– Да Вы сами посмотрите, какая была красота! – Надежда Дмитриевна подвела Марину к стенду, посвященному отдыху трудящихся. На одной фотографии, сделанной зимой, на фоне трехэтажного кирпичного здания, окруженного темными стволами деревьев, стояла плотная группа отдыхающих с двумя парами лыж на всех. На другой был зеленый летний лес и семья с двумя детишками, идущая по тропинке к небольшому деревянному домику. На третьей – берег реки, пляж, веселые купальщики.
– В большой корпус зимой на выходные давали путевки всем цехам по очереди, так за ними драка была. Под Новый год был традиционный заезд для администрации. А летом двухнедельные путевки еще в марте расписывали. Домики, как этот, давались на семьи, а другие, что получше, – они там, дальше от ворот, – были закреплены. Но с этими дачниками такая стала толчея, особенно, когда пустили коммерческий автобус, что я туда перестала ездить.
Тут Надежда Дмитриевна взглянула на часы:
– Ой, уже рабочий день ее кончился, а мне еще ключи сдавать!
Марина распрощалась и вышла на остановку, размышляя, куда поехать завтра с утра: в Завражино по следу Краснова или в Белый Яр по следу тети Тани. «И удастся ли найти свидетелей событий восьмидесятого года? Интересно, а тот, «молодой в светлом костюме» куда поедет? Да уж, приметы! Под такие можно много парней подобрать. Например, в свите Краснова сразу двое подходящих, да и вон тот парень у киоска, похож на них, как родной брат», – Марина едва взглянула на парня, а он сразу отвернулся, уставился на витрину и, не отрывая от нее глаз, слинял за угол киоска. На жаркой солнечной улице вдруг как сквозняком потянуло, по спине «мурашки побежали».
Тут, видимо, кончилась смена, и от проходной потянулся шумный людской поток. Подошедший автобус остановился очень удачно, Марина оказалась первой у двери, быстро запрыгнула и села у входа. Она смотрела во все глаза, но парень не вошел. «Похожий или тот же самый?» – думала она, повернув голову к окну, чтобы не упираться взглядом в плотную стену стоящих пассажиров. В автобусе было жарко и душно, несмотря на открытые люки. «Был ли этот парень в самолете? Нет, кажется. А, может, был? Значит, за мной следят? Но зачем? Я тоже член семьи, и на меня распространяется какая-то наша тайна. Хотят убить? Но пока вокруг меня ничего опасного не происходит. И в самолете этого типа не было. Значит, нечего зря психовать».
Возле метро она только успела спросить, как доехать до автовокзала, и почти сразу подошла нужная маршрутка.
Марина зашла на автовокзал и нашла расписание автобусов на Белый Яр, правда, не на большом пластиковом табло, а на бумажном листочке. Рейсов было четыре, Марина решила ехать первым в 8 часов.
Жара к вечеру чуть спала, появился легкий ветерок. Марине захотелось пройтись по Красному проспекту, хоть полчаса посвятить осмотру достопримечательностей. Быть в Новосибирске, родном городе папы, и ничего не увидеть, было обидно. Марины была убеждена, что новые места из окна экскурсионного автобуса не изучишь, надо походить, побродить, заглянуть во дворы и переулки.
Так научил папа, когда после Марининого 10 класса они семьей ездили в Санкт-Петербург. Чудесная вышла поездка, все сложилось удачно: и деньги у папы тогда были, и отпуск маме дали. Десять дней пролетели очень быстро. Времени буквально не хватало. Как же хорошо, что в продуманной насыщенной программе среди посещений исторических и культурных мест были запланированы «окна» для простых прогулок: по Невскому проспекту, на стрелку Васильевского острова, посмотреть белую ночь. «Душа города открывается при неспешном созерцании, а не «галопом по Европам».
