Loe raamatut: «Тринит. Сказка о первом снеге»

Пролог

И помните.

Все это только сказки…

Снега навалило по колено. За свои сорок восемь лет Фурх не знал другого времени года, кроме вечной зимы. С тем только исключением, что в летние месяцы в этих краях сквозь редкий снег иногда проглядывала мерзлая трава, а в самые жаркие дни даже цвела северная линнея и плодоносила толокнянка.

В этом году конец мая ощущался холоднее обычного. В воздухе совсем не чувствовалось приближающегося лета. Холод стоял адский, особенно ночью.

В Северных землях мороз всегда суров: у случайно заблудших душ кости вмиг коченели насмерть, не успевали те добраться и до Волчьего Пика. Хотя случайно забрести в долину почти невозможно – ледяное плато, растянувшееся на десятки километров не располагало к прогулке. Некоторые искатели приключений, уверовавшие в детские сказки и застольные легенды о несметных богатствах, погребенных под толщей льда, иногда умудрялись преодолеть Волчий пик и добраться до Последней Долины; однако на ней все известные карты заканчивались. Впереди ждали густые беспросветные Северные леса, в которых беднягам удавалось найти лишь собственную смерть.

Здесь, надежно укрытые от посторонних глаз, и стертые из истории веками забвения, скрывались последние племена северных шаманов. Фурх был одним из них. Он прожил в Северных землях всю жизнь и ни разу их не покидал.

Жилища шаламинов – так они себя называли, напоминали большие юрты, отделанные белой кожей, и сверху приваленные снегом так, что среди сугробов их очертания становились едва различимы, а с воздуха и вовсе незаметными. Такой камуфляж был скорее привычкой, впитавшейся в кровь с веками старательного сокрытия, чем необходимостью, так как на ярд вокруг поселений, лес обвивала настоящая паутина из мощнейших защитных переплетений рун.

Здешняя земля вдоль и поперек была исписана всевозможными оберегами, невидимыми глазу. Воздух местами даже искрился от напряженного магического следа.

Сверху поселение шаламинов укрывал купол, который не пропускал тех, кто не был отмечен северной кровью.

Первые лучи рассветного солнца коснулись верхушек елей, постепенно разгоняя ночную тьму, когда сквозь защитный купол, как сквозь водную гладь, прошел Фурх с пятеркой упитанных кроликов наперевес.

Лицо его настолько густо заросло бородой и усами, что на нем различались лишь два больших желтых глаза, хмуро глядевших из под нависших бровей.

Мужчина бросил добычу в амбар и направился к юрте на окраине поселения. Тишину раннего утра нарушал еле различимый хруст его собственных шагов по свежему снегу, хотя многие говорили, что для человека столь внушительного роста и комплекции, Фурх передвигался удивительно тихо.

Отогнув полог, он сразу услышал треск поленьев в камине и ощутил тепло. В нос ударил сильный запах аницы – недобрый знак. Эту траву Хаи Шалейих жгла в ночи беспокойных духов, и сегодняшняя, похоже, была одной из таких.

– Так и думал, что ты не спишь, – Фурх заметил Хаи Шалейих у кострища, окруженную ступами с толченой травой и мисками, полными дымящейся жидкости. Она сидела неподвижно на коленях, вглядываясь в огонь. Лишь пальцы вычерчивали круги на расстеленном в ногах полотне. – Во время охоты небо показалось мне чернее обычного, – нахмурился Фурх. – А затем звезды словно засветили ярче. Духи говорили с тобой этой ночью, не так ли?

Хаи Шалейих отвела взгляд от огня и задула пучок аницы, дымящийся в ладони. Остатки она утопила в миске и отряхнула руки.

– Звезды горят ярче, когда завеса между нашим миром и миром духов истончается, – сказала Хаи, даже не взглянув на Фурха. Ее низкий хриплый голос проскрипел.

Хаи стала медленно подниматься с колен и Фурх подавил моментальное желание подставить ей руку для опоры – старейшина племени не терпела проявлений лишней жалости или заботы по отношению к себе. Хотя никто из шаламинов не сказал бы наверняка, сколько этой женщине на самом деле было лет – никто не жил так долго, как Хаи Шалейих.

