А у Геры и Алика дела обстояли хуже с конфискованными деньгами. Они принесли выписки из банков с историей своих счетов. Там были суммы входящие и выходящие по триста и четыреста фунтов. Объяснили они это тем, что народу тут знакомого много работает. Они часто занимают друг другу деньги, а потом возвращают. Уловить какой-то порядок по цифрам не удавалось, так как выписки эти были с прерванной хронологией. Такими же нерегулярными были рабочие платежки. Это все, что у них сохранилось, и то случайно. После истории с Чехом они поменяли место жительства, о черных делах его знать не знают. И вообще «моя хата с краю»… Адвокат спросил их прямо, найдут ли полицейские в доме что-нибудь эдакое? Оба ответили спокойно и отрицательно.
Терри говорил мне, что будут они отсутствовать пару часиков. Но приехал этот долговязый и бровастый со своими коллегами через четыре часа. Они привезли с собой огромные пластиковые пакеты, набитые под завязку, и еще одного парнишку в наручниках. В пакетах были коробки с мобильными телефонами числом около десятка. Там же были три компьютера-лэптопа и куча неопределенных бумаг. Пришлось консультацию с парнями проводить заново, так как теперь нашлись недостающие бумажки, и им пришлось объяснять, как удалось так быстро восстановить изъятые суммы, работая на резке салата. К парням на счета приходили сотни фунтов и тут же изымались наличными. Куда делись эти наличные? Ушли на покупки по заказам от друзей и родственников в Эстонии, в основном – мобильные телефоны. А компьютеры они сами купили для себя. Третьего мальчика полицейские взяли у них дома. Он как раз вернулся из банка, где по просьбе Геры он положил на три разных частных счета около шести тысяч. Чьи эти счета и что это за деньги, юный Аркаша не знал, так как находится в Англии проездом из отпуска на Майорке. На положенный вопрос о состоянии здоровья он сказался ужасно недужным, с плохими и нервами, и сердцем, и простатой. Этому двадцатилетнему парню, больному по-стариковски, вызвали врача, но тот заявил, что для задержания и для собеседования парень годен.
Интервью с ними я вам пересказывать не буду. Это был довольно нудный допрос, где все сводилось к тому, что мальчики живут явно не на зарплату. Откуда деньги? Что это за перегонки со счета на счет? Зачем товару набрали? Что в компьютерах? Что это за заработок по интернету? С какой стати вам кто-то заплатит за то, что вы приняли монету к себе на счет и тут же перевели кому-то? Вы ничего такого не подозревали? Знаете, ребятки, на что это похоже? На отмывание грязных денег. Не может быть, чтобы вам это было неизвестно. Что вы, дети малые или просто идиоты? Почему сняли деньги со своих счетов? Почему храните их в чулке, а не в банке, где у вас есть счет? Что значит не доверяете английскому банку? Тут что, бывают скачки инфляции опасные или что-то фунту стерлингу грозит? Или тут банки коррумпированные? Ха-ха! Не клеится. А еще, мальчики, расскажите нам, как ваши имена попали на диск Чеха, готовый к выпуску новой партии клонированных и фальшивых карт? Ах, он без вашего ведома? А как же вы такому пройдохе свои тысячи доверили?
Терри веселился, однако парней пришлось отпустить условно, забрав паспорта. Всех троих интересовала судьба компьютеров, но их полагалось отправить на экспертизу к форензикам. Все конфискованное надо было разобрать на атомы, чтобы было с чем работать. На это ушло много времени. Я знаю, что назначенный им срок новой явки потом отменили до новой повестки, и они надолго пропали из моего поля зрения. А в тот вечер после многочасового перевода у меня болели голова, горло, спина, ноги, а желудок начал переваривать сам себя от голода.
– Мисс Тринити, не желаете отужинать со мной?
Терри смотрел на меня сверху вниз. Видимо, у меня на лице появилось нечто потустороннее и демоническое. То ли глаза налились кровью, то ли клыки стали расти на глазах, то ли дым повалил из раздутых ноздрей, потому что он испуганно и поспешно сказал:
– Нужно еще немножко поработать. Мы из бумаг хватали все подряд из того, что написано не по-английски. Может, пока заказ ждать будем, рассортируете, чтобы лишний раз вам в Лондон не мотаться? Нам, конечно, было бы очень приятно, но вам и так придется побывать у нас не раз, судя по делам.
