Loe raamatut: «Весна и нет войны»
«Школа окончена, сегодня выпускной.
Как здорово, что у тети Клавы отыскалась хорошая портниха, а мама по знакомству раздобыла два метра бордового крепа и блестки. На выпускном я буду самая красивая! Рукава-фонарики, узкая талия. Поясок. Блестки. Ни у кого такого не будет! Самая красивая- я!
После выпускного отдохну пару недель на даче у Николаши на Истре.
Ха-ха, его маменька спит и видит нашу свадьбу.
Нет уж, дудки! То, что вы с моей матушкой подруги, и я с детства жила на вашей даче каждое лето, вовсе не означает, что мы жених и невеста!
Потом – экзамены в институт.
Правда, ещё не решила в какой. Мама говорит, давай на экономиста или бухгалтера. А мне хочется в театральный. Буду, как Любовь Орлова.
Нет, я танцевать не умею. Но там и научат.
И слуха нет. Николашина соседка по даче всегда говорила, что, когда я пою, ей кажется, что мучают котёнка.
Ладно, пойду на экономический.
Экзамены я, конечно, сдам.
Конечно?!
Сочинение точно напишу. Не зря же я всю зиму вместо катка корпела над книгами.
Первый бал Наташи Ростовой.
Читаю и мечтаю: я живу в старинном особнячке с колоннами вроде того, что виден из моего окна.
Живу, значит, там. И платья у меня все такие пышные, замысловатые. Много платьев.
И каждый вечер у нас балы! С настоящим оркестром, лимонадом, шампанским и танцами.
Нет, что-то я увлеклась. Назад, к экзаменам.
Сочинение я напишу. С русским у меня тоже все хорошо. А вот математика…
Лучше не думать. Или думать, что тоже сдам. Потому что мне всегда везёт.
Ну, окончу институт. Потом устроюсь на работу. Да вот хоть на тетин «Серп и молот».
Стану важной дамой, заведу себе кожаный портфель и строгий коричневый костюм, как у Татьяны Сергеевны со второго этажа. И все будут называть меня Кира Александровна!
А однажды весной…
Все почему-то любят лето или зиму. А я обожаю весну! Мне кроме весны ничего в жизни и не надо.
Бабка с первого этажа на днях разговаривала с мамой и все причитала:
– Как думаете, будет война с Германией? Только бы не было войны! Только бы не было войны!
Далась им эта война!
Только бы была весна!
Почему я так люблю весну? Не знаю. Надо подумать. Нет, сейчас думать некогда: через час выпускной. Правда, платье уже готово и идти до школы всего ничего.
Итак, весна.
Однажды весенним вечером я буду возвращаться домой с работы. Все будет как всегда.
Будут чирикать и купаться в лужах воробьи…
Прыгать через скакалку девочки у подъезда…
Мальчишки будут запускать бумажные кораблики…
С сосулек будет капать, а на деревьях уже появятся первые листочки. Совсем крохотные, бледно-зеленые…
Фу, так не бывает, чтобы и сосульки и листочки! Разве что это будет какая-то особенная весна.
Небо будет голубым, а солнце таким ярким и жарким, что на него просто невозможно будет смотреть…
В такой день все и произойдет…
Я зайду в трамвай и случайно встречусь взглядом с ним… Или что-нибудь уроню, а он поможет поднять… Или нет, мы познакомимся на танцах!
Танцы среди тающих сосулек, ха-ха?
В общем, как бы там ни было, мы обязательно встретимся и познакомимся!
Потом будет свадьба. У меня будет шикарное белое платье. С кружевным воротничком. Почему-то хочется, чтобы непременно кружевной воротничок.
И праздновать её мы будем не здесь. В этой комнатушке останется жить мама, а у нас будет своя квартира. Солнечная, большая.
Откуда она вдруг возьмётся? Я не знаю. Откуда-нибудь. Может быть, мне дадут на работе. Мне всегда везёт.
Мы будем жить там.
У нас будет целый живой уголок. У окна я поставлю аквариум с водорослями и рыбками. А рядом на полочках расставлю горшки с цветами, а над ними будут висеть клетки с птичками.
