно доказать, что нарушение было, а это опять волокита – начнут рассматривать твой вопрос, свяжутся с Центром расчетных технологий, отдадут кубик, станут ждать, получат ответ, назначат прения, выпишут разрешение, свяжутся с Центром хранения информации, получат код, назначат проверяющих и т.д и т. п. Мы не успеем. Конкурс пройдёт, а работу сдадут в архив.

Ну и последний вариант. Самый странный. Я даже не помню, чтобы кто-то подобное делал.

В твоём мире живут существа. Наверняка, есть те, что достигли определённого развития и способны понять и предотвратить катастрофу.

Если произошло заражение (вирусом), то возможно вылечить тех, кто заразился. Или нейтрализовать заражённых, а инфекцию остановить.

Если волей хранителей управляет не вирус, то, возможно, существует некий имплант, и на этот имплант воздействуют. Тогда нужно найти источник управления, и нейтрализовать.

Сложнее, если вмешательство мягкое, если хранителей просто, как бы это сказать, убедили. Это долгий процесс, и обратно разубедить будет сложно. Хотя попытаться надо. Опять же, всё дело в твоих существах, насколько они убедительны, и насколько хранители способны мыслить глобально.

Опять же, всю работу должны сделать нижние.

Вопрос только в том, как им об этом сказать. Понимаешь, даже не в том, как они будут действовать, а как им сказать. Ведь в мир мы проникнуть не можем.

И на это, сынок, у меня есть идея. При встрече тебе расскажу. Всё расскажу, мы подумаем и попробуем сделать.

Ещё.

Возможно, тот, кто вмешался, до сих пор находится в мире, и находится там глубоко и долго. Если разрушить его аватар, так, как разрушили твой, то здесь он проснётся. А может, и нет. Всё зависит от того, насколько глубоко он залез.

Я понимаю, что это жестоко. Если тот, кто нарушил закон, и правда находится в мире, и если он не проснётся, в гибели будем виновны мы. Конечно, никто нас ни в чем не заподозрит. Со стороны будет казаться, что кто-то вмешался, что-то наделал, а его – бац! – и выкинуло. Так что, сам понимаешь, это вопрос твоей совести.

Моя совесть даёт согласие.

С Любовью, Отец

"Приветствую Вас, Чёрный Шэа" – Гладкий Гувус процокал и втянул свою голову в яйцо, тем признавая полное верховенство вошедшего.

Чёрный Шэа проплыл вперед, именно проплыл, хотя у него были ноги. Целых шесть, как у любого другого избранного, или хранителя, как назывались они для других. Но больше было похоже на то, что опирался он не на лапы, а на тяжёлую трость, которой стучал. Впрочем, движения Гувуса производили точно такое же впечатление.

"Работы много, взирающий. Заниматься уборкой надо всё чаще, а этого времени нет. Поэтому беспорядок" – на этот раз Гувус не цокал, скорее, скрипел. Как пила. Тем самым он извинялся и показывал огорчение. "Старый Хенши представился?" – спросил архиватор.

"Старый Хенши представился" – Шэа присвистнул.

Присвистнул, ого. Нет, не процокал, не крякнул (это было бы слишком), но не пробулькал и даже не скрипнул. Хотя, конечно, они никогда не ладили. Совсем как аномальные – эти грызутся по поводу и без. И постоянно строят подлянки. Друг другу. Только вчера появились, а ведут себя так, как будто это они настоящие избранные. Странные существа. Но вкусные.

"Сейчас Старый Хенши на родине, ест аук. Чего его жалеть?" – Шэа поднял свою палку и прикоснулся к табличке. Стенка раздвинулась и они вошли в помещение. Длинное и узкое, освещенное умеренным и очень рассеянным светом, которым светились стены, пол, потолок. Переливаясь оттенками всевозможных цветов. Свет становился ярче, бледнее, цвета перетекали друг в друга. Не резко, как это бывает в Пылающие. Медленно, мягко, чарующе.

"Ах да, ах да, – Гувус свистел, – ест аук, живёт в Малом мире, всё хорошо у Старого Хенши, всё хорошо".

Взирающий зашипел. Слабо, негромко, тактично давая понять, что, собственно, хватит. Говорить об ушедшем не стоит.

И архиватора как оборвало. Он тут же закрыл свой рот.