– Сегодня ночью духи оставили нам предзнаменование, – сказала Хаи.

– Что показал тебе огонь?

– Огонь молчал. Говорил лишь холод, – Хаи наполнила чашу из кувшина и Фурх с удивлением заметил, что руки ее подрагивали.

Святые знали, скольких сил требовал переход между мирами, чтобы мертвые могли передать свою волю миру живых. Хаи Шалейих была последней заклинательницей мертвых, известной миру, и дар ее был в равной степени подарком и проклятьем.

– Тьма накрыла небо, – мрачно объявила Хаи Шалейих. – Грядет великая война и тень ее падет и на наши земли. В столицах зреет вражда.

– Нам дела нет до столичных склок! – тут же отмахнулся Фурх. – Пусть короли с вождями меряются силой. Нас это не касается.

– Возможно… А, возможно, и нет.

Хаи осушила чашу с водой и отвернулась к выходу. Отогнув полог, она вышла на морозный воздух и глубоко вдохнула всей грудью.

Фурх последовал за ней.

Шаманка подняла глаза к небу, где в рассветных лучах все еще различались очертания самой яркой звезды на небосклоне.

– Хорошо, что ты зашел, дорогой, – обратилась к Фурху Хаи. – Как раз проводишь меня. Мне нужно к Оку.

– В такой час?

– Духам время не ведомо, – Фурх получил от Хаи укоризненный взгляд, будто все еще был для нее просто шкодным мальчишкой, как раньше.

Они вдвоем зашагали по хрустящему снегу мимо юрт, где мирно спали остальные шаламины. Фурху не терпелось к ним присоединиться. Он провел в лесу всю ночь и уже валился с ног.

– Скажи Хаи, для чего нам вдруг может понадобиться вступать в войну королей? – поинтересовался Фурх. – Зачем нам их бессмысленные битвы?

– Бывают войны, от которых не спрятаться, дорогой Фурх. Ни здесь, ни где-либо еще. Каждому из нас определены своя роль и свой путь. А, если знаешь все заранее, то не сумеешь пройти по своему пути так, как отведено твоей роли.

Когда они добрались до Ока, уже рассвело.

Око, священное место шаламинов, представляло собой небольшое озеро, над которым густо клубился пар – единственная вода, посреди вечной мерзлоты, которая никогда не замерзала даже в самые суровые зимы; ее подпитывала древнейшая магия из любой, известной миру.

Око всегда манило Фурха. Особенно в такие дни, как сегодня, когда за ночь, проведенную в лесу, холод уже давно добрался до его костей. Фурх так и представлял, как скидывает свои меха и погружается в горячие парные воды озера. Но он знал – нельзя.

В эти воды могли входить лишь Видящие, как Хаи Шалейих. Либо же те, кого духи сами изберут, чтобы передать свое послание. Фурх был простым охотником, и потому доступ к озеру для него был закрыт.

Хаи сняла меховую шубу и обувь. Босыми ногами она ступила в снег.

Длинные темные одежды ее заструились по воде, когда шаманка зашла в озеро, и стала постепенно продвигаться на глубину. Очертания ее фигуры размывались в клубящемся дыму, но Фурх все же разглядел, как Хаи добралась до центра озера, а затем погрузилась в воду с головой.

Фурх тяжело вздохнул.

Минуты ожидания в такие моменты всегда тянулись слишком долго. Никогда не засыпающее чувство долга шептало Фурху лезть в воду и спасать тонущего, но он знал – нельзя нарушать связь Видящего с духами, как бы долго она ни продлилась.

Наконец Хаи появилась из воды.

Пар шел от ее тела, как после пожара, когда шаманка выходила из горячей воды на морозный воздух.

– Ну что же? – нетерпеливо спросил Фурх, протягивая ее вещи. – Нам все же ждать войны?

– Мы говорили не о войнах, – пояснила шаманка, обувшись, и набросив на себя меха.

Она щелкнула морщинистыми пальцами – волосы ее вмиг высохли, испарив влагу клубами пара.

Хаи подняла голову и взглянула на небо, залитое первыми лучами солнца, где все еще виднелись очертания последней звезды.