Ну и, разумеется, у нас будут дети : мальчик и девочка. Они вырастут, выучатся и однажды весной…»
За стеной что-то загрохотало.
– Толик!-взвизгнул женский голос.– Никакого с тобой сладу!
Кира вздохнула и встала с полосатого дивана с высокой спинкой, где она писала дневник. Резкий голос соседки грубо выдернул её из прекрасного далека и вернул в небольшую комнату с обоями в цветочек и скромной мебелью.
Посреди комнаты стоял круглый стол, покрытый кипенно-белой скатертью. Над столом висела лампа с зелёным абажуром, чей неяркий свет делал скромную комнатку необычайно уютной. У правой стены возвышался уже упомянутый диван с высокой спинкой; у левой стояла покрытая клетчатым пледом тахта, над которой нависали полки с книгами. На самой нижней кроме книг стоял большой квадратный будильник, рядом с которым выстроились в ряд семь фарфоровых слоников. В угол около двери кое-как был втиснут шкаф дубового дерева с чуть покосившимися дверцами. На одной из дверей висело на плечиках роскошное бордовое платье, расшитое блёстками.
Кира, худенькая, светловолосая девушка семнадцати лет, застыла перед платьем с каким-то священным трепетом. Это было её первое взрослое платье. Не какой-нибудь ситцевый сарафанчик, не белая юбка с футболкой, не школьная форма, а самое настоящее платье! Ей вдруг сделалось как-то страшно надевать его.
Девушка взглянула на часы и нерешительно протянула руку к вешалке. Медленно и осторожно, словно величайшую ценность, она сняла платье, оделась и посмотрела на свое отражение в зеркале, висевшем на внутренней стороне дверцы.
Поправив волосы, подстриженные в короткое каре, Кира довольно улыбнулась сама себе и вышла в прихожую. Почти сразу же из второй комнаты коммуналки выглянул Толик – толстощекий мальчик лет шести в длинных шортах на помочах и белой рубашке с коротким рукавом.
–Хочешь компота?– деловито спросил он.– Мама только что наварила. Вку-у-усный!
Мальчик причмокнул и облизнулся, да так аппетитно, что Кире сразу захотелось пить.
– Ну, давай.
На кухне мальчик подошел к плите и потыкал пальцем в огромную закопчённую кастрюлю.
– Что, прямо отсюда пить?– с недоумением спросила Кира.
– Ага.
Мальчик энергично кивнул головой.
Кира нерешительно взялась за крышку, чуть приподняла её…
В тот же миг раздался оглушительный хлопок, из кастрюли повалил густой черный дым, и громко, радостно захохотал Толик.
– Ах, ты, паршивец!
Худая, скуластая женщина в цветастом халатике огрела мальчика полотенцем. Толик взвизгнул и полез под стол. Женщина выудила оттуда несносного мальчишку, но он снова вырвался и убежал с радостным смехом.
Женщина с растерянным видом повернулась к Кире.
– Ты уж извини.
Она вздохнула и развела руками.
– Ты куда-то собиралась, да?
Женщина заискивающе заглянула Кире в глаза. Тут до девушки наконец дошел весь ужас произошедшего. Она разрыдалась и бросилась в ванную.
Из старого, покрытого туманными крапинками зеркала в металлической оправе на неё испуганно таращилось непонятное существо, темнокожее, с взлохмаченными волосами, нечто среднее между огородным пугалом и аборигеном с экзотических островов.
А платье… Прямо посреди расшитой блестками ткани, на самой груди, красовалось уродливое черное пятно!
– О, боже, выпускной!– хлопнула себя по лбу соседка.– Сейчас. Сейчас я что-нибудь придумаю.
Она засуетилась.
– Умывайся! Платье снимай- я сейчас застираю.
– Оно все равно не успеет высохнуть, тётя Сима!– печально сказала Кира, утирая слёзы.
– А я дам тебе своё! Почти новое. Из панбархата! Красивое!
Сима сняла со стены железный таз, налила туда воды и аккуратно погрузила платье в воду.
– Завтра будет как новенькое!
– Но мне надо сегодня!
– Будет тебе сегодня! Умывайся!– она протянула девушке кусок мыла.
Кира вымыла лицо и посмотрелась в зеркало. Слава богу, из зеркала на неё смотрело вполне себе свежее, розовощёкое личико.