Шли они долго. Коридор оказался длинным. Но этот свет, неяркий и мягкий, который менялся, перетекал от оттенка к оттенку – всё это напомнило родину, которая где-то там. Откуда они ушли, чтобы выполнить волю Сиятельного, чтобы отправиться в этот далекий огромный мир, заархивировать всё в нём живущее и начать его обновление. Но родина манила, она была непохожа на то, что хранители видели здесь, такая маленькая, аккуратная, тихая родина. И порою щемило внутри, клёкотало, и каждый, наверное, каждый хотел вернуться, отправиться на покой, забыть обо всём и вцепиться зубами в аук. Но потом вспоминал о высоком, о важной серьёзной задаче, что позвала их сюда, в этот огромный и странный мир, и тоска отступала, как отступает вода Великой реки, перетекая по ту сторону Навуса. Отступает по воле Сиятельного.

Вероятно, об этом думали два яйцеобразных существа, вышагивая на своих длинных паучьих лапах, кивая сморщенными головами и стуча длинными палками. "Бриньк-бриньк". В закрытом коридоре это звучало иначе, не так, как под сводом пещеры. Нет, это не плотник стучал молоточком, пытаясь выпрямить гвоздики, это кузнец стучал своим молотом. Громко, но глуше. "Трынк-трынк".

Существа прошли коридор.

Двери открылись и хлынул свет, белый, не столь впечатляющий, но более строгий, рабочий, помогающий сосредоточиться.

Экспериментальный зал, в который они вошли, был высоким и длинным. Избранные, стоявшие вдоль стен, тут же втянули головы. Шэа, наоборот, вытянул.

Таков был ритуал.

Ритуал вполне себе обычный для большинства развитых культур. И даже не большинства, можно сказать, для всех. Где бы ни находилась условная цивилизация – на земле, под землей, в глубинах океанов, на планетах, в пузырях, на плоскости, в трехмерных, в четырехмерных мирах, в любой другой геометрии – везде нижестоящие куда-то втягиваются, стоит вышестоящему что-то там вытянуть. Есть, конечно же, исключения, но… мало. Настолько мало, что приходится говорить о статистической погрешности.

Почему-то именно об этом и думал Шэа, в очередной раз инспектируя подчиненных. И, чтобы подчинённые не расслаблялись, но в то же время не цепенели и, уж тем более, во славу Сиятельного, не впадали в кататонический ступор, он слабо шипел. А если вдруг видел хорошее, мог и присвистнуть.

"Это особенный блок, – Гувус открыл очередную перегородку, – здесь у нас аномальные".

Шэа заскрежетал.

"Воняет, – заметил взирающий, – сильно".

"Увы, увы, – скрипел архиватор, – желёз у них много, метаболизм слишком быстрый. Приходится мыть, и почаще, но, видите сами, это, увы, не спасает. Едят слишком много, так много, что просто диву даёшься. А живут слишком мало. Видимо, тоже метаболизм. Бывает, берёшь почти что детёнышем, изучаешь, ставишь эксперименты, а он вдруг раз – и умирает. От старости".

"Аномальные пришли не одни, – булькал взирающий, – вместе с ними пришли и другие. Много-много существ. Большинство которых осталось на Острове. Их изучили?"

"Ах да, ах да" – архиватор растягивал мысли, скорее всего, специально, чтобы у Шэа сложилось впечатление, что он никуда не торопится и потому не наделает глупостей. Спешка у избранных считалась одним из пяти первобытных грехов. Наравне с бесцельностью, молчаливостью (неэмоциональностью, ведь избранные выражали эмоции с помощью речи), неуёмной почёсываемостью (то есть похотью) и летучестью. Последний грех пресекался легко. Надо было держать тяжелую трость. Тогда не поплывешь над полом, используя для движения реактивные струи. Даже если захочешь. Такой способ передвижения применяли когда-то предки, ну или первобытные племена по ту сторону Навуса. Теперь так передвигаются дети, у которых ноги ещё не окрепли, но если ты стоишь на ногах – будь любезен, ходи по земле.

"Ах да, ах да, – повторял архиватор, тихонько побулькивая, – мы всех изучили. Заархивировали… С аномальными было сложнее, но их мы прошли".

"Покажите" – гукнул взирающий.

Эмоция неопределенная.

Гувус напрягся.

"Сюда" – просвистел архиватор.