Я снова приняла человеческий облик. Мне страшно хотелось есть, а до дому еще полтора часа езды на электричке. Я не просто согласилась, а обрадовалась.
В милом таком итальянском ресторанчике, недалеко от станции Ливерпуль-стрит и от отделения по борьбе с финансовым мошенничеством, Терри отправил официанта с заказом, а передо мной положил толстую папку.
– Вот, – сказал он, – пока мы там собеседовали, Марк их пронумеровал, подшил и зарегистрировал. Что в них, я не знаю, но было бы хорошо, если бы вы отобрали то, что уж совсем не имеет отношения к делу. Переводить все подряд было бы непрактично. Вы согласны?
Я была согласна. Принесли красное вино. Я принялась за свои маринованные оливки, а Терри – за брушетту. Потом мы почти молча жевали совершенно шикарную пиццу размером с велосипедное колесо. Я листала бумажки, а Терри наблюдал за мной и возился со своим мобильником. Изредка мы обменивались короткими фразами. Многие бумажки действительно были ерундой: любовные письма зеленых подружек в Эстонии с отвратительными и пошлыми заморочками типа «я соскучилась по моему пушистенькому котенку…» или «Хочешь, я приеду к тебе и раздую твои угольки…». Были всякие распечатки из интернета рекламных страниц, статей и электронной почты. Было даже одно школьное сочинение, неизвестно чье и неизвестно почему оказавшееся в вещах Алика. Я, как любой другой нормальный человек, не люблю чужих писем, а Терри радовался им, как бабка на лавочке. Когда у меня вытянулось лицо над одним очень откровенным письмом, он потребовал, чтобы я его зачитала. Он хохотал над ним до самого десерта. Наверное, работа такая.
И тут мне попалось письмо от Чеха из тюрьмы. Когда он понял, что суда придется ждать долго, он просил носков, трусов и книжек. Потом опять: второе, третье. Всего – одиннадцать штук. Одни были адресованы Гере, другие незнакомым именам. Зачем Гера их сохранил? Почему не выбросил? Ну, те, что про носки – ладно. Но некоторые письма были четкими указаниями, инструкциями… Терри слушал, забыв про свой порто, а я, допив кьянти, быстро читала с листа по-английски и размышляла, что теперь с ними будет. Чех говорил Гере, кому заплатить, чтобы взял вину на себя, что сделать с его компьютером, с кем иметь теперь дело, а с кем не иметь. Было одно серьезное и строгое письмо, запрещающее Герке даже разговаривать с каким-то В.С.О. и поручающее ему выпросить любым путем у какого-то Никиты какой-то диск с очень важными записями. Когда я добралась до конца пачки, пометив письма Чеха, Терри выхватил ее у меня и засиял.
– Я сделаю с них фотокопии сегодня же и пришлю почтой. Как скоро сможешь их перевести?
– Ну… пару недель. У меня много дел.
– У меня тоже. Две недели – это хорошо.
Он расплатился и подал мне руку. Мы вышли на стемневшую улицу, и холодный, насыщенный влагой воздух долбанул меня по пьяной голове. Все поплыло. Вот тебе и красное вино после голодного и трудного дня. Лондонский туман в наше время – не тот знаменитый «смог», а именно «фог», так как угольного дыма в нем больше нет. Однако уличные фонари в нем расплываются ничуть не хуже, и мокрые дороги отражают звук шагов так же гулко. Терри проводил меня до станции Ливерпуль-стрит. Мы оба покачивались и держались друг за друга. Со стороны можно было подумать, что мы парочка, которая никак не может расстаться. Какая-то тетка на остановке даже вздохнула, умиляясь. Терри решил подыграть:
– Ты доберешься?
– А ты?
– Приедешь, позвони, а то я буду беспокоиться, – он взял меня за локти, наклонился и зашептал в ухо: – А из телефонов я пришлю распечатки потом. Если они посылали друг другу сообщения по-русски, то нам нужно знать, о чем. Они могут оказаться так же важны, как те, что ты переводила из телефонов Чеха и его литовских друзей.
