Страна мечты

© Анна Аравина, 2021

ISBN 978-5-0053-4448-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Страна мечты велика. На этой карте вы сможете увидеть лишь то, что упоминается в книге.

Часть 1. ИНЫЕ

 
В городе ходит очень странный слух,
Что всё это наяву…
Что всё это наяву…
Из песни «Марко Поло»
 

Глава 1. Аника

 
Из песни «Марко Поло»
 

Глава 1. Аника

На душе было сыро и холодно, несмотря на весело играющие в витражах солнечные лучи. Аника зябко поёжилась и плотнее стянула плечи тонкой шалью. Прислушиваясь к звуку собственных мерных шагов, она прошлась по комнате. Её взгляд на секунду задержался на копии портрета на стене, написанного более десяти лет назад, и остановился на отражении в большом зеркале туалетного трюмо: женщина невольно заметила, что почти не изменилась. Она выглядела столь же молодо, пепельные волосы забраны вверх в такой же несложной причёске, и среди них сверкала та же маленькая диадема. Те же кольца власти на тонких белоснежных пальцах: на одной руке – инкрустированная бирюзой печатка с гербом страны, на другой – большой синий камень в тяжёлой золотой оправе. Даже фоном служили те же узорчатые обои. Цвет поменяло лишь платье. Царица боялась чёрного, но и избегала всех ярких и светлых оттенков, следовательно, голубой шёлк сменил тёмно-синий бархат, скромным украшением которому служила цветная брошь в виде маленького букета цветов. В результате, серо-голубые глаза её величества, сиявшие с картины веселым васильковым блеском, в зеркале казались тёмными и глубокими, как незамерзающая вода в реке в зимний ненастный день. Разительную перемену легко можно было обнаружить в уголках губ – задорно поднятые вверх на художественном полотне, и давно и устойчиво принявшие направление вниз – у отражения, они так кардинально меняли выражение лица, что при первом беглом взгляде на портрет и женщину можно было не понять, что это образ одного и того же человека.

Аника вспомнила, что оригинал картины большего формата висит в главной галерее королевского дворца Роскии. «Как давно я там не была, – подумала она. – Да и зачем мне там быть? Роск умер. Ощущение, что я тоже…» Мурашки вновь пробежали по её телу, бархат и батист не спасали.

Лёгкий стук в тяжёлую резную дверь нарушил звенящую тишину. Еле слышно прошуршав юбкой, в комнату проскользнула Милси и, остановившись у порога, склонилась в глубоком реверансе.

– Да? – произнесла царица, показывая, что готова выслушать свою камеристку.

– Господин канцлер, ваше величество, – только и сказала та.

– Хорошо. Я его жду.

Служанка скрылась столь же тихо, как и вошла, а её место у двери в поклоне занял высокий сухощавый человек средних лет, одетый дорого, но не ярко – с должной скромностью государственного служащего.

– Добрый день, Свэг! – поприветствовала его Аника и чуть повела рукой, дабы он выпрямился и приблизился. Канцлер подошёл, держа перед собой папку, из которой тут же достал и выложил на небольшое бюро у окна несколько бумаг.

– Решения суда, ваше величество, на утверждение.

Царица глянула на листы.

– Что там?

– Несколько коммерческих тяжб, два случая воровства…

– Воровство?

Аника перебирала бумаги, ставя на них свою подпись.

– Эмигранты, ваше величество. Один – ламаск, второй – галиец.

– На Остров?

– Ламаску присудили исправительные, позволив остаться на материке, за незначительностью кражи. Но…

– Хорошо-хорошо, – поспешила перебить служащего царица. – Я доверяю решению суда. И Вам, Свэг.

Лёгкое движение её губ, отдалённо напоминающее улыбку, и доброжелательный взгляд на канцлера на минуту смягчили выражение лица женщины.

Аника продолжила подписывать, пока дело не дошло до последнего листа.

– Необычное дело, ваше величество, – предупредительно доложил Свэг.

Царица вопросительно посмотрела на канцлера.

– Музыканта осудили за пение неподобающих песен.

Аника удивлённо вскинула брови.

– Что значит «неподобающих», господин канцлер?

