– Да ты что? Соня в нем в огород ходит.
– Ну и что, зато в сатине не жарко. И косынку возьму, а то шляпу сдувает.
– Как хочешь, только потом не обижайся. Одеть что ли у нас нечего? – беззлобно ворчала тетя Катя.
Марина осталась довольна своим видом: в сереньком с мелкими розовыми цветочками платье и с косынкой на голове вряд ли бы ее и мама родная узнала. «А вчера, кажется, узнали», – беспокоила мысль, но Марина ее отогнала прочь. «Выйду незаметно, огляжусь из палисадника. Можно проехать одну остановку в обратную сторону, а там пересесть до автовокзала».
–Пирожки возьми, перекусишь там где-нибудь, – Катя дала Марине сумку-пакет, в него она положила деньги, документы, фотоаппарат.
–Смотри, на самолет не опоздай – наставляла тетя Катя.
–Ничего, успею до вечера, – беспечно ответила Марина, а сама подумала, как мало осталось времени. «Последний день!»
11
Народу в автобусе было много, но ни одного молодого мужчины, Марину это успокоило. Автобус ехал не спеша, временами по обочине объезжая ямы, тогда начиналась тряска. Затем под колеса снова ложилась ровная полоса асфальта. Марина вспоминала утренний сон. Как там Маша в Москве? Хорошо ли она ее спрятала? В любом случае, сегодня – последний день, вечером – в Москву. Внутри нее с самого утра словно тикали часы с обратным счетом: «Осталось 13, 12, 11…часов». Чувство опасности вернулось к Марине, когда она в очередной раз увидела позади автобуса синие «Жигули». Автобус на малой скорости как раз трясся по кочкам, и за ними, не спеша, не обгоняя, плыли те же «Жигули». Что машина была та самая, Марина не сомневалась, с таким номером – только слежкой заниматься: «У 111 УХ», – она его с первого раза запомнила. После очередной остановки у какого-то поселка, Марина перебралась на освободившееся место впереди. Место было за шторкой и с другой стороны от дороги. Преследователи, устав от пыли, проезжали вперед, останавливались и ждали, особо не конспирируясь. Когда они опять обогнали автобус, кондуктор вдруг объявила:
– Завражино, кто спрашивал?
Автобус остановился у поворота со стрелкой-указателем. Марина взглянула на дорогу, машины не было видно, наверное, в лесу в тенечке выжидают. Вышедшие вместе с Мариной четверо пассажиров направились влево по асфальтовой дороге, пересекающей большое поле, а автобус съехал на гравийку и сразу исчез в зелени.
– Скажите, пожалуйста, Завражино в той стороне? – спросила Марина, стараясь затесаться в середину маленькой группы попутчиков.
– А тебе куда? На базу отдыха или в дачный поселок? – спросила упитанная румяная дачница в цветастом сарафане и панаме. Она была румяная вся: не только лицо, но и руки, грудь, плечи, ноги были малинового цвета.
Марина вспомнила, что рассказывала в музее Надежда Дмитриевна. И уверенно ответила:
– На базу.
– Тогда тебе срезать можно, вон там тропинка через лес, по ней иди, не сворачивай, и придешь, а дорога крюк делает.
– А далеко?
– Меньше километра.
Тропинка сначала шла рядом с дорогой, постепенно отходя вправо. Ширилась полоска, отделяющая ее от дороги, по которой изредка проносились машины, поднимая с обочины пыль, как кометы. Наверное, люди ехали в город на работу. Тропинка подошла к опушке леса. Высокие сосны смыкали кроны где-то в вышине, звенели птичьи трели, было прохладно, тропинка причудливо петляла среди деревьев. «Вот так бы идти и не о чем не думать. Как будто ничего не было», – на минуту размечталась Марина.
Всего на минуту, так как, послышался шум машины и синее промелькнуло среди деревьев. Марина прыгнула с тропинки в яму, сук распорол кожу под коленкой. Она лежала не шевелясь, даже дыхание затаила. «Хорошо, что не надела то новое Сонино, сразу бы увидели. Не удивительно, что Соня его не носит: от красных букв на белом фоне просто в глазах рябит. Эх, жаль, что камуфляжа не нашлось».
