Loe raamatut: «Гений и злодейство. 26 рассказов авторов мастер-курса Антона Чижа в честь 225-летия А. С. Пушкина»

Ирина Ильина, Артём Боев, Анна Росси, Анkа Б. Троицкая, Надежда Салтанова Анри Мартини Ольга Красильникова Андрей Епифанцев Ирина Тушева Ирма Григ Наталья Болотина Елена Гулкова Елена Тумина Лиса Самайнская Дмитрий Тришин Елена Еремина Татьяна Макарова Дарья Копосова Мила Нуссбаумер Ирина Кашеварова Юлия Кизлова Евгения Алексеева Игорь Лизкин Дарья Журавлева Янина Анищенко Гульнара Римовна Василевская ja teised

Font:

В оформлении обложки использованы материалы с Vecteezy.com

Авторы: Еремина Елена, Троицкая Анkа Б., Ильина Ирина, Копосова Дарья, Гулкова Елена, Епифанцев Андрей, Нуссбаумер Мила, Кашеварова Ирина, Тушева Ирина, Кизлова Юлия, Алексеева Евгения, Росси Анна, Григ Ирма, Салтанова Надежда, Красильникова Ольга, Болотина Наталья, Лизкин Игорь, Тумина Елена, Журавлева Дарья, Мартини Анри, Макарова Татьяна, Василевская Гульнара, Тришин Дмитрий, Боев Артём, Самайнская Лиса, Анищенко Янина

Продюсерское агентство Антон Чиж Book Producing Agency

Корректор Ольга Рыбина

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

ISBN 978-5-0064-4181-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие составителя

Любите ли вы Пушкина?

Что за вопрос! Пушкин с нами с детских сказок, со школьных стихов, с экзаменов в институте. Пушкин всегда и везде. В цитатах. В крылатых фразах. В трёх строчках, что врезались в память. Даже в кино.

Мы так привыкли, что не замечаем, насколько Пушкин велик. Без фальшивых комплиментов и дифирамбов. Он велик как гений русской литературы. Как живой актуальный автор.

Даже сегодня, когда мы живём совсем в другом обществе, Пушкин современен.

Мы это решили доказать.

Двадцать шесть авторов Писательской академии подготовили сборник детективов, которые возникли из… произведений Пушкина. Это называется модным словом «ретеллинг» – когда автор берёт что-то известное и переписывает на новый лад.

Наши авторы рискнули переписать гения.

Нет, не улучшить, а написать в жанре детектива так, чтобы ощущался дух Пушкина.

Как получилось? Судить вам.

Кстати, именно Пушкин написал первый русский литературный детектив.

А потому сборник мы озаглавили цитатой из «Моцарта и Сальери».

Александр Сергеевич, мы Вас любим!

Искренно.

Примите наше подношение в честь Вашего 225-летия!

И спасибо Вам, что создали для нас Русскую литературу.

А мы продолжаем!

Антон Чиж

Елена Еремина.
МОРОЗ И СОЛНЦЕ
(«Сказка о медведихе»)

Как весенней тёплою порою
Из-под утренней белой зорюшки,
Что из лесу, из лесу из дремучего
Выходила медведиха…
А. С. Пушкин

Он уже направлялся к выходу из универмага, но остановился, вглядываясь в лицо молодого мужчины.

– Егор? – Матвей Николаевич не мог поверить своей удаче. Ну надо же, где встретились. – Егорушка, как там Любава, дочка моя? Как детки ваши? Наверное, совсем большие?

– Любава? Да вы что, дядя Матвей? – Егор попятился к прилавку с женскими шляпками и опёрся на него локтями. – Откуда ж я знаю? Как в город уехал, так с ней и не виделись.

Матвей снял очки, сдавил пальцами переносицу. В голове закрутилось: «Мороз и солнце. День чудесный! Зачем же Егор врёт?»

Но тот кивнул на дородную женщину, примерявшую синий фетровый блин:

– Нинка, супружница моя. Стеклянную свадьбу недавно отметили. Пацаны растут. Двое. Во! – Он помахал ладонью над головой. – Выше меня уже!