– Неприятного для наших граждан содержания, – несколько замялся государственный муж, отвечая.

– Объяснитесь, Свэг.

– Решили, что его песни направлены против Вас, ваше величество. Это столь дико для нашей страны, Вы же понимаете… Люди пожаловались городскому главе, а он задержал музыканта и отдал под суд.

Держа неподписанный лист, Аника присела в кресло и опустила глаза, канцлер умолк и ждал.

– Я хочу видеть этого человека, – спустя минуту, произнесла она. – Приведите ко мне осуждённого, я поговорю с ним внизу, в каминной.

– Слушаю, ваше величество, – поклонился Свэг, собрал подписанные бумаги и с поклоном удалился.

***

Музыкант выглядел, как обычный житель страны – простая рубашка, штаны, сандалии и лёгкая короткая жилетка, отделанная узорчатой тесьмой, прикрывали его тело, светлые прямые волосы спадали на плечи. Кожа его была смугла от загара, но лицо казалось бледным. Недельная щетина покрывала щёки и подбородок. Он стоял, не поднимая глаз, и держал в одной руке небольшую гитару. Пальцы судорожно сжали гриф, и музыкальный инструмент еле заметно дрожал в такт руке.

– Спойте нам, Рэй! Вас же так зовут? – произнесла сидевшая в кресле напротив певца на противоположном конце залы царица, потратив на разглядывание внешности осуждённого с минуту.

Тот вздрогнул и, наконец, решился поднять глаза на повелительницу.

– Что прикажете спеть, ваше величество? – неуверенно спросил он.

– Одну из тех песен, благодаря которым, Вы оказались под судом, а теперь здесь, – холодно, но без злости ответила та.

Рэй переступил с ноги на ногу, поднял гитару, робко пробежал пальцами по её струнам, но, услышав их звон, словно осмелел и тихим, но уверенным голосом запел:

Государыня, помнишь ли как строили дом?

Всем он был хорош, но пустой.

Столько лет шили по снегу серебром,

Боялись прикоснуть кислотой…

Столько лет пели до седьмых петухов,

Пели, но боялись сказать…¹

– Стойте! Прекратите! – вдруг резко оборвала пение Аника. – Дальше мы будем разговаривать с менестрелем наедине. Оставьте нас.

На лице присутствовавшего в зале Свэга отразились тревога и замешательство, но, видя решительный настрой своей госпожи, он перечить не посмел. Дав знак страже выполнять волю её величества, канцлер с поклоном удалился.

– Где Вы слышали эту песню? – обратилась царица к певцу, когда двери за ушедшими захлопнулись.

– Я сочинил её сам, ваше величество.

– Лжёшь!

Аника быстро встала с кресла и на некоторое время повернулась к певцу спиной, сделав несколько шагов по комнате, потом развернулась к нему снова.

– Так, где же и когда Вы слышали эту песню? – настойчиво повторила она.

– Похоже, там же, где и Вы, ваше величество, – ответил менестрель.

– Но… как же?

Женщина еще немного прошлась по зале, удивлённо взглядывая на Рэя, потом вновь вернулась в кресло. Она изумлённо развела руками, потом, будто без сил, оперлась ими на подлокотники, нервно хохотнула.

– Не понимаю!.. Зачем? Вы пришли в этот мир, чтобы петь чужие песни, выдавая их за свои? Вы этого так сильно желали?!

Певец отрицательно мотнул головой, тряхнув давно не расчёсанными волосами.

– У меня есть и свои песни. Я спел то, что пришло в голову. По случаю…

– Но Вы могли это делать и там, – возразила Аника.

– Да, конечно.

– Но в чём же тогда дело?

– Это трудно объяснить и, боюсь, ещё труднее понять… Как видите, не король, не принц… Ваше величество, я хотел бродить по свету, где не пропали романтика, волшебство, где живут боги! Я хотел найти самую счастливую страну и складывать счастливые песни для её жителей. Мне казалось, я нашёл такой край. Еще несколько лет назад я думал, моя мечта осуществилась – ведь не было земли более радостной, чем Раёк. Здесь даже канцлер играл на губной гармошке, а царица танцевала на бочке с виноградом!