– Духи передали нам еще одно послание этой ночью, – сказала Хаи Шалейих. Ее ледяные глаза сверкнули, отражая солнце. – Северная звезда засияла вновь.

Фурх проследил за ее взглядом и, действительно, заметил это.

Северная звезда, уже покидая небосклон, вдруг засияла не обычным белым светом, а голубым.

– Не может быть, – произнес Фурх, вскинув брови. – И мы отправимся за ней? Духи передали тебе, где ее искать?

– Нигде, дорогой, – Шаманка повернулась к нему и улыбка коснулась ее морщинистых губ. – Она придет к нам сама

***

Глава 1. Эмори

Королевство Раввия хранит молчание

и тайны его дождем смывает в землю.

Но семя каждого секрета однажды

прорастает новым цветком.

Дай им Святые не стать ядом.

(История Королевства Раввия.

Неотредактированное издание)

Капли воды собирались на черном мраморе в причудливые узоры и стекали вниз, к промозглой земле.

На кладбище Святого Каоса в Оссгунде всегда было слишком безлюдно. И слишком красиво для такого места. Даже в серый и дождливый полдень, как сегодня, все здесь выглядело удивительно идеальным: ровные ряды черных памятников окружала свежеподстриженная трава, белые оградки вокруг сияли, а вдали виднелись склепы с изящной лепниной.

Возле одного из них, у самых кладбищенских ворот, высилась мраморная статуя Святой богини Никсеиды Матери, скорбно склонившей голову. Венок из виноградной лозы – символ здоровья и плодородия, оплетал ее длинные волосы, а в руках она держала букет живых красных роз.

Цветы эти, похоже, менял какой-то очень старательный работник; и делал это довольно часто, потому что каждый раз, когда Эмори с мамой приезжали на кладбище Святого Каоса, букет в руках каменной богини был свежим.

Красные розы в Королевстве Раввия считались символом смерти.

По древнему обычаю, семья покойного в день погребения бросала в землю рядом с могилой саженцы красных роз – они верили, что в тот момент, когда цветы прорастают, душа умершего наконец оканчивает свой путь до загробного мира и обретает покой.

Но розы эти, так щедро высаженные скорбящими близкими, в итоге разрослись и заполонили собой все кладбище. Среди черного мрамора и мокрой земли, их красные бутоны горели настолько ярко, что Эмори казалось – это даже слишком.

«Здесь не место таким цветам», – подумала она, отцепив одну из веточек красного куста от могильной плиты. «Здесь место только для слез и скорби».

Дождь омывал белоснежную надпись на черном мраморе:

«Колдер Динн Тейн.

Человек чести. Любящий муж и отец. Добрый друг».

Эмори с мамой, миссис Эвелин Тейн, провели возле нее уже несколько часов.

Эмори была еще совсем ребенком, когда отец погиб. Мама много и часто рассказывала об их семейной жизни, но своих личных воспоминаний у Эмори оказалось не так много. Она помнила лишь, что папа по-настоящему сильно ее любил, а она любила его, и мечтала однажды тоже стать гвардейцем, как он, чтобы защищать свою страну от злых врагов. Ну, либо владелицей лавки со сладостями, как мама Джейни Лисс, чтобы есть бесконечное количество пирожных целый день напролет.

А еще Эмори помнила, как все изменилось, когда отца не стало.

Слова война, армия, смерть вдруг оказались под негласным запретом в их доме. Все деревянные мячи и игрушечные кораблики, которые папа дарил Эмори на их последний совместный Новый год, вдруг заменились на книги в ветхих переплетах и холсты для рисования. Мама решила сделать жизнь дочери самой девичьей и самой безопасной на свете. И Эмори была послушным ребенком – она приняла все новые правила спокойно. Она очень хотела приносить матери только радость, чтобы та больше никогда не плакала так, как после смерти отца. К тому же, в книгах оказалось достаточно увлекательных приключений, чтобы Эмори не рвалась к ним в реальной жизни.