«Мо-роз-и-солн-це», – стучало в висках, когда Матвей выходил из стеклянных дверей.

«День-чу-дес-ный», – не отпустило на заднем сиденье пригородного автобуса. За пыльными стёклами трясся весенний лес, в рюкзаке на стопке из трёх томов Набокова постукивали друг о друга коробочки с блёснами-грузилами. Традиционные покупки выходного дня. Зачем они теперь? Вся его жизнь, все надежды и мечты о примирении с дочерью, о встрече с внуками, всё рухнуло в одну минуту.

* * *

В Медвежье он приехал по распределению учителем русского языка и литературы. Оглянуться не успел, как оказался женат и родилась дочка. Супруга Галина была уверена, что, отработав положенные три года, он увезёт их в город. Ан нет.

Матвей прикипел к размеренной сельской жизни, даже говорить стал как деревенский. А ещё здесь он чувствовал себя нужным. Учил не только литературе: после уроков в физкультурном зале показывал восторженным пацанятам приёмы самообороны. Даже на районные соревнования выезжали. Из него самого спортсмена не вышло, хотя в вузовской секции самбо был он одним из лучших. Если бы не минус шесть диоптрий, выполнил бы КМС. Но институтский врач справку для соревнований не давал.

Когда в очередной раз Матвей Николаевич отказался переезжать в город, жена забрала дочь-подростка и ушла к пожилым родителям. А он продолжал «сеять разумное, доброе, вечное» и раз в месяц приносил алименты.

Дочку Любаву видел только в школе. Но и она с ним перестала разговаривать: или мать настроила, или тоже мечтала о городе. Не помогли даже золотые янтарные серьги, которые подарил ей на шестнадцатилетие. «Ничего, повзрослеет, поймёт, – утешал себя Матвей. – Всё наладится. Буду внуков нянчить».

Перед выпускными экзаменами смешливая Любава притихла, на уроках смотрела в окно. Матвей понимал: волнуется. Экзамены через неделю. Но дочь вдруг перестала приходить в школу.

Бывшая супруга дальше сеней его не пустила:

– Уехала! С хахалем, Егоркой Полуниным. Такая своевольная стала, а я с ней одна бьюсь, – Галина скривила губы и зло прищурилась: – Скатертью им дорога!

Видно было, что обижена сильно. Дочкой она гордилась, наряжала как картинку и любила повторять, что не для сельских ягодку растит. Выдаст замуж за богатого городского. Надеялась, что заберёт её Любава из опостылевшего села.

Через неделю он, как всегда, принёс конверт. Галина деньги пересчитала и обрадовала: есть весточка. Молодые в городе устроились, расписались чин чином. Но адрес не дала. Сказала, что дочь не велит.

Так и повелось. Шестнадцать лет он приносил деньги, а бывшая супруга скупо докладывала: «Доча родилась, Варей назвали. Егор на хорошую работу устроился, но деньги им нужны: детский сад платный. Сын родился, Серёжа. В новую квартиру переехали. В долги влезли. И ремонт дорого стоит. Дети в платной гимназии учатся. Отличники. Адрес не дам. Сказала, что потом сама с внуками к тебе приедет». Матвею денег было не жаль: радовался, что Любава от помощи не отказывается.

* * *

Прямо с автобуса Матвей побежал к Галине.

– Ну и что? – с усмешкой ответила. Словно ждала этого разговора. – А ты хотел, чтобы я соседям призналась, что дочка непутёвой выросла, из дома сбежала? Пусть все думают, что замужем. Не вздумай сболтнуть, что не так это.

Он пошёл в сельмаг, купил водки, но всю ночь не мог заснуть. Ворочался, подслеповато щурился на окна, в которые светила луна. Сна не было. На табурете возле кровати нащупал очки и, пошатываясь, вышел на тёмное крыльцо. Почти полная луна обрисовала края подкрадывающихся к ней облаков. Где-то завыла собака. «Что же это? Мороз и солнце, – больно стукнуло в висках и за грудиной. – Была бы жива, давно бы матери весточку прислала».