Музыкант говорил с горячностью человека, убеждённого в правоте.

– Вы помните? – спросила Аника, и глаза её подёрнулись печальной дымкой.

– Да. Но, ваше величество, что случилось? Вы оставили свой народ. Вы создали из себя идола! Они молятся на Вас, и видят своё благополучие лишь в этих молитвах, и только ими теперь и заняты да ищут всё вокруг Ваших врагов! Что Вы делаете, ваше величество?!

– Я ничего не делаю, менестрель.

– Да, и рушите этим всё, что было создано прежде! Верните людям прежнюю государыню – счастливую царицу счастливой страны! Они в Ваших руках! Ваши подданные растерянны…

Музыкант прервал свою речь, заметив, как царица дрогнула, будто её укололи, но тут же ещё более гордо вздёрнула подбородок и выпрямила спину.

– Нет, Рэй. Я не могу, – сказала она спокойно и твёрдо. – Пусть народ сам позаботится о своём счастье. Я создала достаточные условия. Они в состоянии танцевать, веселиться, жить без меня. Я – всего лишь атрибут их славы, символ государства. Этого довольно. А Вы – позаботьтесь о себе. Измените репертуар, Рэй, и я отменю приговор. Оставайтесь при дворе, я с удовольствием послушаю Ваши песни: Вы хорошо поёте.

– Вам недостаточно хвалебных од Велена, ваше величество? – певец с сомнением покачал головой. – Я не буду петь то, чего не чувствую. Я не предам свою мечту. Как жаль, что Вы предали свою!

– Это мечта предала меня, – ответила Аника и зябко передёрнула плечами, а потом холодно продолжила. – Мы утверждаем решение суда. Вы изгнаны. У Вас есть сорок восемь часов, чтобы покинуть государство. Идите, менестрель!

***

Прошло несколько дней, как музыкант покинул Раёк. Царица сидела в своей опочивальне, устремив взор на не растопленный камин. За окном расцветала весна, вечер был тёплый, но Аника скучала по каминному огню зимних дней. Пламя не только согревало. Если на него смотреть, получалось ни о чём не думать. А сейчас мысли громоздились на воспоминания, умножая и без того неизбывную гнетущую тоску, к которой, после беседы с менестрелем, почему-то добавились и приступы непонятной тревоги. «Счастливая царица счастливой страны…» Её сердце вновь сжалось, дрожь пробежала по телу до кончиков холодных пальцев. «Может быть, всё же, приказать растопить? – подумала женщина. – Нет. Решат, что я больна, поднимут суету, приведут врача… Я стала идолом, он прав. Только жаль, что невозможно стать деревянным или каменным изваянием для самой себя, чтобы ничего не чувствовать, чтобы внутри – глухая пустота…» Очередная волна грусти нахлынула и захлестнула её разум, будто желая потопить, наконец, упрямицу. «Поплакать бы!» – Аника знала, что за несколько лет слёзы вытекли из её глаз безвозвратно, но несбыточное желание, тем не менее, часто посещало ум. В такие минуты становилось невозможным спокойно сидеть. Царица встала и, разделяя каблуками туфелек на интервалы вечернюю тишину, прошлась по комнате.

Была уже почти ночь, когда устав от бессмысленного хождения по спальне, женщина вновь опустилась в кресло. Аника собиралась позвонить горничной, чтобы та помогла ей приготовиться ко сну, но услышала тихий стук, исходивший от окна. Опочивальня царицы находилась на третьем этаже резиденции и высоко от земли. Аника прислушалась. Шум повторился. Несомненно, с внешней стороны в стекло стучали. Женщина вздрогнула и, подбежав к нему, распахнула створки. На подоконник тут же взгромоздился мальчик лет десяти.

– Привет, богоизбранная! – провозгласил он весело. – Я к тебе с посланием.

– Пак! Неожиданно… – проговорила царица, посторонившись вглубь комнаты.

– Что-то ты мне как будто не рада? – заметил, улыбаясь, мальчуган и состроил обиженную рожицу. – А я, между прочим, не ко всем вот так в гости залетаю!