Машина проехала мимо кучки дачников, постояла, развернулась и двинула вслед за автобусом в Белый яр.
Прикинув, что у нее есть спокойные полчаса-час, Марина перевязав ногу носовым платком и зашагала на базу отдыха.
«Меньше километра» растянулись по подсчетам Марины километра на два. Наконец-то среди сосен мелькнул высокий забор, и на большой открытой поляне показались корпуса той самой базы отдыха. База была как на фотографиях в музее: двухэтажные кирпичные корпуса, вышка водонапорной башни, труба котельной. Территорию украшали детские грибочки, качели, лавочки. Отдыхающих гуляло мало.
«День жаркий, все на пляже или в комнатах, да и зачем мне отдыхающие, нужен кто-нибудь попроще». Объект «попроще» нашелся в хозяйственной части двора: сидя на бревне, довольно пожилой мужчина связывал бечевкой метлу. Густые пышные усы и борода, косматые брови делали его похожим на Деда Мороза, только они были не белые, а русые, выгоревшие на солнце. «Природное мелирование», – отметила Марина, подходя и здороваясь.
–Здравствуй, коли не шутишь, – дедок завязал последний узел, довольно оглядел свою работу. Голос у него был под стать бороде – густой, сочный, низкий. К такой внешности бы подошла косоворотка, плисовая жилетка и сапоги. Но дед был не киношный, он был одет в обычную клетчатую рубашку, дешевые джинсы с потертым ремешком и сандалеты из кожзаменителя.
– У вас не будет зеленки или йода? Ногу поранила в лесу,– попросила Марина, чтобы завязать разговор.
Дед прислонил метлу к забору.
– Найдется, пойдем в сторожку.
Сторожкой он назвал небольшую избушку у фигурных ворот базы отдыха. Он дал Марине полупустую коробку с автомобильной аптечкой. Марина обработала рану и заклеила пластырем. Дед решил, что пора проявить бдительность.
– А ты откуда? К кому-то на базу приехала?
– Я из Москвы, журналист, пишу статью про завод, приехала с базой отдыха познакомиться.
Дедок с сомнением взглянул на серенькое платье Марины.
– Платье я у родственников одолжила, у нас прохладно в Москве, не взяла летнего.
Она тут же выложила из сумки на стол удостоверение, помахала неработающим фотоаппаратом.
– Так тебе к завбазой надо, – уважительно прогудел дедок, не решившись даже дотронуться до книжечки.
– А давно он заведует этой базой?
– Да нет, второй год, я уж тут четвертого заведующего переживаю.
«Пожалуй, лучше я останусь здесь», – подумала Марина и взяла в руки блокнот и ручку.
– Герои моего очерка – простые люди. Можно мне с вами поговорить? Кем вы работаете на этой базе отдыха?
– Да я тут кем только ни работаю: и дизелист, и дворник, и за сторожа мы со старухой оба. Сами мы с Алтайского края, дом там был, хозяйство. А дочка училась тут в институте, здесь и осталась потом, замуж вышла, внуков нам родила. Куковали мы одни со старухой, куковали, да и перебрались ближе к дочке и внукам. Восемнадцатый год живем, корову держим, дачников много, молочко нарасхват.
Марина несколько раз пощелкала фотоаппаратом, дедок совсем размяк.
– А вы помните Краснова, он директором завода был.
– Нет, я маленько его не застал, а Михеич, сторожем был до меня, в аккурат при нем и работал, рассказывал. Много шума этот Краснов наделал, что завод сейчас держится, его заслуга. На базе часто бывал. Те домики, – сторож махнул рукой куда-то к лесу,– начальства были, с отоплением, водой. Начальство только летом жили, да по праздникам, а Краснову нравилось тут, на лыжах катался, Михеич мне рассказывал.
– А женщины к нему приезжали?
– Да что ты, упаси Бог! Он ведь женатый был.
– Ну и что, что женатый? Разве женатые не могут развлекаться с женщинами?