Сейчас у Марины действительно был цейтнот, но она все же выделила 30 минут. «Если до Оперного далеко, вернусь назад». Она перешла на теневую сторону и пошла вверх по проспекту, который вскоре стал бульваром. Кроме церкви с золотым куполом, ей встретились еще несколько прелестных старых краснокирпичных домов. И вообще здесь не было двух одинаковых зданий, каждое имело свое лицо. Всего за 15 минут она дошла до центральной площади, площади Ленина, и увидела Оперный театр – действительно красивое здание с колоннадой и чешуйчатым куполом. Правда, пространство перед ним загромождала многофигурная чугунная композиция – памятник одноименному вождю. Так что того вида спереди, как на старом конверте, больше не было, но и сбоку театр смотрелся вполне хорошо. К радости Марины, с этого боку еще обнаружилась остановка трамвая того самого маршрута. На трамвае, опять переполненном, потому что наступил вечерний час пик, она и вернулась «домой».
Тетя Катя уже ждала Марину с целой горой жареных пирожков с картошкой, капустой и повидлом.
– Ты что так долго-то? Пироги стынут, – обратилась она по-свойски, забыв про «выканье».
– Вот здорово! Это Вашими пирогами на всю улицу пахнет?
– Нет, – рассмеялась Катя, – это ветерком с шоколадной фабрики потянуло.
– Этим ветерком и конфет принесло, – Марина протянула тетке коробку с набором «Вечерний Новосибирск», купленную по пути с остановки.
– Что ты, Марина, такие дорогие конфеты! Лучше бы в Москву сувенир увезла. Ну ладно, ради знакомства, возьму. Спасибо!
За столом они обсуждали завтрашнюю поездку:
– В 7 встанешь и успеешь. Лучше ехать на трамвае, они по утрам хорошо ходят. Остановку найдешь или тебя проводить?
– Нет, я сама дойду. Вы мне только будильник дайте, чтобы не проспать.
– Бери, этот хоть и старый, а звенит громко, ни разу не подводил.
Марина задержала взгляд на круглом циферблате и посчитала часы. «Завтра встану – останутся сутки и 13 часов".
– Если я вдруг засплюсь, не встану, не забудь калитку захлопнуть.
– Кстати, теть Кать, хотела спросить, да забыла: что это у вас на калитке табличка висит «Злая собака»? Просто так повесили, для отпугивания воров?
– Нет, табличка настоящая, от Дружка осталась. Ты будку под крыльцом не заметила? Там собака наша жила. А как мы его взяли, это целая история. Году в девяносто втором, что ли, совсем житья не стала от всякого ворья, лопату в огороде оставить невозможно стало. Вася и сказал, надо собаку покупать, да лучше бы – не щенка, а сразу взрослую. Он на неделю уехал, а Петька вдруг привел большую лохматую собаку. Он каждый день после школы в магазин ходил мимо пустого места, там дома снесли, а стройку еще не начали. Еще там погреба оставались. Собака была привязана за крышку погреба и страшно лаяла, бросалась на всех. Первый день она лаяла, второй, третий, затем – помалкивала, на пятый день стала скулить. Петька ей кусок хлеба отломил и бросил. Она на лету поймала и хвостом повиляла. Тогда он отвязал ее и спокойно домой привел. Мы подумали, что ее бросили хозяева, видно не нужна стала в новой квартире. Привязали у крыльца, я ей миску с супом дала – она и мне хвостом повиляла. Петька сбоку крыльца кусок доски выпилил, лаз ей сделал, половичек старый постелил – вот тебе и будка. Назвали пса Дружком. Петьку он полюбил, ласкался к нему, ко мне спокойно относился. Кто же знал, что это кавказская овчарка – самая злющая собака на свете!
Через два дня Вася вечером из поездки приехал, темно уже, октябрь месяц, идет себе к крыльцу, а Дружок как выскочит, как давай рычать и лаять! Вася отступил в угол, а ничего сделать не может, ни к двери, ни к окну собака не подпускает. А мы телевизор смотрели. Полчаса, пока кино не кончилось, лая не слышали. Ох, и ругался он потом! Эти собаки только одного человека хозяином признают, для Дружка это был Петя, я кормила, он со мной вежливым был. А Вася целый месяц у него чужим считался, да и потом как-то косо смотрел. Но сторожил Дружок отлично. Не то что воры – к нам и соседи боялись лишний раз заглянуть. Почтальона как-то напугал, он потом ругался. Тогда табличку и повесили. Только Дружок уже не молодой был, где-то восемь лет еще прожил с нами, Петю из армии дождался, да и сдох. Жалко Дружка, привыкли. Теперь собаку не берем, соседским отношу еду, они и отрабатывают, лают. С одной стороны – Рекс, с другой – Найда, какая-никакая охрана получается.