Когда в школе однажды спросили, мечтает ли кто-то стать картографом и бороздить по Бесконечным Водам, Эмори не подняла руку. Хотя мысль о том, чтобы сесть на огромный корабль с развевающимися парусами, и покорять на нем бесконечные соленые просторы от Великих Вод и до Зеленого Моря, невероятно взбудоражила чувства. Когда спросили, хочет ли кто-то вступить в армию, стать гвардейцем и служить своей стране, Эмори снова сидела неподвижно. «Никогда и ни за что», – сказала бы мама. Да Эмори и не рискнула бы о таком даже заикнуться. Она давно приняла, что путь отца не для нее. Ее ждала другая судьба. Поэтому, когда миссис Аспид спросила, а кто хотел бы отправиться в Терравин – столицу королевства Раввия, и поступить в одну из Великих Академий, рука Эмори наконец робко поднялась вверх.

Мама как-то поинтересовалась, будто невзначай, а не хотела бы Эмори выучиться на портниху и остаться жить с ней, в их родном городке Гарлоу, но Эмори посмотрела на нее как на безумную.

Вообще-то, она любила Гарлоу. Это милый город и очень культурный, по сравнению со многими другими в Раввии. Сюда, много лет назад, еще до рождения Эмори, перебрался престарелый профессор Холланд Гершвин – бывший архивариус одной из библиотек Терравина. Эмори до сих пор не знала, как, но мама договорилась с профессором, и старик иногда обучал Эмори различным наукам. Причем, совершенно бесплатно.

В Гарлоу также жила семья ремесленных художников – мистер и миссис Янссон. Перед похоронами отца, миссис Янссон пришла в дом Тейнов с чем-то, завернутым в мягкую шелковую ткань. Эмори не удивилась, когда развернула ткань и обнаружила внутри портрет отца. Она сама попросила об этом миссис Янссон.

Папа был гвардейцем раввийской армии, командиром целого отряда.

На плитах гвардейцев положено вырезать портреты в военной форме, со всеми орденами и нашивками на груди, и с выражением лица настоящего защитника Раввии. К похоронам отца, художник из столицы подготовил именно такой. Но в тот день, шесть лет назад, Эмори попросила маму выбрать другой портрет – тот, что написала миссис Янссон. На нем папа улыбался: зеленые глаза, один в один как ее собственные, лучились радостью, вместо военной формы, на отце были рубаха и простой жилет, а в руках он держал одну из ее деревянных лошадок. Эмори сказала тогда, что на этом портрете «папа больше похож на папу, чем на гвардейца». И мама с ней согласилась, а потом долго плакала.

Еще в Гарлоу жили тетя Хэтти Джонквиль и ее внучки. Девочки прекрасно владели музыкальными инструментами, а младшие совершенно очаровательно плясали кадриль. Семья Джонквиль были главными мамиными заказчиками. Мама обожала шить для них самые необычные наряды. Она всегда улыбалась, когда девочки прибегали в дом Тейнов и заливисто визжали, заметив весенние цветы и заморских птиц, искусно вышитых на новых платьях.

В дни городских праздников, Гарлоу был по-настоящему чудесным местом, теплым словно летний дождь, и таким родным. Возможно, Эмори так казалось, потому что она провела здесь лучшие дни детства, не зная горестей и печалей.

До смерти отца шесть лет назад. В тот день беззаботное детство кончилось.

Смерть вообще быстро возвращает с небес на землю любого мечтателя и лбом сталкивает с реальностью. Жизнь, все же, не вечный Праздник цветов и солнца, это Эмори уже уяснила.

Поэтому она была полна решимости, во чтобы то ни стало, отправиться в Терравин по окончании школы, и молить Дивница – бога удачи днями и ночами, о том, чтобы получить место в одной из Академий Гильдии Лекарей или Ордена Хранителей. Но с мамой своих планов Эмори старалась больше не обсуждать. И, кажется, их обеих это пока что устраивало – делать вид, что будущее не наступит.

– Милая, ты вся дрожишь, – голос мамы прозвучал напряженно. – Затяни плащ потуже, не стоит мокнуть.

– Мне не холодно, – ответила Эмори, не поднимая головы, но все же натянула капюшон. – Ты же знаешь, это не от холода.

Это была не совсем правда. От майских ветров по коже, все же, пробежали мурашки. Но не настолько, чтобы дрожать.