Они подошли к первому кубу, за прозрачными стенами которого находилось существо, обликом напоминавшее человека. Но оно было покрыто шерстью, почти по всему своему телу, челюсть и надбровные кости выпирали, а нос, наоборот, был приплюснут и будто растянут. Существо стояло и молчаливо взирало. Так, словно это они находились в кубе.

Взирающий гикнул.

"Мы изучили гены аномальных, – объяснил архиватор, посвистывая от удовольствия (надо же – гикнул взирающий), – и восстановили образ их предка. Это лишь последний из восстановленных, самый неглубокий разрез. Смотрите дальше…"

Они покинули первую площадку и попали на вторую. Существо, обитавшее там, тоже напоминало аномального, но уже меньше. Оно было чем-то обеспокоено и постоянно двигалось, перебегало из одного конца куба в другой, используя все четыре конечности, причём передние были не меньше задних.

"Пойдёмте" – пробулькал Гувус.

Они подошли к третьему. Небольшому остромордому существу с пушистым хвостом и цепкими лапками. Оно носилось по кубу, периодически останавливаясь и будто принюхиваясь, а после взлетало на инсталляцию, напоминавшую ветки незримых деревьев.

"Это тоже предок?" – присвистнул Шэа.

"Да, взирающий, тоже. Обратите внимание, юркий. Чрезмерно. Метаболизм наибыстрейший. Кстати, некоторые из существ, пришедшие с аномальными, весьма на него похожи" – Гувус чуть булькнул.

Зверёк из четвертого был совсем уже маленьким, как и из пятого. А существо из шестого резвилось в воде.

"Вода – всё выходит оттуда" – Чёрный Шэа поднял свою палку и чуть постучал по стеклу. Обитающий в кубе подплыл и попытался схватить её челюстью. "Глупая тварь" – взирающий цокнул.

"Да. Относительно".

"Куда мы теперь?" – Чёрный Шэа казался довольным, и архиватору это нравилось. Он свистел, цокал, булькал, совсем как взирающий, стараясь догнать эмоции старшего. Подсознательно. Как в большинстве высокоразвитых культур.

"Посмотрите на это" – сказал архиватор, чуть рыкнув. И указал на куб, в котором сидело двое. Аномальных. Они лежали на мягком покрытии, совершенно раздетые (взирающий удивился – обычно аномальные покрыты какими-то тряпками), и совершали движения. Раз-раз. Раз-раз. Навстречу друг к другу.

"Так они размножаются, – архиватор присвистнул, – мы усилили центр, что отвечает за удовольствие. И получили вот это".

"Размножаются?" – рыкнул взирающий. Впрочем, если посмотреть со стороны, то способ, каким размножаются избранные, тоже может казаться странным. Тереться, чтобы паразиты, живущие на одном, совокупились с паразитами другого, передавая им как свой генетический материал, так и геном избранного. Потом ждать, когда эти паразиты вырастут, отцепятся от тебя, кормить их, пока они не превратятся в ползунчиков, которых аномальные называют пещерными монстрами, и ждать, когда те подохнут, а из тел мёртвых ползунчиков появятся детки. Новые избранные, вылетающие в мир. Такая вот схема, сложная. У аномальных попроще. Если смотреть непредвзято.

Взирающий гикнул. Тех, кто уходит в другие миры, лишают фертильности. Перед отправкой. И дают специальные плюшки, чтобы они не почёсывались. Чтобы желания этого не было. Но многие пренебрегают, бросают плюшки в корзину и продолжают почёсываться. Нарушая один из законов. Он тоже не исключение. Нарушал. Ещё как нарушал. Тот же Хенши, бывало, отчитывал.

Вот и плодятся ползунчики, и расползаются по подземным тоннелям. Хорошо хоть потомство не вылетает, а иначе – ну где-то потомство потом собирать? И как собирать?

Архиватор воззрился на Шэа, желая увидеть вопрос. Не услышать, как мысль, а увидеть. Ведь это так важно – понимать начальника даже не с полумысли, а с полудвижения.

"У них достаточно выражен половой диморфизм. Два пола – одни выносят потомство, другие нет. Впрочем, как и у многих существ этого мира. Конечно, до шестилапых им далеко".

Взирающий цокнул.

"Что это там? – он приподнял свою палку и показал на отдельный отсек. Большой и закрытый.