Катя вздохнула, загрустила. Марина поспешила ее отвлечь:
– Спасибо за ужин! Замечательно вкусные у Вас пирожки! Тетя Катя, я сегодня, и правда, в джинсах упарилась, можно я тот костюмчик желтенький возьму?
– Конечно, можно, я ж тебе сразу предлагала. Только примерь, подойдет ли, Соня помельче тебя будет.
Примерка показала, что костюм был тесноват в плечах и груди, но Марина выразила полное удовлетворение и попросила какую-нибудь панамку. Нашлась соломенная шляпа с широкими полями. «Буду как в шапке-невидимке», – обрадовалась Марина.
Перед сном Марина уединилась в «своей» комнатке, сказав Кате, что надо поработать с материалом о заводе, чтобы приняли в газету. Тогда поездка окупится. Это была ее «легенда прикрытия», воспринятая теткой с полным доверием, что Марине взялась за статью про бывшего директора завода, который стал в Москве большой шишкой. И приехала она в Сибирь не просто, чтобы взглянуть на красоты Новосибирска и окрестностей и найти родственников, но, главным образом, чтобы собрать информацию.
Комната Пети и Сони сразу понравилась Марине: она была маленькая, уютная. Вся мебель только функциональная, ничего лишнего: платяной шкаф с зеркалом, диван, письменный стол, книжная полка. Покрывало на диване подобрано в тон шторам и маленькому коврику. На простых беленых стенах красиво смотрятся две керамические вазочки с сухоцветами. На самодельном абажуре верхней лампы – сложный растительный орнамент, от которого на потолке появляется красивая розетка теней.
Марина села к столу и включила настольную лампу. Она раскрыла блокнот и нарисовала 3 квадратика треугольником. В верхнем написала «директор», в двух нижних – «завод», «база». От «директора» пошли стрелки вниз: влево и вправо. К слову завод добавила «пассия», к базе «жена, несчастье». Какое несчастье? Жена узнала про измену и бросилась с обрыва? Пассия решила отравить жену, но не рассчитала дозу? Марина соединила нижние квадратики пунктиром и поставила знак вопроса. Была ли вообще измена? Если была, то не с Надеждой Дмитриевной, конечно. Краснов не вынес бы рядом с собой эту трещотку, властные мужчины скорее любят, что бы их слушали.
«Как эта история пересеклась с нашей семьей? Не могла же тетя Таня была любовницей директора Краснова? Он жил и работал в Новосибирске, а она в деревне, в 79-ом уже была замужем. Где бы они могли встречаться? В сельском клубе на танцах? И он что, приехал в деревню и сбросил дядю Сашу с крыши, а потом на машине наехал на тетю Таню? И его никто не узнал, так как он был в черной маске», – нет, голова явно отказывалась работать, да и вставать завтра надо было в 4 московского. Марина вышла в зал и посмотрела с Катей новости и прогноз погоды. В Москве обещали 18 градусов без осадков, в Новосибирске – 28. Мысленно отправила москвичам горячий сибирский привет.
…Жених и невеста, улыбаясь, шли рука об руку по лесной дороге. «Это тетя Таня», – узнала Марина. Простое белое платье облегало худенькую фигурку, на голове была длинная прозрачная фата. Она шла уже одна, ветер развевал фату. Стемнело. По бокам дороги стояли черные кусты, похожие на фигуры людей в черном. За ветки цеплялись какие-то клочья: то ли туман, то ли обрывки фаты. Стало жутко, хрупкая фигурка в белом побежала по дороге в глубь леса, все прямо и прямо…
Марина проснулась от звонка и не сразу сообразила, что надо заткнуть будильник. Маленькая комната была освещена утренним солнцем, лучи которого пробивались сквозь листья высокой старой яблони-полукультурки, рисуя на стене причудливый узор. «Без паники, это только сон», – Марина встала и, стараясь не шуметь, начала одеваться. Но сердце еще колотилось. Она знала, что там, в лесу должно было случиться что-то страшное.