– Но там почти нечего было переводить. Одни цифры. Много цифр, потом пара слов. Опять шесть строчек цифр и одно слово. Я вообще ничего не поняла.
– Ну, перевела же?
– Перевела, а сама не знаю, что я перевела.
– Зато для нас все встало на свои места.
– Ну, и хорошо.
– Из компьютеров тоже распечатки пришлю, но не скоро.
– Что там? Куча документов по-русски?
– И разговоры тоже. Чаты всякие.
– А они разве сохраняются. Я думала, что это все стирается.
– Есть такая вещь в компьютере, называется «куки».
– Печенька.
– Что?
– Это по-русски.
– Они образуются без твоего ведома после каждой операции. Так вот наши эксперты все из этих куки достать могут. Даже то, что ты сам стер.
– Это ужасно неприятно узнать. А как же права человека? Прямо личный шпионаж и полный контроль над личностью.
– Зря я это тебе сказал. Теперь я должен тебя ликвидировать, – он засмеялся.
– Я пьяная. Я завтра уже ничего не вспомню.
– Это хорошо. А то потерял бы я переводчика, и мне пришлось бы другого искать.
– Пойду я, пока ты не передумал.
– Тогда поспеши. До встречи.
Он даже приобнял меня, а поцеловать не решился. Мало выпил. Этот последний разговор и приблизил меня к разгадке богмэна, но я еще ни слухом, ни духом…
В вагоне мне удалось сесть. Час возвращений британцев с работы давно прошел, и народу ехало значительно меньше. За окном туманный Лондон быстро улетал назад, на запад, фонари – тоже. За городом до сих пор и светлее, и суше. Летний пасмурный вечерок праздновался в каждом видном из окна садике. Народ после ужина повылазил курить под свои брезентовые парасоли. Несмотря на сумерки, дети гоняли черно-белые мячи по сырой траве. По их майкам можно было понять, кто за что болеет. Вот мелькнула красно-белая. Это «Арсенал». А вон там пацаненок похож на алый парус. «Манчестер Юнайтед». Этот, может быть, болеет за «Челси» или «Вест Хэм». Вон мелькнул сине-белый и ненавистный мне лично павлин «Тоттенхэма». А этих черно-желтых я даже не знаю. В Лондоне можно найти болельщиков и за «Ньюкасл», и за «Мадрид». И это вовсе не означает, что один жил на севере Англии, а второй испанец. Просто у них свои герои. Тронет детское сердце игра Майкла Оуэна где-нибудь в Риме, и вот у знаменитой английской команды есть маленький болельщик в Италии. Это только лет до девяти. Потом начинается воинственный патриотизм и выбор «своего» клуба. У взрослых болельщиков выбор более одержимый и менее честный. А жаль.
Я чуть не задремала. Кончалась моя выходная среда. Завтра в школу. До летних английских каникул, которые длятся всего шесть недель, осталось чуть больше месяца.
Случай 14. Век живи, век учись
Класс гудел. Пока Санил медленно, вразвалочку, вызывающе паясничая, выходил в коридор, я напомнила всем о задании, которое, если его не выполнят за десять минут, будет добавлено к домашнему. Я вышла за тринадцатилетним мальчиком следом и закрыла дверь. Санил сразу прислонился к стене, сполз по ней на пол и закрыл лицо рукавами.
– Встань, – сказала я, – и объясни, почему мне не нужно отправлять тебя в офис.
– Я ничего не делал, – пробубнил он не двигаясь.
– Я жду.
После минуты ожидания он все-таки встал, но опять привалился к стене.
– Сюда.
Он отлип от стены и встал на ту точку коридорного ковра, на который указывал мой палец.
– Ну и что это было?
– Я ничего не делал. Вечно вы ко мне придираетесь. Это потому что я черный, да?
Я вздохнула. Опять эта песня. Время от времени некоторые детки начинают проверять учителя на прочность подобными провокациями. «Это потому что я…» дальше вставляется соответствующее: черный, девочка, гей, иностранец, из бедной семьи, из благополучной семьи, мусульманин, христианин, атеист, аутист… хотя нет, никто из моих учеников с такой пометкой в досье никогда на дискриминацию не претендовал. Им это в голову как-то не приходило.