– Это сейчас могут, а раньше себя блюли. Партийный он был, как можно такое позволить? Тут народу всегда толклось много, враз бы заметили. Бабы наши глазастые, ничего нет – и то учуют. Да и жена потом к нему приехала. Что там у них случилось, не знаю. Михеич ничего не говорил, как рыба молчал. А вот Галька – повариха – рассказывала, милиции было – страсть, и тоже ничего не говорили. Может, что украли у начальства? Жена Краснова захворала и уехала к себе в Москву с дитями. А он еще тут был сколько-то, а потом и он уехал.
– И сколько детей у Краснова было?
– А вот это не знаю.
– А повариха эта здесь живет?
– Нет, она давно в городе на пенсии.
– А кто-нибудь остался из тех, кто здесь работал при Краснове?
– Нет, никого, двадцать лет же прошло. Дачники потом появились. А сначала только база отдыха была.
– А у Михеича была дочка или внучка?
– Нет, у него сплошь пацаны были. И сыновья и внуки – одни пацаны. Вот уж повезло, так повезло! А я все один: и крышу чиню, и печку перекладываю. Сына нету, а зять – что с него взять?
– А в деревне старой кто-то жил, когда вы приехали?
– Нет, уж давно никто не жил, одно название было, что деревня, дома развалились, стены торчали и кое-где крыши. Ремонтировать дороже обошлось бы, чем новый дом ставить.
– А к работникам базы родственники из заводских в гости приезжали?
– Ты, прямо, как следователь допрашиваешь. Скажи, что узнать хочешь?
– Мне надо про одну девушку узнать. К кому могла ездить зимой в гости молоденькая девушка в голубой куртке?
– Да, вроде не было таких. Поварихи здесь не жили зимой, только на выходной приезжали, комнатка была маленькая на две койки, какие гости? А у Михеича не было заводской родни, он сам деревенский. Как на пенсию пошел, да к сыну в город переехал, так и двух лет не протянул, помер. А пока здесь по хозяйству работал, здоровый был. С коровой, знаешь, сколько работы? Одного сена целый стог надо, попробуй, заготовь. А ты, может, молочка хочешь? Старуха мне оставила, сама коров пасет, наша очередь.
– Нет, спасибо,– засобиралась Марина, – мне пора, поснимаю домики, да поговорю с отдыхающими.
Через окно она увидела, как синие «Жигули» остановились на въезде на базу. Водитель остался в машине, а примелькавшийся Марине парень (сегодня он был в шортах и футболке), озираясь, пошел влево к корпусам. Марина уже попривыкла, что ее «пасут», но все равно было неприятно. Кто следит, зачем? Может, все узнают, а потом убьют? Марина дождалась, пока наблюдатель скроется за первым кустом, и только потом неторопливо, внешне спокойно пошла направо к домикам для начальства.
Их построили на маленьких полянках прямо в лесу, и они едва просматривались то тут, то там за стволами сосен. Марина направилась к дальнему двухэтажному дому, отвечавшему по ее мнению понятию «директорский». За оградой висела веревка с сохнущими ползунками и пеленками. В тени большого куста черемухи стояла детская коляска, завешенная сеткой. Рядом в кресле сидела и вязала что-то розовое пушистое молодая мама. Раскидистые кусты сирени скрывали и без того закрытый дворик.
– Извините, пожалуйста, можно мне немного посидеть у Вас?
Мамаша настороженно осмотрела коляску с сокровищем.
– Мне еще два часа до автобуса, хотела в Белый яр к подруге съездить, она там продавщицей, да по ошибке раньше вышла, теперь не успею, уезжаю сегодня, – подробно объясняла Марина. «Лишь бы она меня не выгнала!»
– Сидите, – разрешила хозяйка.
– Как зовут малышку? – спросила Марина, точно определив пол по преобладающему розовому цвету ползунков.
– Машенька. Папка наш работает, приезжает по вечерам, а мы скучаем тут в лесу.
– У меня сестру тоже Машей зовут. Хороший у вас дом, большой. Свой или нанимаете?
– Свой. Это родители мужа купили, когда завод распродавал эти домики. Когда-то хорошие были, а потом постарели, а денег не стало содержать, вот и распродали.
– Дорого стоил?
– За те же деньги взяли. Этот дом долго никто не хотел покупать. Говорят, убийство произошло здесь.
– Да вы что?! А кого убили?