5
Деревня Белый Яр была гораздо больше Овсянки, через которую проходила дорога в дачный поселок Галины Леонидовны. Она привольно раскинула свою длиннющую главную улицу вдоль выпуклого берега реки. Марину удивила чистота, отсутствие луж, потом она разглядела, что почва – сплошной песок, очень светлый, почти белый. «Наверное, с реки виден светлый песчаный откос – белый яр, отсюда и название». На въезде мелькали домики дачного типа, но в центре стояли большие деревянные дома, за которыми тянулись обширные огороды. Проехав несколько кирпичных зданий с вывесками: школа, амбулатория, контора, – автобус остановился у магазина, и Марина решила начать с него. В магазине продавалось все: от хлеба до гвоздей, – и была одна продавщица. Чтобы как-то начать разговор, Марина попросила триста граммов конфет «Ромашка». За ней тут же начала собираться очередь, почти весь народ из автобуса неторопливо втянулся в магазин.
– Вы давно здесь живете? – спросила она продавщицу, отвешивавшую конфеты.
– Да я и не живу вовсе. Это сестра живет, они с мужем магазин завели, а меня отдыхать зазвали. Да что это за отдых! По целым дням в магазине торчу, а они – то за товаром, то в налоговую. А что? Кого-то ищете?
– Да, я ищу бабушкиных знакомых. Кто-нибудь остался, кто двадцать лет назад в школе работал?
– Ну, старую школу давно разломали, это и я вам скажу, а кто здесь раньше жил, а кто новый, не знаю. – Она запросто обратилась к очереди: – Есть кто из старых жителей? Вот видите, никого нет. Да замолчи ты, Пашка, не ной! – вдруг резко обернулась она назад.
Марина только тут заметила сидящего на пустом ящике мальчика лет семи. Он сидел, положив одну ногу с перевязанной ступней на другую, и жалобно хныкал, а мать раздраженно выговаривала ему:
– Не видишь – очередь у меня! Хватит ныть, я ж тебя зеленкой помазала – заживет. Сейчас отпущу народ, отведу тебя к доктору.
– А давайте я отведу его, здесь же близко, – предложила Марина.
– Да нет, больница давно закрыта, в райцентр надо обращаться. Но можно к фельдшеру домой сходить, только живет Гавриловна на том краю, на самом яру. А ведь она здесь очень давно, – продавщица взглянула на Марину просительно. – А, может, вы с Пашкой к ней сходите, заодно и поспрашиваете?
– Схожу. А ты пойдешь со мной? – спросила Марина мальчика. Он подумал, поглядел на кулек с конфетами и кивнул.
Конечно, Марина не обманула надежды мальчика и сразу за дверью угостила его конфетой. Пашка ковылял довольно быстро, хотя и ступал на пятку левой ноги, оберегая пальцы, обмотанные грязным бинтиком. Марина слегка поддерживала его под локоть. Он показал Марине дома своих приятелей, новую школу и то, что осталось от старой. Улица все тянулась и тянулась, заметно повышаясь, а солнце, светившее слева, стало заглядывать в лицо. Марина надвинула пониже шляпу, и почти ничего не видела кроме дороги под ногами, которая становилась все более заросшей травой. А Пашка рассказывал, что перешел во второй класс, что в деревне ему очень нравится: можно купаться три раза в день и в лес ходить за грибами.
– Да вот сюда все и ходят по старой дороге, – наконец сказал Пашка, останавливаясь, и Марина подняла голову. Они стояли у забора последней усадьбы. Аромат сосновой смолы от прогретых солнцем деревьев в этом месте чувствовался особенно сильно. Улица кончилась полевой дорогой, которая здесь раздваивалась: правая дорожка сбегала с кручи вниз к невидимому отсюда берегу реки, а левая ныряла в сосновый бор навстречу солнцу. Молодые сосенки сразу скрывали ее из виду, но поверху виднелся узкий ровный просвет голубого неба. «Просека, только заросшая, – догадалась Марина, – и почему-то идет на юго-восток». Туристы, с которыми Марина ходила в поход, уверяли ее, что все просеки делаются с севера на юг и с запада на восток. Они подошли к калитке.
