Последний замысел Хэа

"Семьсот восемнадцатый, скоро придёт Воплощение…"

Ниша, в которую он влетел, была огромна. Внутри стояла машина. Чёрная, словно уголь, с вытянутой лопатообразной мордой, острыми короткими крыльями и загнутым, будто коготь, хвостом. Прямо за машиной – площадка, похожая на утёс, висевший над огромной пещерой. И в этой пещере – жизнь.

Аппарат приземлился.

Единые вышли наружу.

"Нам вниз" – сообщил семьсот восемнадцатый, и резко махнул рукой.

Слева открылась ещё одна ниша, уже небольшая, квадратная. Стены блестели металлом, серебристым и гладким. Внутри горел свет и светились две кнопки – одна зеленая, другая красная.

"Туда" – сказал аномал.

Единые как-то съежились. Поджав свои ноги, втянув голову внутрь, превратившись в подобие шарика. Их тела засветились и начали исчезать. Вначале они стали прозрачными, словно желе, потом как будто из воздуха, который дрожал. И, наконец, пропали совсем.

"Маскировка" – подумал семьсот восемнадцатый.

И включил ультразвук. Надеясь, что что-то увидит.

Но не увидел.

"Я не исчез, – раздалось в голове, – я рядом, с тобой".

"Я в восторге" – съязвил семьсот восемнадцатый. Он знал, что те не поймут. Да и крылатые бы не поняли. Способность к сарказму присуща лишь людям. Ну, и ещё, может, верхним. Тому же Трёхглазому.

Ниша закрылась и стала спускаться.

Всё ниже и ниже.

Находиться в замкнутом помещении, с теми, кто служит другому пути, с теми, кто сразу тебя уничтожит, как только узнает, кто видит тебя, и кого ты не видишь, опасно. Тем более, если мысли, рождённые аномалом, воздействуют на нервную систему крылатого, а та реагирует, тут же.

И ты боишься, что что-то случится, и путь оборвётся. Внезапно. У самого финиша.

Когда этот лифт наконец открылся, семьсот восемнадцатый выдохнул (как человек). Он вышел наружу, и, несмотря на звуковую и оптическую маскировку единых, каким-то неведомым чувством почувствовал, что те вышли тоже. Не звуком, не зрением. Чувства крылатых были богаты, гораздо богаче человеческих, и, наверное, он не со всеми ещё был знаком.

"Мне нужно туда, где причина" – напомнил единый.

"Мы рядом, – сказал аномал, – мы скоро придём. Мы у цели".

"Здесь много пришельцев" – защитник засомневался.

Пришельцами они называют людей, вспомнил семьсот восемнадцатый.

И тут же ответил:

“Их много. Есть те, что живут на равнине, есть на холмах, а эти в пещере. С хранителями.”

"Они помогали хранителям?"

"Раньше. Теперь уже нет".

Путники погрузились в тоннель, идущий под городом. Тоннель был высоким и тёмным. Ноги стояли в воде, а может быть, в чём-то похожем. Запах стоял ужасный, но крылатые могли отключать чувство запаха. Так же, как закрывали глаза или уши. Прощупывая ультразвуком пространство, он приближался к цели – той, которую выбрал. Вернее, не он, когда-то она его выбрала.

"Два начала ведут этот мир – объединения и распада". Созидания и разрушения. Кооперации и свободы…

Семьсот восемнадцатый улыбнулся. По-человечески. Он слишком долго был человеком.

"Здесь" – произнёс аномал. Точнее, подумал.

"Здесь" – повторили, как эхо, едыни.

Он даже почувствовал, как напряглись их отростки. На коронах, венчающих головы.

"Ты не успеешь уйти" – раздалось в голове.

"Я останусь".

Он должен остаться. Он должен закончить свой путь.

"Ну что же, похвально. Мы сделаем это. Единый, пришельцы, крылатые. Мы уничтожим Лабиринт".

Лабиринт…

Лабиринт далеко.

"Ничто не остановит эксперимент, – говорил Трёхглазый, – единственные, кто могут помешать, ну, я имею в виду, теоретически, – верхний подчеркнул это слово, – находятся в городе. Ты понимаешь?"

Семьсот восемнадцатый понимал.

Да, это так. У горожан технологии, которые, если их верно использовать, в одном шансе из тысячи, могут разрушить их планы.