– Санил, посмотри на меня внимательно. Ну да, у тебя темная кожа и слуховой аппарат. Я иностранка и женщина, говорю с акцентом, да еще и левша. Тебе не кажется, что как раз нам с тобой тут уже давно никакая дискриминация не угрожает? В вашем классе половина приехавших из разных стран, из них только семеро белых, а Габриэла настаивает на том, чтобы я ее Эриком называла, и носит форму для мальчиков. С чего ты взял, что этот трюк сработает со мной? Я понимаю, если бы ты это сказал вашему физруку…
– Ага… щас…
– Зачем ты Патрика пнул?
– Он расист. Он меня обезьяной обозвал на перемене.
– Какой?
– Что значит какой? Какая разница?
– Большинство видов обезьян имеют и белую, и черную кожу. Шимпанзе, бабуины, мартышки. Ты поищи в интернете картинки.
Санил вытаращил на меня свои и без того большие карие глаза, и его рот стал растягиваться в счастливую, но коварную улыбку.
– А у какой там обезьяны синий зад? – спросил он, оглядываясь на дверь.
– Даже не думай об этом. Ты же не одобряешь дискриминацию, а самые подверженные на данный момент – это белые, традиционно ориентированные англичане мужского пола.
– Ой не верю.
– На работу пойдешь устраиваться, поверишь. Извинишься перед Патриком? Я с ним тоже поговорю… про обезьян.
Санил крепко задумался потом кивнул и сказал:
– И «Харибо» его верну.
Пока Санил входил в класс, я украдкой проверила телефон. Звонков не было, но по электронной почте пришли новые распечатки от Терри. По новым делам меня не вызывали уже почти две недели.
Дома я просидела за столом весь вечер, зато с курсовыми работами старшеклассников в этом году было покончено, заключения переписаны, графики переделаны и вспомогательные источники указаны. Я открыла письмо от Терри и принялась за те телефонные сообщения, которые были впечатаны хоть и латиницей, но по-русски.
Когда Катька пришла от своей Молли, я тупо сидела над одним из переводов письменного разговора между Аликом и какой-то неизвестной мне Заюшкой. Катя что-то спрашивала, но я не слышала. Я сидела с потными ладонями и не двигалась, пока она не заорала мне в ухо, что мне пора в отпуск и что я совсем уже…
Несмотря на пустую болтовню про день рожденья и любовные сюсюканья, там были упомянуты огромные долги и махинация со страховкой автомобиля. Пришлось переводить. И вот посреди всего этого Заюшка вдруг заявляет Алику: «А ты у босса своего монету попроси. Сколько тебе твой Скрип должен? Ты с этим вордпэем уже полтора года как дома не был». От этих слов я и застыла на целых пять минут.
Мы с Катькой съели разогретый вчерашний борщ и перегладили наши с ней рубашки. Кот где-то гулял, а она все радовалась, что всего через год ей в школу не нужно будет ходить в школьной форме. Она перейдет в нижнюю шестую. Совсем взрослая.
Она уже давно спала, когда я все возилась и возилась со старыми и новыми переводами из дела Терри. К утру я наверняка знала про пользу от вордпэя не меньше его самого. По крайней мере, я понимала, как работает эта система… в принципе. Но мне ни разу больше не попалось слово «Скрип», Алик успешно переменил тему в той распечатке и больше не позволял Заюшке даже начинать разговор о деньгах.
Случай 15. Безумство храбрых
– Врач объявил его способным давать показания. Я всего два дня назад звонил, а он ни в какую. А сегодня визит разрешил. Ничего не понимаю. Прямо дурдом какой-то!
– Фил, это и есть дурдом.
– Ну, я и говорю.
Мы ехали в Витам на встречу с Урмасом. В этот раз машину вела я, а Фил рассказывал мне о новостях по делу.