– Не знаю, слухи разные ходили, вроде жену директорскую, точно не знаю. А муж говорит, брехня все это. А может, чаю? Машенька спит. Мы на веранде устроимся.
Дом опоясывала по всей стене большая веранда с открывающимися окнами.
Марина вместе с Кирой, так звали молодую маму, пили чай с Катиными пирогами. Марина вспомнила, как умилялась англичанка Саманта, преподававшая в Университете, русскому обычаю – предлагать поесть любому зашедшему в дом человеку в любое время суток. А через полгода она сказала, что поняла причину, что это происходит от тяжелой жизни всех поколений русских людей: всем пришлось когда-то голодать. А уж в Сибири из-за сурового климата предлагать горячий чай – больше, чем традиция. Когда человек приходил в дом с мороза, его угощали чаем, чтобы он согрелся. Папа, например, всегда, даже если кто на минутку забегал, напоминал Марине: «Что же ты подружке чаю не предлагаешь?». Кира уплетала пирожки, взахлеб рассказывала о важных по ее мнению событиях из жизни Машеньки. Марина кивала, делая вид, что слушает. Она пощипывала свой пирожок, но есть ей не хотелось. Часы продолжали тикать, и времени до отлета осталось меньше 9 часов. Она напряженно размышляла, стараясь убрать все эмоции, как если бы думала не о живых людях, а о персонажах детектива:
«Так убили директорскую жену или нет? Нет, по рассказу Андрея она умерла позже после болезни. Ребенку сказать могли что угодно. Но ему было восемь лет, когда он умерла, и он должен помнить. Так кого убили, если не ее? Любовницу?» Что была любовница, Марина не сомневалась. Место уж больно идеальное для любовного гнездышка. Дом стоит в стороне, он самый дальний от зимнего корпуса. Но, чтобы эта девушка приезжала на заводском автобусе, а потом через толпу отдыхающих пробиралась к дому Краснова? Абсурд! Весь завод: от уборщицы до заместителей директора – обсуждал бы эту новость не далее, как на следующий день.
Могла ли жена Краснова родить ребенка на базе? Могла. И уж точно это бы наделало много шуму. Но зачем бы это скрывать? Не был же он двухголовым?
А мог ли быть ребенок у любовницы Краснова? Мог. Он приехал сюда осенью, один, без жены, завел подругу, и летом вполне его любовница могла родить. Получается, что примерно в одно и то же время в этих окрестностях родилось три ребенка: тети Танин – это уже точно Маша – и два ребенка Краснова, из которых хотя бы один – девочка. Отсюда и пошла путаница, и теперь Машу ошибочно считают кем-то из этих двух детей.
Но если Надежда Дмитриевна не просто так брякнула про выкидыш, то остался только ребенок этой неведомой любовницы. Конечно, Красновым – старшему и младшему – совершенно ни к чему появление этого ребенка через двадцать лет. Старшему лишний скандал может помешать его карьере политика, младшему не нужна еще одна наследница. Как тот, так и другой, а может и оба вместе, могли пожелать избавиться от этой девочки. А может, имел место шантаж?»
Размышления Марины были прерваны фразой Киры:
–…когда мы ходили с мамой в Белый Яр…
– Простите, как вы ходили в Белый Яр? Здесь же болото, я по карте смотрела.
– Да, Марфино болото. Из-за него раньше дорога только зимой была, а сейчас болото высохло, и летом пройти можно, если не было сильных дождей. Здесь на базе многие из Белого Яра работают.
– А где начинается эта дорога? Может быть, я успею до следующего автобуса навестить подругу?
– Сейчас сколько? Пол-одиннадцатого? Конечно, успеете. Идите от нашего дома к реке, там беседка на берегу будет, а от нее – направо по лесной дороге, меньше часа ходьбы, не заблудитесь. И как раз в двенадцать – автобус.
«А с двенадцати до самолета – целых 7 часов. Успею». Сердечно распрощавшись, Марина не пошла к беседке, а дала круг и вышла к воротам. Надо определить, где преследователи, не уехали? Нет. Вот их синие «Жигули», пустые, стоят в тенечке. «Ах, чтоб вам ни дна, ни покрышки!» Марина приостановилась за кустом черемухи. По дорожке, равномерно помахивая метлой, удалялся сторож. Кроме него – никаких признаков жизни. Марина открыла капот и ловко выдрала провода зажигания.