Он закрыл дверь на засов, сел к столу и задумался. Что он упустил? Все эти годы жизнь в Медвежьем шла без происшествий. Мужики работали: лесопилка, рыбалка, охота. Женщины хозяйничали. Всё как у всех: свадьбы, крестины, похороны.

Он плеснул остатки водки в кружку. Никогда столько не пил. Вспомнил! Да, лет пять назад была драка. Мужики крепко побили заезжего охотника. Тот в сельмаге начал хвастать, что недавно застрелил двух медведей.

Матвей удивлялся: охота на медведей разрешена, а местные добывают росомаху, зайца, лося, а медведей никогда. Он даже спросил у школьного завхоза, заядлого охотника, почему табу на медведей. Тот пожал плечами: «Сам посуди. Жи-ши нельзя через „ы“. А почему? Потому что нельзя. А у нас нельзя медведей убивать. Не мы придумали, не нам и рушить».

Матвей лёг, закрыл глаза. За открытым окном зашелестела трава. Придержал дыхание, прислушался. Тихо. А когда пропала Любава, тоже казалось, что под окнами кто-то ходит. Вроде даже тихий рык слышался и приглушенные постанывания, словно зуб у кого-то болит. И малинник возле дома полёг. А что ж удивляться, лес рядом. Может, барсуки или еноты какие неподалёку норы обустроили. Вроде снова шорохи? Или уже снится? Спать, спать… Завтра на работу.

Утром он с отвращением посмотрелся в зеркало: пригладил волосы, поправил очки, на всякий случай в третий раз почистил зубы и, с онемевшим от едко-мятной пасты языком, вышел из дома.

«Мороз и солнце», – словно пульсирующая боль в висках. Хорошо, что сегодня у него всего три урока.

После литературы в 11 классе спросил у Алёши Елизарова:

– Что-то долго братья твои болеют. Месяц уже. Как экзамены сдавать будут?

Тройняшки Михаил, Илья и Алёша учились в одном классе и вместе ходили на секцию самбо. На фоне крупных спокойных братьев Алёша выглядел мелковато. Зато был шустрым и звонкоголосым, как его Любава в детстве. И глаза такие же – искрящийся на солнце тёмный гречишный мёд.

Алёша не торопился с ответом, потрогал кожаный шнурок на шее, потом потянул за него и зажал что-то блестящее в кулаке:

– Не будет их на экзаменах. Отец их в город отвёз, лечиться.

– Что там у тебя? Крестик?

– Оберег. Мама вчера подарила, – на мальчишеской ладони искрилась большая капля янтаря.

Захлестнуло, стукнуло в виски: «Мо-роз-и-солн-це». Захлестнуло так, что оборвалось дыхание. Точно такие янтарные капли дрожали на серьгах, подаренных им дочери.

– Мама? Маму Любавой зовут?

– Нет, Софьей.

Сердце ухнуло вниз. Но снова забилось: а вдруг имя поменяла?

– Адрес, адрес у вас какой?

«День-чу-дес-ный», – повторял он, спускаясь по ступеням школы.

– Ты куда, Матвей Николаевич? – из-за угла школы выглянул завхоз, пряча в рукаве синего халата дымящуюся папиросу. – К кому пошёл? К Елизаровым? А что случилось-то? Ты там поаккуратнее. Завуч сказала, что ноги её там не будет. Мать-то нормальная, а отец-охотник заговаривается. Не наш он, приезжий. Или болен, или пьёт. А по-хорошему, его бы Знахарке показать, пока беды какой не случилось.

Матвей остановился:

– А Знахарка… она только лечит? А рассказать, почему человек пропал, может?

– Она всё может. Только верить нужно. Даже в больнице лечение не поможет, если не веришь. Вот в медпункте нашем сельском шаром покати, а к Знахарке очередь. Потому что верят, что она лучше докторов кривошею у младенца поправит, поясницу мужику залечит, бабе травяной сбор даст, чтобы дети рождались, а ещё… – завхоз только начал курить и был не прочь побеседовать, пока папироса не закончится, но Матвей был уже далеко.