Поэтому уничтожение города и себя вместе с ним – лучшее завершение пути. Когда ты знаешь, что прошёл его полностью. До конца…

Все приготовления были закончены. Тяжёлые тела единых, наполненные взрывчаткой, не просто взрывчаткой, а взрывчаткой, использующей одну из самых разрушительных сил – силу связи двух поколений материи, запустили отсчёт.

И в миг, когда был повёрнут пускатель, и пути назад не было, семьсот восемнадцатый вдруг изменился. Его конечности вытянулись, глаза покрылись сеточкой, на голове появилась корона.

Отростки поднялись вверх.

Аномал вдруг завыл в неизбывном экстазе, в том не сравнимым ни с чем наслаждении, которое наполнило тело. Он кончал, сильно и страстно, он трясся, так, что уже ничего не чувствовал, кроме счастья, великого и последнего.

– О море огня, я готов!

Едыни всё поняли.

И кто перед ними, и что он хотел.

Поняли они и то, что ничего уже не изменишь.

От этого стало больно.

От этого стало мучительно.

Но боль продолжалась недолго.

– Всё, что казалось прочным, пошло вразнос, – Шестой нарисовал три круга, соединённые линиями – символ гильдии стражей.

Новости и правда неутешительные.

В Заводье собрался Совет и объявил о реформе. Точнее, свободе. Совести, как они говорят.

Хотя выражение звучало нелепо. Совесть нельзя изменить, совесть не подчиняется, она свободна от чьих-то желаний. Совесть обычно мешает.

Каждый живущий в Заводье теперь может выбрать веру, какую сам пожелает, любого бога, пусть даже семейного, выбрать и поклоняться. Как в "Приключениях". Листик попадает в Страну белых узоров, где каждый живущий богат. Потому что у каждого бог. И задача этого бога – исполнять желания одного единственного человека.

Заступник вздохнул.

Заводье не Длиннолесье, его не возьмёшь. Повстанцы разрушат мосты над ущельем, и всё – самый богатый ресурсами край станет самым неприступным. Был бы Заговорённый, он бы придумал. Хоть что-то. Этот бы точно придумал.

Но Заговорённый ушёл. Пару часов назад он сам подписал увольнительную. Потому что обещал, а обещания надо держать – так говорит совесть. Или расчёт? Нет, пожалуй что совесть. Опять эта совесть, кругом эта совесть. Зараза…

Заступник вздохнул.

В Приморье набирала силу новая религия. Или ересь (так, пожалуй, точнее – религия не может возникнуть внезапно, религия настаивается веками). Читают "Дневник", молятся девочке, будто богине, считают праматерью. На днях сожгли корабли и во всём обвинили стражей.

Заступник вздохнул.

– Знаешь, что это за символы? – спросил он у Серого. Вопрос риторический, поэтому Серый молчал, – первый круг – стражи, второй – воины, третий – народ. Который хочет порядка, – Шестой приподнял свою трость и аккуратно затёр две из линий, – народ отпадает. И что? Что остаётся? Гантель…

Заступник вздохнул.

– Народ по-прежнему хочет порядка, – сказал секретарь, – сегодня у гильдии должны появиться новые последователи.

– Прихожане, ты хочешь сказать, – поправил Шестой , – прихожане и последователи – это немного разные понятия. Последователи – они всегда где-то рядом, а прихожане – те могут уйти. И прийти. И снова уйти. Пришли, посидели, ушли. Прямо как в басне.

Заступник вздохнул.

– Прихожане – как лишняя ноша, это стадо, а стадо нужно держать, – он сжал свою руку, – чем больше голов, тем больше мороки. За каждым следи, загоняй. Прихожан у нас много, с последователями проблема. С последователями проблема, – повторил старик тихо. И снова вздохнул, – Особенно после "Дневника". Да и последователи бывают разные. Одних хочется выкинуть, – заступник смотрел на ногу, – другие… не так и плохи, но наивны.

– Идут.

Заступник опёрся на трость и поднялся, медленно, будто надеясь, что больная нога не заметит, да так и останется у скамейки. Куда там. Заметила. Да еще и заныла. О Всемогущий, как же она заныла, зараза…

Чем ближе виднелась процессия, тем громче становилось вокруг.

Впереди, гудя, словно стая летящих стриклов, тянулась повозка. Сама, без какого бы то ни было животного, с железками вместо колёс, точнее, колёсами, обутыми в железки (что стало видно, как только повозка приблизилась).