Она легко нашла беседку, идя по указанной Кирой тропинке, а от ворот базы ее совсем не было видно. Лесная дорога, поднявшись на крутую горку, дальше снова спускалась с низину, заросшую кустарником и березами. Наверное, там и было непроходимое раньше Марфино болото. На самом высоком месте над обрывом и стояла беседка, вид на Обь из нее был замечательный. Но Марина села спиной к реке, лицом к лесу, к базе. Надо было хорошенько подумать, пока никто не мешает. Марина раскрыла блокнот на своих квадратиках. Она на верном пути, сомнений не было.
«Попробуем ответить на вопросы», – она нарисовала снизу три больших вопросительных знака. Вопрос первый: родился ли здесь у Краснова второй ребенок? Нет. Андрей никогда не упоминал ни о брате, ни о сестре. Он говорил: «Я рос один с бабушкой и дедушкой». Значит, остается, только дитя любовницы. Марина зачеркнула первый знак.
Вопрос второй: что же такое случилось в директорском домике, из-за чего могла приехать милиция? Это должно было быть что-то неординарное. После этого события пошли слухи о каком-то убийстве, но даже работники базы не знали, что произошло. Правильный ответ знал Краснов-старший, но у него не спросишь. Возможно, это и есть ключ к разгадке, но без помощи кого-то компетентного, типа дяди Бори, Марине ответа не найти. Надо идти дальше.
Вопрос третий: кто эта девушка в голубой куртке, тайная любовь Краснова? Где она сейчас? Где ее ребенок? К кому она приезжала сюда в Завражино по выходным? Нет, не в Завражино. Скорее всего, она приезжала к кому-то в Белый Яр. Местные не считают эту дорогу длинной».
Глаза устали смотреть на ярко освещенную страницу, Марина зажмурилась, под веками возникло негативное изображение – темный прямоугольник. А в нем – то самое, недостающее звено! Эта женщина с мальчиком! Ее лицо на фотографии она видела только мельком, но сейчас вспомнила и узнала. Теперь она знала, кому задать последний вопрос.
12
«Последний день – последний вопрос» – неотвязно билась мысль в голове Марины, пока она бежала по лесу в Белый Яр. Кажется, она взяла слишком быстрый темп, дыхания не хватало, в глазах стало темнеть. На миг дорога в лесу показалась такой же мрачной, как в ее снах. Она перешла на шаг, снова все посветлело, стих шум в ушах, она стала слышать не только свое тяжелое дыхание, но и пенье птиц.
«Только бы застать дома! Я уговорю или заставлю ее рассказать все, что она скрывает!» – Марина, запыхавшись, вышла из леса к крайнему дому. Она ошиблась. Зою Гавриловну уговаривать ей не пришлось.
Она не поздоровалась и не выразила ни малейшего удивления. Повернулась и молча прошла на кухню. Села, махнула рукой на стул напротив и сразу начала говорить. Лицо ее было неподвижным, как маска, глаза невидяще смотрели в угол, и голос звучал глухо и невыразительно.
«Я знала, что ты еще придешь. Всю жизнь я боялась, что это когда-нибудь вернется. Наташу я не как племянницу любила, а как дочь. Я у Васи в семье жила, он мне родителей заменил, вырастил, выучил. Он и жена его, Любаша, – святые люди. До сих по ним плачу. И с Наташей я с пеленок нянчилась. Она была такая хорошая девочка, добрая, ласковая. Это все приключилось с ней из-за той аварии. Когда Вася и Люба погибли, у Наташи была тяжелая травма головы. Не в себе стала, что я только ни делала, не помогало. Потом, вроде, полегчало ей, школу кончила, в институт поступила. Как я была против того, чтобы она шла на работу! Неужели бы мы с Иваном не выучили ее одну, коли своих детей нам Бог не дал? Нет, захотела жить сама. Потом влюбилась в этого, директора своего. Она мне не рассказывала ничего, да я и без этого чувствовала, что неладно что-то.