Весна в этом году, действительно, выдалась холодной, и в воздухе совсем не чувствовалось приближающегося лета. Но Эмори это даже нравилось – она любила прохладу и с трудом переносила знойное лето.

Мама всегда ворчала, что Эмори легко одевается. Вот и сегодня на ней было простое платье из плотного черного хлопка, подвязанное корсетом из мягкой кожи с вышитыми на нем цветами – работа матери. Хотя мама, все-таки, заставила ее надеть плащ, и Эмори не спорила, хотя, по дороге к кладбищу, умирала в нем от духоты. Волосы ей мама заплела в легкие косы и вплела в них традиционные староверческие черные ленты, которые теперь развевались по ветру, и, по цвету, один в один сочетались с могильными плитам.

Отец был из староверов – они верили в смерть. Поэтому их положено было хоронить в земле и ежегодно навещать могилы в день смерти.

Эмори относила себя, скорее, к нововерам – религии матери. Просто, потому что ее так вырастили. По их поверью, душа после смерти отправлялась в мир духов, к богу Лаохию – хранителю мира духов, где их ждал вечный пир, покой и праздник. Эмори, в общем-то, была не особо религиозным человеком, и, чем старше становилась, тем меньше ей верилось в существование вечного пира. Возможно, однажды, она получше изучит старую веру отца.

К тому же, в их семье никогда не происходило конфликтов на почве разных религий, поэтому все это Эмори всегда казалось лишь формальностью. Она, конечно, слышала, что в иных семьях люди иногда отрекались от родных и даже убивали друг друга из-за разного вероисповедания, но в реальной жизни никогда с таким не сталкивалась.

В Гарлоу нововеры и староверы жили дружно.

А здесь, в Оссгунде – главной крепости пехотных войск, хоронили даже нововеров. Кладбище Святого Каоса возле стен крепости с давних времен считалось почетнейшим местом для захоронения преданных солдат Раввии. Даже для нововеров было честью оставить свое имя на одной из черных плит рядом с могилами великих воинов.

Тела таких гвардейцев-нововеров после смерти сжигали, чтобы «выпустить бессмертную душу», а прах развеивали внутри белой оградки перед могильной плитой с именем и портретом погибшего. Их даже иногда навещали близкие.

Эмори всегда казалось это немного нелепым, но кто она, чтобы лезть в такие дела.

– Нам пора, – сказала мама и Эмори кивнула.

Дождь, что до этого ощущался легкой моросью, теперь начинал заметно усиливаться.

Они с мамой по очереди попрощались с отцом, прикоснувшись губами сначала к пальцам, а затем к портрету отца. В груди болело. Но слез не было. Хотя, возможно, их уже смыло дождем.

У повозки на выходе с кладбища их ждал угрюмый извозчик, кутавшийся в плащ из самой дешевой парчовой ткани – настолько тонкой, что та не способна была бы защитить и от летних ветров.

Обратная дорога до дома заняла больше времени, чем они рассчитывали. Дорогу размыло от дождя. Злющий извозчик всю поездку ворчал и ругал почем зря осла, который и так с трудом тащил их экипаж по грязи.

Тем не менее, Эмори нравилось ехать по весенним долинам Раввии. Густая листва в это время года переливалась самыми разными оттенками зелени. Последний снег давно оттаял и сочная трава прорастала везде по краям дороги. Последние солнечные лучи подсвечивали верхушки деревьев золотом – лес на закате всегда казался  особенно прекрасным.

До дома они добрались уже за полночь. Замерзшие и вымокшие, Эмори с мамой решили отказаться от вечернего чая и, после крепких объятий, разошлись по своим спальням. После поездок на кладбище, у них редко находились слова для разговоров.

Развесив промокшую одежду у разогретого очага, Эмори легла в кровать, закуталась в пуховое одеяло, и очень скоро провалилась в крепкий сон.

Ночь была спокойной. Тихой.

Ей снился отец.

Вспышка света озарила комнату, и Эмори ахнула, открыв глаза.

Боль. Тяжелая, резкая охватила все ее тело. Вздох застрял в горле. Эмори не могла даже вскрикнуть.

Она никогда не испытывала такой боли. Словно упала и ударилась всем телом сразу, каждой косточкой и каждой клеткой.