– После отбора не осталось никаких пропавших без вести ни русских, ни украинцев. Том меньше всего интересовался теми, кто подозревается в побеге дальше за границу. Он искал совсем потерянных. Так вот и нет никого. И мы сделали вывод, на который нам придется пока опираться. Если богмэн не Свиридов, но был за него выдан, то Свиридов сам стал тем богмэном. Поняла?
– Нет. Богмэн ведь не Свиридов.
– Это наша мумия не Свиридов. А Свиридов жив, но носит имя того, кто стал богмэном. Он поменялся с ним ролями, подставил его под арест, а потом убрал за ненадобностью. Он не только жизнь у него отнял. Он отобрал у него его жизнь.
– Ты со мной не философствуй, когда я за рулем.
– Ищем сами не знаем кого.
– Вы знаете, как он выглядит, прозвище его знаете и настоящее имя. Осталось только установить новое имя и местонахождение. Совсем ничего.
– Умно! – Фил, кажется, восхищался Свиридовым. – Выходит, что он купил его с потрохами в прямом смысле. Оплатил ему жилье, еду-питье, наркотики и девочек. Взамен дурачок везде назывался Свиридовым и, наверное, гордился этим. Хозяин дома, владелец микроавтобуса и соседи – все думали, что наш еще живой богмэн и есть Свиридов. А сам Свиридов стал Скрипом и, когда стало горячо, подставил богмэна под арест, где тот продолжал играть свою роль из страха или за деньги, а потом Скрип его вызволил и убил. Оставлять его в полиции было нельзя. Правда бы скоро вылезла наружу, а сам богмэн сдал бы Скрипа рано или поздно. Тело он увез в Ирландию и бросил в болото. Это очень умно. Тело могли не найти много лет, а найдя, приняли бы за мумию. Так и вышло. Только рановато, да и мумией он недолго был. Благодаря мне!
Фил распушил усы и снова похвастался своим повышением. Он наконец стал каким-то там детективом какого-то уровня. Теперь в лейтенанты будет идти. Команда Тома Хаммера работает сразу над несколькими делами одновременно, но Фил больше всего возился теперь с богмэном. Он всегда был любителем археологии, истории, живописи и мечтал о своем собственном деле с кодом Да Винчи или с историческим расследованием.
Все эти дни были сумасшедшими во всех отношениях. Фил, как и обещал, завалил меня переводами, затеяв активную переписку с большим количеством людей в России и на Украине. Хорошо, что проверять тетради в школе больше не надо было так часто. Иначе меня бы выгнали. Он и так меня и с уроков норовил сорвать, и среди ночи звонил, получив электронную почту по российскому времени, и сам требовал звонить им, не подумав о разнице в поясах. Мне катастрофически не хватало часов в сутках. Терри тоже прислал писем и компьютерных распечаток ICQ целый вагон. Казалось, что он торопил меня не потому, что не мог подождать, а потому что его распирало простое бабье любопытство. Читать чужие разговоры он любил, и мне пришлось строчить с русского на английский как пулемет. Но особенно внимательно я искала там слово «Скрип» или хотя бы намек на него.
А мне еще надо было работать со Стивом Синклер раза два в неделю. Тот, похоже, без особой надобности вызывал и устраивал очередные переговоры с семьей погибшей Марты, которые всегда заканчивались довольно пошлыми финансовыми разборками. Родственники не хотели кремировать Марту, а хотели везти тело на родину в закрытом гробу. Бедняжке Марте не так повезло, как богмэну. Пролежала она в нагретой солнцем машине несколько дней, и опознали ее только форензики. Родной отец не узнал того, что осталось от бедной женщины. Но везти гроб на самолете дорого, занимается этим специальная похоронная служба. Тем не менее родственники настаивали, а заплатить за те услуги, по их мнению, должна была британская полиция. Мне уже так надоело переводить скандалы. Стив-то твердил только о правилах, а вот папа Арвис не скупился на оскорбления и угрозы. После таких нервотрепок Стив потом долго отрывался в машине, жаловался мне и объявлял новую дату для вызова. Это было невероятно, но очевидно. Однако обещание он пока держал и не пытался больше заговорить со мной «о нас». Я разрывалась, мне все на свете надоело. Но алчный демон мой не давал мне продыху. Он будил во мне все самое скверное, жадное. Он заставлял меня работать по ночам, потакать всем и убеждать их в моей безграничной преданности. На самом деле я извертелась так, что сама себе стала противна. Я самый двуличный… или даже трехличный лицемер на свете.