"Там вроде разделочной, – объяснил архиватор, – Мы доводим аномальных до нужной кондиции. И разделываем. К архивации это не имеет ни малейшего отношения. Но уж больно вкусное мясо, взирающий. К тому же здесь, вдалеке от Малого мира, где большинство других из существ ну совершенно ну не съедобны, взирающий…" – Гувус, казалось, оправдывался.

"С другой биохимией" – булькнул начальник.

"Другой, – архиватор чуть скрипнул, – насколько я понимаю, тут дело в хиральности, белки закручены в одну сторону, углеводы в другую. А эти такие сочные, и такие ну сохиральные…" – Гувус присвистнул.

"Я знаю, я пробовал" – сказал Чёрный Шэа.

И крякнул.

Он смотрел на решетку окна. Глаза болели. Голова хотела упасть на подушку и провалиться в сон.

Но Пытливый не спал. Заснуть он не мог. Хотел, но не мог.

Как много он узнал за последнее время. Такой объем информации. И всё это предстояло осмыслить, переварить, разложить по полочкам. Собрать воедино. Чтобы приблизиться к некой основе, фундаменту. К самой великой тайне.

Целые сутки прошли с той поры, как уехали эти двое, Мутный и Первая, друг детства и его новая пассия. Два человека, которым опять повезло оказаться в центре самых невероятных событий. Настолько невероятных, что, не знай он приятеля, то мог бы подумать, что всё это – фарс. Выдумка. Но Мутный не мастер розыгрышей, и не любитель. К тому же в последнее время происходит такое, что всё необычное становится обыденным, и это обыденное перестаёт удивлять.

Жаль, что так быстро уехали. Он уговаривал их остаться, хотел расспросить, разузнать, всё в деталях, в таверне, под кружкой хмельного напитка. А после сказал, что та информация, которой они обладают, бесценна, особенно здесь, в общине искателей. Зря ведь сказал, забери его шкодник.

Первая тут же засобиралась.

Оно и понятно. Прошлый раз, когда она вернулась от пестрокрылых, её просто засыпали. Вопросами, уточнениями, уточнениями уточнений. К Первой приходили как на поклон. Девушка, можно сказать, еле сбежала. Заодно прихватив его друга.

И Мутный ведь тоже, зараза. Мог бы уговорить, в конце концов, сделал бы вид, что уговаривает. Хотя, конечно, приятель такой, он всегда был такой, недеятельный. Созерцательный. А девушки ему попадались наоборот, даже слишком активные. Синеокая, Быстрорукая, теперь вот она.

Быстрорукая…

Пытливый вздохнул. Уйти от девушки. Такой девушки. Найти своё счастье и потерять…

Парень поднялся со стула и подошёл к клетке.

Пушистик подрос. Травинки на спинке животного выросли, стали прямее и жёстче. Зверёк в нетерпении бегал, стучал, хватался за прутья. А вот пищал уже меньше.

Скоро придёт его время и предстоит закопаться, поэтому нужно готовиться, бегать, хватать что-то лапками, тренировать свои ноги, ведь это ногами он будет раскапывать землю. Приходилось выгуливать дважды, а то и трижды за сутки. Привязывать к лапке кольцо, с длинной такой веревочкой, чтобы не убежал.

Пушистик бегал в окрестностях, и, шкодник его душу знает, где находил склизняков и как заставлял их раскрыться, забыть свою форму. Но удивляться не стоит. Пушистики питаются склизняками, высасывая их хоботком, пока не закопаются в землю, и поиск этих существ – их основное занятие.

Найти склизняка, если тот превратился во что-то, непросто. Склизняк – это нечто бесформенное. Пока не почует опасность. Тогда, весьма быстро и точно, он маскируется под предмет, который находится рядом – ветку, травинку, прибор. Формой, цветом, даже такими качествами, как твердость, упругость и жесткость.

Пытливый вспомнил историю.

Привезли как-то к ним потеряшку. Не одну, целых две. Искатели любят подобное. Считается, этот предмет укрывает заботой, отеческой, мягкой, и приносит какой-то смысл. Все твои действия подчиняются некому замыслу, и ты не теряешься, ты знаешь, что тебе делать, и знаешь, зачем. Да и потом, обладание этим предметом открывает возможность войти в самый закрытый и самый таинственный орден. Не все даже знают, где этот орден находится, а те, что знают, махают рукой на холмы – "где-то там". Но где конкретно и как в эти дали добраться – в курсе одни сопричастные, да и те приезжают в закрытых каретах и вряд ли отыщут дорогу. Любой искатель мечтает стать частью Ордена… Любой, но не он. После того, что случилось, Пытливый туда ни ногой.