Тело горело так, будто его бросили в костер.

Эмори вцепилась в края матраца, тараща глаза в потолок, но не различая очертаний комнаты. Из горла послышался тихий всхлип. Казалось, она сейчас задохнется – она пыталась вздохнуть и не могла.

Прошли секунды. Долгие и мучительные секунды. А может быть и часы.

Но боль наконец отступила.

Эмори обмякла на кровати. Тело било дрожью, сердце стучало, как бешеное. Но, слава Святым, боли больше не было.

Минуту Эмори лежала, прислушиваясь к тишине комнаты и собственным ощущениям.

Когда она поднялась с кровати, то чуть не свалилась на пол – ноги так ослабли, что едва слушались. С трудом, Эмори добралась до камина и взяла свечу. Огонь в очаге почти истлел, но ей, все же, удалось поджечь фитиль.

Повернувшись к зеркалу, она внимательно всмотрелась в свое отражение. Вид у нее был напуганный. Лицо казалось бледным, темные волосы взмокли и липли к коже, а глаза покраснели. Но, в остальном, она была… обычной. Никаких признаков болезней или ушибов. Хоть чего-нибудь.

Дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась мама.

– Эмори! Ты в порядке? – она бросилась к дочери и быстро оглядела. – Это землетрясение было? Клянусь, мои стены содрогнулись.

– Не знаю, – растерянно произнесла Эмори, когда мама взяла ее лицо в свои ладони. – Я не совсем поняла, что…

– Святые, да ты вся горишь, – Мама провела рукой по ее щеке. – Констанция! Констанция, немедленно сюда! Уитни! Томас! Кто-нибудь!

В комнату забежала их тучная домоправительница Констанция, за ней показалась и Уитни, дочь сапожника, которая с недавнего времени работала служанкой в доме Тейнов.

– Кто-нибудь, немедленно пошлите за лекарем! – приказала мама.

– Нет, мам, – остановила ее Эмори. – Правда, я уже в порядке.

– Что значит «уже»?

– Со мной случилось… что-то. Что-то странное. Или… Может это был просто сон?

– Твои руки, – вдруг взволнованно произнесла мама, взяв ладони Эмори в свои. – Посмотри на них. Да тебя же всю трясет!

Мама усадила Эмори в кресло у очага. Констанция завернула ее в плед, а Уитни бросилась разводить огонь.

Эмори действительно трясло. В ладонях кололо, будто иголками.

– Вы видели молнию? Кажется, это была молния, – протараторила Уитни. – Я вскочила от грохота, подумала, неужто гроза такая сильная. Но где же видано, чтобы от грома стены дрожали?

– Эмори, милая, как ты себя чувствуешь? – Мама с волнением вгляделась в ее лицо. – Хочешь чаю? Констанция, можешь…

– Нет, – остановила ее Эмори. – Я не хочу. Я… я в порядке.

Служанки хлопотали у камина, и у Эмори не хватило сил остановить их.

Ей не хотелось огня, ей не хотелось ни пледа, ни чая – она бы охотнее прыгнула в сугроб.

Тело горело. Казалось, еще немного и она смогла бы дышать огнем, как настоящий дракон – настолько жгло внутри. У нее, вероятно, началась лихорадка, и, должно быть, очень сильная.

Мама, все же, отправила Констанцию принести чаю и травяного настоя, когда за окном во дворе послышались хлопки.

Один, второй, третий.

А затем внизу раздался мощный грохот.

Эмори вздрогнула. Служанки завизжали.

– Какого… – прошептала мама, поднимаясь на ноги.

– Именем Короля! – раздался громкий голос с нижнего этажа. – Приказываю каждому здесь немедленно предстать перед гвардией!

Эмори с мамой обменялись тревожными взглядами. Взявшись за руки, они быстро вышли из комнаты и пробежали коридор, но возле лестницы замерли.

Внизу толпилось не меньше десяти гвардейцев в черной военной форме. Заметив женщин, они тут же двинулись к ним наверх.

Эмори попятилась. Мама закричала, а Констанция от испуга завалилась на пол.

Гвардейцы схватили их всех и грубыми рывками потащили вниз с лестницы на первый этаж.

