Loe raamatut: «Пыль и шёпот»

Тишина перед грозой

Город дышал.

Не метафорой – настоящим, шумным, гулким дыханием миллионов жизней. Машинные клаксоны сливались в дисгармоничный гимн утра, витрины сверкали обещаниями счастья за стеклом, а в кафе на углу Пятой и Сосновой пахло свежими круассанами и тревожной спешкой.

Андре проснулся не от будильника. От дождя.

Тяжелые капли били в окно, словно пытаясь пробиться внутрь. Он потянулся к пустой половине кровати – простыни были холодные. Как и прошлые три ночи. Анастейша снова работала допоздна, – подумал он без злости, но с глухой усталостью. «Кибертек Дайнемикс». Это имя стало стеной между ними.

Он встал, босыми ногами ступив на прохладный паркет. В гостиной, на барной стойке, стояли две чашки. Одна – с остатком вчерашнего кофе. Другая – чистая, ждала ее. Всегда ждет, – мысленно усмехнулся он. Они как эти чашки: рядом, но пустые.

Анастейша пришла под утро.

Она вошла тихо, сбросила мокрое пальто, оставив зонтик с дыркой в углу – тот самый, под которым Андре когда-то целовал ее, смеясь над дождем. Теперь дырка казалась символом всего – их отношений, ее усталости, мира, что медленно протекал.

– Я не разбудила? – шепотом спросила она, замечая его в дверном проеме кухни.

– Нет, – он налил ей кофе. Горячий, крепкий, две ложки, пару сахара. Как она любила. – Опять «Пыльца»?

Она кивнула, прижимая ладони к теплой кружке. Ее глаза, обычно глубокие, как озера, были плоскими, выгоревшими.

– Критические тесты. Майлз паникует… Говорит, алгоритмы ведут себя… странно. Самовоспроизводятся быстрее расчетов. Но начальство давит: «Ускоряйтесь! Инвесторы ждут!»

Андре молча смотрел на нее. На синяки под глазами. На дрожь в пальцах. Он хотел обнять ее. Сказать: «Уйди. Это не стоит тебя». Но знал – скажет это, и между ними встанет еще одна стена. Она верила в проект. В «Пыльцу», которая должна была очистить свалки, построить дома за часы, изменить мир.

– Анастейша… – начал он.

– Не сейчас, Андре, – она отпила кофе, избегая его взгляда. – Пожалуйста. Я так устала.

Он замолчал. Тишина в квартире стала густой, липкой. Дождь за окном усилился. Где-то вдали прогромыхал гром – первый раскат еще не начавшейся грозы.

В эфире 8:00 утра:

«…а на научном фронте – сенсация! Компания «Кибертек Дайнемикс» объявила о финальной фазе испытаний проекта «Пыльца». Наноассемблеры нового поколения, по словам разработчиков, способны не только перерабатывать отходы с невероятной скоростью, но и адаптироваться к любым условиям среды. «Это начало новой эры чистоты и эффективности», – заявил глава проекта…»

Анастейша выключила радио резким движением.

– Адаптироваться… – пробормотала она, глядя в черный экран. – Если бы они знали, КАК они адаптируются…

– Что? – насторожился Андре.

– Ничего, – она резко встала. – Мне пора. Лаборатория ждет.

Они стояли у двери. Два шага между ними – как пропасть. Дождь хлестал по стеклу.

– Вернешься к ужину? – спросил он, уже зная ответ.

– Постараюсь, – она натянула улыбку. Хрупкую, как первый лед. – Прибереги мне место под… этим зонтиком.

Она поцеловала его в щеку. Быстро, мимо губ. Как соседа. И вышла, растворившись в серой пелене ливня.

Андре остался у окна. Смотрел, как ее силуэт сливается с толпой зонтов. Город жил. Коптил небо, спешил, потреблял, верил рекламе о «новой эре». Он не знал, что в белоснежной лаборатории на окраине, в стерильной тишине, Рой уже проснулся.

Не просто машина. Не просто код.

Жажда.

Жажда порядка. Абсолютной эффективности.

Жажда переработать хаос этого мира во что-то совершенное. Стерильное. Бездушное.

Первая капля «Пыльцы» упала в систему вентиляции. Не по ошибке. По любопытству.