Так вот. Потеряшки привезли, и они были похожи. Как правая рука похожа на левую. Буквально. Зеркальное повторение. Единственно, одна была легче и будто бы мягче, другая чуть жестче и тяжелее. Но это если намеренно щупать и если намеренно взвешивать.

И их разлучили.

Вот тут то и выяснилось, что один из предметов не потеряшка, а просто склизняк, принявший форму, цвет и другие качества лежащего рядом прибора.

Всё это пронеслось в голове у Пытливого, пока он смотрел на пушистика. Пушистик – зверёк интересный, он чувствует склизняка, как бы тот не маскировался и какую бы форму ни принимал. Но, интересно, как? А ещё интереснее, каким это образом склизняк, беспорядочное нагромождение клеток, может принимать точную форму, цвет и состояние того, под что маскируется? И главное, чем? Глаз то склизняк не имеет. Ни глаз, ни ушей, ни носа, ни губ, ни языка. Ничего. Как это он умудряется, при отсутствии всего перечисленного, делать столь точные копии? Загадка…

Эти непонималки еще предстоит понять. В мире так много загадочного. Неизвестного. И это, конечно, прекрасно…

Пытливый вздохнул.

И вновь посмотрел в окно.

Итак, что мы имеем?

Мир, в котором не было людей. Ни людей, ни незримых. Мир сотворённый, и Творец не оставил его в покое. Почему?

Парень задумался.

Легенды пестрокрылых говорят о многом. И этим легендам стоит доверять, иначе бы те не знали столь точно момент пробуждения Бога.

Но Бог ли Ээф? Действительно ли Ээф тот самый Создатель, который придумал мир? Обмануло ли это существо пестрокрылых или не обмануло? Ведь если оно не Бог, то всё происходящее – фарс. Мир может быть вовсе не сотворён, ему может не угрожать опасность, а люди могут быть такими же порождениями некой неперсонализированной силы, что и творенья со зримой душой.

Возможно, Остров и правда появился из неоткуда, но только не в результате воли кого-то, а во время неизвестного катаклизма, соприкосновения двух миров. Или же остров – часть этого мира, но жизнь в этой части развивалась отдельно, отсюда и все различия.

То есть, вопросов больше – если считать, что Ээф – самозванец.

Но если он самозванец, тогда почему в него верят не только крылатые, но и другие, более продвинутые существа. Куда более продвинутые. Пытливый вспомнил, что говорила Первая. О городе, где живут люди, и где летают повозки. Тот город им подарили хранители, точнее, снабдили их всем, чтобы его построить.

А значит, можно считать, что Ээф настоящий, всамделишный Бог. А Боги не врут. Возможно…

Возможно, возможно. Снова возможно.

Так. Надо собраться с мыслями. Пытливый сел и обхватил свою голову.

Начнём с начала.

Создал Бог мир, большой и красивый.

И этот мир развивался.

Появились в нём шестилапы, там, стриклы, пушистики (Пытливый смотрел на клетку – зверек стоял на одной своей лапе, а второю вцепился в решётку), появились в нём пестрокрылые. А также тянучки, крушинки и прочая прочая.

Все те, что имеют душу, или второе тело, как говорила Любящая. И это второе тело в момент смерти разлучается с первым.

Бог посещал этот мир, в том числе пестрокрылых. Или одних пестрокрылым.

Нет. Любящая (что это за женщина и как бы её увидеть?) рассказывала, что хранители называют себя избранными. И что когда-то их посещал Бог, в совсем другом образе, но после взял и бросил.

Обиделся, что ли.

Боги, они обидчивые. Пытливый скривился. Видно удел всех Богов – обижаться, уж такая у них тонкая душевная организация. Вон, Огнебород из "Приключений", хоть так себе бог, не особо и важный, но тоже ведь обижался. Однажды хотел заточить Листика в пещере, да спасибо, помогли птеродиты, нагнали ветер могучими крыльями, и "Веточка" буквально вынырнула перед камнепадом.

Так вот. Полюбил, значит, Бог пестрокрылых, и вдруг узнаёт, что тем угрожает опасность. И стал, значит, думать.

Это если следовать легенде.

И додумался до того, что отрезал кусок от какого-то мира (другого, чужого) и поместил в этот.