На повозке лежало что-то, что-то серое, в основной своей массе, с белыми и цветными вкраплениями, напоминавшее то ли торт (иногда на ярмарке в Междуречье бывают такие торты), то ли макет.

Как только заступник понял, что это последнее, он не на шутку встревожился. Словно художник, которому хочет показать свою работу другой, не менее известный художник. Он опасался (но при этом догадывался), что этот макет затмит его собственные.

Чем ближе подъезжала повозка, тем более грандиозным казалось творение. Тем более кислым становилось выражение лица самого могущественного человека. В конце концов Его Святейшество плюнуло и перестало смотреть на макет. Заступник смотрел на дорогу.

По дороге тянулись люди.

Пешком.

Все идущие были одеты в одежду разнообразных бесцветных оттенков – серую, белую, черную, как и тот, сплюснутый рудокоп.

Горожане.

– Они хотят на равнину… И идут ни к какому-то дядьке, а к нам. Значит, мы ещё держимся.

Всем телом нависая над тростью, вытянув вперёд своё хищное заострённое лицо, старик походил на коршуна, который изучает добычу. Хотя, на самом то деле, и поза, и взгляд – всё было вынуждено, а если сказать более точно, то вымучено. Оперевшись на трость, он тем самым немного, но успокаивал ногу, а подавшись вперёд, пытался увидеть. В деталях. Когда-то, ещё в пору юности, он мог разглядеть одинокого воспа, впавшего в спячку. В раскидистой кроне деревьев. Но годы не те, глаза видят плохо, приходится всматриваться.

А всматриваться было интересно.

За повозкой шли горожане, а за горожанами будто еще две повозки. Тоже не маленькие. Гружёные шкод знает чем. Возможно, это дары, а, возможно, и личные вещи.

Первое радовало – как никак, а дары – проявление уважения. На этом можно сыграть, и у гильдии появится будущее. В последнее время это не будущее, это, скорее, туман.

Второе не очень. Если вся эта орава осядет в Прихолмье, просто сидеть она не захочет. И всё зависит от того, что эти самые горожане собираются делать.

Но, в любом случае, то, что они пришли, да не к кому-то, а именно к стражам, само по себе не плохо. Само по себе вдохновляет.

– Заступник, мне нужно идти, – раздался вдруг голос.

Старик обернулся.

– Прислали гонца. Важные вести, – Заговорённый держал письмо.

– Ну что же, идите, – ответил Шестой, – могли и не спрашивать. Вы не на службе.

– И всё же.

– Идите.

Воин, теперь уже бывший, откланялся, отдавая последнюю честь – и ушёл.

Вовремя.

Повозка остановилась. Из-за неё показалась группа, человек четверо.

Все четверо носили черные одежды, а на груди, прямо в районе сердца, красовались нашивка. Серебряный шар.

– Экипаж Полной Луны из города Надежды приветствует Вас. Примите подарки, – сказал самый первый.

"Всё же подарки" – подумал старик.

– И первый подарок, от нас, горожан, вам, народу равнины, – человек повернулся к повозке, – этот макет, созданный лучшими мастерами нашего города.

Она стояла, положив ладонь на берёзу. И улыбалась.

Как тогда. Они встретились тоже в берёзовой роще, и навещали её ещё много, много раз. Сидели, болтали, слушали пение птиц, стрекотание ангелов, позёвы саммак.

Но это было давно.

Она исчезла, внезапно. Никто и не думал, что женщина просто ушла, просто взяла и ушла, ни сказав перед этим ни слова. Ни ему, ни даже их дочке, которую они так и назвали – Берёзка. Просто сбежала. В самое тёмное время.

Потом всем посёлком искали. По Лесу, за Лесом. Но не нашли. Какой-то бродяга сказал, будто видел огромную тень, будто она опустилась на землю, и именно к ней направлялась женщина. Суеверные сразу решили, что прилетел чёрный ангел. А те, кого забирал этот ангел, не возвращались.

Дочка плакала, первое время, но после уже успокоилась. Она была маленькая, и, конечно, забыла, как мать её целовала, держала у самой груди, как пела ей песни.

Но он не забыл. И она тоже знала, что не забыл. Поэтому и стояла так, как стояла. Поэтому и встретилась с ним в берёзовой роще.