Дом Гавриловны показался Марине совсем новым и красивым, как игрушечка. Он был обшит дранкой, покрытой лаком, которая сверкала на солнце оранжевым янтарем. Стоял он на самом высоком месте Белого Яра немного на отшибе и глядел на деревню как бы свысока. Поднявшись на высокое крыльцо с фигурными столбиками Марина оглядела панораму. Влево – открывался изумительный вид на реку, на ее низкий левый берег и далеко-далеко, до самого горизонта. Прямо – полого спускалась живописная деревенская улица. Вправо – стояла темно-зеленая мохнатая стена соснового бора, которая широкой дугой охватывала деревню. Тем временем, Пашка постучался в дверь.
На крыльцо вышла хозяйка, высокая худая женщина лет пятидесяти, с гладко причесанными наполовину седыми наполовину черными волосами. Пашка юркнул за спину Марины, которой пришлось самой вступать в переговоры. Она поздоровалась с самой обаятельной улыбкой. Гавриловна недовольно взглянула на нее пронзительными маленькими глазками сквозь очки в темной пластмассовой оправе:
– Здравствуйте! Я, между прочим, – в отпуске. Ну, что у вас?
Из-за Марины высунулся Пашка и жалобно завел:
– Здрассте, Зоя Гавриловна! У нас нога болит – ужас, я сегодня в речке напоролся на что-то, мама помазала на работе зеленкой, а тетя Тома с утра в город уехала, а она все равно болит, а в магазине – очередь, а она конфеты покупала…
– Тихо, не трещи, все ясно! Тебя, кажется, Пашей зовут? Иди в дом, сейчас посмотрим, – лицо фельдшера смягчилось. – И вы проходите, спасибо, что помогли, – добавила она, не сводя глаз с ноги ковыляющего в дом мальчика.
Зоя Гавриловна предложила Марине посидеть в прихожей, а Пашку провела на кухню и прикрыла дверь. Марина ждала, слушая приглушенные звуки: бряканье умывальника, мычание и вопли пациента и уговоры фельдшера, постукивание металлических инструментов. Небольшая прихожая чистотой и пустотой до странности напоминала приемную врача: напротив двери кухни три стула в ряд, да на стене почти свободная вешалка. Собственно, она, наверное, таковой и являлась, если все деревенские от мала до велика бегали сюда за медицинской помощью. Кроме входной и кухонной, здесь были еще две двери, крашенные белой краской. Одна была закрыта, а вторая приоткрыта, за ней было ярко освещенная солнцем комната. Со своего места Марина видела только стоявший у стены шкафчик, накрытый белой салфеткой с вышивкой «ришелье», да стоящую на нем черно-белую фотографию в рамке. Марина даже разглядела, что на ней запечатлены женщина и мальчик. Женщина сидела, а мальчик стоял рядом, положив руку ее на плечо. Кажется, она такую же где-то видела, ну да, в такой же картинной позе сняты папа и бабушка Аня, только он там уже студент, а не школьник.
Наконец Зоя Гавриловна открыла дверь кухни, выпустив волну лекарственного запаха. За ее спиной на кухонном столе, накрытом рыжей медицинской клеенкой, блестели какие-то инструменты. Рядом на стуле сидел слегка побледневший, но спокойный Пашка, устроив чисто перебинтованную ногу на табуретке перед собой. Фельдшер довольно улыбалась, и ее лицо чудесным образом похорошело:
– Хорошо, что Вы привели его, рана гораздо глубже, чем казалась. Осколок стекла застрял между пальцев. Я все почистила, но ему нельзя идти босиком. Передайте матери, пусть за ним на машине приедут.
– Ладно, передам. Поправляйся, Пашка! – Марина махнула рукой на прощанье. Пашка махнул в ответ.
Гавриловна вышла проводить Марину. Идя от крыльца до калитки по тропинке, вымощенной обломками кирпичей, и невольно любуясь красивым видом, Марина спросила:
– Вас так уважают в деревне, Вы, наверное, давно здесь работаете?
– Да, в прошлом году 30 лет было. А Вы к кому-то отдыхать приехали?
– Нет, я ищу знакомых своей тети. Вы, наверное, знали ее – Татьяна Николаевна Потапова, учительницей работала здесь двадцать лет назад. Вы не могли бы рассказать мне о ней? – Марина перевела взгляд – и поразилась.