– Вот видишь!– обрадовалась Сима.– Сейчас ещё причешемся.
Соседка схватила Киру за руку и потащила в свою комнату.
Комната Кириных соседей была гораздо больше и, может быть, от этого казалась неуютной. Кроме того, она была беспорядочно загромождена разномастной мебелью, коробками, корзинками, связками книг: соседи переехали полгода назад, но у них, по всей видимости, до сих пор не хватало времени, чтобы разобрать вещи.
– Глянь-ка!
Сима достала из шкафа голубое платье с рукавами-фонариками и тонкой талией.
– Глянь-ка! Примерь!
Кира надела платье, поправила плечи, посмотрела в зеркало и замерла в восхищении: платье соседки сидело на ней ещё лучше, чем её собственное.
– Жены посла!– гордо сообщила Сима, смахивая с плеча несуществующие пылинки.– У Игоря троюродный брат- посол в Швеции. Его жена растолстела после родов- вот и отдали нам.
– А теперь давай причесываться.
Сима усадила Киру на табуретку и взяла в руки большой деревянный гребень.
Пока Сима расчесывала волосы, Кира снова погрузилась в мечты. Перед глазами стояла весна: голубое, как её новое платье, небо, яркое солнце, тающие сугробы, воробьи, купающиеся в лужах. Вот она идет к трамвайной остановке, а впереди идет…
Громко хлопнула дверь комнаты, и послышался негодующий голос Симы.
– Игорь! Когда ты наконец поговоришь с Толиком?! Посмотри, что он натворил! У девочки выпускной, а платье испорчено!
Муж Симы, уставший, немолодой мужчина с тонкими чертами лица, посмотрел на девушку с таким сочувствием и виной, что той немедленно захотелось его утешить.
– Ничего страшного. Все поправимо.
Игорь посмотрел на Киру странным, долгим взглядом.
«Интересно, сколько ему лет?– подумала Кира.– Сорок? Сорок пять?»
Все люди старше тридцати казались ей стариками.
– К счастью, в таком возрасте действительно все поправимо,– задумчиво сказал он.
Кира и сосед встретились взглядами.
– Это потом ты понимаешь, что есть вещи, которые нельзя изменить,– печально закончил Игорь.
– Да ну тебя!– воскликнула его жена.– Тоску только нагоняешь! Девочке на выпускной идти!
Она обхватила Киру за плечи и снова подвела к зеркалу.
– Красавица! Ну, беги!
***
Кира вернулась домой на рассвете.
Её новенькое платье, выстиранное и выглаженное, висело на дверце шкафа. Уродливое черное пятно, как и клялась тетя Сима, исчезло, и Кира заснула со счастливой улыбкой на губах.
***
Во сне Кира шла по незнакомой городской улице. Ярко светило большое, лимонного цвета солнце. Огромная уродливая сосулька на крыше углового дома таяла, заставляя прохожих делать крюк, чтобы не попасть под тяжелые холодные капли.
Какой-то мальчонка, худенький и конопатый, присев на корточки, пытался запустить бумажный кораблик в прозрачную, глубокую лужу. Неожиданно мальчик повернулся к Кире, зашевелил губами и сказал совершенно взрослым мужским голосом:
– Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление: «Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолетов наши города- Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с Румынской и Финляндской территории».
Кира смотрела на тающую сосульку. Вот на неё упал солнечный луч – и лёд заискрился, заиграл, запереливался всеми цветами радуги.
На мгновение Кира ослепла. Она зажмурилась, а когда открыла глаза, то очутилась в школе. Вместе со всеми она сидела в актовом зале, а директриса в строгом костюме говорила, что они вступают в новую взрослую жизнь.
Сидевший чуть впереди незнакомый мальчик, её ровесник, очевидно, чей-то друг, вдруг повернулся и посмотрел на неё пронзительными синими глазами. В этот момент голос директрисы неожиданно превратился в уже знакомый мужской бас.
« Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено , несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к Советскому Союзу по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей».
Мальчик с синими глазами улыбнулся , и Кира почувствовала, как её губы сами собой расползаются в ослепительной улыбке.