Он почти бежал, и дорога не заняла много времени. Окна большого дома скрывали кусты отцветающей сирени. Во дворе, огороженном некрашеным штакетником, между бревенчатой баней и курятником расхаживали куры. Матвей покосился на пустую конуру и прошёл к крыльцу.

На стук открыла женщина, нисколько не похожая на Любаву. Светловолосая, стройная, глаза синие.

– Здравствуйте. Из школы? Так Алёша там ещё, – удивилась она. – Братья его? В городе они. Мы с мужем решили, что лучше им пока у моей сестры пожить. – Женщина отвечала чуть слышно, словно боялась кого-то разбудить. Зябко потянула вниз рукав шерстяной кофты, но он успел заметить свежие синяки на тонком запястье. Четыре тёмных пятна в ряд. Такие следы оставляет крепкий захват.

– Серёжки… янтарные… – он не успел спросить.

– С кем ты там? – оттеснив женщину, выглянул небритый мужик в полинялом спортивном костюме и уставился на Матвея мутными глазами. – Что надо?

Матвей снова представился.

– Аааа. Учитель? – мужчина пьяно усмехнулся и запустил пятерню в спутанные волосы. – А мне учителя здесь не нужны. – Он вдруг уставился за спину Матвея остекленевшими глазами и хрипло зашептал: – Зачем пришла? Уходи, Христом Богом прошу. Уйди! Отдам я его!

Мужчина покачнулся, и Матвей увидел белое лицо и полные страха глаза стоявшей за ним женщины. Она смотрела на Матвея и беззвучно повторяла какое-то слово. Дверь захлопнулась.

«Мо-роз-и-солн-це. Что она пыталась сказать? Сходить к участковому? И что скажу? Что родители своих сыновей в город отправили? Имеют право. Что увидел кусок янтаря, похожий на тот, что подарил дочке? Так таких серёжек, может, тысяча. Что отец Алёши допился до белой горячки? Так ему тогда врач нужен. Врач?»

Матвей подвигал ртом, повторяя движения губ женщины. Может, она просила позвать к ним Знахарку?

Настасью Петровну односельчане только за глаза звали Знахаркой. А лично обращались уважительно, по имени-отчеству. Дом её стоял на той же улице, что и дом Матвея. Если шла по их улице молодуха с младенцем или ковылял мужик, держась за поясницу, все знали: идут к Знахарке. Да и его жена тоже к ней Любаву носила. Потом несколько дней была как не в себе. Вздыхала невпопад, от Матвея отмахивалась. Не твоё, мол, дело, сама разберусь.

Знахарка встретила Матвея неласково, но в дом, пропахший травами, пустила.

– Что за беда? Садись за стол, – показала она на табурет, сама села напротив.

Матвей не знал, с чего начать, но потом из него как полилось. Выложил всё, что наболело. Старуха не перебивала, только лицом потемнела, когда рассказывал, как встретил Егора в городе и как Галина посмеялась над ним.

– Помогите дочь найти. Сердце болит, спать не могу.

– Раз пришёл, расскажу, что знаю. А поверишь или нет, дело твоё. Село наше старое. Говорят, что началось оно с людей, похожих на медведей. Или с медведей, похожих на людей. Но до сих пор такое случается: родится в семье дитя человеческое, а на шестнадцатый или семнадцатый год, у кого как, в самое первое полнолуние обращается. Становится медведем молодым. Всего на несколько часов. Если живой крови не выпьет, то снова человеком станет. А если беда такая случится, что курицу поймает или собаку задерёт, останется медведем. Поэтому их от греха подальше на цепь в полнолуние сажают.

– А Любава? Она-то здесь при чём?

– Когда принесла её Галина ко мне, я сразу сказала, что печать медвежья на девочке. И следить за ней нужно с шестнадцатого дня рождения. А уж посадила она Любаву на цепь или нет в то полнолуние, мне неведомо. Сам спроси.

Зачем он сюда пришёл? Легенды. Оборотни. Цепи. Это в наше-то время! Вампиров ещё не хватает.