– Ты всё же пришёл, – Любящая глядела так, будто не было этих лет, будто они расстались вчера – и он растерялся, – а я боялась, что не придёшь.

– Ты по поводу дочери?

– Почему ты так думаешь?

– Потому что это единственное, что нас связывает.

– Единственное? – женщина казалась озадаченной. Она будто теряла опору. И только сильней прижималась к дереву, – хорошо. И что же Берёзка? Ах да, Берёзка в темнице. Ты её бросил.

Заговорённый опешил:

– Странно, что ты говоришь мне об этом.

– Не упрекай, – тихо сказала женщина.

В её глазах читалась мольба.

"Что тебе нужно, – подумал он, – чего же ты хочешь?" Прошло столько лет, и ты вдруг решила. Встретиться. Поговорить. О чём?

– Я позабочусь о ней, – сказал он так мягко, насколько умел. Насколько позволяли сейчас обстоятельства, – если её и осудят, сидеть она будет недолго. Шестой обещал. Да, он жёсткий, даже жестокий, но обещания держит.

– Шестой… – Любящая улыбнулась. Самой нелепой улыбкой, – ну ладно. Хотя он уже не поможет. Как, впрочем, и стражи…

– Стражи у власти. Всё, что касается бунтовщиков, решают они.

Женщина закивала, в такт собственным мыслям. Она о чём-то задумалась, или к чему-то готовилась…

Заговорённый вспомнил, как и тогда, много-много лет назад они так же стояли у рощи. Втроём – он, она и Берёзка. И Любящая, обычно такая весёлая и игривая, вот точно так же кивала. И думала, думала, о чём-то своём.

А после ушла.

Мужчина почуял недоброе.

Что-то случилось, а, может, случится. Она ничего не делала просто, и если решила встретиться, значит, не только…

Запах масла, знакомый ещё по тем, далёким воспоминаниям, вскружил ему голову. Лишь на мгновение.

– Ты что-то задумала, Люби? – спросил он чуть слышно, – скажи.

– Скажи, Люби, скажи, – подразнила женщина. И почему-то испуганно вскинула брови.

Глаза вдруг забегали, дыхание участилось. Она провела рукой по лицу, по щетине, прикоснулась к губам.

– Молчи. Ты сам всё увидишь. Услышишь. Заги…

Мужчина нахмурился.

– Люби, скажи, что задумала.

– Не я задумала, Заги, не я. Есть более могущественные, есть силы, о которых ты и не слышал. Они нам помогут, Заги. Они сплотят человечество. Скоро. Мы будем единым, Заги. Представляешь, единым. Без боли, страданий, конфликтов. Заги. Так надо. Слушай… – Любящая коснулась груди. Ласково, нежно. С любовью.

И в этот момент что-то ударило, в бок. В небе раздался гром.

Заговорённый упал.

Нет, не гром, думал мужчина, пытаясь подняться. Над ним раскинулось небо, чистое и безоблачное.

Тело заныло, откуда-то снизу – возможно, он рухнул на сучья. Сверху лежала Любящая.

Отбросив лежащую, Заговорённый поднялся. Ноги не слушались. Голова походила на колокол.

Он повернулся, чтобы уйти.

И обомлел.

Вдали, у самого края Леса, там, где стояли посёлки, поднималось облако. Медленно и величественно. Точнее, его поднималась колонна, такого же пепельно-серого цвета. Как будто бы гриб, но только невероятных размеров. И гриб этот рос.

– Какого… – Заговорённый смотрел на женщину, тупым ошарашенным взглядом.

Та зашаталась. Как пьяная.

– Ну почему это, как? – мужчина запутался.

– Нет больше стражей. Бых-бых. Не надо любить так макеты, в макетах бывают сюрпризы. И собираться всем вместе тоже не надо. Но, – женщина развела свои руки, – выводы делать поздно. Ни стражей, ни команды Полной Луны. Но последнее просто приятная мелочь…

“Просто” было сказано через нос.

Заговорённому стало плохо.

Полностью уничтожить селение?

– Я должен тебя арестовать.

– Нет, ты не сделаешь этого, Заги. У тебя в голове закон, – женщина подошла совсем близко и заглянула в глаза, – и что закон говорит? Правильно – ты не воин, ты больше не служишь стражам. Впрочем, стражам не служит никто. Потому как служить больше некому, – Любящая стала давиться. А может, смеяться.