Мальчик зашевелил губами и опять раздался страшный голос.
«Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как Народному Комиссару Иностранных Дел, заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против Советского Союза в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.
В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на Советский Союз, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной».
Кира заметила, что стулья убраны, а на широком черном рояле поставлен патефон и лежит стопка пластинок. Синеглазый мальчик подошел к патефону, поставил пластинку и снова улыбнулся Кире.
Пластинка закрутилась, послышалось шипение, но вместо музыки над залом поплыл все тот же безжалостный голос.
«По поручению правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио , что якобы Советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчет несоблюдения Советским Союзом Советско-германского пакта.
Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ- отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины. Эта война навязана нам не германским народом , не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию Данию, Голландию, Грецию и другие народы».
Кира кружилась в танце. Справа и слева мелькали другие пары, но она ничего не замечала, кроме сияющих синих глаз напротив.
А ведь ей казалось, что она и танцевать-то не умеет. На самом деле это так легко! На минуту Кире почудилось, что на ней не скромное платье из панбархата, а роскошное, пышное бальное платье; и играет не патефон, а настоящий оркестр, как на старинном балу.
Вот только музыка вдруг почему-то смолкла, и вместо нее все громче и громче звучал безжалостный голос.
«Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед Советским народом, и нанесут сокрушительный удар агрессору».
«Что это такое?– в смятении думала Кира.– Откуда этот ужасный голос? Почему мы танцуем без музыки? Неужели больше никто этого не замечает, только я?»
Все вокруг улыбались и кружились в танце, как ни в чем не бывало.
Вот промелькнула её соседка по парте, Вера, с горящими глазами и мечтательной улыбкой на лице. Кира тряхнула головой, чтобы избавиться от голоса, но он будто бы стал ещё громче и отчетливее.
«Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за родину, за честь, за свободу».
Горячее яростное солнце ударило Кире в лицо. Она зажмурилась, а когда открыла глаза, то очутилась в цветущем весеннем саду.
Девушка шла по тонкой, нежной, светло-зеленой траве; такие же тонкие и нежные листья щекотали ее щеки и руки, трепеща на ветру. Цвели вишня, черемуха, сирень. Сладко пах жасмин. Где-то в кустах распевал соловей. Казалось, она попала в сказку, и вот-вот появится принц.
И, действительно, из-за сирени вышел синеглазый мальчик и протянул ей букет и сказал:
– Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего Советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.
Они лежали на лугу, прямо на изумрудной шелковистой траве. Жужжали пчелы, порхали бабочки и одна из них, лимонница, даже села Кире на руку, сложив крылья.
Но над весенним лугом все также плыл знакомый голос.
«Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина».
Кира открыла глаза.
Она лежала в своей комнате, на диване с высокой спинкой. Безжалостный голос доносился из репродуктора за окном.
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами…»
***
И снова во сне Кира чувствовала сладкий запах жасмина. Она опять была в том самом весеннем саду, где цвели черёмуха, сирень , вишня; где нежные зеленые листочки щекотали её руки и завораживающе пел соловей.
Огромная черная тень неожиданно закрыла небо- это на солнце наползла багряная, косматая туча. И тут же, словно, по воле какого-то злого волшебника, листья на деревьях стали желтеть, съеживаться и опадать. Сирень завяла, вишня опала, трава выцвела и засохла.
И он уходил.
Сначала он долго смотрел на неё грустными синими глазами. Потом развернулся и медленно, то и дело оборачиваясь, двинулся вдоль безлюдной и безмолвной печальной аллеи.
Он уходил, и Кира ничего не могла сделать. Вот мальчик дошел до поворота, снова обернулся и умоляюще посмотрел на неё.
«Мы больше никогда не увидимся,– с отчаянием подумала Кира.– Никогда».
Никогда!
Ужасное слово.
Неожиданно Кире послышался гул голосов и детский плач. Она завертела головой: откуда в безлюдном осеннем саду голоса? Когда Кира вновь повернулась к своему спутнику, аллея была пуста- мальчик с пронзительными синими глазами исчез.
***
– Девушка!– произнес хриплый женский голос.– Просыпайтесь!
Чья-то тяжелая рука трясла её за плечо.
Кира вздохнула и открыла глаза.