Лицо Зои Гавриловны внезапно окаменело. Как-то очень неохотно она выдавила из себя:
– Да, была такая, но проработала немного, года два-три. Ничего не могу рассказать
– Совсем ничего? – продолжала Марина, пытаясь понять причину столь резкой реакцией на свой безобидный вопрос.
– Мы с Татьяной Николаевной подругами не были, – она заговорила быстрее, спеша закончить неприятный разговор, причем лицо ее исказила странная гримаса, а глаза смотрели куда-то вбок. – Она молодая была, а у меня муж болел. Как уехала она двадцать лет назад, так и не вернулась. Потом говорили, погибла, а как, почему – не знаю. И никто здесь не знает: как лесхоза не стало, так деревня захирела, а старожилы, одни поумирали, другие в город перебрались, а дома распродали дачникам. Так что, езжайте обратно, а меня больной ждет.
С последним словом она – как точку поставила – решительно захлопнула калитку, повернулась и, мигом отшагав небольшое расстояние, скрылась в доме.
6
Марине не пришлось возвращаться в магазин, на полпути она встретила сменившуюся Пашкину маму и сообщила ей все, что надо. Торопливо поблагодарив, озабоченная женщина свернула куда-то в переулок, а Марина подошла к развалинам старой школы. Груды мусора, лопухи, крапива, да небольшая полянка на месте школьного двора. Она постояла, раздумывая. «Гавриловна врет, она что-то скрывает про тетю Таню. Ну не убила же она их всех, начиная с дяди Саши?! Она – хороший фельдшер, отзывчивый человек, ей здесь доверяют. Но все равно она врет! В любом случае, в такой большой деревне кто-то должен еще остаться из прежних жителей. Не сто же лет прошло! Значит, я их должна найти, даже если придется заходить в каждый дом. Отсюда и начну». Марина оглядела примыкающие к пустырю усадьбы. Дом слева явно недавно обзавелся вторым этажом с балкончиком, зато дом справа стоял, «по старому, как мать поставила», к тому же в огороде кто-то копошился.
Старушка полола сорняки и упорно не откликалась. Тогда Марина нахально зашла в калитку и, подойдя вплотную, гаркнула:
– Здрассте, бабушка! Можно с вами поговорить?
– Ну, здравствуй, коли не шутишь! – старушка, не вставая, чуть повернула голову, искоса взглянула на Марину и добавила:
– Молока нет, дом не продаю. Вот и весь разговор!
«Ну и крутые бабки в Белом Яре!» – невольно скаламбурила Марина, но отступать не собиралась. Приняв самый вежливо-невозмутимый вид, она продолжала вести беседу:
– Скажите, пожалуйста, а двадцать лет назад вы тут жили?
– Да уж, не дачница, и двадцать, и сорок, а тебе-то что?
– Тогда вы, может быть, старую школу помните и учителей? Кстати, меня зовут Марина. А Вас как зовут, а то неудобно разговаривать?
Старушка неохотно оторвалась от своего занятия и, кряхтя, разогнула спину. Руки ее были в земле, а на темном морщинистом лице выступил пот. Она вытерла его концом платка, когда-то синего, а сейчас полинявшего и грязного. Коричневое платье давно просилось на огородное пугало, а на ногах были штопаные носки и калоши. Максимально выпрямившись, она с достоинством произнесла:
– Лидия Ивановна я. Я в этой школе с самой пенсии уборщицей работала, и всех учителей знала. А что?
– Расскажите мне про Потапову, Татьяну.
– Потапова? Какая Татьяна Потапова? Не было такой учительницы, – твердо заявила Лидия Ивановна и недоуменно посмотрела на Марину.
– Да вы вспомните хорошенько, а я вам помогу полоть, – Марина присела у края морковной грядки и, дело привычное, принялась щипать травку. – Вы, наверное, забыли, это же давно было. Татьяна Николаевна – моя родная тетя, она сюда по распределению приехала, здесь замуж вышла и родила, а в восьмидесятом году погибла, под машину попала.
– Так ты про Татьяну Николаевну спрашиваешь? Господи! Сказала, «Потапова», а я же ее знала как Белых. Царствие небесное! – старушка перекрестилась. – Сроду я ее не забывала, ни ее, ни Сашеньку. Так ты племянница ее? Родная? А не врешь? Обожди, сейчас соображу! Как отца твоего звать? А бабушку? Все верно: ты, стало быть, Николая дочь, Анны Петровны внучка. А звать тебя Марина? Марина Белых – надо же! Да брось ты грядку! Дай поглядеть-то на тебя! Ну, точно – копия Николая, такая же кудрявая! Пошли в дом скорей!