– Только не говори, что ты это сделала ради дочери, – Заговорённый поморщился.

– Я бы спасла свою дочь. Всё равно. А что насчёт взрыва… Ну да, я в этом участвовала. Но не я принимала решение. Решение принимали ОНИ. Гораздо более мудрые, чем я, чем ты, чем всё человечество. Они наконец то поняли, что значит стражи, что значит эта маленькая кучка дерьма. Стражи – зло, а со злом надо бороться, – в глазах у Любящей появился блеск, словно у человека во время пылающих, – два начала ведут этот мир – объединения и распада. Любая сила может принять либо одну, либо другою сторону.

– Это не твои слова.

– Не мои. Но они правильные.

– Взрыв – это распад.

– Ошибаешься. Когда в организме опухоль, её вырезают. Ну иногда прижигают.

– Ты сумасшедшая.

– Я сумасшедшая. Как и ты. Мы оба с тобой сумасшедшие, – Любящая потянулась к мужчине губами, но тот отстранился, – я спасла тебя, бе-зу-мец. Как думаешь, почему?

– Уходи.

Женщина зашипела. Как кошка, в которую бросили обувь.

Губы её задрожали, глаза увлажнились.

– О Боже, – шепнула она, и закрылась в ладони, – ты так и не понял.

– Я понял.

– Нет, ты не понял. Ведь я горожанка, Заги. Я всегда была горожанкой. Тебе не понять.

– Ты ответишь, – Заговорённый вдруг задышал. Часто-часто. И попытался схватить её за руку.

– Даже не думай, – женщина отступила, – я мастер открытой ладони. Меня не поймать.

Мужчина помедлил. Потом повернулся и стал уходить. Всё дальше и дальше.

– Стой! – закричала она.

Но воин не слышал. Он подошёл к прыгуну и начал отвязывать.

И услышал. Оба услышали.

Снова.

Это был взрыв.

Не такой громкий, как первый, но очень и очень далёкий. Где-то в горах, а может, чуть ближе, но там, за холмами. Даже не звук, это был отголосок того, что случилось. Вообразить невозможно, куда бы их разбросало, будь этот взрыв так близко.

Заговорённый всё понял.

И замер, прислушиваясь.

– Лабиринт, – ответила Любящая, – там, где живут эти твари. Вернее, уже не живут. У нас есть друзья, милый Заги. И эти друзья нас спасли.

Мужчина нахмурился.

"Что-то не так, – подумал он вдруг, – это, наверное, дымка. От взрыва. А может…"

И глянул на небо.

Нет, туч, или дымки над головой не было. В небе горело солнце.

Но светило оно словно лампа, в доме с закрытыми ставнями.

В доме без выхода.

Он бежал через лес, через луг, через Поле Ромашек. Ступни, покрытые ранами, лишь подгоняли, но в самом начале. Теперь он не чувствовал боль.

Скоро свершится пророчество.

Бог рассердился. Хлопнул в ладоши. Два раза.

Один раз чуть слышно, второй уже громче.

Он то, Уух, глупый маленький человечек, подумал было, что это гроза, там, где-то за морем. И улыбнулся. И продолжал наслаждаться Аахой.

Но солнце вдруг начало гаснуть.

Ааха отбросила Ууха, провела вокруг шеи, подняла кверху палец, и застонала.

Уух задрожал. Он понял, что это конец.

Свершится пророчество. Солнце погаснет. На землю опустится ночь, тёмная и холодная, ночь без конца и без края. К которой они не готовы.

И он побежал.

Оставив Ааху, оставив собратьев, с которыми когда-то спустился на Черные Камни.

Да, ночью на Черных не выжить. Надо бежать. Надо вернуться, пока не стемнеет, броситься ниц перед Великим Жрецом Его Прекраснейшего и Сиятельнейшего тридцать пятого воплощения Спасённого Морем, и умолять о прощении. Показать, что забрали, насильно, и вот он вырвался, с трудом, но всё-таки вырвался из-под надзора мучителей, и по камням да веткам босой побежал во дворец.

Главное, прибежать самым первым.

Последних постигнет кара, так уже было. Ведь есть изменники, а есть те, кого они совратили. Заблудшие души, так говорит Великий. Заблудших он примет, изменников нет. Изменников ожидает сюрприз. Уух содрогнулся, представив, к каким изощрённым сюрпризам готовят изменников.