Она лежала на деревянном щите, положенном прямо на рельсы, а пожилая женщина в форме, очевидно, дежурная по станции, трясла её за плечо.
– Вставайте! Сейчас будет дано напряжение.
Вокруг просыпались и собирались другие люди, в основном женщины с детьми и старики, многие с чемоданами, узелками, детскими колясками, одеялами и подушками.
Ночью Кира спала плохо: ей мешали разговоры и плач детей. Теперь голова кружилась и немного подташнивало. Она же еще и была голодна.
Зато в метро не было слышно завывания сирен, треска зениток и воя самолетов.
Кое как приведя себя в порядок, Кира поехала в госпиталь, где уже месяц работала санитаркой.
Выйдя из метро, она в ужасе замерла: той улицы, по которой она шла вчера- неширокой, уютной, застроенной старыми, но все еще крепкими двух –трехэтажными домами, в окна первых этажей которых Кира так любила заглядывать- больше не было. Тут и там дымились развалины; раздавался женский плач и взволнованные голоса. На развалинах копошились жильцы с растерянными лицами, пытаясь отыскать хоть что-нибудь из семейного имущества.
Кира зажмурилась: не может быть, чтобы улица так изменилась. Должно быть, она спросонья вышла не на той станции.
– Миша, где Миша?– горько произнес детский голос совсем рядом.
Кира открыла глаза: рядом стоял мальчик лет пяти в легком сером пальтишке и вопросительно смотрел на неё.
– Убит!– с недетской печалью сказал мальчик и залился слезами.
– Да погоди ты! – отозвалась молодая краснощекая женщина, осторожно разбиравшая куски кирпичной кладки.– Не до твоего тут Миши. Найдётся где-нибудь! Что ему сделается!
Тут только Кира поняла, что речь, наверное, идет об игрушке, и облегченно вздохнула. Она снова обвела взглядом развалины- она ошибается, ошибается, вышла не на той станции!
Нет, не ошибается. Женщины и ребенок были ей знакомы.
Ещё вчера, идя из госпиталя к метро, она по привычке заглядывала в окна первых этажей. И в одном из них, угловом кухонном, Кира и видела этих двоих. В дровяной плите ярко горел огонь; посреди кухни, за круглым столом, покрытым цветастой скатертью, сидела краснощекая женщина и, улыбаясь, читала письмо, должно быть, с фронта. Мальчик сидел рядом и что-то рисовал на листе грубой оберточной бумаги. Рядом с ним примостился потрепанный игрушечный медведь- очевидно, тот, которого ребенок теперь никак не мог найти.
Кухонное окно располагалось низко и было таким большим, что, несмотря на тюлевые шторы и стоявшую на подоконнике развесистую герань, усыпанную мелкими розовыми цветами, Кира могла все разглядеть в мельчайших деталях.
Дочитав письмо, женщина встала из-за стола, подошла к плите и принялась что-то размешивать в большой кастрюле. Потом она сняла с полки половник, тарелку и налила суп.
При виде дымящейся тарелки у Киры потекли слюни. Ей показалось, что она даже чувствует рыбный запах.
Женщина помешала кипятившееся в большом металлическом тазу бельё, налила еще одну тарелку супа и села есть вместе с мальчиком.
***
Вот почему Кира любила заглядывать в чужие окна: она не была любопытна, но в такие моменты всегда забывала, что её-то дома ждет пустая, холодная комната и мучительные мысли о будущем.
Соседка Сима , конечно, пригласит её поужинать. Добрая душа, она всегда приглашала её ужинать с тех пор, как Кирина мама , врач-хирург, ушла на фронт, и Кира осталась одна. Но Кира откажется: ведь соседи тоже не жируют.
Потом Кира спросит Симу, нет ли писем.
Мама время от времени писала. О себе она ничего не рассказывала, только беспокоилась, тепло ли Кира одевается, как у неё с едой и все ли в порядке в квартире.
Кира напишет в ответ , что все в порядке; что с продуктами туго, но она не голодает, и конечно же поддевает под юбку теплые панталоны.
А вот от него писем не было.