– Здравствуй, Пак! Я уж и не знаю, радоваться мне или огорчаться твоему визиту. Я могу лишь сказать, что удивлена внезапно оказанной чести, – задумчиво ответила Аника, но капля иронии, помимо воли, проскользнула в её последних словах.

– Честь – вот именно! – заметил паренёк и, горделиво задрав подбородок, продемонстрировал свой профиль на фоне звёздного неба. – Собственно, я ненадолго: только передать, что Он ждёт тебя.

– Как… ждёт? – губы царицы задрожали, она оперлась о спинку кресла, рядом с которым стояла.

– Как-как? Ждёт, у себя. Так и велел передать.

Аника вдруг улыбнулась и, заметно успокоившись, села в кресло.

– А… Так это очередная твоя шутка, бог-насмешник!

– С чего это ты так решила?

Было похоже, что, на сей раз, Пака слова царицы несколько задели, но он мгновенно успокоился.

– Как хочешь, впрочем! Я свою миссию выполнил. А ты сама решай!

Он повернулся к Анике спиной и, оторвавшись от подоконника, вылетел наружу, взмыв в воздух, словно птица.

– Пак! Погоди! – бросилась к оконному проёму взволнованная женщина. – Скажи, зачем?!

Но божок только помахал ей с большой высоты, и если бы не было так темно, царица увидела бы, что он ещё и показал ей язык.

***

Государыня не стала звать горничную. В конце концов, когда-то она обходилась без неё. Просто потом время остановилось. Жить, меряя его своими шагами по залам резиденций, утренними и вечерними ритуалами – это был единственный способ ощущать, что оно, вообще, есть. Если становилось темно, царица знала – минуты проходят, день заканчивается, надо звать служанку, потом стараться спать. Теперь же Аника забеспокоилась: что-то произошло. Как будто кто-то взялся за ржавое колесо ходиков и с трудом сдвинул его, механизм со скрежетом поддался, стрелки дрогнули… Но часы слишком долго стояли без движения, они не затикали, а снова встали. Тем не менее, рывок был, позиция стрелок изменилась – этого было достаточно, чтобы царицу залихорадило. Она скинула платье, сломала причёску, растрепав волосы, и бросилась в неразобранную постель, зарывшись под покрывала и одеяла, как напуганный зверь забивается в нору.

Она думала и думала, думала и думала… Вопрос был один, ответов – только два, но как же сложно решить такую простую задачу! Одно воспоминание, как назло, вставало перед её мысленным взором с настойчивостью следователя, пытающего обвиняемого. Она, девочка, стоит в лесу, среди деревьев, рядом человек – обычный мужчина, одетый в чёрное, но со странным золотым обручем на голове. «Веришь ли ты мне?» – задаёт он вопрос. Она видит его тёмные, как глухая безлунная ночь, глаза, устремлённые прямо в её сознание, и слышит собственный тонкий голос: «Верю!»

Аника металась по постели, будто в бреду. Да и не безумие ли это – всё, что с ней произошло? Она исщипала себе всю кожу на руках, но каждый раз было больно. Ей ничего не оставалось, как решать, правду или ложь сказал Пак. Разум её всеми силами сопротивлялся верить. Потому что, если он не солгал… Она почувствовала в самой глубине сердца иссохшееся затерявшееся зерно, которое считала давно истлевшим, рассыпавшимся в прах. Внезапно, оно оказалось целым. Слова Пака словно оросили семя водой, и женщина ощутила его невероятную тяжесть. И подневольно она следила, как сквозь сухую, истрескавшуюся почву её души пробивается маленький, но мощный зелёный росток надежды. Она отказывалась, отказывалась верить. Ей хотелось вырвать этот зародыш, раздавить его, если б она могла… Царице стало жарко, она сбросила с себя все одеяла, взметнулась с постели, бросилась к окну, вновь растворила его и встала перед ним на колени, молитвенно сложив руки на подоконнике. Мысли её кричали, а губы прошептали: «Ответь мне! Я прошу, ты же можешь, ответь!!!» И всем своим существом, натянутым как струна в одну мысль, явственно, так, что ей показалось – сдвинулись стены, услышала Его голос: «Приходи!» Аника содрогнулась, комната исказила свои очертания, и женщина впала в темноту бесчувственности.