Уух уже предвкушал, как будет лежать у ног Прекраснейшего, лизать его пятки. Как Прекраснейший будет хихикать и тыкать под бок. Оо, с каждым таким пинком он будет ближе к прощению. Всё ближе и ближе. Ведь если пинает, то нужен, и, значит, прощён.

Парень бежал и бежал, не чувствуя ног. Не чувствуя боли, усталости. Бежал, чтобы успеть.

И лишь иногда поглядывал вверх, чтобы увидеть солнце.

Эх, зря он поглядывал.

В один из таких моментов земля, небо – всё вокруг перевернулось, и лицо оказалось в грязи.

Уух попытался подняться.

Не смог.

Ногу пронзила боль.

"Как некстати" – подумал Уух, чуть не плача.

И понял, что опоздал.

Когда увидел её, грациозную и красивую. Она пронеслась совсем рядом, как лань, окатив его грязью. Лишь сбоку взглянув на Ууха.

И только прибавила скорость.

Так, словно бежала за Даром, в час своего посвящения.

Да, теперь ей лежать в ногах Прекраснейшего, Сиятельнейшего владыки, а может, ласкать его тело. Ей, не ему.

Мужчина заплакал.

"Ааха, Ааха, Ааха" – хрипело в груди.

А когда увидел собратьев, других, с кем во время Рассвета спустился на Черные Камни, то зарыдал. Во всю свою глотку.

И начал грызть землю.

Уффф…

Ну и события.

Одно за другим, и одно другого ужаснее.

Давайте пока отдохнём.

Расскажу вам историю. О герое, которого вы и так давно знаете.

Герой знаменит, и знаменит он по праву. В самом шумном месте равнины, между Красной и Жёлтой Осью знаменитого Междуреченского рынка стоит статуя. Посвященная – нет, не Шестипалому, не Сутулому, и даже не Богу. Ему. Самому известному путешественнику, персонажу самой читаемой книги, тому, чья удача считалась примером.

Конечно же, Листику.

Да, собственно, кто такой Листик? Что говорят “Приключения”?

Когда-то он был рудокопом. На руднике, в самом центре того самого Острова, которым правил Стратег – правитель, что избирался комиссией из числа влиятельнейших жителей. Стратег жил во дворце, окружённом знаменитыми на весь мир Аллеями, а в конце своего правления отчитывался о достижениях и неудачах. Если первых было больше, его награждали, а иногда даже ставили статую, при жизни, а если наоборот – судили и изгоняли с Острова. Большинство изгнанных попадало потом в Солнечную Страну, жаловалось тамошней королеве, и иногда добивалось успеха. То есть, делало не менее интересную карьеру.

Но Обиженный с ним, со Стратегом.

Я хочу рассказать вам о Листике.

Итак.

Листик был рудокопом.

Работать он не любил, хотя работать ему приходилось, а любил он мечтать.

Сядет, бывало, на камешек, и мечтает. О странах, про которые слыхал от матросов. О странах, в которых никто не бывал. О странах, которых никто никогда не увидит.

И вот однажды, ударив кайлом, он что-то услышал. Как будто бы кто-то пищал.

Он ударил опять.

Кто-то крикнул. Тоненько и противно.

Он приподнял свой фонарь (в штольне было темно) и начал искать.

Но никого не нашёл.

Листик махнул и ударил сильнее.

– Оо! – заорал чей-то голос.

Ударил опять.

– Ооо!

– Кто здесь? – спросил рудокоп.

– Я! Под камнем!

– Каким таким камнем?

– В который ты ударяешь.

– Ах, вот как, – Листик опешил, – так значит, ты замурован.

– Вмурован.

– Давно?

– Давненько. Возможно, с начала времён. Точнее, с того, что вы называете временем.

– Ах, вот как.

– Ах, да, – подразнил неизвестный, – нет, ты представляешь? Ты представляешь, как тут одиноко?

– Не представляю. Но как бы догадываюсь.

– Вот то-то, – голос вздохнул, – достань, я прошу.

– Достану. Ты только скажи, кто такой? Быть может, ты демон, запечатанный в камне.

– Я демон, – ответил голос, – запечатанный в камне.

– Вот видишь, – теперь вздохнул Листик. И сел.

– Вот видишь… Достань, человек. А, достань. Достань, ну достань, ну достань…

– Не достану.