Каждый раз, когда звонили в дверь, у Киры замирало сердце. Когда она слышала в прихожей голос почтальонши тети Любы, сердце, наоборот, начинало биться часто-часто, будто хотело выпрыгнуть из груди.
Письма в квартире получала только Кира. У Симиного мужа была бронь, а больше им писать было некому.
Через несколько минут раздавался стук, дверь распахивалась.
– Пляши!
Кира напряженно улыбалась, делала несколько танцевальных па, а сама была не в силах оторвать глаз от маленького белого треугольника.
Оставшись одна, она, однако, не торопилась распечатывать письмо; Кира даже старалась не смотреть на конверт, а поспешно клала его на книжную полку, под толстый серый том хрестоматии по литературе для старших классов.
И потом весь день, занимаясь домашними делами или ухаживая за ранеными в госпитале, время от времени мысленно возвращалась к заветному конверту: представляла, как откроет его- и это будет письмо от синеглазого мальчика, с которым она танцевала на выпускном вечере. Он напишет, что любит её и скоро вернется.
Но каждый раз это оказывалось письмо от мамы, которая, бог знает в который раз, интересовалась, есть ли у Киры дрова, и обещала передать с оказией посылку с продуктами…
Кира с тоской обвела глазами стертую с лица земли улицу. И сколько это все будет продолжаться?
***
В начале июля, когда они шли к школе, где формировались дивизии народного ополчения, говорили, что война закончится через пару месяцев.
– Ну, не успеем повоевать!– расстраивались мальчишки. – Ноябрьские праздники будем встречать в Берлине!
То утро выдалось на редкость солнечным и теплым. Вовсю распевали птицы; кружили над головами стрижи; на клумбе перед школой цвели тюльпаны, и мир казался таким совершенным, что, если бы Кире сказали, что война закончится на следующий день, она бы охотно поверила.
Теперь же говорили, что война закончится через полгода-год, но Кира надеялась, что все закончится уже к весне. Да, когда огромная сосулька на угловом доме начнёт таять, и тяжелые капли упадут прямехонько за воротник её пальто, как прошлой весной.
Тут Кира вспомнила, что угловой дом разбомблен ещё в августе, и никакой сосульки там больше не будет.
На девушку внезапно накатил приступ острой жалости, будто был потерян лучший друг. И скольких она ещё потеряет?
Кира едва не заплакала, но тут ей в голову пришла другая мысль.
Когда-нибудь война кончится!
Через год, через два, через пять. И все эти пыльные темно-красные кирпичные груды, куски стен с рваными клочьями обоев, покореженные листы железа с крыш, деревянные балки и остатки мебели вывезут, а вместо них появятся новые, большие, красивые дома.
Внезапно воздух вокруг Киры как будто сгустился, заколыхался, и сквозь эту пелену проступили очертания совершенно другого мира.
Кира увидела улицу, широкую, с высокими светлыми домами, с ветвистыми деревьями на обочинах.
И это было не видение, не мираж, не галлюцинация! Кира видела улицу и дома в мельчайших деталях, вплоть до фикусов и герани на подоконниках. Вот ближайшее к ней окно распахнулось и оттуда выглянула молодая, такая же светловолосая, как сама Кира, девушка. Она взмахнула рукой и на асфальт посыпалось пшено, на которое тут же налетели голуби.
Вот навстречу Кире шли прохожие: женщина с ребенком, мальчик лет десяти с портфелем в одной руке и стаканчиком вафельного мороженого в другой.
Кира потерла глаза- нет, и дома, и мальчик, и женщина с ребенком никуда не делись; и голуби ворковали по-прежнему, склевывая зерна.
Пшено! Кира вспомнила, что дома у неё ничего нет, кроме хлеба и сахара. Если отогнать голубей, можно было бы набрать немного пшена и сварить на ужин кашу.
Девушка нагнулась и потянулась к голубям. Птицы тут же шумно взлетели, и теперь Кира не могла оторвать глаз от светло-желтых крупинок. Как раз хватит на тарелку каши.
Однако едва она коснулась их, как воздух снова заколыхался и сгустился; все вокруг пришло в движение; ещё минута- и пшено исчезло, а вместе с ним исчезла и широкая улица со светлыми домами.