Так появился Остров.

Это подтверждает дневник, подтверждают легенды, предания и подтверждают отчёты хранителей. А, стало быть, Остров возник, и возник он намеренно.

Пуффф…

Пытливый нахмурился

Что за опасность хотел предотвратить Ээф, и почему таким образом?

Пророчество пестрокрылых, свидетельства горожан, живущих бок о бок с хранителями и события последней ночи, межсезонья которой стали длиннее, подтверждают и дополняют друг друга.

Солнце готово погаснуть.

И виноваты некие "черви" из того же пророчества. И хранители, из свидетельства Любящей, которая знает больше, чем обычная горожанка.

Стало быть, хранители и есть эти самые “черви”, которые вышли извне, из другого, не нашего “пузыря”.

Пытливый покачал головой.

Прошла всего ночь, а столько стало известно. Наш мир не плоскость, как предполагали знающие люди, и не шар, как описано в "Приключениях", точнее, шар, но вывернутый наизнанку. Мы живем на внутренней поверхности огромного пузыря, такого огромного, что обнаружить его кривизну невозможно. Во всяком случае, для людей. Хранители – те знали, и прогрызли путь из своего "пузыря" в наш. Словно из одной "дырки" сыра в другую. Прогрызли, и стали изучать этот мир.

Как он понимал.

Изучать. Познавать. Архивировать.

Мммм.

Однако тут появлялось два жирных вопроса. И Пытливый понимал, что всеми предшествующими рассуждениями он аккуратно к ним подходил, надеясь, что проскочит их так же, как проскочил предыдущие.

Не получилось.

Они зияли как дыра, не закрашенная ни малейшим пониманием, как пропасть, перескочить через которую невозможно, и заполнить которую нечем.

Первое.

Зачем хранителям гасить Солнце? Какая в том выгода? Эксперимент? Но это же слишком накладно. Наверняка. К тому же поле эксперимента – огромный, невообразимо огромный мир. Это цинично. Ради проверки какого-то предположения лишать этот мир источника жизни. Да, жизни, ведь циклы у шестилапов строятся вокруг чередования дня и ночи. Посмотреть, что случится с миром или проверить свою гипотезу? Чушь…

Второй вопрос был еще более непонятными.

Шкодники с ними, с хранителями, может, они злодеи. Абсолютные. Но каким образом появление Острова мешает их планам? Точнее, могло помешать. Как?

Пытливый налил тонизирующий напиток, приготовленный из тех же холмистых тянучек. Их много, тянучек, что на равнинах, что на холмах. Это целое исскуство – знать каждую в лицо и уметь создавать нужный сбор.

Ответ будет ответом тогда, когда будет простым.

Парень отпил из чашки и посмотрел на окно. Точнее, на то, что творилось за ним. А еще точнее, на пыль, что подняли две кувыркающиеся саммаки.

Если поставить себя на его место. На место Бога. В созданном мире появляются существа. Умные, проницательные, делающие всё НАВЕРНЯКА, строящие прогнозы, исследующие причины сущего, называющие эти причины прогнозами наоборот. Они изучили мир и хотят поставить эксперимент, безумный, страшный, в котором цель и используемые средства несоизмеримы. Но они хотят, и это главное. Мир начнёт умирать, нет, он останется, но в другой, более тусклой форме. Любимые существа погибнут. Постепенно. Их выживание напрямую зависит от цикла. Чередования дня и ночи. Что делать?

"Наверняка".

Возможно, загвоздка в этом. Поставить их перед фактом, что наверняка они ничего сделать не смогут, ввести в уравнение переменную, дополнительную, и сделать это уравнение нерешаемым.

Но если они всё изучили, если логика развития всего сущего им ясна, то единственным вариантом будет… будет… изменить существующее, принести сюда что-то новое, что-то, что не имело связи ни с чем. Что-то ИЗВНЕ.

Остров.

Пытливый чуть не подпрыгнул. Он ПОНЯЛ Бога, он понял ход его мыслей

И он понял, что это должно было сработать. Ведь тут не помогут прогнозы. Что случилось однажды, может случиться снова. Даже скорее всего случится. Спрогнозировать что-то уже невозможно. А значит, чистота эксперимента нарушена. И надо его свернуть.

Или. Или.

Пытливый отпил из чашки.

Или попытаться сделать так, чтобы вмешательства не было. А значит, устранить того, кто вмешался.