– А почему?

– Ты же демон.

– И чем же я плох?

– Тем, что демон.

– А чем плохи демоны?

– Демоны злые.

– Кто говорит?

– Все говорят.

– А кто сказал всем?

– Кто сказал… Боги.

– Теперь всё понятно, – несчастный вздохнул, – мы с ними боролись за право создания мира. Точнее, мы мир создавали. Вместе. Мы создавали, они разрушали. Они создавали, мы разрушали. Это не могло продолжаться. Кто-то должен был победить. Так вышло, что победили боги. Вмуровали нас в камень, а потом оболгали. Если бы победили мы, всё бы было наоборот. Для вас бы боги были плохими.

– Понятно, – сказал Листик, подумав, – но всё вокруг – творения богов. Ваши творения боги разрушили. Ты будешь вредить.

– Не буду. Ведь это бессмысленно.

– Точно? – спросил рудокоп, – кто-то мне говорил про одну теорию. Как будто теория игр, хотя могу ошибаться. Так вот, получается, что всегда надо мстить. За всё, что тебе причинили.

– О, эта теория действует только при достаточном количестве итераций, а не по отношению к одному единственному акту творения.

– Чего, чего? – не понял Листик.

– Не важно. Просто поверь.

– Это трудно. Мне с малых лет внушали, что демоны – зло.

– Охохо… Мне внушали. Ну ладно… Слушай. Это судьба.

– Это судьба?

– Ты мечтаешь.

– Мечтаю.

– Ты хочешь уплыть. Далеко – далеко.

– Хочу.

– Ты уплывёшь. Это судьба, что мы встретились. Мы на свободе. Я на свободе, и ты. Что пожелаешь, исполню.

Листик вскочил.

– Ты серьёзно? Ты выполняешь желания??

– Выполняю. Если надо что-то подправить, там, в ткани, в картине мира, чуть-чуть изменить узор – я могу. В отдельной локации.

– Ты можешь построить корабль? И дать мне команду? И денег? И…

– Слушай, давай не усердствуй. Я исполняю желания, но только в пределах. Разумных. И с минимумом изменений. Кратчайшим путём в ткани мира. Ты хочешь уплыть в путешествие? Ты уплывёшь. Но для этого не надо выстраивать новый корабль, не надо плодить команду. И не надо на пустом месте создавать кучу золота. Нужен один документ, одна лишь бумажка, которая даёт тебе право отплыть, куда хочешь, с кем хочешь, и с нужным довольствием. Обычно бумажки хватает.

"Обманет, – Листик нахмурился, – конечно, обманет".

Но он так истосковался по изменениям, ему так надоела эта монотонная тупая работа, что руки схватили кайло.

Три уверенных взмаха, три точных удара отделяли демона от свободы.

"Три точных проклятия" – думал рудокоп, шатаясь после таверны.

Когда он пришёл домой и зажёг настольную лампу, то протрезвел. Моментально.

На столе лежала бумага, подписанная Стратегом.

– Это, скорее, спираль, не Лабиринт, – Рубо сидел на корме и рассказывал впечатления, – сооружение очень высокое. Сотня витков, а может, и больше. Витки соединены коридорами, поэтому можно и потеряться, если не знаешь как это строение выглядит, и если не чувствуешь, вверх ты идёшь или вниз. А если подниматься, или спускаться, всё время, то не заблудишься. Рано или поздно пройдёшь Лабиринт и выйдешь к воротам. Либо вверх – тогда выйдешь к верхним, либо вниз – тогда к нижним. А мы плывём ниже, туда, где от нижних ворот открывается путь в Малый Мир.

– Я раньше входила в верхние, точнее влетала, – Ответила Первая. И улыбнулась. Слабо и как-то растерянно. Да, её приключения – это отдельная книга. Она как листок, который кружится, в начале ночи. Ну или зонтик, который уносит, всё дальше и дальше. В самом начале дня.

И каждое её путешествие всё загадочней и загадочней.

Теперь она в лодке, построенной неизвестно кем, возможно, тем обывателем из пещеры, чьи вещи девушка так заботливо и аккуратно сложила. В сумочку.

Лодка плывёт по реке, уходящей всё глубже, в то время как горы подымаются выше. Дышится трудно, воздух густой и тяжёлый, но ты об этом не думаешь, ведь всё, что тебя окружает, так необычно.