Старушка, прихрамывая и переваливаясь, заспешила к дому, увлекая за собой Марину. Возле крыльца Лидия Ивановна ополоснула руки в бочке под водостоком и вытерла о грязный засаленный фартук. Марина, содрогнувшись, подумала, что этими руками ей сейчас, может быть, подадут какое-никакое угощение, и твердо решила отказаться. Дом и снаружи и внутри производил тягостное впечатление, особенно по контрасту с чистотой в доме Гавриловны. Был он старым, покосившимся, довольно запущенным, чувствовалось отсутствие хозяйской мужской руки. Из всех углов смотрела бедность.
Вопреки опасениям Марины, Лидия Ивановна в кухне предложила ей помыть руки под мятым рукомойником и принесла из комнаты чистое полотенце, хотя и совсем старое, застиранное до дыр. Затем, усадив Марину за стол, покрытый облезлой клеенкой, она сама вымыла руки, на этот раз – тщательно, несколько раз намыливая их розовым земляничным мылом. Потом умыла лицо и шею. Включив какую-то допотопную закопченную электроплитку в розетку, болтающуюся на честном слове, она опять ушла в комнату и принялась там чем-то стукать, шуршать и скрипеть. Вскоре она вернулась, переодетая с головы до ног. На ней теперь было бежевое льняное платье с короткими рукавами, белый фартук, новый белый с мелкими цветочками платок, а на ногах – чулки и чистые новые тапочки. Ее морщинистые крепкие руки были покрыты крестьянским загаром: кожа на плечах было совсем белая, ниже постепенно темнела, а на тыльной стороне ладоней была шоколадного цвета. Руки Лидии Ивановны споро принялись за работу, а лицо ее излучало такое радушие, словно каждая морщинка заулыбалась:
– Ах ты, гостья дорогая! Мне тебя и угостить нечем, только хлеб да картошка осталась. Жду пенсию, даже сахар и чай не покупаю. Ну, не обессудь, заварю смородиной, да вот варенья черничного еще есть баночка, – за разговором она поставила на плитку черную от нагара сковородку, налила растительного масла и принялась ловко скрести и крошить заранее вымытую картошку, вынув ее, как фокусник из шляпы, из какой-то кастрюли. – Конфеты, говоришь, есть? Ну, спасибо, будет у нас пир! Расскажи, как вы живете-можете?
Ошеломленная таким преображением Марина не успела и двух слов сказать, как Лидия Ивановна поставила перед ней тарелку с восхитительной до хруста поджаренной картошкой, налила ароматный чай в щербатую чашечку и наложила полное блюдечко варенья. Всякие опасения Марины хозяйка развеяла, сполоснув посуду горячей водой и протерев чистым льняным полотенцем.
– А то тут, поди, мухи летали. Я все правила гигиены знаю, меня Татьяна Николаевна учила. Царствие небесное! Она ведь мне доверила с малюткой нянчиться.
За обедом и чаем Лидия Ивановна делилась воспоминаниями.
7
«Я в лесхозе учетчицей работала, все ж таки семилетку еще до войны кончила. А как на пенсию пошла, в школу устроилась уборщицей. Деньги маленькие, так мне Татьяна Николаевна (царство ей небесное!) выхлопотала полставки сторожихи. Я ведь за Толю своего пенсию не получаю, мы с ним расписаться даже не успели в сорок первом. Матери его пришла похоронка, а я и вдовой не считаюсь. У меня на той войне еще отец и два брата погибли. У нашего поколения почти всех женихов поубивали. А вот соседка моя Нина Седых, только на шесть лет меня младше, а судьба-то совсем другая: и замуж вышла, и детей родила, и внуки уже большие. А я, как маму схоронила, осталась одна, как перст.