А тут пропала, не приезжает, ни весточки нет от нее. Поехала я в город, соседка ее мне все и рассказала. Нашла я ее в больнице. Аборт она сделала, да неудачно, срок был уже очень большой. Забрала я ее к себе, следила за ней, боялась, как бы руки на себя не наложила. Сидит, весь день в одну точку смотрит. Денег он ей много дал. Надумала ее к родне отправить, думала, развеется, отойдет. Поехали с ней в аэропорт, мне еще по делам надо было, да к Ивану в больницу. А рейс задержали. Оставила я ее там, в аэровокзале, журнал купила, шоколадку, сама уехала. Да лучше бы бросить мне тогда все дела. Не зря говорят: «Знал бы, где упасть, соломки подстелил».
И только домой вернулась, приехали гости: Таня, тетка твоя, с матерью. С Таней мы почти дружили, я смолоду не очень разговорчивая была, а с ней себя легко чувствовала. Мало с кем в нашей деревне можно было так интересно пообщаться. Она книги мне давала, журналы. Они приехали вещи с кордона забрать на полуторке с соседом. Тане семь месяцев уже беременности было. Анна Петровна хотела одна ехать, да Таня настояла. И зачем поехала? Ведь после трех выкидышей почти всю беременность на сохранении пролежала. Уж и я ее уговаривала у нас дома посидеть, отдохнуть с дороги, а она – ни в какую. Захватила я чемоданчик акушерский и поехала с ними на кордон. Жара стояла в то лето, какой старики не помнили, месяца два без дождя жили. А в тот день еще с утра душно было, а к обеду дымка наползла. Как в дом вошли, стали вещи собирать, Таня разнервничалась, заплакала. А тут гроза началась, да такая страшенная. Дом содрогался. У Татьяны роды начались, да с такими осложнениями, что ни профессора, ни операционные не помогли бы. А я – фельдшер-акушер, и у меня под рукой – только самая малость.
Написала записку врачу и отправила шофера в райцентр. Пятнадцать километров туда, да столько же обратно. А дождь-то как из ведра льет, дорогу развезло. Это сейчас засыпную сделали, а тогда кругом болото было, да еще речка, а мост то заливало, то сносило.
Девочка мертвой родилась, тугое обвитие пуповины, а у Тани кровотечение открылось. Все, что у меня было, я перепробовала, ничего не помогло. Она умирает, а я ничего не могу сделать. Дитя обмыла, положила на стол, накрыла пеленкой, и сижу рядом с бабушкой твоей возле Тани, минуты считаю. А что считать? Ждать-то некого. Застряла машина, только под утро трактором вытащили. А мы в сенях вторую лампу керосиновую зажгли и дверь открыли, чтоб огонь издалека видно было.
И тут сквозь дождь слышу, вроде, топот раздался, половицы проскрипели – и тихо. Выскочила я в сени, понять ничего не могу, как Наташа здесь оказалась? Она стоит, мокрая вся до ниточки. Вода стекает, на полу лужа. Что-то всхлипывает, бормочет, не разобрать, трясется вся, глаза стеклянные, в руках сверток какой-то. Взяла я его в руки, а это ребенок в одеяльце байковом мокром. Понесла в дом, развернула поскорей, а там в расшитых пеленках – девочка, совсем крошечная, тоже недоношенная, дней пять как родилась, не больше. Мокрая, но тельце тепленькое. Девочка заплакала, слабо так, тоненько, как котенок мяучит. Анна Петровна вышла из спальни, помогла мне ее в сухое завернуть, взяла на руки, чтобы согреть. А я Наташей занялась: переодеться помогла, в плед укутала, на лежанку уложила. Вдруг Таня очнулась, плач видно услышала, и просит ребенка принести. Анна Петровна и отнесла малышку, чтобы ее перед смертью порадовать. А Таня ее к груди приложила – и кровотечение остановилось. Не умерла Таня, между жизнью и смертью находилась, но девочку не выпускала.