Окружающее отвлекает и завораживает.

И всё ничего, но ущелье становится уже, стены сжимаются, кажется, что немного, и эти стены сойдутся, лодка застрянет – и всё. Дальше они не пройдут, а обратно не смогут. Против течения не поплывёшь. Ведь река, хотя и спокойна, но воды её уносятся. Всё быстрей и быстрей. Как жирное молоко, которое льётся по желобу.

Говорить приходится тихо, ты пугаешься собственных слов – настолько нереально они звучат. Настолько звонко и громко. Кажется, отразятся в ущелье, и там, чуть подальше, их кто-то услышит. Их кто-то услышит. Услышит…

В воду смотреть не хочется. Ты боишься любого движения, которое вдруг заметишь, боишься глядеть в эту бездну, гадая, насколько она глубока.

А она глубока, конечно, вне всяких сомнений.

И ты поднимаешь голову, чтобы не опускать, и наблюдаешь всё, что тебя окружает.

И поражаешься.

Звёзд над ущельем нет, здесь потолок слишком низкий, а камень совсем другой. В тонких и частых прожилках, и эти прожилки светятся. То красным, то синим, то вообще непонятным, радужным светом. Чем дальше, тем ярче.

Чем дальше, чем глубже…

"Как странно, – подумала Первая, – горы вздымаются вверх, а мы уносимся вниз. На маленьком утлом судёнышке".

Но нет, лодка казалась прочной. Хотя была маленькой.

Из чего же она изготовлена? Вроде бы дерево, а вроде и нет. Да и кем она изготовлена? Тем существом, что сидело в пещере?

Первая осмотрела находки – бусины из неизвестного материала, нанизанные на нитку, что-то похожее на щипцы, табличка с нацарапанными на ней непонятными символами, и вот, предмет, которым она дорожила, наверное, самый загадочный – коготь от непонятного существа.

Ангела? Нет, этот больше, гораздо, хотя и похож. Пестрокрылого? Вряд ли. Для этих пещера была слишком низкой, а лодка – короткой. Они вдвоём в этой лодке сидели впритык, уткнувшись в колени. Плыви она одна, ей бы тоже казалось тесно. Значит, существо, владевшее когтем, если это оно построило лодку, было с подростка. А может, и ниже.

– Загадка, – подумала девушка. Вслух.

– Конечно, загадка, – ах, Рубо читал её мысли. Конечно. Зараза. А недавно ведь обещал, ну прямо-таки клятвенно, что делать так больше не будет.

Первая показала табличку.

– Так что же? – спросила она у техника, как можно тише, чтобы не испугаться собственного голоса, – ты можешь прочесть?

– Я? – проводник замигал огоньками, – Вот это? Прочесть? Я не Ово, Великий и Мудрый. Ово бы прочитал. Подумал, а потом прочитал.

– Так попытайся.

– Нет. Я даже пытаться не буду.

– Понятно, – ответила девушка, пряча находки обратно, – и при этом ты всё же надеешься, что сможешь надуть, и не кого-нибудь, а самих паучков.

При этом она вздохнула, так театрально и безнадёжно, что даже Мутный оторвался от своего созерцания и искоса глянул на Первую.

– Да, я смогу, – Рубо подпрыгнул. Его наполняли самые разные чувства. И цвета его тоже переполняли самые разные. Красный, зелёный, синий. Индикаторы просто сходили с ума, – я буду читать их мысли. Я научился. Проникнуть в мозги хранителей проще, чем в ваши. Об этом я, кажется, говорил.

– Кажется, говорил, – подразнила девушка, – Ну-ну. А ты знаешь – она понизила голос до шёпота, – какие они хитрые? Какие они коварные? Ты знаешь, что эти твари обманули самую умную женщину в мире? Нет, не меня, – она улыбнулась, увидев, как Рубо застыл. По круглому телу техника, лежащему на корме, пробегали красные огоньки, а значит, он думал. Возможно, пытался понять, каким это образом самая умная женщина сумела узнать, что это она самая умная. И только бестолку нагревался.

– Рубо, я так, не буквально. Просто умная женщина оказалась не очень-то умной. Нет, это не я, – Первая посмотрела на Мутного, который снова уставился.

Но, проследив его взгляд, она поняла, что парень глядит ЗА неё. Взгляд не мигал, рот приоткрылся, и девушке стало не по себе.