Кира обнаружила, что сидит на корточках и тянет руку к груде битого кирпича. Девушка всхлипнула: ей так хотелось вернуться в тот мир, где она только что побывала!
Кира знала, что это не поможет, но все же зажмурилась. Когда она открыла глаза, её по-прежнему окружал мир разрушенных домов, на развалинах которых горестно копошились старики, женщины, дети.
***
Каждый раз вернувшись домой из госпиталя, Кира соблюдала один и тот же придуманный ею самой ритуал.
Первым делом она растапливала маленькую железную печурку, которую мать раздобыла перед самым уходом на фронт.
Несмотря на начало октября, было уже довольно холодно, а отопление почти всюду не действовало- вот и обогревались кто как мог: ютились на кухнях у дровяных плит или ставили в комнатах вот такие железные печки, выводя трубы к окнам.
Очень скоро в комнате становилось тепло, даже жарко, и Кира могла снять пальто и беретку.
Следующим пунктом вечернего ритуала была заварка чая. Кира грела на керосинке воду, бросала в фарфоровую кружку с тонкими стенками несколько крупинок настоящего, оставшегося ещё с довоенных времен, черного чая и заваривала их крутым кипятком. На изящное фарфоровое блюдце выкладывался кусочек сахара, а на фарфоровую тарелку- ломтик черного хлеба. Это был весь её ужин.
Дорогой фарфоровый сервиз- кружка, блюдце и тарелка- был подарен Кире отцом на день рождения, когда ей исполнилось десять лет.
На кружке был нарисован крохотный домик с двумя окошками, ставенками, черепичной крышей с трубой и ступеньками, ведущими к маленькой дверце. Точно такой же домик был нарисован на блюдце и тарелке.
Чем дольше Кира разглядывала домики, тем сильнее ей казалось, что там кто-то живет. Она была готова поклясться, что в окошках мелькают крохотные личики и будто бы слышится звук шагов.
Ей до сих пор иногда так казалось, хотя она давно уже выросла.
***
Да, папа баловал её. С каким непередаваемо счастливым выражением лица он выкладывал перед ней очередной подарок: платьице, сладости или игрушку. Если они шли гулять, не было ни одной карусели, на которой бы они не прокатились; ни одной мороженщицы или продавщицы ситро или леденцов, которую бы они обошли стороной. Если отец с дочерью заходили в магазин, можно было быть уверенным, что Кира выйдет оттуда с самой лучшей куклой. А какие книжки папа ей покупал! Большие, с цветными картинками. А иногда отец делал книжки сам: брал большой альбом для рисования, кисточку , краски и сосредоточенно рисовал, сидя за круглым столом посреди комнаты, а мягкий зеленый свет абажура падал на лицо, делая его вдохновенным, неземным.
Почти все сказки отца были про девочку Кирочку, жившую со своим папой в маленьком домике посреди сказочного сада. Этот сад, заросший большими разноцветными цветами, был похож на тот, куда попадала во время своих странствий Герда из «Снежной королевы».
С Кирочкой приключались всякие истории: то она заблудилась в дремучем лесу и едва не попала к бабе Яге; то встретила в саду волшебную фею, исполнявшую желания.
Кира и сейчас иногда доставала с антресолей эти альбомы с неумелыми отцовскими рисунками и представляла, что ей всего пять лет и отец ещё с ними.
На самом деле папа внезапно исчез, когда Кире исполнилось двенадцать. Точнее, не совсем внезапно.
За несколько месяцев до этого Кира безошибочным детским чутьем ощутила, что на семью надвигается что-то страшное. Отец вдруг стал нервным и каким-то испуганным, и все чаще и чаще Кира ловила на себе его рассеянный, невеселый, страдальческий взгляд.
Все чаще мать с отцом уединялись и о чем-то шептались, хотя раньше у них не было от дочери секретов.
В начале мая Кире неожиданно было объявлено, что она срочно уезжает в деревню к дальним родственникам. Девочка ничего не понимала: школьный год еще не закончился, да и не отправляли её никогда так далеко!
Когда в конце лета Кира вернулась, то не узнала собственной комнаты: часть вещей и мебели исчезла; оставшиеся громоздились в беспорядке; а её мама, всегда жизнерадостная, стала теперь мрачнее тучи.