– Не поверил, – усмехнулась Знахарка. – А ты сходи к жене. Если что плохое узнаешь, водку не пей, а ко мне возвращайся. Вижу, не весь у нас с тобой разговор на сегодня.

Матвей обернулся в дверях:

– Там охотник Елизаров с Десятой улицы чудит. Пьёт, наверное. Жену из дома не выпускает. Сыновей в город отправил. Может, сходите к ним?

Знахарка встала:

– Всех троих в город отправил?

– Двоих. Алёшу я сегодня видел. А вы и их знаете?

– Вернёшься, поговорим. Только обязательно сегодня вернись, чтобы новой беды не случилось.

* * *

В дом к Галине он не стал заходить. Обыскал баню и хлев. Уже смеркалось, когда он заглянул в полуразвалившийся сарай. В тёмном углу на подгнившей стене висели ржавые цепи с ошейником. Он вытащил их на свет и увидел истлевший лоскут, жёлтый в мелкий цветочек. Такое платье было у Любавы.

Галина смотрела телевизор и пила чай. Матвей бросил увесистую цепь на стол так, что звякнули чашки в серванте.

– Это что? – проревел он.

Галина запричитала, закрыв лицо ладонями:

– Ой-ей-ей! А что делать-то было? Позор же на мою голову, не на твою. За дочкой не углядела. С женатым командированным спуталась, забеременела. Так и аборт делать не захотела! А я…

– Ты её… кровью напоила? – Матвей побледнел от своей догадки.

Жена отняла ладони от красного лица. Глаза были сухими. Проговорила чётко, словно выплёвывая слова:

– Порченая она была. Печать медведя. Всё равно бы или в лес, или с цыганами ушла. И внуков таких же порченых бы родила.

* * *

Стемнело. Круглая луна висела над крышами спящих домов. Знахарка ждала его на скамейке у своего дома.

– Вернулся? Что сказала?

– Всё. Стала Любава медведицей. А если я её в лесу отыщу, сможете назад обратить?

– Не узнает она тебя. Месяц или два они помнят, как людьми были. И родителей помнят. А потом всё. Зверь и зверь. Не вернёшь. А братья Алёшины как давно в школе не были?

– Болели они больше месяца.

– Плохо дело. Печать медвежья на всех троих. Показала мне детей Софья, когда они из соседнего посёлка к нам переехали. Видать, двоих уже не уберегла. А Алёшу ты спасти можешь, если не дашь сегодня к крови притронуться. Поторопись. Нет, постой-ка! Я мигом!

Старуха на удивление легко поднялась с лавки и скрылась за калиткой. Вернулась она с тёмным пузырьком, поблёскивавшим в лунном свете. Зашептала:

– Шёл Митька по нитке, встал на камень – кровь не канет. Тьфу. Тьфу. Тьфу. Ключ да на замок. – Она протянула пузырёк Матвею. – Пей. Пей, не бойся.

А тот и не боялся.

– Это Любава ко мне тогда ночью приходила? Под окнами плакала, помощи искала?

Знахарка кивнула. Значит, это дочкины стоны он тогда слышал и не помог ей. Матвей снял очки, вытер глаза. Одним глотком осушил пузырёк, даже вкуса не почувствовал.

– Поспешай с Богом! Если туго придётся, кровь пойдёт, повторяй: «Встал на камень, кровь не канет. Ключ да на замок». Запомнил?

Отчего же не запомнить. На стихи похоже. Он их знает столько, что за два дня не рассказать.

– А некоторые так запомнил, что вовек не забыть, – сказал он вслух. Вспомнил синие глаза Софьи, её молящий взгляд. – Мороз и солнце.

В доме Елизаровых было тихо. В двух окнах горел тусклый свет. Нужно было позвать участкового. Вот как это выглядит со стороны? Пожилой учитель литературы из кустов заглядывает в чужие окна.