– Приехали.
Дом скорби выглядел немного санаторием, немного больницей, немного тюрьмой. Наверное, так выглядит он в любой стране. Однако здесь, в Англии, он был не страшным, а скорее… надежным. Врачи здесь не носили белых халатов. Они были в костюмах, но не строгих. Санитары носили одинаковые светло-зеленые полотняные куртки с рукавами до локтя и с именным значком. Все они были низкорослыми крепышами, похожими на игроков в регби. Вид у них был такой, что они в любую минуту могут очень организованно навести порядок в любом хаосе. Врач был очень не похож на Стравинского. Он был скорее похож на попа, толстого, бородатого и длинноволосого попа, который носит под бородой галстук и коричневую пару. Он сидел за столом и тщетно пытался попасть толстым пальцем по микроскопическим кнопкам мобильного телефона. Когда мы вошли, он сердито сунул телефон на соседний стул и поздоровался. Потом он долго описывал нам состояние больного по фамилии Каурас и читал список лекарств и их действие. Я покосилась на Фила. Тот сидел с прямой спиной и кивал, выкатив глаза. Вид у него был умный, но я видела в его мрачных глазах что-то похожее на панику. Из сказанного он понимал меньше меня. Все, что ему нужно было, это встреча с Урмасом. Больше он ничего знать не хотел.
– Так что вы сами видите, что я не могу вам порекомендовать встречу с ним наедине. Санитар должен присутствовать. Так будет мне спокойнее, да и Урмасу тоже.
Фил шумно вдохнул воздух и хотел что-то сказать, но не сказал. Он просто согласился с врачом-психиатром и спросил, когда можно начинать.
– Они только что пообедали. Сейчас его приведут. Он сегодня в хорошем настроении.
Врач ушел, и я тут же забыла, как его зовут.
С того самого дня, когда Урмаса сюда увезли из полиции Харлоу, я видела его только раз. Он уже не говорил ни с Жирным, ни с другими. Он не смотрелся в стену и не искал проводов в волосах. Он глядел строго и спокойно. Врач у него тогда был другой. То была женщина лет сорока пяти, маленькая и ужасно умная. Она носила прическу под принцессу Диану и очень ярко красила ногти. Шея у нее была, как у индюшки, но я заметила в морщинистых складках очень дорогую ниточку настоящего морского жемчуга. Она хотела знать об Урмасе всю подноготную, и мне пришлось перевести кроме дат, имен и названий и такой диалог:
– Вы когда-нибудь пытались сам себе повредить?
– Повредить? Себе? А как же?
– Как именно и когда?
– Как все… пью, курю, жру что попало каждый день.
– Я хотела сказать, пытались ли вы покончить жизнь самоубийством?
– Чего?
– Не вешались, не стрелялись, не резали себе вен?
– Не резал я вен! Я че тебе, самоубийца, что ли? Че я, с ума сошел?
– Отравиться не пытались?
– А че пытаться? Поел в «Йо-Суши» – и привет.
– А у вас в роду никто не…
– Нет. Никто не одурел покамест. Дед так спился. Бабка утонула во время купания в озере. Одного дядю задавило машиной, а другой свалился с балкона. Наверное, пьяный был. Я тогда только в школу пошел. А еще двоюродная сестра была. Кристина. Она точно съела что-то не то… откачали, а она опять съела.
– А большая ли у вас семья?
– Большая. Мать дома, брат есть старший.
– А отец? Жив?
– А хрен его знает…
– Ясно. Вы давно пьете?
– Я не пью.
– Как же так, вы же в полиции были пьяным.
– Был.
– Вы пьете.
– Я давно уже ничего не пил. Шутишь, бабуля? Скоро неделя, как у меня ни капли во рту не было. А этот, – Урмас кивнул врачихе на санитара со значком «Макс», – даже пива не дает. Обещает и не дает.
– Значит, вы раньше пили много и часто.
– Каждый день. Жизнь такая.
– А давно вы начали так пить?
– Давно.