***

Очнувшейся Анике на мгновение представилось, будто она – ещё ребёнок, и лежит на своей кровати рядом со стенкой с ободранными и истёртыми обоями, в которых она и сама, порой, украдкой любила перед сном выковыривать дырочки; в окна стандартной городской квартиры льётся тихий пасмурный свет, а где-то рядом есть мама, с присущими только ей, исходящими волнами ласки, тепла и заботы. Женщине внезапно так захотелось вернуться в детство, что, когда она открыла глаза и увидела склонившиеся над ней испуганные лица горничной и доктора, а над ними роскошную ткань балдахина, на минуту резко возненавидела своих подданных, но, опомнившись, взяла себя в руки и сделала попытку улыбнуться.

Горничная облегчённо глубоко вздохнула, а врач спросил:

– Как Вы себя чувствуете, ваше величество?

– Всё хорошо, Грэд, – ответила царица.

– Как же Вы нас напугали, ваше величество! – заохала приближённая служанка, и слёзы пережитого волнения потекли из её глаз. – Я осмелилась зайти к Вам, когда стало уже совсем поздно, а Вы меня не позвали, и увидела Вас лежащую на полу, без чувств, у открытого окна, а постель была вся разбросана по комнате. Как же так, ваше величество? Вам сделалось дурно? Что случилось?

– Да, было слегка душно, я упала в обморок. Ничего страшного, Милси, я же сказала.

Государыня слегка приподнялась, и камеристка тут же услужливо подбила ей под голову подушку. Теперь Аника увидела стоявших чуть в стороне от кровати, встревоженных Свэга и фрейлину – баронессу Лору.

– Спасибо, Милси! – поблагодарила царица, а служанка прильнула к её руке, которую правительница позволила поцеловать.

– И Вас благодарим за заботу, Грэд, – обратилась государыня к доктору. – Я чувствую себя хорошо, Вы можете больше не волноваться. Ступайте к себе!

– Ваше величество, – вежливо возразил Грэд, – я, всё же, осмелюсь предложить Вам более глубокий осмотр. Иногда обморок является признаком серьёзного заболевания, с моей стороны было бы преступно игнорировать данный факт.

Царица понимала, что отказ вызовет слишком много тревоги в её окружении, поэтому неохотно, но согласилась.

После осмотра, на котором врач отметил лишь учащённый пульс и рекомендовал усиленный отдых, государыня соизволила остаться в комнате наедине с Милси.

Она встала с постели, умылась, горничная помогла царице одеться и причесала её.

– Милси, – обратилась Аника к служанке после. – Мне нужно уехать. Соберите некоторые мои вещи: я скажу, какие, и позовите сюда канцлера, но, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы никто не знал о моих приготовлениях.

– Как же так, ваше величество?! – ахнула служанка. – Вы же только что оправились от обморока! Куда же Вы?

Она кинулась перед царицей на колени, умоляя одуматься, но Аника ответила:

– Мне было видение, Милси. Нельзя перечить воле богов. Мне необходимо уехать.

Горничная с сомнением посмотрела на царицу, но тут же изумлённо воскликнула:

– Ваше величество! Ваш сапфировый перстень! Он светится!

Милси всегда была убеждена в особом, связанном с божественными силами, могуществе своей госпожи, но такое проявление чуда видела впервые. Государыня посмотрела на камень – тот словно полыхал синим огнём, но её это не удивило.

– Значит, я попаду туда, куда мне нужно.

Глава 2. Ольва

Как долго продолжался кошмар, Ольва не помнила: она перестала различать времена суток. Лодку бросало из стороны в сторону, волны не утихали ни на минуту; ледяной ветер пронизывал тело; небо монотонно меняло цвета: свинцовый, кровавый, чёрный, а потом – в обратном порядке. Брызги холодной солёной воды жгли кожу. Кости и застывшие мышцы ломило, желудок вывернулся наизнанку, голова раскалывалась. Тошнота поселилась в каждой клеточке тела и везде вокруг. Желание теперь было лишь одно – выключить все органы чувств, забыться. Иногда это получалось: сон приходил неожиданно, проваливая её в вязкую темноту, но тем ужасней каждый раз бывало пробуждение, когда сильная волна бесцеремонно окатывала девушку, возвращая к действительности.