А Татьяна Николаевна (царствие небесное!) была человек исключительной учености, одних книжек привезла целый чемодан, но к людям очень уважительная. Она одна меня по отчеству называла, все остальные «Лида», да «тетя Лида», а теперь вот – «баба Лида». Жила она здесь, в квартирке при школе, я ей помогала печку топить, ужин готовить. Вечерком вот так сидим, бывало, вдвоем: тут я на табуретке с книжкой про любовь, а тут она за столом сидит, тетрадки проверяет и мне про ошибки рассказывает. Я ее за дочку полюбила, хотя звала по отчеству и на «вы».
Когда Татьяна Николаевна за Сашу-лесника замуж вышла, я очень скучала и все переживала, как она с кордона ходит. Если погода плохая, особенно зимой, когда снег нападает, она оставалась тут, так для меня праздник был. Про Сашу, покойничка, плохого слова не скажу, любил он ее, заботился, уважал очень, потому как тоже был очень грамотный, даже начитанный. И не пил, веришь-нет, ни капельки! Ну, и она его любила, уж так мечтала ему сына родить! А здоровья женского ей не хватало, три раза выкидыш был, а на четвертый раз повезло. Я же ездила за нее свечку ставить Богородице в самый Новосибирск. Может, это помогло, а может, что она год переждала, сил накопила. И только она уверилась, что все хорошо будет, как Саша расшибся, с крыши упал. Да сразу насмерть, мужики утром приехали на подводе с досками, а он уж мертвый. Хорошо, что Татьяна Николаевна при том не была. На похоронах на нее страшно смотреть было, Анна Петровна ее под руку водила, сама тут распоряжалась. Поминки в школьной квартире сделала, я ей помогала. А потом сразу увезла к себе. Конечно, с матерью-то лучше.
И вовсе не надо бы ей приезжать, да нового лесника назначили, передали, чтоб вещи забрали. Мне же про то не докладывали, я и уехала с Ниной за клубникой на дальние луга. Она меня приглашала, чтоб не страшно было в шалаше ночевать. В тот год жарко было, клубника рано поспела. Мы брали, а Гриша на мотоцикле отвозил на базар – живые деньги. Я вернулась, а мне бабы говорят, что учительница приезжала за вещами, да на кордоне родила, ночью родила, в самую грозу, да чуть, бедняжка, родами не померла. Я прямо сразу бежать к ней хотела, а они, опоздала, мол, ее уже увезли в областную больницу, да не сразу, уж очень плоха была, а на третий день, как немного оклемалась.
Я себе неделю места не находила, переживала, как она там, жива ли. А Татьяна Николаевна, добрая душа, (царствие небесное!) мне письмо прислала, на двух листах, все и обсказала: и рост, и вес, и что Сашенькой назвала. А про свое здоровье совсем мало написала, одно ясно было, что она дома, но больше лежит, болеет. По два раза в день я то письмо перечитывала, пока до дыр не затерла. Я ей по обратному адресу ответ написала, поздравила. И потом еще на Новый год мы открытками обменялись.
В сентябре приехала новая учительница, не сравнить с Татьяной Николаевной, – вертихвостка, об учебе мало думала, все мечтала, как бы жениха найти, чтобы из деревни сбежать. А весной, кажется, в марте, нашла кого-то в райцентре на танцульках, бегом в ЗАГС – только ее и видели. Я про это Татьяне Николаевне письмо написала, ничего такого не подумала, хотела только ответ получить.
А она сама вдруг приехала на мартовские каникулы. А я крыльцо обметала и вижу, она идет, и глазам своим не верю! Пришла и спрашивает у меня, соглашусь ли я с ребенком нянчиться, если она на работу выйдет, а то детей жалко, недоучками будут. А я даже увидеть это дитя не мечтала, думала, она в город к матери насовсем переехала, и в школе там себе место нашла. Ну, стою с веником, как девка на смотринах, рот открываю, а сказать ничего не могу. Она меня не поняла и говорит, что не даром, конечно, за деньги. А я ей ответила, что за деньги не согласна, а даром – с радостью. А тут ребятишки сбежались со всей деревни. Их тогда много было, примерно двадцать, по два класса в каждую смену в одной комнате занимались. Дети обступили ее, кричат: «Ура! Татьяна Николаевна приехала! Здравствуйте! Когда в школу приходить, завтра?» А она улыбнулась и говорит: «Здравствуйте, дети! Приходите в школу в понедельник».