Размахивая руками, по комнате кружил отец Алёши. В тех же линялых брюках с растянутыми коленками, на спине спортивной куртки деформированные буквы «СССР». Больше в комнате никого, но он словно спорил и что-то кричал. Что именно, не разобрать, окна закрыты.

Где Алёша? И Софьи не видно. Матвей собирался прокрасться в дом, но услышал приглушенные вздохи и ворчливое постанывание. Медвежонок! Звякнула цепь. Матвей определил, звуки доносятся из бани, но заглянуть не успел.

Дверь дома распахнулась. В светлом проёме показалась мужская фигура, в руке поблёскивал большой кухонный нож. Матвей присел, вжался лицом в тёмный куст и чуть не задохнулся от аромата молодых черносмородинных листьев.

Было слышно, как мужчина неторопливо спустился с крыльца и пошёл к курятнику. Скрипнула дверь, раздалось разноголосое кудахтанье, заполошное хлопанье крыльев. Матвей не теряя времени бросился к бане, прижался к прохладной стене. То ли глаза привыкли, то ли луна набрала силу, но Матвей теперь видел как днём.

Отец Алёши вышел из курятника и, держа вырывающего петуха за шею, на вытянутой руке понёс его к колоде для рубки дров. Белое оперение птицы, бьющей крыльями, казалось, освещало ему дорогу.

Матвей спрятался за угол бани. С Алёшей ничего не случится, если не подпустить к нему обезумевшего отца.

Квохтанье внезапно оборвалось.

– Сказал: верну – значит, верну, – в наступившей тишине произнёс раздражённый мужской голос. – Не рычи! Не знал я, что ты беременная. Думал, самца поднял. Всё-всё. Не охочусь я на берлоге. Пятнадцать зим как завязал. А ты всё приходишь и приходишь! Сейчас и Алёшу тебе верну. – Охотник за лапы нёс обезглавленную белую птицу к бане, из разрубленной шеи капала чёрная кровь. – Сынок, я тебе поесть принёс!

Зазвенела цепь. Медвежонок громко принюхался, заворчал.

Матвей спокойно ждал, когда охотник подойдёт ближе. Первое – сбить с ног. Второе – взять захват на болевой приём или удержание. Он был уверен, что продержит охотника на земле столько, сколько нужно. Да хоть до утра.

Пора! Матвей сделал резкий проход в ноги. Но не учёл маленькую, но жизненно важную для себя деталь. В левой руке охотника оказался нож. И блеск лезвия Матвей заметил только во время сближения, когда не мог остановиться.

Приём он выполнил технично, как учили: поднырнул, захватил снаружи жилистые бёдра в трениках, толкнул плечом и одновременно двумя руками рванул на себя. Ух! И с восторгом падая на поверженного противника, неожиданно ощутил резкую боль в плече. Острие ножа проткнуло пиджак, вошло между ключицей и правым плечевым суставом. Матвей отпрянул в сторону, чтобы не получить второй удар от лежащего навзничь противника, и тут же вскочил, но правая рука повисла. Проведя левой по лицу, он понял, что потерял очки.

– Тыыиии? – Охотник вскочил, размахивая ножом. – Подь со мной, поможешь Алёшу покормить. И петух нам теперь не нужен. Потерпи, сынок.

Словно в ответ раздался голодный рёв медведя, почувствовавшего запах крови.

«Если убегу, скормит петуха. Если пойду с ним, смогу что-то сделать». Рукав пиджака пропитался кровью, голова кружилась. Матвей зажал рану, прошептал: «Встал на камень – кровь не канет. Ключ да на замок», – и шагнул к дверям бани.

Но охотник забормотал:

– Стой-ка! Тебе одному всё расскажу, а потом пойдём. – Без очков Матвей видел вместо лица охотника белое пятно, а сбивчивое бормотание было похоже на безумный бред: – Сегодня закончатся мои мучения. Убил я её зимой в берлоге. Думал, медведя поднял. Оказалось, медведиху. Да ещё и на сносях. Когда шкуру снимал, живот ей распорол, а там дети человеческие. Не взял греха на душу, Софье их привёз. Сказал, что цыгане отдали. Мать при родах умерла, а им без молока не выходить. А у нас две коровы молочные, пей не хочу.