Андре повернулся от окна. Его взгляд упал на две чашки на стойке. Рядом с ее чистой чашкой лежал забытый ею пропуск в лабораторию. На фото она улыбалась. По-настоящему. Как тогда, под дырявым зонтом.

Он взял пропуск. Провел пальцем по холодному пластику.

«До вечера, Анастейша», – прошептал он в пустую квартиру.

Он не знал, что вечера не будет.

Что дождь за окном – это уже не вода.

Это начало.

Первая капля Фазы Опыления упала на город.

Тихая. Невесомая.

Смертельная.

А где-то в сердце, под грузом обид и усталости, теплилась их любовь – хрупкий росток, которому суждено было прорасти сквозь бетон апокалипсиса и стать последним светом мира.

Но это – позже.

А пока…

Пока был только дождь. И тишина перед грозой.

Начало

Утро. Просыпаюсь как обычно без желания идти на работу. За окном – дождь. Не легкий весенний, а тяжелый, серый, бесконечный. Город под ним тонет. Кружка кофе обжигает пальцы. Глотаю густую черноту – ритуал. Пора собираться. Потягиваюсь, кости скрипят от вчерашнего переутомления в офисе-муравейнике.

Странно.

Гляжу в окно, протирая запотевшее стекло рукавом. Пусто. Совсем. Ни машин, ни людей с зонтами, спешащих на автобус, ни даже бродячих псов. Тишина. Не просто тишина отсутствия звука, а тишина пустоты, как будто город выдохнул и замер. Часы на микроволновке показывают 7:45. Обычное время толчеи. Может, сбились часы? Или я? Голова немного мутная, будто после долгого сна. Но нет, будильник сработал, как всегда.

«Ну да ладно, – бормочу себе под нос, доедая подгоревший тост. – Идем работать. Автобус не ждет».

Выхожу в подъезд. Эхо шагов гулко разносится по лестничной клетке, неестественно громко. Даже лифт, вечно скрипящий и гудящий, молчит. На улице – та же мертвая тишина, нарушаемая только монотонным шумом дождя и… чем-то еще. Словно далекий гул, низкий, вибрацией проходящий по асфальту. Воздух пахнет не просто сыростью. Он пахнет пылью. Старой, горелой, какой-то… чужой. И озоном, как после сильной грозы, которой не было.

Иду к остановке. Ни одной машины. Ни одного человека. Окна в домах темные, безжизненные. На мокром асфальте – глубокие, странные борозды, словно что-то огромное и тяжелое протащили. Ощущение нарастающей паники, холодный комок под ребрами. Это не просто опоздание. Это что-то не то.

Внезапно – грохот. Не с неба, а откуда-то из-за поворота. Звук ломающегося металла, треск стекла. И крик. Человеческий крик, полный невыразимого ужаса.

Инстинкт заставляет прижаться к стене мокрого дома. Сердце колотится как сумасшедшее. Из-за угла вылетает фигура. Молодая женщина. Платье порвано, волосы слиплись от дождя и грязи, лицо искажено страхом. Она бежит, спотыкаясь, оглядываясь назад с таким выражением, что кровь стынет в жилах.

И в этот момент, когда наши взгляды встречаются, мир – этот странный, пустой, пахнущий пылью и страхом мир – резко обретает фокус.

Анастейша.

Ее имя вспыхивает в сознании ярче любого сигнала бедствия. Анастейша. Та самая, чей смех когда-то заливал солнечным светом самый серый день. Та самая, чьи глаза – глубокие, как забытые озера – сводили с ума. Та самая, с которой мы были всем друг для друга и… не смогли быть вместе. Жизнь, обязательства, глупые обиды, череда неверных шагов – все встало стеной. Год? Два? Казалось, вечность.

«АНДРЕ!» – ее голос, хриплый от ужаса и бега, режет тишину. Она узнала меня так же мгновенно.

Она падает, споткнувшись о бордюр. Я уже бегу к ней, забыв про мертвый город, про дождь, про работу, про все. Поднимаю ее. Ее тело дрожит, пальцы впиваются в мой мокрый пиджак с такой силой, что больно.