– Как давно?
– Очень давно.
– Год назад? Два? Три? Пять?
– Да.
Урмас подобный номер уже выкидывал в полиции. На вопросы он не просто не отвечал четко и ясно. Он в итоге не отвечал на них вообще. Хотя было впечатление, что отвечает. Вот только мне было не ясно, видит ли это врач. Должна видеть. Она же без пяти минут профессор.
Сегодня Урмаса привел санитар со значком-табличкой «Джеффри». Как было бы просто мне жить на этом свете, если бы все люди носили свои имена на груди. Фил уселся перед Урмасом, Джеффри встал у него за плечом, как телохранитель, а я села сбоку. Между нами стоял большой стол переговоров. Мы обменялись приветствиями. Фил подумал и попросил меня прямо:
– Спроси его, знает ли он Скрипа? Скажи, что мы из полиции. Пусть расскажет, где тот живет, кто он и как его найти?
Эх, Филипп! Я не психиатр, но он сейчас может все испортить. Что ли рискнуть и попробовать помочь? А кто меня поймает? Это же не официальное собеседование и даже не на запись. Урмас не арестован. Я спросила его:
– Урмас, вы не знаете, у Скрипа номер не изменился? Не найду его никак.
– Не изменился. Все тот же, – неожиданно легко и просто ответил Урмас.
Может быть, он действительно не отдает себе полного отчета в том, что происходит. Я продолжила, не оглядываясь на Фила.
– Какой у него номер?
– Я не знаю. У меня в мобильнике все номера.
– А как вы с ним познакомились?
– Через Эдиту. Он бывший Эдитин хахаль. Он мне ее сам подарил.
– Почему?
– За хорошую работу.
– Какую работу?
– А не скажу… А то обратно отберет.
Я почувствовала, что Урмас уводит меня в сторону. Филипп шевельнулся.
– Погоди, – сказала я Филу и снова спросила: – А Скрип все еще в Лондоне?
– Он все еще в Кенте, дура, – вдруг рассердился Урмас, а Джеффри напрягся. – Ты че, не помнишь, что Жирный сказал? В Лондоне нельзя пробивать счета. Надо за город ехать всем. Атлас принес? Таки да! Эдита уже живет на востоке, поэтому я – к ней. Андрюха человек северный, Санька с этой… с латышкой. Ну, а наш носатый – на юг. Ты не соображаешь ниче? Он какой тебе район дал?
Урмас уставился вопросительно. Надо было отвечать.
– Северо-восток от Лондона.
– По вордпэю?
– Да, – в этот раз я даже не удивилась.
– Ну так и работай там. Че ты ему?
– Мне надо с ним срочно связаться. Плохи мои дела.
– Так ведь сказано, чтоб не приезжали. По «аське» все…
Я сначала не поняла, а потом вдруг вспомнила, что «аськой» называли программу ICQ эстонские мальчишки из переводов для Терри. Мне стало нехорошо, но дело было не в «аське». А я-то голову ломала, где я слышала это слово «пробивать», когда переводила разговоры из компьютеров и телефонов. Урмас уже произносил его в первый день нашего знакомства. Он именно тогда и Скрипа упомянул.
– Урмас, так в том-то и дело, что у меня комп сломался. Не могу я по «аське».
– Дело твое. Поезжай.
– А адрес?
– Не знаю.
– Хоть город скажи. Помоги мне, пожалуйста.
Урмас перестал сердиться.
– Хорошо. Я спрошу у Жирного. Когда он на связь выйдет.
– Мне срочно надо.
– А я не помню… Брут Старз… кажись… Точно. Оттуда баба такая шикарная приезжала. Лариска. Во-от с такими дойками! Твои отдыхают.
– А как он хоть выглядит? Как я его узнаю?
– Скрипа-то? А я его че, видел, че ли? – и тут Урмас обратился к Филиппу: – Доктор, сигаретку дай. Не дашь? А пивка? Козел ты, доктор. Жирный говорил, что все вы тут козлы. А ты вообще тяни-толкай, бля. Щас я…
Джеффри, видимо, что-то не понравилось в Урмасе, и он положил руку ему на плечо. Урмас не оглянулся, но замолчал и уставился в стол.