Как гроза прошла, Наташе лучше стало, все она и рассказала. Она не улетела в тот день. Вот она судьба-то какая! В тот день из Москвы тесть с тещей директорские прилетели, а он их встречал. Наталья и увидела его там, в аэровокзале. Поменяла на сутки с кем-то билет в кассе, да и вернулась назад, поговорить с ним захотела. Да райцентра добралась электричкой, а там какие-то отдыхающие на катере ее подбросили до Песчаной косы. Это – за деревней, в пяти минутах ходу всего от нашего дома. В кустах она стояла, когда мы на кордон поехали. Вещи бросила в сарай и побежала в Завражино прямиком. У нас здесь сразу за огородом зимник идет, и летом можно пройти, если болото подсохнет.
Жену его как раз из роддома привезли, сидели они там все за столом, отмечали. Жена директорская в кресле сидела, в том, что Наташа любила, а он ухаживал за ней, целовал и миловал. А тут еще и гроза начиналась. Наташка совсем голову потеряла, в соседнюю комнату в окно влезла, схватила ребенка и бежать куда глаза глядят. Так на кордон и прибежала, видно вспомнила, что я там. Напоила я ее лекарствами, а на рассвете отправила с тем шофером в город да заплатила, чтобы прямо в аэропорт к самолету отвез.
Ни о чем мы с Анной Петровной не договаривались. Она на Таню спящую посмотрела и завернула мертвую девочку в те мокрые пеленки и одеялко, а я похоронила в лесу подальше от дома. Нашли ее почти через год городские грибники с собакой. В милиции решили, что это и есть пропавшая директорская дочка, которую так долго искали. Приезжали даже к нам деревню, расспрашивали. Да никто про Наташу и директора не знал, и не видели, как она вернулась из аэропорта. Жена его, говорят, заболела с горя, и они вскоре уехали насовсем.
Большой грех мы с Анной Петровной на душу взяли. Молилась я все эти годы, каялась. Да не вернуть того, что сделано. Как ведь жизнь поворачивается, не знаешь наперед.
Таня поправилась. В девочке души не чаяла, Александрой назвала в честь мужа. Наташа замуж вышла за хорошего человека, скульптора. Старше ее был вдвое, ей двадцать один, а ему сорок два, вдовец. На следующее лето она приехала в гости, довольная была, про старое не вспоминала. Да поехала в город дела улаживать. Город у нас такой большой, и надо же было им встретиться!
Дождь начинался. Дурела она от дождя. Таня с коляской шла. Что из этого вышло, ты и сама знаешь. Наташа вечером приехала, все еще не в себе, бормочет: «Я ее узнала! Это все она виновата!» Я сначала ничего не поняла, а как услышала про аварию, чуть с ума не сошла. Я и спрашивать ее не стала, как было дело, но думаю, что Наталья коляску под машину толкнула. Назавтра же ее проводила и запретила сюда больше приезжать. Она и не приезжала больше. Письма писала, деньги присылала. А на что мне ее деньги? Я их все до копейки в храм отдавала. Потеряла я ее. Душу мне она порвала.
Анна Петровна умерла, сказали, от рака. А я думаю, жить она не хотела, вот и умерла. А я двадцать лет живу с этим. Не могла я сознаться, Наташу любила, не могла погубить. И так ее жизнь всего лишила: и родителей, и здоровья, и ребенка. Перед Богом я ответ держать буду. Все тебе рассказала».
13
«Скорей в Москву, скорей к Маше!» – Марина заскочила на несколько минут «домой» к Кате, переоделась и поехала прямо в аэропорт, надеясь улететь пораньше. Катя предлагала Марине отдохнуть, пообедать и даже поспать, ведь времени еще много. Но Марина отказалась. Она горячо поблагодарила за прием вновь обретенную родственницу, еще раз напомнила свой адрес и телефон, пригласила в гости. Она даже не присела, а сразу поехала в аэропорт. Марина и представить не могла, как она будет здесь есть и спать, когда в Москве, может быть, опять покушаются на Машу.