Когда Ольва открывала глаза, она иногда видела свою проводницу. Эта женщина с невыразительным бледным лицом, смешивающимся с фоном неба, сидела позади и с невероятным упорством грызла солёные галеты, вытаскивая их из жестяной банки. Пару раз она предложила их страдалице, но та отказалась. Никаких иных проявлений участия к себе девушка не заметила, поэтому спутница представлялась Ольве скорее деталью тусклого пейзажа, нежели человеком.

В какой-то момент девушка, находящаяся в беспокойном полузабытьи, всё же, ощутила, что судёнышко под ней пошло ровнее, ветер слегка стих, и она, наконец, погрузилась в спокойный сон, показавшийся ей минутным.

Проснувшись, Ольва испугалась. Прямо над ней возвышалась огромная скала коричневого камня. Девушка, преодолевая боль, пошевелила затёкшей шеей и попробовала поднять голову, чтобы оглядеться. Нависшая над лодкой скала находилась по левому борту и представлялась бесконечной, справа она омывалась лентой серо-голубого неба и моря. Аника, её проводница, уже не полагалась на волю провидения, а взяла в руки вёсла и гребла вдоль скалы. Видно, её движения и разбудили измученную Ольву.

Та начала приподниматься, но голова закружилась, и боль пронзила тело, она слабо охнула и снова опустилась на дно.

– Плохо? – взглянула на неё Аника и кинула девушке свернутый грубый плащ, который сняла с себя ещё раньше, оставшись в лёгкой блузе, кожаных брюках и высоких сапогах: – На! Положи под голову, будет легче.

Ольва не успела поймать брошенную вещь, и комок ткани упал на неё с тяжестью камня. Она кое-как ослабшими руками подгребла его под себя и вновь закрыла глаза. Кровь потихоньку отхлынула от макушки, стало полегче дышать. «Как эта женщина умудрилась остаться бодрой в таком аду?» – подумалось Ольве, но после всего, что случилось, мысль должного изумления не вызвала. Здесь всё должно быть иначе, и было – иначе, только совсем не так. Совсем не так.

Несмотря на худшие ожидания девушки, скоро нависающая над ними стена закончилась, и взору открылся пологий берег и бухта, с другой стороны так же закрытая голой скалой. В бухте стоял корабль со спущенными парусами. Аника направила лодку к берегу, на котором Ольва различила хижину и несколько человек, уже, по всей видимости, их заметивших, и спешивших навстречу. Двое мужчин молча вошли в воду, насколько было возможно, и руками вытянули судёнышко на берег. Аника бросила вёсла, встряхнула уставшие руки, размяла ноги и самостоятельно выбралась из лодки.

– Помогите ей! – бросила она одному из них, высокому здоровяку с окладистой тёмной бородой и густой шевелюрой. Тот встал на дно одной ногой и протянул руки к полусидящей девушке. Ольва, смутившись, поспешила подняться сама, но сказалась слабость и, ойкнув, она вынуждена была опереться о подставленные ей руки. Бородач деликатно подождал, пока она немного придёт в себя, а потом, осторожно приобняв её за плечи, вывел на землю, усеянную влажной галькой. Неожиданно для себя, Ольва почувствовала, что ей приятно это прикосновение: в мужчине чувствовалась недюжинная сила, сочетавшаяся с осторожностью в движениях, как будто он боялся повредить чем-то хрупкой девушке. Ноги её тряслись, земля плыла перед глазами, Ольва покрепче оперлась о мужскую руку и с благодарностью взглянула на своего помощника. Тот понял её взгляд и ответил, слегка наклонив голову. Ольва улыбнулась.

– Спасибо! – сказала она.

Мужчина опять слегка поклонился.

– Он не может говорить, – сказала ей Аника. – Дирс немой. И Вансет тоже.