– Что происходит? – кричала на них мама и размахивала руками. – Объясните немедленно, что вы делаете в моем доме! Да что вы себе позволяете! – Мама шлепнула по руке гвардейца, который случайно задел ее ниже пояса. Тот немедленно отвесил ей хлесткую пощечину.

– Мама!

– Дженссон. Отставить!

– На колени. Не двигаться! – Гвардеец удержал вырывающуюся Эмори и усадил на пол, скрутив ей руки за спиной.

Тот урод, что ударил маму, тоже посадил ее на пол и скрутил руки, но, кажется, действовал уже чуть сдержаннее.

На губах мамы выступила кровь. Эмори не видела ее взгляда, но отчего-то была уверена, что в нем не было ни испуга, ни слабости.

Скорее всего, мама в ярости.

А вот сама она дрожала, и уже не понимала, то ли от жара, то ли от ужаса.

Гвардейцы вокруг расступились, освобождая кому-то проход. Перед глазами Эмори промелькнули высокие тяжелые сапоги, глухо ступающие по полу, и она услышала, как служанки ахнули.

Эмори медленно подняла голову.

Над ней тенью возвышался мужчина. Входная дверь за его спиной дымилась, раскуроченная в щепки – явно после мощного взрыва. Мужчина был высоким, стройным, темные волосы зачесаны назад, а лицо ото лба до правого уха разрезал крупный шрам.

Эмори опустила взгляд на черный камзол, расшитый сложными узорами из нитей ярко-синего цвета, и ее глаза расширились в удивлении.

Она поняла, что перед ней заклинатель рун. Хотя в народе их чаще называли заклинателями магии.

Эмори еще никогда не видела заклинателя так близко.

В детстве мама с папой однажды возили ее в Терравин на именины принца Ланцеллиона Раввь, в честь которых в столице организовали большой карнавал. Тогда, на помосте, она впервые увидела их: лордов и леди древних родов, в чьих венах вместе с кровью текла неведомая сила, что позволяла управлять силой древних рун и творить настоящее волшебство. Поэтому их и называли заклинателями рун.

Заклинатель обвел взглядом всех жителей дома, что сидели перед ним на коленях.

Эмори слышала, как хромающего и кряхтевшего Томаса – их престарелого садовника, тоже приволокли в парадную, но не рискнула повернуть головы. А, когда взгляд цепких карих глаз заклинателя рун остановился на самой Эмори, она перестала дышать.

Мужчина всматривался в нее какое-то время. Взгляд его сделался озадаченным.

Подняв правую ладонь, он направил ее в сторону Эмори, но уже через секунду опустил, и кивком головы указал на девушку, обращаясь к своим гвардейцам:

– Она.

Эмори вздрогнула.

Чьи-то руки мгновенно подхватили ее и потянули вверх.

– Подождите, – пролепетала Эмори, когда ее потащили к выходу. – Это какая-то ошибка…

– Куда вы ведете мою дочь?! – вскрикнула мама.

– Никому не двигаться!

– На выход, живо.

– Мама!

Эмори отчаянно крутила головой и заметила, что заклинатель рун подошел к маме, которая вырывалась из рук удерживающего ее гвардейца, но уже не смогла расслышать их разговора.

Дождь залил глаза сразу же, как только Эмори выволокли на улицу.

– Вы можете хотя бы объяснить, по какому праву меня задерживают? – обратилась она к удерживающему ее гвардейцу. – Я не сделала ничего плохого.

– Не могу, – вдруг честно ответил тот. – У нас приказ доставить вас в Терравин.

– В Терравин? – Эмори ахнула. – Но зачем?

Гвардеец не успел ответить.

Эмори обернулась к двери и увидела, что заклинатель рун направлялся в ее сторону. Она глубоко вздохнула и собрала все свое мужество, чтобы потребовать ответов.

Но заклинатель не остановился. Он подошел к Эмори вплотную.

Она задержала дыхание.

В следующую секунду заклинатель схватил ее локоть и, не успела Эмори вскрикнуть, как мир вокруг закрутился в водоворот, а затем провалился в черноту.