Не повезло! Был проходящий рейс, но полчаса как отбыл. Четыре часа ожидания! Позвонить невозможно, сотовый был пока не по карману семье Белых, а от пейджера на даче никакого толку. Да и что бы она сказала Маше по телефону? Нет, только бы успеть, оказаться рядом, защитить. Мысль, что она может опоздать теперь, когда знает почти все, сводила ее с ума. Рассказ Зои, несомненно правдивый, превратил ее догадку в уверенность. Но неясной оставалась роль Краснова. Может, это он – главный организатор покушений, а вовсе не бедная больная женщина? Может, и Андрей не случайно с ней сблизился? Может, он играл в любовь? От этих вопросов просто выть хотелось! Потому что за эти три дня Марине стало совершенно ясно, что она в глубине души связала свою дальнейшую жизнь с Андреем и только с ним. И именно потому, что ей очень хотелось ему верить, она боялась ошибиться.
Марина то ходила кругами по залу, то садилась, пытаясь расслабиться и посмотреть телевизор. Ненадолго выходила на улицу, но боялась прозевать объявление о посадке. Несколько раз пила кофе, но есть не хотелось совершенно. У стойки регистрации она была первой. Самолет вылетал в 19 часов местного, а прилетал в 19 московского времени. За три часа полета Марина не сомкнула глаз. Если бы она могла, то толкала бы самолет. Потом – экспресс. Потом – поезд метро. Потом – электричку.
От станции Марина побежала бегом, ритмичное движение на свежем воздухе даже как-то успокоило ее, только немного мешала сумка. Солнце село в тучу, но было еще довольно светло, когда Марина добралась до дачи Галины Леонидовны. В домике горел свет, доносилась тихая музыка, видимо, по «Маяку» передавали. Дойдя до угла дома, Марина в нетерпении заглянула в ближайшее окно. Сквозь неплотно прикрытые шторы было хорошо видно хозяйку и Машу, сидящих рядышком на диване, каждая со своей книжкой. Эта мирная картина для запыхавшейся встревоженной Марины была, как глоток валерьянки. Она стояла и не могла наглядеться.
Вдруг Маша оторвалась от чтения и взглянула на зашторенное окно. Она отложила книгу, кажется, собираясь встать, но задела спящую на ее коленях Пуську, которая проснулась, обиженно мявкнула и завертелась, снова устраиваясь. Марина в первый момент отпрянула, но потом спокойно и неторопливо двинулась от окна дальше, к крыльцу, предвкушая охи и ахи по поводу позднего приезда. А также горячий чай, да и съесть чего-нибудь не мешало бы…
– Эй! Это дом тридцать девятый? – окликнул Марину с улицы незнакомый парень, вернее, подросток.
– Да, а что?
– Тебя Маша зовут?
Марина похолодела, но быстро ответила:
– Да, Маша. А что?
– Тебе просили записку передать.
Она осторожно подошла, но парень действительно протянул ей маленькую бумажку и сразу удалился.
Марина поднесла бумажку к свету, падающему из окна, развернула листочек из блокнота и обнаружила внутри собственную визитку. На обороте было написано: «Маша! Помоги! Приходи в 22 ч. секретно к мосту. Марина».
«Она здесь, у моста. Это ловушка для Маши. Сумасшедшие бывают очень хитрыми. Визитку прихватила, когда в столе рылась. И почерк-то, почерк – как похоже подделан! Но я поговорю с ней. Пусть она убедится, что я все знаю, и оставит Машу в покое. Кстати, сколько сейчас? – Марина посмотрела на часы: 21.50. – Надо бежать!»
Марина почувствовала, как на руку упала капля: начинался дождь. Она быстро сунула сумку под крыльцо. «Если что, останется блокнот и все записи. Если – что?» – Марина отмахнулась от этой мысли, как от мухи, и уже под нешуточным дождем побежала по тропинке через огород. В заборе была калитка к соседям Галины Леонидовны, Никифоровым, через участок которых они всегда ходили на берег речки самым коротким путем.
14
Я устала. Опять этот дождь! Как же болит голова! После смерти Вадима мне перестали помогать лекарства. Снова идти к врачам? Зачем? Я знаю, кем ОН стал. ОН может навредить моему Алику. Вся моя жизнь в нем Я не могу допустить, чтобы ему что-то угрожало. Я должна выбрать между ними двумя. Я выбираю Алика. Что значит судьба! Какой шанс был у них встретиться в миллионном городе? Ничтожный, а они встретились. Это она во всем виновата. Она заставила меня страдать, из-за нее не родился мой мальчик. Она должна заплатить. ОН никогда не должен ее увидеть.