– Урмас, – спросила я снова. – А ты не знаешь фамилию Ларисы?
Но тот даже не шелохнулся. Я попробовала еще раза два и поняла, что прием окончен. Урмас сосредоточенно разглядывал поверхность стола, каждую крапинку и не обращал на меня внимания. Я не могла не удивляться, почему он говорил со мной так, будто знает меня давно. Перепутал меня с кем-то? А, может быть, он помнит мое лицо по прежним встречам, но нечаянно связывает меня со своей компанией. Это возможно потому, что говорю я с ним на языке, ему понятном. Значит, он и вправду ненормален. Или это у него от лекарств? Вот тебе раз!
Я посмотрела на Фила. Он был недоволен, но ждал. Он меня слишком хорошо знает, чтобы прерывать. Особенно когда у меня такой обеспокоенный вид, а я действительно беспокоилась. Я на всякий случай, боясь нарушать эту зыбкую связь с Урмасом, поволокла Филиппа к двери, шепча:
– Можно тебя на минутку?
– Ну и что сейчас там произошло? – Филипп спросил меня строго, когда мы оказались за дверью. – Почему ты не перевела мне ни слова?
– Ты мне доверяешь?
– Пока да.
– Он принял меня за кого-то другого, и я побоялась, что если заговорю по-английски, он нам не поможет. Ты видел, как он замер в конце? Я думаю, что он решил, что я пришла к нему одна, со свиданием, как другие приходят. А ты для него был просто очередным работником больницы.
– Ну и что он сказал?
– Он никогда не видел Скрипа. Но, по его словам, тот живет в Кенте с какой-то красавицей Ларисой. Они занимаются отмыванием денег по банкам через интернет, причем адреса и ветки банков рассыпаны по всей стране. Один из сайтов называется «Вордпэй». Возможно, что сам сайт и не левый, но свой человек дает свое имя, свой адрес и банковский счет. Скрип его пробивает… открывает там в сети счет, но уже с новым именем, хоть и по тому же адресу. Потом он кидает оттуда суммы по этим счетам. Ребята эти деньги снимают наличными, часть оставляют себе, а часть кладут на его же счета этих самых сайтов. Это делается под видом продажи какой-то глупости вроде телефонной музыки. Причем многие сайты на самом деле существуют и знать не знают, что как интернет-банк они используются для отмывания небольших сумм, от четырехсот до двух тысяч фунтов в неделю.
– Вот это да! – Фил обалдел по-настоящему. – И это он тебе сам рассказал? Он что? Ненормальный?
– Нет… то есть да. Но это не он мне рассказал. Он так… шестерка. От него нужно было только имя с адресом и двухлетним счетом. А потом он бы только деньги туда-сюда гонял. Он говорил мало, но с его слов я поняла, что его тоже должны были пробивать, что работают они вроссыпь, что Скрипа надо искать в… У тебя есть карта?
– В машине.
– Поехали. Вряд ли ты от Урмаса больше узнаешь.
– Но откуда ты знаешь про те банки онлайн?
– Из других переводов. Я не могу тебе больше ничего сказать. Это дело уже расследуют в Лондоне – финансовые махинации. Похоже, что Скрип – и их материал тоже. Поторопись. Они могут найти его раньше тебя.
Фил не ответил, но зашагал к машине быстрее.
Назад мы ехали в страшном возбуждении. Итак, Свиридов не только жив, он в Англии и снова делает деньги сказочным путем. Том обрадуется и сделает Фила лейтенантом… когда-нибудь. Мы вернулись к моему дому, где был припаркован Филиппов ровер. У него в багажнике был атлас британских дорог «От А до Z», карта для водителя. Такие есть, наверное, в любой машине этой страны. Мы внесли его в дом, открыли карту Кента и стали изучать города. Никакого Брут Старз мы не нашли. Зато нашли Бродстерс. След взят. Очень хорошо. Я ничего не забыла?
– Да, и проверь, был ли у Урмаса с собой мобильный телефон.
– Если был, то он теперь будет в клинике. Полиция все вещи должна была с ним отправить. Ты почему мне раньше об этом не сказала? Растяпа!