 ***

Святые знали, каких трудов ей стоило не вывернуть наружу содержимое желудка. Спасло только отсутствие ужина.

Ладони коснулись холодного камня и Эмори нахмурилась.

Она быстро моргала, зрение постепенно возвращалось, и перед глазами появился черный каменный пол… А должна была сырая земля.

Эмори подняла голову, замечая черные стены вокруг, и гвардейцев, что окружили ее со всех сторон.

Одни руки схватили ее за правое предплечье, другие сжали левое. Ее держали так сильно, что потом наверняка останутся синяки, хотя Эмори даже не вырывалась.

Перед ней появился гвардеец с тяжелой цепью в руках. За ним второй.

– Что вы делаете…

Звякнуло железо. Руки обожгло холодом и на запястьях защелкнулись кандалы.

«Святые боги!»

Стало так холодно.

Эмори все еще трясло, но теперь уже точно от страха.

Гвардеец одним быстрым движением пристегнул к наручникам большую цепь, и Эмори чуть не рухнула под тяжестью железа.

Они действительно думали, что она могла бы попытаться бежать?

– А где ребенок? – спросил один из гвардейцев.

– Это она, – ответил ему заклинатель рун.

– Не может быть…

– Совет будет разбираться в этом.

Эмори так грубо потащили по коридору, что она еле успевала передвигать ногами. Тяжелые цепи били по ногам и тянули к земле.

Бесконечные черные коридоры казались похожими один на другой и Эмори даже не стала пытаться запоминать дорогу.

Ее вдруг так резко дернули за угол и рванули вниз по лестнице, что она споткнулась, сильно ударившись коленями о каменные ступени. Хотя, если бы сразу двое гвардейцев не удерживали ее, словно голодные собаки кусок свежего мяса, она наверняка скатилась бы с этой лестницы кубарем.

Запахло сыростью и землей.

В кромешной темноте сложно было различить дорогу, но очертания решеток Эмори увидела ужасающе четко.

– Стойте, – Голос осип от страха и превратился в шепот. – Подождите. Это просто ошибка!

Ее подвели к одной из темных камер, и подтолкнули внутрь. Тяжесть цепей потянула вперед. Эмори с трудом удержала равновесие. Обернувшись, она не успела и вскрикнуть, когда дверь камеры с грохотом захлопнулась прямо перед ее носом.

Эмори отскочила, попятившись назад.

Она в ужасе заозиралась по сторонам. Мрак окружал, и тени кружили вокруг, пытаясь схватить ее.

Но глаза быстро привыкали к темноте, и Эмори начала различать очертания стен. Камера оказалась намного меньше, чем показалось сначала. Помещение метр на метр, без окон, постели и чего-либо еще. Абсолютно пустое.

Зловещих теней тоже не было, либо они успели скрыться во мраке.

Эмори была здесь совершенно одна.

Она осела спиной по стене, прямо на сырую землю, пытаясь совладать с паникой.

Это ошибка. Просто ужасная, ужасная ошибка.

Дрожащими ладонями, закованными в холодные кандалы, Эмори подтянула подол своего ночного платья. Цепи звякнули. В темноте трудно было разглядеть, но она итак чувствовала, что колени разбиты. Пальцы ощутили теплую влагу, нос уловил запах железа. Точно, кровь.

Эмори стерла ее внутренней стороной подола и мысленно отметила, что рану больше не стоило трогать грязными руками, чтобы не занести инфекцию.

Хотя, возможно, ее скоро убьют и плевать на колени…

Нет.

Не убьют. Она же ничего не сделала… Это просто ошибка.

В голове царил хаос. Мысли мешались со страхом и паникой, грозясь вылиться в настоящую истерику, но Эмори заставила себя не поддаваться им.

Надо успокоиться. Надо думать.

Она ведь как-то читала одну книгу в домашней библиотеке профессора Гершвина о заклинателях рун. Они умели творить невероятные чудеса, а некоторые, с особенно сильным магическим отпечатком, даже могли перемещаться в пространстве.

Вот, что сделал заклинатель рун. Он перенес ее в пространстве.

В это жуткое место без света.

Эмори сидела тихо и какое-то время старалась вслушиваться, пытаясь распознать, были ли в соседних камерах другие узники.