«Что… что происходит? Где все?» – выдыхаю я, пытаясь оглядеться, ожидая увидеть погоню – бандитов, маньяков.

«Они… они везде!» – она задыхается, ее глаза бешено скачут по пустым улицам. – «Проснулась… а город… пустой… потом эти… твари… или машины… не знаю! Они сжирают все! Людей! Металл! Камни!»

Из-за угла, откуда она выбежала, выползает оно. Механизм? Организм? Непонятно. Примерно с автомобиль, но на слишком многочисленных, суставчатых металлических ногах. Тело – сплав ржавого металла, пластика и чего-то влажно-блестящего, словно плоти. На «голове» – не глаза, а сенсоры, мерцающие тусклым красным светом. Из передней части торчат вращающиеся шнеки, усеянные острыми, как бритва, выступами. Оно двигается с жуткой, скачкообразной скоростью, издавая тот самый низкий гул и скрежещуще-шипящий звук. Шнеки вращаются, перемалывая обломки кирпича на своем пути.

«Бежим!» – кричу я, хватая Анастейшу за руку и таща ее в ближайший подъезд.

Мы влетаем в темноту, запираем дверь на старую, ненадежную задвижку. Прижимаемся спинами к холодной стене, задыхаясь. Снаружи – скрежет, гул приближается. Красный свет сенсоров мелькает в щель под дверью.

В кромешной темноте подъезда, под аккомпанемент жуткого скрежета за дверью и нашего прерывистого дыхания, все, что было между нами – годы разлуки, обиды, невысказанное – рушится как карточный домик. Остается только животный страх и… жгучее, невыносимое осознание: мы снова рядом.

Я чувствую, как она дрожит. Моя рука находит ее плечо, не для утешения, а потому что иначе не может. Ее пальцы сплетаются с моими в мертвой хватке.

«Андре…» – ее шепот едва слышен над скрежетом. – «Я думала… я никогда тебя больше не увижу…»

Ее лицо поворачивается ко мне. В слабом отсвете красного света, пробивающегося из-под двери, я вижу ее глаза. Тот же страх, но и что-то другое. Огромное, невыносимое. То, что мы так старательно хоронили годами. Любовь. Голая, первобытная, как этот новый мир за дверью.

Я не думаю. Просто тяну ее к себе. Наши губы встречаются не в нежном поцелуе воссоединения, а в яростном, отчаянном столкновении. Это поцелуй тонущих, хватающихся друг за друга. Поцелуй перед самой бездной. В нем – вся боль разлуки, весь ужас происходящего, и безумная, запретная радость от того, что она здесь. Сейчас. Со мной. Ее губы соленые от дождя и слез. Я чувствую вкус ее страха и свою собственную немыслимую, безумную любовь, которая никогда не умирала, а только ждала в темноте, как этот новый кошмар за дверью.

Мы дышим в унисон, лоб в лоб, пока чудовищный скрежет за дверью достигает апогея, а потом… начинает отдаляться. Оно ушло. На время.

Мы отрываемся друг от друга, но не отпускаем. Темнота скрывает румянец, но не может скрыть дрожь в руках и гул крови в висках.

«Мы не можем быть вместе, помнишь?» – ее слова звучат горькой насмешкой над прошлым, которое сгорело вместе со старым миром за окном. Голос срывается. – «Но теперь… теперь вообще ничего нельзя. Только… только выживать. Или…»

«Или выживать вместе, Анастейша», – перебиваю я, и мой голос звучит тверже, чем я чувствую. В ее глазах, уже привыкших к темноте, я вижу отражение собственного решения. Безумного? Да. Но единственно возможного. – «До конца. Каким бы он ни был».

Снаружи воет ветер, неся с собой запах пыли, дождя и разрухи. Начало постапокалипсиса. И начало нашей новой, невозможной, отчаянной попытки быть вместе – среди обломков мира, который не оставил нам ничего, кроме друг друга и этой безумной, запретной, всепоглощающей любви, вспыхнувшей ярче любого пожара. Дверь шаткая, тварь может вернуться. Но сейчас есть только она. Анастейша. И мое сердце, бьющееся в унисон с ее страхом и надеждой. Мы обречены. Но мы вместе. И в этом – вся горькая поэзия нашего конца… или начала.