Она кивнула в сторону второго мужчины, тоже высокого, но худого, успевшего подать женщине невероятно глубокого цвета синий бархатный плащ, окутавший Анику с головы до ног. Дул ветер, было холодно. Ольве стало не по себе.

– Но они прекрасно слышат. Так что поблагодарить всегда уместно, – прочитала в глазах Ольвы жалость её спутница и обратилась к мужчинам: – Благодарим вас! Мы отплывем через полчаса.

Вансет и Дирс склонились в поклоне до земли.

– Следуйте за мной, Ольва! – Аника развернулась и пошла к хижине. Её яркий плащ резко выделялся на фоне унылого коричневого пейзажа.

Как в море всё казалось серым, на этом берегу всё было коричневым: скалы, галька, земля, деревья с редкими жухлыми листьями, одежда людей, небольшой группкой столпившихся около хижины, сам бревенчатый дом, пропитанный морской сыростью. Даже человеческие лица имели коричневый оттенок. Ольва, еле перебирая ногами, пошатываясь, зашла в дом вслед за Аникой. За ними в лачугу прошла одна лишь женщина, остальные остались на улице. Аника приблизилась к небольшой глиняной печке, поднесла к ней руки и попросила незнакомку принести воды для умывания и молока с хлебом.

– Вам надо поесть, – обратилась она к Ольве. – Нам ещё две недели плыть по морю. Вряд ли морская болезнь Вас отпустит, но, всё же, в каюте корабля значительно комфортнее, чем на дне лодки.

Ольва присела на деревянную скамью и прислонилась спиной к стене: ей было нехорошо. Слабость мелкой дрожью бродила по телу. Представить ещё полмесяца пытки она не могла.

– А можно остаться здесь, хотя бы ненадолго? – спросила она.

– На Острове Каторжников? Нет, исключено: я не могу оставить Вас здесь одну, а задерживаться тут я не собираюсь. Я спешу, и здесь нет условий для размещения моих людей, и провизии не хватит. Еду сюда доставляют с материка, тут почти ничего не растёт. Отнимать у людей последний кусок, пусть даже и у преступников, было бы жестоко. Вам придется потерпеть.

Ольва внезапно поняла, как злобно, как издевательски над ней пошутили! Ради чего она оставила свою прошлую жизнь?! Ради острова каторжников, морской болезни? Чего-чего, а серости и неблагополучия в её жизни и раньше хватало. Бессильная злость всколыхнула её тело судорогой, она согнулась пополам, застонала, и слёзы непослушно потекли по щекам.

– Я… Я… – она хотела сказать: «Я хочу умереть», но всхлипы помешали говорить, ей не хватало воздуха, она зарыдала – безудержно, против воли, заходясь в плаче до боли в груди.

В хижину зашла женщина, ходившая за водой. Она поставила ведро на стол, стоявший рядом со скамьёй, положила холщовое полотенце и с любопытством посмотрела на Ольву, но, поймав на себе строгий взгляд Аники, тут же вышла вновь, вернулась с кувшином молока и половиной кругляша ржаного хлеба, неловко поклонилась и ретировалась за дверь.

– Рождаться всегда тяжело, – сухо заметила Аника, глядя на заходившуюся в плаче юную подопечную, и принялась умываться.

***

Плач продолжался около часа. Обессилившую Ольву на руках доставил на корабль Дирс. Девушка прижалась к мощному телу мужчины, уткнувшись носом в его кожаную куртку, и, теряя слёзы, решила не думать. Мыслительный процесс сейчас был для неё слишком сложным и мучительным делом. Ольва решила просто существовать: довериться немому Дирсу, и пусть он несёт её, куда хочет. Спрашивать, всё равно, бесполезно. Бороться с судьбой, которая так ей и не покорилась, бессмысленно. Где-то в глубине души всё ещё копошился гнев, вызванный горечью обмана, но сил разжечь его не хватало.

Дирс занёс её в небольшую каюту, уютно отделанную деревом, аккуратно посадил на мягкое кресло, привинченное к полу, снял с кровати покрывало, расправил постель, сиявшую белоснежной чистотой и манящую пуховым одеялом, и вышел. Ольва, не раздумывая, скинула плащ и, оставшись в своём спортивном костюме, упала в кровать, свернулась калачиком, закуталась в одеяло, смяла головой подушку, устраиваясь поудобнее, и провалилась в сон.