Охотник замолк, его потряхивало, но нож он держал наготове. А Матвей чувствовал, как болезненная пульсация в плече стихает. Он осторожно пошевелил пальцами, согнул руку.

Охотник откашлялся, сплюнул и продолжил уже более внятно:

– Шкуру привёз домой. А медведиха та стала по ночам приходить. Думал, из-за шкуры, сжёг её. Не помогло. Придёт и смотрит. А как мальцам по шестнадцать исполнилось, захотела, чтобы я их вернул. Вот, сегодня и Алёшу ей отдам. А ты поможешь. Крови-то в тебе побольше, чем в петухе. Иди первым, я за тобой, – он ткнул Матвея острием ножа в бок. – Шевелись, заждался Алёша. Есть хочет.

– Что ж ты делаешь? – закричал тонкий женский голос. К ним бежала Софья.

Доли секунды хватило Матвею, чтобы выбить нож. От удара охотник покачнулся, схватил Матвея за рукав и, падая, потащил за собой. А потом, оказавшись сверху, схватил ослабевшего Матвея двумя руками за горло и принялся душить.

Болевой приём на два локтя Матвей делал лучше всех в секции. Ноги сработали как надо, и даже правая рука не подвела. Он захватил запястья противника, прижал к себе, поддал тазом и так мощно прогнулся в пояснице, что хруст вывернутых суставов и жуткий крик охотника были слышны на всё Медвежье. Он поднялся, а охотник катался по земле и выл.

«Мороз и солнце. Два гипса на оба локтя на полгода, а может и спицы. Неприятная травма. Заодно и голову подлечат», – близоруко щурясь, думал Матвей. Злобы не было. Рехнулся человек. Напридумывал ужастиков и сам в них поверил.

– Софья, помогите очки найти. А то я как сыч на солнце.

Вызвали две скорые. На одной увезли воющего охотника, на другой Матвея. Врач уговорила. Сказала, что нужно посмотреть, не задеты ли связки. Укол от столбняка сделают, рану зашьют и отпустят. Удивилась, что при таком глубоком порезе кровь быстро остановилась, сосуды сшивать не нужно.

* * *

Утром в больнице участковый снял показания, отвёз Матвея домой. Тот сразу переоделся и пошёл Софью с Алёшей проведать.

– В лес они ушли. Вот за то поле, – сказала соседка.

Проложенная через молодую рожь тропинка привела к сосновому бору. За деревьями слышалось рычание и женский смех. На поваленном стволе сидела Софья, у её ног валялся котелок с остатками мясной каши.

В высокой траве шутливо боролись два молодых медведя и мускулистый паренёк, раздетый по пояс. На груди его на кожаном шнурке сверкала янтарная капля.

– Спасибо вам за Алёшу, Матвей Николаевич. Муж меня снова запер, чтобы не помешала, еле выбралась. – Она вздохнула. – Он таким не был. Сначала сны страшные начались, потом видения. Этой весной Илья и Миша первыми обращаться начали. Мы их привязали, как Знахарка сказала. Но на мужа вдруг нашло: меня в подпол загнал, а их кровью напоил.

Матвей вспомнил Любаву. Вот ведь судьба. Доживать свой век медведицей. Через месяц и эти медвежата навсегда в лес уйдут.

– Это ваше, – Софья достала что-то из кармана платья и протянула Матвею.

Он подставил ладонь. Две серьги. Одна с ярко-оранжевой каплей янтаря, вторая – без подвески.

– Муж дал мне их той зимой, когда мальчиков привёз. Бездетная я, растила их как собственных. – Софья посмотрела на Матвея, в синих глазах стояли слёзы. – Он сказал, что это серьги их умершей матери-цыганки, велел хранить. А что снял их с убитой медведицы, вчера признался. Утром Знахарка зашла, рассказала про вашу Любаву.

– Алёша мой внук? – ахнул Матвей.

Ноги не держали, он сел рядом с Софьей. Она не отстранилась, прижалась тёплым плечом.