Проснулась оттого, что стало жарко и захотелось пить. Сумерки, царившие в каюте, плавно сливали контуры вещей в одну успокаивающую картину, делая на вид все окружающие предметы мягкими и бесплотными. Приподнявшись на постели, с радостным удивлением Ольва обнаружила, что дурнота пропала. Голова ещё сильно кружилась, но захотелось есть. Покачиваясь от слабости и небольшой качки, она подошла к креслу, на котором оставила плащ, оделась и, приоткрыв дверь, выглянула из каюты. Она увидела недлинный коридор, в который с противоположных сторон выходило по две двери, один конец терялся в темноте, а второй, ближний к Ольве, заканчивался лесенкой. От лестницы веяло прохладой. Девушка вышла из каюты, тихо прикрыла за собой дверь и взобралась по ступенькам. Она попала на палубу. В лицо дунул ветер, но уже не холодный и пронизывающий, а свежий и лёгкий. Заметно потеплело. Небо серело сумерками: непонятно – вечерними или утренними. Было тихо, девушка слышала лишь плеск волн, людей на палубе она не увидела. Ольве захотелось подойти поближе к корме, посмотреть на воду. Она сделала шаг, и тут же рябь испуга пробежала по её телу, она вскрикнула – сзади кто-то тронул её за плечо. Она обернулась – большой тенью перед ней стоял Дирс. Страх отступил.

– Что вы хотите? – и тут же, спохватившись, что на такой вопрос ответа быть не может, она спросила: – Вам что-то нужно?

Уголки губ у Дирса шевельнулись. Ольва уловила подобие улыбки. Он покачал головой из стороны в сторону, как бы говоря «нет», а потом просто спокойно стоял и смотрел на неё. Молчание тяготило.

– Я не понимаю… – сказала она с маленькой толикой раздражения в голосе. – Вы что-то хотите от меня?

Дирс качнул головой, показывая «да». А потом указал рукой в сторону лестницы, по которой Ольва только что вышла на палубу.

– Что там? – Ольва напряжённо пыталась сообразить, что ему надо. – Мне нужно туда пойти?

Мужчина слегка поклонился. Ольва поняла этот знак, как согласие.

– Ну, хорошо, – сказала Ольва, поколебавшись. Ничего не зная об этом мире, она благоразумно решила не противоречить. Дирс пошёл за ней. Как только она оказалась в коридоре, тот обогнал её и распахнул дверь каюты, в которой она спала. В помещении никого не было. Ольва вошла внутрь, но мужчина, на сей раз, не последовал за ней. Он остался в коридоре и закрыл дверь с наружной стороны.

«Так, я ещё и пленница», – подумала Ольва. Она уже так устала огорчаться, что мысль её даже позабавила. Она немного посмеялась над собой, а потом ей вдруг стало страшно. До этого Ольва никогда не испытывала такого горького страха, смешанного с чувствами отчаяния и одиночества. Девушка съёжилась, села на кровать и сидела так, пока в каюте не стало совсем светло.

***

– Доброе утро! Как вы себя чувствуете? – осведомилась Аника. – Впрочем, мне доложили, что уже достаточно хорошо, чтобы совершать променады.

Когда та вошла, Ольва узнала её не сразу. На вошедшей было тёмно-синее бархатное платье длиной до пола, с узкими длинными рукавами и высоким воротом. Светлые волосы причудливыми локонами были забраны наверх, глаза слегка подведены. Выглядела она роскошно и приобрела те черты, которых Ольва до сих пор не замечала. Аника была не так, чтобы красива, но мила лицом, стройна и грациозна в движениях. Однако её холодность и высокомерие, по-прежнему, отталкивали.

Ольва не стала затруднять себя ответом, ей не хотелось говорить. Впрочем, Аника, похоже, и не ожидала что-либо услышать, она продолжила:

– Вам надо привести себя в порядок: сейчас Вам принесут умыться и поесть, но вставать с постели я бы не рекомендовала, прежде надо окрепнуть, тем более, что погода может измениться.